РАСУЛ ГАМЗАТОВ
(1923-2003)

Переводы с аварского

Народный поэт Дагестана.
Лауреат Ленинской премии (1963). Герой Социалистического Труда (1974).
Расул Гамзатович Гамзатов родился в ауле Цада, Дагестан. Сын народного поэта Дагестана Гамзата Цадасы.
Автор множества поэм, сборников "Высокие звезды", "Письмена", "Мулатка", "Четки лет", "Таинственность", "Последняя цена", "Остров женщин", "Суди меня по кодексу любви" и других, романа­эссе "Мой Дагестан".

В Париже, в Сорбонне, во время встречи с читателями некий студент "с элегантной бородкой" спросил Гамзатова:
- Почему вы пишете стихи?
- Почему?.. - задумался на миг Расул. - Спросили бы лучше, почему плачу, почему люблю… А вообще-то, каждый человек - хоть раз в жизни - пишет стихи. Кое-кому удается остановиться, зато другие…
Расул Гамзатов пришел в литературу в годы, когда из поэзии ушли "плач и любовь", а с ними нежность, печаль, тоска. То было время наивысшего расцвета риторики и ханжества. Именно тогда Расул написал четверостишие:

В журнале о тебе стихов не приняли опять:
Сказал редактор, что народ не станет их читать.
Но, между прочим, тех стихов не возвратили мне:
Сказал редактор, что возьмет их почитать жене.

Но… время ли менялось, или кое у кого из редакторов оказались неглупые жены - во всяком случае, стихи Гамзатова в переводе его товарищей, студентов Литературного института, не только одно за другим увидели свет, но и становились популярными. Слава спустившегося с гор талантливого поэта, быстрого в движениях, большеносого, остроумного, причем чудовищный акцент давал его остротам особую выразительность, стремительно росла.
Книги выходили одна за другой: "Год моего рождения", "Дети дома одного", "В горах мое сердце", "Высокие звезды".
Он стал лауреатом Сталинской премии в 27 лет, народным поэтом Дагестана - в 32, лауреатом Ленинской премии - в 40.
Мифы и анекдоты о нем, его шутки, рассказы о его проделках, дерзости в адрес власть предержащих разлетались тут же. Но его любили и правители, и те, кто правителей не любил, - такова была сила обаяния его могучего таланта. (Впрочем, он и сам стал власть предержащим - членом Президиума Верховного Совета СССР). Если и были у него недоброжелатели, то искать их следовало, скорее, среди его коллег-писателей.
Он ездил по миру, как никакой другой деятель культуры, разве только прославленный советский цирк мог поспорить с ним в этом. Гостил у поэтов, художников, композиторов, ученых, его принимали короли (король Непала переводил его стихи на непали), президенты, миллионеры, революционеры…
И так шло десятилетиями. А книги все выходили, ни дня без строчки, ни года без книги. Воистину, "праздничный Расул" вел жизнь, далекую от праздности! Когда ему исполнилось семьдесят лет, свою новую книгу стихов он назвал "Полдневный жар" - и она действительно, кроме седой мудрости, полна молодого жара.
Если бы, спустя годы, тому "студенту", теперь, наверное, уже с седой бородкой, довелось узнать, что к восьмидесятилетию поэта вышел огромный том "Суди меня по кодексу любви", в который вошли более полутора тысяч стихотворений, он бы просто не поверил. "И что, всё это - поэзия?" - возможно, спросил бы он. "Да, и самая высокая!" - с полным основанием ответили бы ему. А о том, что это вовсе не полное собрание, а избранное, что сюда еще не вошли его поэмы, а их более сорока, роман-эссе "Мой Дагестан", пьесы и многое другое, говорить бы не стали. "Студент", привыкший к тому, что французские поэты ХХ века не отличались особой плодовитостью, просто не поверил бы. Или воскликнул: "Такое изобилие… да это же язычество!".
И, пожалуй, он оказался бы прав. В этом огромном жизнелюбии, в этой неисчерпаемости творческих сил действительно чувствуется нечто первородное, еще языческое, не подчиняющееся мерам и канонам, хотя бы потому, что они еще не сотворены. "Годы, воды, погоды, - утверждал он, - проходят, остается вечная природа. Поэт - настолько поэт, насколько он понимает ее язык".
Когда-то Расул писал: "У нас говорят: "Бойтесь того аварца, который вначале отказывается от угощения, но потом принимается за еду". Вот и я когда-то подумал: просто напишу несколько слов…"
Ему было одиннадцать лет. Он взял карандаш, лист бумаги, поднялся на крышу сакли и растянулся на старой бычьей шкуре… И оказалось, что он не из тех, кому удается остановиться…
- Почему пишут стихи?
- А почему плачут, почему любят?

