Жумалаева Лула Изнауровна /Лула Куни/
Год рожд. - 18. 02. 1960. Место рождения - г. Грозный.
Образование - высшее: ЧИГУ им. Л.Н. Толстого /филологический факультет- отделение русского языка и литературы, факультет журналистики/.
Поэт, прозаик, переводчик, публицист. /Литературные псевдонимы - Лула Куни, Л. Изнаурова, Л. К., Subat/.
Первые публикации - еще в студенческой многотиражке «За кадры» /1976 -1981гг./, газетах: «Грозненский рабочий», «Комсомольское племя», «Заветы Ильича». Автор многочисленных публикаций в прессе.
Соавтор коллективных поэтических сборников: «Чтобы Земле жить», «Лирика-90», «Огнем опаленные строки» и др., а также поэтических подборок в местных и центральных периодических изданиях / «Литературная газета», ж. «Дружба народов», ж. «Российский колокол», ж. «Лира Кавказа», ж. «Голос Кавказа»/.
Соавтор сборника прозы писателей Северного Кавказа «Война длиною в жизнь» /М., 2007г./
Является переводчиком - с чеченского языка на русский - ряда произведений местных авторов: «Поэма Абсурда» Ш. Цуруева /ж. «Вайнах», 2004г./, «Снов белые ночи» М. Бексултанова /ж. «Вайнах», 2004г./, «Писатель и война» С.-Х. Кацаева /ж. «Вайнах», 2004г./, произведений С. Бадуева, Л. Абдулаева.
Готовятся к печати авторские книги: сборник статей - «Детектор лжи»; поэтический сборник - «Гнездо на ветру».
Награждена юбилейной медалью Союза писателей России.
Заслуженный работник культуры ЧР. Заслуженный журналист ЧР.
Работала в различных организациях: ЧИГУ им. Л.Н. Толстого /кафедра общего языкознания, дисциплины - старославянский, древнерусский и польский языки, историческая грамматика, история языка/; республиканская научная библиотека им. А.П. Чехова /национально-краеведческий, научно-методический отделы - ведущий методист/; сш. №7; лицей №1 /организатор/; журнал «Стела1ад» /художественный редактор/; литературно-художественный журнал «Ичкерия» /редактор отдела поэзии/; городская газета «Столица +» /журналист/; литературно-художественный журнал «Вайнах» /литературный сотрудник/.
Член Союза писателей ЧР, член Союза журналистов России; член правления республиканского Союза журналистов, член Международного писательского ПЕН-клуба.
Является основателем и главным редактором литературно-художественного, социально-культурологического женского журнала «Нана» /основан в 2004 году/.
Лула Куни
ПЛАТОНИКИ
А ведь я была женщиной… Но этого так никто, думается, и не заметил.
Будущая эпитафия
Если посмотреть на жизнь отстраненно - с "той" стороны Стены Молчания - понимаешь, что она - некий Исход: ты выходишь из лона матери, лишаясь единственно истинной связи-пуповины с единственно истинной Любовью, означающей сращение, полное проникновение в Истину. Все, что следует за этим - химеры, суррогат.
Это аксиома, забывая которую нарушаешь изначальное Равно-Весие, Гармонию - что уже есть Истина и есть Любовь.
Что-то возникло… Неуловимое. Томительное. Ты так заговорил со мной… Еще вчера далекий, отрешенный… Обитавший в кругу известных тебе и им людей…
Но сегодня ты заговорил со мной.
Ты спросил: «Почему ты такая странная?»
Проклюнулось мое обычное ёрничанье: «Смешная? Нелепая?»
А саму тихо стал затягивать привычный и давно забытый водоворот…
Любовь? Предощущение любви? Желание любви?
Ожидание - долгое, безнадежное, превратившееся в долгую игру-самообман.
Душа раскрыла крылья-руки и бросилась навзничь - ликом в небо - в травы на заветных лугах…
Девственная душа, не знавшая тайны познания в этом плотском мире.