Ильгиз Каримов

Час, которого нам не хватает. Перевод Н. Гребнева....................15

«чабан, прошедший через дождь и снег…» Перевод Н. Гребнева............. 16

Колыбельная. Перевод Я. Козловского...................................17

если б моя мама песен мне не пела. Перевод Ю. Мориц.................... 18

Моей внучке, маленькой Шахри. Перевод Е. Николаевской................. 19

Матери. Перевод Я. Козловского.......................................21

«Читая вас, я удивляюсь снова…» Перевод Я. Козловского................. 22

«Если раньше меня все заботы…» Перевод Я. Козловского................. 23

Журавли. Перевод Н. Гребнева........................................ 25

Молитва. Перевод Н. Гребнева........................................ 26

Родной язык. Перевод Н. Гребнева..................................... 27

Старые горцы. Перевод Я. Козловского.................................. 29

Не торопись. Перевод Я. Козловского.................................. 32

Уроки жизни. Перевод Я. Козловского.................................. 34

Берегите друзей. Перевод Н. Гребнева.................................. 35

Две шали. Перевод Я. Козловского..................................... 37

Надписи. Перевод Н. Гребнева......................................... 38

В Ахвахе. Перевод Я. Козловского...................................... 45

Ванга. Перевод Ю. Нейман........................................... 48

Проклятие. Перевод Я. Козловского..................................... 52

Песня про сокола с бубенцами. Перевод Я. Козловского.................... 54

Голова Хаджи-Мурата. Перевод Я. Козловского.......................... 55

Пять песен Хаджи-Мурата. Перевод Я. Козловского...................... 56

«Наверное, поздно близ белых вершин…» Перевод Я. Козловского........... 58

«С годами изменяемся немало…» Перевод Я. Козловского................... 59

«Я слышал: где-то существует племя…» Перевод Е. Николаевской........... 60

Песня женщины о малодушном мужчине. Перевод Я. Козловского........... 61

«Тьма густеет, как чад. догорает очаг…» Перевод Ст. Сущевского.......... 63

«Акация, как раненая птица…» Перевод Ст. Сущевского................... 64

Если в мире тысяча мужчин… Перевод Я. Козловского.................... 65

«Три страстных желанья - одно к одному...» Перевод Я. Козловского........ 66

Пять пальцев. Перевод Я. Козловского.................................. 67

Таинственность. Перевод Я. Козловского................................ 75

«Мне жаль, что, как отец, я не владею…» Перевод В. Коркина.............. 77

В гостях у Маршака. Перевод Я. Козловского............................ 79

Костер Твардовского. Перевод Я. Козловского............................ 81

Ответ Ираклию Андроникову… Перевод Я. Козловского................... 84

«Россия, больно мне, не скрою…» Перевод Я. Козловского................. 85

Мустаю Кариму. Перевод Я. Козловского............................... 87

На свадьбы не ходите вы, поэты… Перевод Я. Козловского................. 89

«Сегодня ночью было мне виденье…» Перевод Н. Гребнева................. 91

Памяти Кайсына Кулиева. Перевод М. Ахмедовой-Колюбакиной............. 92

«Когда я окажусь на свете том…» Перевод А. Бинкевича и

М. Ахмедовой-Колюбакиной...................................... 95

«Воочью, так горцы считали…» Перевод Я. Козловского................... 96

ЧАС, КОТОРОГО НАМ НЕ ХВАТАЕТ

Говорят, пророку Мухаммеду
На земле дарован был такой
Час один, когда с ним вел беседу
Бог всезнающий и всеблагой.

Я хочу не мало и не много.
Пусть и нам такой даруют час,
Чтоб вести беседу хоть не с Богом,
Но с людьми, ушедшими от нас.

Я хочу, чтоб в час такой спокойно
В нашем старом доме у огня
Примостился б мой отец покойный,
Опасаясь испугать меня.

Чтобы мать пришла, поцеловала.
Как я много мог бы ей сказать,
Прежде чем, поправив одеяло,
Скрылась бы во тьме она опять!

Но такого часа нам не будет,
Сколько бы ни ждали, все равно.
Слишком суетливые мы люди.
Все приземлено и учтено.

И все время не того мы ищем.
Только свой умеем слышать глас.
А насколько стали бы мы чище,
Будь у нас такой заветный час!

* * *

Чабан, прошедший через дождь и снег,
Трясет папаху, возвратясь с дороги.
Я, как папаху, прожитой свой век
Отряхиваю на родном пороге.

Отряхиваю, и с прожитых лет,
Как с горской шапки, побывавшей в тучах,
Слетает снег былых невзгод и бед
И дождевые капли слез горючих.

Слетают листья и травинки гор,
Все, что недавно пожелтила осень,
И зелени былой поблекший сор -
Следы моих давно прошедших весен.

Мне повидать немало довелось,
И я, бывало, шел напропалую,
Но время оглядеться и на гвоздь
Повесить, как папаху, жизнь былую.

И впереди какой бы ни был путь,
Я рад, что есть аул, любимый с детства,
Где можно жизнь, как шапку, отряхнуть,
С дороги отдохнуть и оглядеться.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Вахатута, хотута,
Сходит с черного хребта,
Венчан месяцем двурогим
Бык из черного гурта.

Спи, сынок, еще ты мал,
Преградил тропу обвал,
Пробивать ушел дорогу
Твой отец за перевал.

Вахатута, хотута,
Гуще конского хвоста
Над вершиной белоглавой
Тьма полночная густа.

Речку вспенили дожди,
Я прижму тебя к груди.
Под обвал попасть, сыночек,
Бог тебя не приведи!

Вахатута, хотута,
Совесть у отца чиста,
Но черны и слепы камни,
Что швыряет высота.

Спи, сынок, еще ты мал,
Деревянный был кинжал
В колыбель отцом положен,
Чтобы ты мужчиной стал.

ЕСЛИ Б МОЯ МАМА ПЕСЕН МНЕ НЕ ПЕЛА...

У меня бы не было языка родного,
Собственного имени, голоса, лица,
В странствиях далеких я давным-давно бы
Заблудился, словно в космосе овца...

Я б не знал, как сильно, нежно, страстно, смело
Ты, любовь, способна вспыхивать во мне, -
Если б моя мама песен мне не пела,
Колыбель качая, как лодку на волне.

Эти песни птичьи в океанах неба,
Над ущельем струны скрипок дождевых,
Запах свежих листьев и родного хлеба,
Снятого с горящих угольков живых, -

Где бы взял я силы для такого дела:
Этим всем наполнить сердце, что во мне, -
Если б моя мама песен мне не пела,
Колыбель качая, как лодку на волне.

Разве стал бы этот мир таким родимым,
Жизнь такой бесценной, чтоб над ней дрожать,
Человек бы разве стал таким любимым,
Чтоб его хотелось к сердцу вдруг прижать,
Вечное с мгновенным разве бы сумело
Так нахлынуть, слиться, так бурлить во мне, -
Если б моя мама песен мне не пела,
Колыбель качая, как лодку на волне.

МОЕЙ ВНУЧКЕ, МАЛЕНЬКОЙ ШАХРИ

Почему ты плачешь, мой птенец?
Что случилось? Может, что приснилось?
У тебя есть мама и отец,
Над кроваткой вся родня склонилась...

Круглый сирота я столько лет -
И печали не уймешь, не спрячешь...
Плакать должен был бы я, твой дед...
Ты-то почему так горько плачешь?

Завистью не жалили тебя,
Не терзали ложью и изменой.
Слаще песен, что поет, любя,
Мама, не бывало во вселенной.

Знаю я, как предают друзья,
Ненависть врагов не раз встречал я.
Что ж ты плачешь?.. Плакать должен я,
В грудь навылет раненный печалью...

Ты войны не знала и огня,
Что спалить стремился все живое.
Как спокойно в мирном свете дня
Небо у тебя над головою!

Братьев потерял я на войне -
И не утихает боль потери...
Что ж ты плачешь?.. Плакать надо мне -
Жизнь изведавшему в полной мере...

И в ответ мне внучка говорит -
В лепете ее я разобрался:
"Дед, ведь мне все это предстоит,
Ты же, все познав, живым остался...

В грозном веке, в мире, полном бед,
Как свою тревогу обозначишь?..
Потому-то я и плачу, дед, -
Не пойму я, почему ты плачешь?.."

МАТЕРИ

Мальчишка горский, я несносным
Слыл неслухом в кругу семьи
И отвергал с упрямством взрослым
Все наставления твои.