Душа, жаждущая самозабвенной любви…
Мы признались друг другу в одиночестве - не более.
Но это было откровеннее и разорительнее для наших душ, нежели самые отчаянные любовные признания.
Я понимала - и знал ты, наш обоюдный интерес - не более чем холодное рассудочное препарирование физиологии наших душ. Мы были конкурентами на арене-пятачке местных интеллектуалов - с претензией на аристократизм духа.
Но… Но мне сегодня захотелось поиграть в игры своей далекой одинокой юности, когда выбираешь объект для своих сердечных притязаний и медленно, со сладострастием мазохиста, обрекаешь на долгие, бесконечно долгие муки неразделенной любви свое наивное в целомудренной неискушенности сердце. Твой невольный мучитель живет в абсолютном неведении твоих мук, да тебе этого и не нужно. Ты выбрала удобный объект, которому никогда и в голову не придет подозревать тебя в подобном, ибо и наедине с ним, и прилюдно ты относишься к нему с абсолютным безразличием, граничащим с неприязнью.
Но наедине с собой ты можешь себе позволить впасть в отчаяние безнадежности.
И это прекрасно.
Твоя гордость не пострадает.
Твоя репутация привычно безупречна.
А сердце, измученное бесконечными страданиями, тихо угасает - холодеющими угольями в забытом костре.
Но там… Там, где души могут поведать другим о пережитом и прожитом, могут, не таясь, раскрыть створки своих раковин и порадоваться переливам их сокровенных жемчужин… Там я поведаю о долгом - в земную жизнь - одиночестве в своей земной юдоли… О долгой одинокой любви - ради самой любви…
А пока…
Пока я могу себе позволить любить любовь.
Испытывать сердце.
Снова и снова.
В колодце моей души затаилась гулкая тишина…Тишина воды, пугающейся собственной бездонности.
* * *
Ты есть то, что пережил и прожил. И судьба твоя - лишь цепь сотворенных тобой же случайностей. За долгие годы одинокой своей жизни ты понимаешь - слишком явственно и зримо, чтобы считать это заблуждением, - что суждено тебе в этом мире бесстрастие и одиночество, ибо печать неприкаянности лежит на всем, к чему прикипало твое наивное сердце. Мир открещивался от тебя, словно пышущая здоровьем молодка, шарахающаяся от обожженной - безлюбьем судьбы - ладони старухи, просящей милостыню.
Какую, однако, силу имеют над стареющим сердцем глаза ушедших в память любимых.
Мы проживаем десятки лет. Наша суть плавится в горниле мира, переплавляясь в звенящую сталь…
Но мягкий - с укоризной - взгляд того, кому ты некогда - с целомудренной строгостью наивной и жестокой в своей наивности юности - отказалась стать спутницей жизни, ранит и сводит с ума.
Ты приходишь к закату жизни.
…Кажется, нет страхов и страстей, перед коими не устоит твое сердце…
Но встречаешься с тем, кого ты подспудно, долгие и долгие десятилетия, ждала - и желая, и одновременно боясь встретить его на запутанных и крутых дорогах жизни - и ты вновь возвращаешься Туда: в тот же вечер, в тот же закат, в тот же шум весенней листвы… и в ту же неприкаянность души, отказавшейся - то ли из гордости, то ли назло - от единственно верного выбора, прекрасно понимая, что за этим отказом последует Одиночество, которое - кого бы ты ни выбрала в спутники - останется Одиночеством.
И вот - ты возвращаешься в юность.
В тот же таинственный сумрак зеленой сени.
В то же дыхание остывающей земли.
В то же кружение тонкокрылых мотыльков…
Ты возвращаешься - в готовности понять и переиначить ваши судьбы…
Но… та же дверь - так же - заперта.
И не потому, что ты не та и он не тот.
Не потому, что «дважды нельзя ступить…».
…Просто потому, что это - все-таки - не твоя судьба.