Но годы шли, и, к ним причастный,
Я не робел перед судьбой,
Зато теперь робею часто,
Как маленький, перед тобой.

Вот мы одни сегодня в доме,
Я боли в сердце не таю
И на твои клоню ладони
Седую голову свою.

Мне горько, мама, грустно, мама,
Я - пленник глупой суеты,
И моего так в жизни мало
Вниманья чувствовала ты.

Кружусь на шумной карусели,
Куда-то мчусь, но вдруг опять
Сожмется сердце: "Неужели
Я начал маму забывать?"

А ты, с любовью, не с упреком,
Взглянув тревожно на меня,
Вздохнешь, как будто ненароком,
Слезинку тайно оброня.

Звезда, сверкнув на небосклоне,
Летит в конечный свой полет.
Тебе твой мальчик на ладони
Седую голову кладет.

* * *

Читая вас, я удивляюсь снова,
Как вы могли, глашатаи сердец,
О матерях не написать ни слова,
Махмуд, Эльдарилав и мой отец?

И говорит Махмуд из Кахаб Росо:
- Я не сводил с Марьям влюбленных глаз,
Ты своего не задал бы вопроса,
Когда бы увидал ее хоть раз.

Марьям я поклонялся безраздельно,
Ее певцом прослыв между людьми,
И вспомнил мать лишь в миг, когда смертельно
Был выстрелом сражен из-за любви.

И вторить стал Эльдарилав Махмуду:
- Клянусь, и я не мог предугадать,
Что, Меседо увидев, позабуду
И целый свет, и собственную мать.

И лишь когда отравленную в Чохе
На свадьбе чашу осушил до дна,
Окликнул мать я на последнем вздохе,
И предо мной явилася она.

- А что же ты под небом Дагестана
Мать не воспел? - спросил я у отца.
- Не помнил я, осиротевший рано,
Ее заботы, песен и лица.

Завидных строк наследник полноправный,
О, как бы я, глашатаи сердец,
Воспел бы мать, имея дар ваш славный,
Махмуд, Эльдарилав и мой отец.

* * *

Если раньше меня все заботы
Вдруг оставишь ты, старец больной,
Дорогого отца моего ты
Разыщи в стороне неземной.

Разыщи, расскажи, ради бога,
Как я падаю и возношусь
На подлунной земле, где немного
Я, наверно, еще задержусь.

Расскажи, что у всех на примете
И заслуги мои, и грехи,
Что малы у меня еще дети,
Но давно повзрослели стихи.

И, оплаканный горной грядою,
Не тая от него ничего,
Ты поведай, что стала седою
Голова моя, как у него.

Что во время веселья порою
Прячу слезы на дне своих глаз,
И покуда глаза не закрою,
Будет в них отражаться Кавказ.

Расскажи, отдышав облаками, -
Пусть он будет известию рад, -
Что дружу я с его кунаками,
А врагам - объявил газават.

Сколько раз доброта его мнилась
Мне огнем на холодной скале.
Милость к падшим, к униженным милость
Призывал он на грешной земле.

Пьем родник, подставляя ладони.
Неужели исчезнуть навек
Должен он на базальтовом склоне,
Чтоб его оценил человек?

Лишь вступив на житейскую сцену,
В предназначенной роли, старик,
Я отца настоящую цену
Поневоле с годами постиг.

И любовь, и терпенье, и слово,
И крутая тропа в вышине
Воедино сливаются снова,
Потому что отец мой во мне.

Если раньше меня с белым светом
Ты расстанешься, старец больной,
Непременно поведай об этом
Ты ему в стороне неземной.

ЖУРАВЛИ

Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.

Они до сей поры с времен тех дальних
Летят и подают нам голоса.
Не потому ль так часто и печально
Мы замолкаем, глядя в небеса?

Сегодня предвечернею порою
Я вижу, как в тумане журавли
Летят своим определенным строем,
Как по земли людьми они брели.

Они летят, свершают путь свой длинный
И выкликают чьи-то имена.
Не потому ли с кличем журавлиным
От века речь аварская сходна?

Летит, летит по небу клин усталый -
Мои друзья былые и родня.
И в их строю есть промежуток малый -
Быть может, это место для меня!

Настанет день, и с журавлиной стаей
Я поплыву в такой же сизой мгле,
Из-под небес по-птичьи окликая
Всех вас, кого оставил на земле.