И ты это понимаешь в самый последний - спасительный для вашей обоюдной гордости - миг, когда его глаза обретают тот - забытый тобой - свет и ты обретаешь себя - ту, прежнюю - в его глазах…
Ты понимаешь, наконец, что не так уж и наивна была юность, воспротивившаяся этому выбору.
Не потому, что он так плох.
…Он остается лучшим…
Потому что он - не твой.
Ты уходишь, легко унося в своем сердце груз пережитого тобой - без него.
Уходишь одна - в свое Одиночество.
По своей, неведомо куда ведущей дороге.
Уже точно зная, что - без него, и навсегда - без него…
Белые мотыльки опадающим цветом напрасных надежд ложатся на Дорогу - между вами.
Дорогу - в Жизнь.
* * *
Сегодня падали листья с небесного купола. Мир, пронизанный светом, исключил ломаные линии, штрихи, зыбкие очертания. Осталось протканное солнцем небо. И листья - прозрачные, пропитанные запахом утомленного зноем лета, неслышно летящие по воздуху, вбирая в себя прохладу рождающейся осени. Осени. Поры Одиночества Женщины.
Бывает так, что перемену времени года, как и перемену времени жизни, ощущаешь по внутренним часам.
Еще в мире ничего не произошло, еще природа привычно живет настоящим, медленно проходя через его жернова и по минутам фиксируя необходимые изменения, а в душе твоей открылось маленькое слуховое окошко, в которое прорывается рассветное осеннее дыхание мира. И ты наверняка знаешь, что «то», творящееся за окном твоего дома и ежедневно видимое тобой, - лишь игра в реальность, некое театральное действо под старой вывеской "земное бытие". Истинное же, действительно реальное - твое предрассветное ощущение, когда мир, чутко сторожащий твое сознание, случайно прикорнул, забыв задернуть занавес, и ты увидела КОСМОС.
…Осень еще раздумывает, стоит ли ей идти сюда со всей свитой или можно обойтись двумя-тремя атрибутами-штрихами, чтобы просто отметиться, не входя глубоко в наши ослепшие от желтого марева долгого жаркого лета души.
Но садовые паучки, деловито соскальзывая по бесконечным, тянущимся из их бездонных брюшков, паутинам, зависают на этих серебристых нитях, сверкающих в проблесках застрявшего меж застывшими ветвями солнца. Они завороженно висят, медленно покачиваясь, словно маятники неведомых часов.
И Время Мира отсчитывается сообразно движению забытого этим суетным миром эфира.
Странно знакомые очертания этих маленьких «стражей» привлекают мое внимание, когда я, по давней привычке, сижу на скамейке меж розовых кустов, ожидая, когда капельку ночной росы, упавшей слезой с листа старой айвы мне на руку, слизнет еще по-летнему жаркое солнце.
Воздух прозрачен и по-осеннему отрешен…
Мысли, цепляясь одна за другую, не желая выстраиваться в логическую цепочку, повторяют траекторию падающих с шелестом листьев.
На какое-то мгновение сонную тишину прорывает резкий ветер, и преисполненные важности маленькие кругленькие «хранители Вечности» вдруг начинают смешно топорщить ножки на почти горизонтально поднявшихся серебристых «осях Времени».
Мне становится неожиданно весело. Я, по-глупому, не заботясь о том, что меня «обнаружат» доселе не замечавшие меня, всю ночь самозабвенно изливавшие друг другу душу, запоздавшие соловьи, громко смеюсь.
Паучки, оскорбленно перебирая ножками, прячутся в листве…
Но я-то узнала их! И кое-что поняла в лукавой тайнописи чистого в своих помыслах мира. Это те самые буковки «ж», так умилявшие меня целую вечность назад в наивно-чистых - нараспашку - письмах...
В письмах такого же молодого дуралея, что и я, свято верившего в серьезность многих вещей, к которым надо, оказывается, относиться с веселым пониманием бренности сущего и не подпускать их близко к уставшему от этой самой серьезности сердцу.
Прошла целая жизнь. Мы состарились - кто больше, кто меньше. А душа все ловит и ловит эти тайные нити и скатывает их в заветный клубок, чтобы потом - «там», - если позволено будет Им, обретя жизнь вечную, прочувствовать свою далекую земную жизнь, с пристрастием и медленно - виток за витком - разматывая его и удивляясь вечности и неизменности земных привязанностей.
Так будет… Будет ли? Верить - хочется.
Лула Куни
Время Женщины
Маленькая девочка бежит по спящей долине. С разбегу ныряет в цветочное марево. Желтое облачко пыльцы легко поднимается над нею, чтобы в мгновение ока быть унесенным ветром на край земли...
Крохотные ее пятки дынными ломтиками мелькают среди цветочных головок. Она лежит - косичками вверх - в смятой траве, бездумно болтая ножками и сосредоточенно рассматривая глянцевые лепестки полевой ромашки...
Время Женщины... Оно только начинает свой разбег. Тугая пружина бытия еще молчит в ее спящем сердце.
Мир велик, и в нем уютно ей с ее нехитрыми детскими секретами, маленькими радостями и - взахлеб - беспредельными горестями.
Мир велик и не ждет времени пробуждения ее души, ибо секреты ее так и останутся наивными детскими секретами для этого искушенного мира, радости ее будут слишком малы, чтобы разбавить соль нежданных, застящих мир, горестей...
А сердце... Пусть оно спит, не ведая о бездонности человеческих страстей, ни одна из которых не стоит его пробуждения от целомудренного сна.
Время Женщины... Полет мотылька у ночной лампады. Мерцание в эфире пушинки облетевшего на ветру одуванчика. След птичьего крыла в зыбкой синеве рассветного неба...
Женщина.
Несущая в своем маленьком сердце негасимый огонь Любви ко всему сущему.
Рожденная для Любви - в Любви.
Мать рода человеческого.
Тихая искупительница его грехов.
Хранительница тайны сущего...
До - и после всего - Любовь, имя которой - Одиночество...
...Маленькая девочка бежит по тихой рассветной дороге.
Крохотные пятки ее утопают в толстой дорожной пыли.
Она привычно взмахивает маленькой хворостинкой, подгоняя задумчивую степенную корову, - та изредка замирает, словно прислушиваясь к бьющемуся в своей утробе сгустку жизни.
Тень от редких камней косо ложится на серую поверхность дороги, и девочка, помня о своих недавних ушибах, сторонится их, то и дело смешно подпрыгивая на тоненьких загорелых ножках.
Занимается новый день.
Двое
Что ты знал о Душе Ее?
Что ты успел узнать за тот - подобный краткому порыву горного ветра - срок, что отпущен был вам в земной юдоли?
Ты прожил жизнь в истовом одиночестве, в немом созерцании данных тебе Богом откровений:
ОЗНОБ ПРЕДУТРЕННЕГО ТУМАНА,
РОЖДЕНИЕ МИРА НА ПАХНУЩЕМ РОСОЙ РАССВЕТЕ,
ДРОЖАНИЕ ТРАВ ПОД ДЫХАНИЕМ ПОЛДНЕВНОГО ЗНОЯ,
ХЛЕЩУЩИЕ - С БЕЗДОННОЙ СВИНЦОВОЙ ПУСТОТЫ - СТРУИ ДОЖДЯ,
ЧУТКОЕ МОЛЧАНИЕ НОЧИ…
Ты лишь пустил Ее на Порог Души… Не более…
Ибо Она - лишь часть внешнего мира, на который ты взираешь, не впуская его в себя.
Она для тебя - лишь необходимая составляющая Земного Бытия, и только.
И только?
ПОСМОТРИ ЖЕ В ЕЕ ДУШУ.
Ощути девственный ХОЛОД РОДНИКОВОЙ ВОДЫ, касаясь Ее Губ.
Услышь ЗАГАДОЧНУЮ ТИШИНУ УСТРЕМЛЕННЫХ В СИЯЮЩУЮ БЕЗДНУ ДЕРЕВ в глубине леса, прислушиваясь к Ее Дыханию в Предрассветном Молчании.