МОЛИТВА
Когда поднимешься к вершинам синим,
Где достают рукою небосвод,
Когда услышишь, как река в теснине
Который век все ту же песнь поет,

Когда увидишь: в небе кружит птица,
А по изгибам гор ползут стада,
Родной земле захочешь ты молиться,
Хоть не молился в жизни никогда.

Когда за далью моря корабельной
Увидишь ты, как солнца шар поблек
И, будто в лампе десятилинейной,
Прикрутит вечер блеклый фитилек,

Когда увидишь: солнце в море тонет,
И режет солнце пополам вода,
Ты склонишься в молитвенном поклоне,
Хоть ты и не молился никогда!

Увидишь ты, как пожилые люди
Сидят, свои седины теребя,
Как женщина ребенка кормит грудью, -
И в сотый раз все потрясет тебя,

И все, что на земле, что в небе синем,
Захочешь ты постичь - и вот тогда
Замолкнешь, и молитва горлом хлынет,
Хоть ты молитв не слышал никогда!

РОДНОЙ ЯЗЫК

Всегда во сне нелепо все и странно.
Приснилась мне сегодня смерть моя.
В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижно я.
Звенит река, бежит неукротимо.
Забытый и ненужный никому,
Я распластался на земле родимой

Пред тем, как стать землею самому.
Я умираю, но никто про это
Не знает и не явится ко мне,
Лишь в вышине орлы клекочут где-то,
И стонут лани где-то в стороне.
И, чтобы плакать над моей могилой
О том, что я погиб во цвете лет,
Ни матери, ни друга нет, ни милой,
Чего уж там - и плакальщицы нет.

Так я лежал и умирал в бессилье,
И вдруг услышал, как невдалеке
Два человека шли и говорили
На милом мне аварском языке.
В полдневный жар в долине Дагестана
Я умирал, а люди речь вели
О хитрости какого-то Гасана,
О выходках какого-то Али.

И, смутно слыша звук родимой речи,
Я оживал, и наступил тот миг,
Когда я понял, что меня излечит
Не врач, не знахарь, а родной язык.
Кого-то исцеляет от болезней
Другой язык, но мне на нем не петь,
А если завтра мой язык исчезнет,
То я готов сегодня умереть.

Я за него всегда душой болею.
Пусть говорят, что беден мой язык,
Пусть не звучит с трибуны Ассамблеи,
Но, мне родной, он для меня велик.
И, чтоб понять Махмуда, мой наследник
Ужели прочитает перевод?
Ужели я писатель из последних,
Кто по-аварски пишет и поет?

Я жизнь люблю, люблю я всю планету,
В ней каждый, даже малый уголок,
А более всего Страну Советов,
О ней я по-аварски пел, как мог.
Мне дорог край цветущий и свободный
От Балтики до Сахалина - весь.
Я за него погибну где угодно,
Но пусть меня зароют в землю здесь!
Чтоб у плиты могильной близ аула
Аварцы вспоминали иногда
Аварским словом земляка Расула -
Преемника Гамзата из Цада.

СТАРЫЕ ГОРЦЫ

Они в горах живут высоко,
С времен пророка ли, бог весть,
И выше всех вершин Востока
Считают собственную честь.

И никому не сбить их с толка,
Такая зоркость им дана,
Что на любого глянут только -
И уж видна его цена.

И перед боем горцам старым
От века ясно наперед,
Кто выстоит, подобно скалам,
Кто на колени упадет.

И ложь почувствуют тотчас же,
Из чьих бы уст она ни шла,
Какой бы хитрой, и тончайшей,
И золоченой ни была.

В горах старик седоголовый,
Что ходит в шубе круглый год,
Так подковать умеет слово,
Что в мир пословица войдет.

О, горцы старые!
Не раз им
Еще народ воздаст хвалу.
Служил советчиком их разум
И полководцу, и послу.

Порою всадник не из местных
Вдали коня пришпорит чуть,
А старикам уже известно,
Зачем в аул он держит путь.

Какой обременен задачей,
Легка она иль нелегка,
Посватать девушку ли скачет
Или наведать кунака.

Был Камалил Башир из Чоха
Ребенком маленьким, когда
Старик предрек:
"Он кончит плохо,
И многих горцев ждет беда.

Их дочерей и женщин скоро
Красавец этот уведет.
Спасая горцев от позора,
Родной отец его убьет..."

Когда над верхнею губою
У Шамиля белел пушок
И босоногою гурьбою
Шамиль командовать лишь мог,

Сказал о нем еще в ту пору
Старик гимринский как-то раз:
"Дымиться он заставит порох,
И будет гром на весь Кавказ!"

Старик, услышавший в ауле
Стихи Махмуда в первый раз,
Сказал:
"Он примет смерть от пули
Из-за красивых женских глаз..."

Душой робея, жду смущенно,
Что скажут про мои стихи
Не критики в статьях ученых,
А в горских саклях старики.

Они горды не от гордыни,
И знаю: им секрет открыт,
О чем в обуглившейся сини
Звезда с звездою говорит.

Они горды не от гордыни.
Путь уступая их коню,
Я в гору еду ли, с горы ли,
Пред ними голову клоню.

НЕ ТОРОПИСЬ

Ты, на заре проснувшись, сделай милость,
Еще хоть миг с собой наедине
Побудь и вспомни все, что ночью снилось:
Смеялся или плакал ты во сне?

И глянь в окно: какая там погода,
Туманна ли округа иль светла?
Метет ли снег до края небосвода,
Иль катятся дождинки вдоль стекла?

И если в этот час не бьет тревога,
Вдали обвалом сакли не снесло,
Не торопись и дьяволом с порога
Не прыгай, милый, в горское седло.

Не торопись, как деды завещали,
И всякий раз, с обычаем в ладу,
До каменной околицы вначале
Веди коня лихого в поводу.

Как часто мы, куда-то путь направив,
Брать скакунов не любим под уздцы
И, шпорами бока им окровавив,
Летим быстрей, чем царские гонцы.

У нас рубахи выцвели от соли
И капли пота льются на виски.
Позабываем спешиться мы в поле,
Остановиться около реки.

Ценить не научились мы поныне
Высоких слов
и запросто порой,
Что произносят тихо на вершине,
Выкрикиваем громко под горой.

Нам осадить коней бы по старинке
Перед аулом,
мудрыми слывя,
Чтоб разузнать, в нем свадьба иль поминки,
А мы влетаем голову сломя.

Герои оклеветанные пали
Не на дуэлях в наши времена,
Чьи в запоздалой, но святой печали
Воскрешены бесстрашно имена.

Не выносите спешных приговоров,
Не присуждайте наскоро наград,
Чтоб не краснеть, чтоб избежать укоров,
Когда в пути оглянетесь назад.

И мужество должно владеть собою!
Кто тороплив, кто ветреней молвы,
Тот без коня вернется с поля боя
Или верхом без глупой головы.

Я не зову к покою или спячке,
Я сам люблю дыхание грозы,
Но жизнь есть жизнь, а не бега, не скачки,
И в жизни добывают не призы.

Учи, поэт, суровые уроки
И не бери без боя города,
Чтоб наскоро написанные строки
Не рвать потом, сгорая от стыда.

Ты сел в седло, веселый иль угрюмый,
Не торопись, уму не прекословь,
На полпути остановись, подумай,
И оглянись, и путь продолжи вновь!

УРОКИ ЖИЗНИ

Мне преподал отец вначале
Уроки жизни, а потом
Их мне сородичи давали
И в одиночку, и гуртом.

И не оставил без урока
Враг, походивший на змею,
Когда вкруг пальца он жестоко
Обвел доверчивость мою.

Но указал отец дорогу
И наказал не забывать,
Что в мире много, слава богу,
Людей светильникам под стать.

Поздней, когда у перевала
Я в бездну не слетел едва,
Мне путь-дорогу указала
Ушибленная голова.

Как надо петь, меня сначала
Учила мать, когда она
Ночами колыбель качала,
И льнула к облаку луна.

И петь учила чистым тоном
Струна чунгура, что в тоске
Однажды лопнула со звоном,
Меня ударив по щеке.

БЕРЕГИТЕ ДРУЗЕЙ

Знай, мой друг, вражде и дружбе цену
И судом поспешным не греши.
Гнев на друга, может быть, мгновенный,
Изливать покуда не спеши.

Может, друг твой сам поторопился
И тебя обидел невзначай,
Провинился друг и повинился -
Ты ему греха не поминай.

Люди, мы стареем и ветшаем,
И с теченьем наших лет и дней
Легче мы своих друзей теряем,
Обретаем их куда трудней.

Если верный конь, поранив ногу,
Вдруг споткнулся, а потом опять,
Не вини его - вини дорогу
И коня не торопись менять.

Люди, я прошу вас, ради бога,
Не стесняйтесь доброты своей.
На земле друзей не так уж много,
Опасайтесь потерять друзей.