Вдохни ТЕРПКИЙ АРОМАТ ВЕЧНОСТИ, исходящий от Ее Волос.
Вглядись в Ее глаза и упади в ЗВЕЗДНУЮ БЕЗДНУ…
Зеркалом… нет, осколком некогда разбитого и брошенного в высокой траве зеркала предстала перед тобой Ее Душа.
Душа, в которую тебе НЕКОГДА ВГЛЯДЫВАТЬСЯ.
В которую тебя НЕ НАДОУМИЛИ ВГЛЯДЫВАТЬСЯ.
В которую ты ПРЕНЕБРЕГАЕШЬ ВГЛЯДЫВАТЬСЯ.
Проплывает Вечность над этим Осколком, вбирающим ее в себя.
Проходит твоя жизнь, вмещаясь в это маленькое сердце, отданное тебе и забытое тобой в небрежении.
Проходит череда лет. Весны сменяются долгими осенними ненастьями.
Зеркало мутнеет. Серебристая амальгама души соскабливается холодной неприкаянностью, сменяясь темными наплывами.
И когда плоть твоя - немощная тюрьма - уступит место осиянности Души, устремленной в небесную лазурь, ты захочешь пережить тот - первый - восторг слиянности ваших душ и всмотришься в ее глаза…
Не будет в них звездных россыпей, не будет росных переливов…
В НИХ БУДЕШЬ ТЫ.
Будет лишь ТВОЕ ОТРАЖЕНИЕ. Не более.
Вот тогда ты в полной мере Познаешь Одиночество.
Одиночество, Сотворенное Тобой.
Холод.
Сырость пропасти - зияющей чернотой. Багровые мазки заката, кроваво высвечивающие зубцы гор на ломаной линии горизонта.
Трубный олений зов - над темной скалистой стеной - в сереющем полумраке.
Зов отчаявшейся Души.
Слышишь?..
ДОРОГА
Она бредет по горной дороге...
Выцветшее от долгих холодов небо ранней весны легким туманом белеет вдали, цепляется за голые мертвые ветви придорожных деревьев, плачуще - дождем - омывает камни ее долгой дороги.
Она бредет по долгой горной дороге...
Маленькая женщина, чье сердце высохло от бесконечных мирских забот, от бесконечной маеты земного бытия.
Бредет шаркающей старческой походкой по каменистой дороге...
Пробежало, сверкнув глазами, - в холоде целомудренного наива чистоты - отрочество.
Легкой ланью промелькнула смешливая юность - в ожидании чудес распахнутого мира.
Высокий смех молодки эхом растворился в замершем небе.
Маленькая женщина несет в своем сердце горести земной юдоли, извечные горести извечной материнской любви.
Опусти свою вечную ношу.
Выпрямись.
Всмотрись в даль - где небо смыкается с твоим последним земным горизонтом.
Где дорога твоя подходит к самому Небу - то ли Дорога кончается, то ли начинается Небо - и начинается ТВОЯ НОВАЯ ДОРОГА.
Увидишь ли ты эту грань?
Ощутишь ли...
Или так же - незаметно для себя - перейдешь ее, как переходила сотни раз грани между своими наивными мечтаниями и бескомпромиссными требованиями так и не понятого тобой мира?
Ты бредешь по долгой земной дороге - Одинокой Земной Дороге Твоей Судьбы, и сердце твое - маленькое сердце маленькой женщины - одиноко бьется в этом огромном холодном мире. Твое маленькое сердце, переполненное заботами, бьется в ожидании встречи с домом твоим - земным гнездом - предтечей дома твоей Вечности.