Я иных придерживался правил,
В слабости усматривая зло.
Скольких в жизни я друзей оставил,
Сколько от меня друзей ушло!

После было всякого немало,
И, бывало, на путях крутых
Как я каялся, как не хватало
Мне друзей потерянных моих!

И теперь я всех вас видеть жажду,
Некогда любившие меня,
Мною не прощенные однажды
Или не простившие меня.

ДВЕ ШАЛИ

На память о чужих пределах
Однажды я в канун весны
Двум женщинам две шали белых
Привез из дальней стороны.

Обеих неисповедимый,
Как всех,
вертел житейский круг:
Одну покинул друг любимый,
К другой - вернулся милый друг.

И первая, в селенье горном
В тоске сходившая с ума,
Во цвет, что был, как полночь, черным,
Шаль перекрасила сама.

Другая женщина в ауле
От радости была пьяна,
И в красный цвет не потому ли
Шаль перекрасила она?

На лбах людских, как на скрижалях,
Записан знак судьбы земной.
И эти женщины в двух шалях
Всегда стоят передо мной.

В цвета надежды и тревоги,
Любви, печали, торжества
Не раз и дома и в дороге
Я перекрашивал слова.

НАДПИСИ

На могильных камнях

* * *
Он мудрецом не слыл
И храбрецом не слыл,
Но поклонись ему:
Он человеком был.

* * *
С неправдою при жизни в спор
Вступал джигит.
Неправда ходит до сих пор,
А он лежит.

* * *

Эй, трус, не радуйся, что пал,
Что спит в земле герой.
Свою винтовку и кинжал
Он не забрал с собой.

* * *
Дороги строим мы, но вот беда:
Дороги все приводят нас сюда.

* * *
На поле боя пал
Двадцатилетний воин.
Глаза ему клевал
Столетний ворон.

* * *

Здесь отдыхает от земных забот
Восьмидесятилетний странник странный,
Он не оставил своего прозванья,

Кто знает, как его зовется род?
А что ж оставил странник? Восемьсот
При жизни не исполненных желаний.

На часах

* * *

Шумите вы -
Не слышите меня.
Молчите вы -
Услышите меня!

* * *

Мы тише воды, ниже травы,
Мы идем, а уходите вы.

* * *

Эй, неудачник, брат,
Не лей ты слез ручьем!
Кто б ни был виноват,
Но мы здесь ни при чем!

* * *

Певец, в чьих песнях нет неправоты,
Все ж мы поем правдивее, чем ты.
* * *

Течет вода в большой кувшин -
Кап-кап.
Мы наполняем твой кувшин -
Тик-так.

* * *

Вы, люди, суетливы и шумны,
Смеемся мы над вами со стены.

На кинжалах

* * *

Приняв кинжал, запомни для начала:
Нет лучше ножен места для кинжала.

* * *

Кинжал в руках глупца -
Нетерпелив.
В руках у мудреца -
Нетороплив.

* * *

Кинжал, хоть не зурна,
И он две песни знает:
О гибели одна,
О вольности другая.

* * *

И жалко мне всегда того,
Кто мной уже убит,
И ненавижу тех, кого
Убить мне предстоит.

* * *

Две грани. Обе кровь
И смерть врагу пророчат.
Одну из них любовь,
Другую злоба точит.

* * *

Тем он страшен, тем он жуток,
Что не понимает шуток.

На балхарских кувшинах

* * *

Самые прекрасные кувшины
Делаются из обычной глины.
Так же, как прекрасный стих
Создают из слов простых.

* * *

Кувшину, брат, не подражай в одном:
Не наполняйся до краев вином!

* * *

Он голову задрал, взяв руки под бока,
И все же на тебя не смотрит свысока!

На унцукульских палках

* * *

Когда с коня сойдешь ты, лишь она
Одна тебе заменит скакуна.

* * *

Хоть и веселый на ней узор, -
У тех, кто с нею, печален взор.

* * *

К ней припадет рука,
Что раньше поднимала
И серебро клинка,
И золото кинжала.

* * *

Хозяин бедный мой,
Ты почестей достоин,
Ты иль старик седой,
Или калека-воин.

* * *

Шумела я листвою.
Была я молодой.
Теперь грущу с тобою
О юности былой.

На седлах

* * *

Храбрец или сидит в седле,
Иль тихо спит в сырой земле.

* * *

Джигит, не примеряй меня
К спине не своего коня.

* * *

Тебе расти в седле, в седле мужать,
Оно тебе подушка и кровать.