Дитя любви
Она ушла…
Долго не могли поверить, что она могла вот так просто взять и уйти…
Центральный роддом жил обычной жизнью. По коридорам шаркали тапочками отяжелевшие отечные женщины с огромными животами в одинаковых казенных коротких - испещренных (не дай Бог украдут или затеряют!) черными оттисками штампов - рубашках, которые постоянно - даже если тебя водят туда-сюда на осмотр надо было - на каждом этаже - переодевать…
Все - на одно - без следов косметики (а вдруг это опасно для плода?) лицо и на одну же - без модного перманента - по той же причине - абы как прическу…
Она выделялась ухоженностью любимой и умеющей быть любимой женщины. Короткие черные волосы, заправленные за изящные ушки, изогнутые «домиком» длинные бровки. Маленькая статуэтка среди беременных мастодонтов, как подумалось мне при первой встрече. Девочка-подросток? Оказалось - нет. Двадцать с коротеньким - словно ее вздернутый носик - хвостиком…
- Ты на сохранение?
Она презрительно сморщила носик:
- Телиться…
Потом, удивленно оглядевшись вокруг:
- Бог мой! Какие же вы все здесь безобразные! Как только на вас мужья смотрят?!
Соседки стыдливо натянули подолы коротких рубашонок на распухшие бедра.
- А ты местная?
- Мы вернулись… Месяца три назад уезжали с мужем в Челябинск. Но мне там все не по кайфу было. Вот рожу - уедем куда-нибудь…
Наступило оживление.
- А кого вы хотите?
- А какая разница? - погладила себя по аккуратненькому животику.
Опять смущение:
-Конечно, все от Бога…
Слухи ползли сквозняком по насквозь пропахшим больничным духом коридорам.
- Говорят, она выбирает приемных родителей получше…
- А что домашние?.. Ребенок-то от мужа!..
- Ну… нагуляли они ребенка до брака. Потом - поженились, уехали куда-то… А теперь - вот заявились.
- Они же могли родить его там, а потом - хай со всем этим - скостить как-нибудь сроки… Да придумали бы что-нибудь. Кто их там спрашивает… Ребенок ведь!
- Ее что-то там не устроило. Они умнее поступили. Сказали, что у нее выкидыш на четвертом месяце… Вон домашние под окнами ходят - переживают за нее.
- Да чтоб она сдохла!
- Не сдохнет. У них с мужем все на мази. Она уже три раза покормила ребенка грудью.
- ???
- Ну, вычитала где-то, что на этом ее долг выполнен.
Она ушла на рассвете.
Роддом жил своей обычной жизнью. Всхлипывали во сне, натужно дыша в горячие подушки, будущие мамаши. Неуклюжие. Не очень умные. С набухшими венами на отечных ногах. Изредка покрикивали в родзале роженицы. Тяжело - вперевалочку - утиной походкой - ходили толпой смотреть на родившихся - с красными сморщенными личиками - страшненьких, но до умопомрачения любимых - младенцев.
Девочка была беленькая, аккуратненькая, с розовыми щечками…
Ее целовали, обильно заливая ее тугие щечки слезами и молоком - каждая кормила ее - сиротку - раньше своего - устроенного…
Девчонки-медсестры в кокетливых накрахмаленных шапочках считали своим долгом побаюкать ее разок-другой, сердобольно прижав к груди...
И каждая, каждая из этой сотни с лишним женщин, прокляла ту - красивую, любимую, дерзкую…
Прокляла истово, как может проклясть только мать. Мать… Сегодня, завтра, когда-нибудь… но мать.
Почему-то никто почти и не вспомнил ее мужа - отца девочки. Не стоило вспоминать.
СЛЕД СОЛНЦА
Ты.
Долго всматриваешься в начинающие блекнуть по-старчески − и потому − окатывающие тебя волной жалости и томительной вины − глаза.
Она.
Молчит.
И много в ее молчании: разлуки − встречи; разлуки − воспоминания; снова встречи − реже и реже; оправдания − сбивчивые, многословные,.. опять разлуки…
Она умеет держать паузу.
И умеет ждать.
Прощая.
Прощая
Прощая.
А тебя засасывает повседневная трясина мелких и неотложных дел, беготня за добыванием куска хлеба насущного: себе − детям, себе − детям…
И только вечерами, когда отходит ко сну птичий базар мелких страстей, ты заворожено смотришь на холодный диск уставшего солнца и молишься.
Молишься Всеблагому, Всевидящему, Всепрощающему.
Судорога кривит твое измятое временем лицо.
Ты плачешь, недвижно глядя на след солнца.
Плачешь, поскуливая забитым щенком, с перекошенным − страдальчески-некрасивым лицом, как тогда, в оставшемся у ног твоих, тягостном − все в тех же страхах − детстве... Страх потери.
Страх пустоты.
Боязнь одиночества под немотой звезд.
Ты молишься.
За нее. За отца.
За нее. За отца…
Пока ночь не лизнет тебя шершавым прохладным языком.
Это называется − твоя жизнь.
Твоя.
Каждое утро солнце рождается в твоем сердце.
Бутоном в холодной крови.
Лула Куни
Забытая Сказка
Она не помнила, когда их стало двое.
Они не помнили, как они стали единым целым.
Маленькая Раковина и Нечто, живущее в ее нежной розовой утробе.
Маленькая Раковина смутно припоминала, что это Нечто было когда-то чем-то маленьким и жестко царапавшим ее нежное нутро: то ли это была песчинка, попавшая между ее зубчатых изящных створок, то ли Пришло Время Появиться Этому Нечто - но она помнила легкое беспокойство и странность ощущения в себе Чего-то.
Море тяжело вздыхало под холодеющим вечерним Небом.
Раскаленное ядро Солнца тонуло в безбрежной водной глади у горизонта.
Мир прощался с самим собой, медленно утопая в объятиях Великой Ночи.
…Но холодную бездну Ночного Безмолвия пронизывал тонкий лучик Света.
Это Маленькая Раковина, покачиваясь у коралловых рифов, пела колыбельную песню своей Жемчужине.
Почему она так назвала свое неведомое Дитя, Раковина и сама не могла понять. Но это имя само пришло к ней, и она приняла его - так же, как приняла свою неведомую драгоценную ношу.
Море дрожало мелкой рябью, вслушиваясь в нехитрую песенку маленького существа.
Мир, ушедший в Свою Тень, чутко замирал, удивленный безрассудностью крохотной раковины, певшей о своей любви в холодной Бездне равнодушной Ночи…
Утро Розовым Парусом Зари проплывало над Маленькой Раковиной.
Она смотрела сквозь поголубевшую толщу вод на просыпающееся Солнце и знала, что ЕЩЕ ОДИН ДЕНЬ ОНИ С ЖЕМЧУЖИНОЙ БУДУТ ВМЕСТЕ.
Это наполняло восторгом все ее маленькое существо, и она с новой силой начинала петь свою заветную песенку:
Радуйся жизни, малыш. В мире так много любви.
Веет ласковый бриз - мы с тобой не одни.
Верь в свое счастье, малыш. Жизнь - голубая волна.
Жду тебя…
Песней начиналось беспечное Утро. С Песней угасал долгий День.
Море привыкло к наивной песенке упорной в своем ожидании Раковины.
Волны набегали - в такт песне - на одинокий берег.
Чайки, жадно хватавшие зазевавшихся рыб из самой сердцевины волн, приноравливались к их ритму, и это им помогало в их ежедневной охоте.
Но как-то - изящно изогнувшись в прыжке - нырнул у коралловых рифов в морскую пучину юный искатель жемчужин.
Раковина, в тихом забытьи, покачиваясь в бирюзовом покое, убаюкивала Жемчужину.
Она не видела тонкой загорелой руки, ловко схватившей ее…
Очнулась она на пустынном песчаном берегу.
Кто-то крепко держал ее.
Тонкое стальное лезвие крошило ее нежные перламутровые зазубрины…
Вдруг резкая боль ослепила ее.
Судорога свела ее крохотное тельце.
Что-то хрустнуло. Ее створки распахнулись, и миру предстало ее Дитя - Огромная Перламутровая Жемчужина.
Кто-то ахнул, с криком восторга побежал по берегу вдаль, в высоко поднятых руках держа удивительную находку.
Медленно Пульсировала Боль в Маленьком Теле Одинокой Раковины.
Жаркие лучи солнца жадно вылизывали ее влажную мякоть.
Но Маленькая Раковина еще не умерла.
Она вбирала в себя пронзительный свет равнодушного мира и думала о своей Жемчужине.
Она чувствовала, как ее Дитя держат чьи-то цепкие сухие пальцы.
Ощущала, как свет переливается на сферической поверхности ее, явленной миру, Заветной Любви.
Она знала - верила, всем своим материнским существом, что Дитя ее - лучшее, что могло родиться в этот мир.
Это наполняло ее горящую от нескончаемой боли плоть прохладой умиротворения.
ОНА ЗНАЛА.
И это знание никто не смог бы у нее отнять.
Она знала, что есть ЛЮБОВЬ.
Знала, что есть БОЛЬ ВО ИМЯ ЛЮБВИ.
И готовилась к СМЕРТИ - РАСПЛАТЕ ЗА ВОСТОРГ ЛЮБВИ.
Но в самой глубине ее существа таилась гордость за то, что ее Дитя будет так же любимо этим миром, как было любимо и ею, взрастившей это чудо.
Она - Мать - подарила Миру самое дорогое - свое Дитя.
И Мир - она знала это - с восторгом и благодарностью примет ее ПОСЛЕДНИЙ ДАР.
И Маленькая Раковина В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ЗАПЕЛА СВОЮ ПЕСНЮ.
Пусть ЭТА ПЕСНЯ поможет ее ребенку почувствовать ЕЕ РЯДОМ.
ПУСТЬ ОН ЗНАЕТ, что ОНА ДУМАЕТ О НЕМ ВСЕГДА, что ОНА ЛЮБИТ ЕГО и БЛАГОСЛОВЛЯЕТ ЕГО.
Загорелый мальчишка бежал к рыночной площади по старым кривым улочкам прилепившегося к побережью - словно гнездо ласточки к белым скалам - маленького, забывшего свое начало и имя свое городка.
Его босые пятки едва касались раскаленной земли. Рука все еще высоко держала добычу.
А глаза уже искали старого, как этот город, менялу, вечно дремлющего под выцветшим тентом у входа в свою лавку.
Мальчик знал, ЧТО СЕГОДНЯ ЕГО ДЕНЬ.
Он достал со дна моря то, что позволит его семье какое-то время есть досыта.
ОН СЕГОДНЯ СТАЛ КОРМИЛЬЦЕМ.
И его Мать - он это точно знал - НАЗОВЕТ ЕГО ВЗРОСЛЫМ.
И заплачет от счастья, гладя его по курчавому затылку.
…Он выбежал на рыночную площадь.
Однако навстречу ЕГО РАДОСТИ мчались - в бешенстве от обжигающей боли беспрестанно хлещущего хлыста - кони, везущие повозку местного забияки - сына правителя этого прибрежного городка.
Сегодня был ЕГО ДЕНЬ. Гордячка - дочь разорившегося после прошлогоднего кораблекрушения местного купца - вчера обожгла его сердце долгим взглядом из-под чадры.
Он мчался НАВСТРЕЧУ СВОЕЙ СУДЬБЕ.
Возничий не заметил маленького загорелого мальчугана, выбежавшего из узенькой боковой улочки.
Лошади, всхрапнув, отскочили в сторону.
Маленькое тельце, скорчившись, лежало во вчерашней - еще не успевшей засохнуть - грязи.
Маленький кулачок, сжимавший драгоценную находку, безвольно раскрылся.
Маленькая жемчужина, выскользнув из остывающих детских пальцев, медленно исчезла в чавкающей грязи.
На пустынном, омытом вчерашними слезами неба пляже голодные чайки доклевывали остатки мякоти из створок Мертвой Маленькой Раковины.
Но еще долго, очень долго - над застывшим морем, над остывающим миром - слышался ласковый шепот, медленно растворяясь в ночном Безмолвии…
Радуйся жизни, малыш… В мире так много любви…