На колыбелях

* * *

Мужчины, не шуметь -
Ребенок хочет спать,
Не надо пить, и петь,
И в кровника стрелять!

* * *

И ты когда-то, аксакал,
На этом скакуне скакал.

* * *

Здесь плачет не мудрец, смеется не глупец,
Не трус и не герой, а просто мой жилец.

* * *

Шумлив ребенок твой,
Ты не уснешь, ну что ж -
Ты тоже был такой,
Он на тебя похож.

На скалах

* * *

В час горя плачь, герой,
Нельзя иначе.
Ненастною порой
И скалы плачут.

* * *

Любовь джигита, мужество орла
Не спрашивают, высока ль скала.

* * *

Отвага на скалу взбиралась,
Отчаянье с нее бросалось.

На винных рогах

* * *

Кто пил вино - ушел, кто пьет - уйдет.
Но разве тот бессмертен, кто не пьет?

* * *

Порою делает вино
То, что и сабле мудрено.

* * *

Хоть ты и сам себе налил
И, запершись, хлебнул,
А все равно о том, что пил,
Узнает весь аул.

* * *

Порой не знает даже Бог
Того, что слышал винный рог.

* * *

Тот пьет вино, кому запрещено,
И тот, кто запрещает пить вино.
* * *

Мудрец порой глупеет, если пьет.
Бывает, впрочем, и наоборот.

* * *

Ты льешь вино и пьешь,
Как царь и повелитель,
Постой, еще поймешь,
Что ты его служитель.

* * *

Хвалю уменье пить вино.
Для жизни, может быть,
Ценней уменье лишь одно -
Совсем вина не пить.

* * *

Пить можно всем,
Необходимо только
Знать: где и с кем,
За что, когда и сколько.

В АХВАХЕ

Другу Мусе Магомедову

Чтоб сердце билось учащенно,
Давай отправимся в Ахвах,
Узнаем: молоды ль еще мы
Иль отгуляли в женихах?

Тряхнем-ка юностью в Ахвахе
И вновь, как там заведено,
Свои забросим мы папахи
К одной из девушек в окно.

И станет сразу нам понятно,
В кого девчонка влюблена:
Чья шапка вылетит обратно,
К тому девчонка холодна.

...Я вспоминаю месяц тонкий,
Поры весенней вечера
И о любви лихие толки -
Все это было не вчера.

В тот давний год подростком ставший,
Не сверстников в ауле я,
А тех, кто был намного старше,
Старался залучить в друзья.

Не потому ли очутился
С парнями во дворе одном,
Где раньше срока отличился,
И не раскаиваюсь в том.

Листва шуршала, словно пена,
Светила тонкая луна,
Мы долго слушали, как пела
Горянка, сидя у окна.

Про солнце пела, и про звезды,
И про того, кто сердцу мил.
Пусть он спешит, пока не поздно,
Пока другой не полюбил.

Что стала трепетнее птахи
Моя душа - не мудрено,
А парни скинули папахи
И стали целиться в окно.

Здесь не нужна была сноровка,
Я, словно жребий: да иль нет,
Как равный кепку бросил ловко
За их папахами вослед.

Казалось, не дышал я вовсе,
Когда папахи по одной,
Как будто из закута овцы,
Выскакивали под луной.

И кепка с козырьком, похожим
На перебитое крыло,
Когда упала наземь тоже,
Я понял - мне не повезло.

А девушка из состраданья
Сказала: "Мальчик, погоди,
Пришел ты рано на свиданье,
Попозже, милый, приходи".

Дрожа от горя, как от страха,
Ушел я - раненый юнец.
А кто-то за своей папахой
В окно распахнутое лез.

Промчались годы, словно воды,
Не раз листвы кружился прах.
Как через горы, через годы
Приехал снова я в Ахвах.

Невесты горские...
Я пал ли
На поле времени для них?
Со мной другие были парни,
И я был старше остальных.

Все как тогда: и песня та же,
И шелест листьев в тишине.
И вижу,
показалось даже,
Я ту же девушку в окне.

Когда пошли папахи в дело,
О счастье девушку моля,
В окно раскрытое влетела
И шляпа модная моя.

Вздыхали парни, опечалясь,
Ах, отрезвляющая быль:
Папахи наземь возвращались,
Слегка приподнимая пыль.

И, отлетев почти к воротам,
Широкополая моя
Упала шляпа, как ворона,
Подстреленная из ружья.

И девушка из состраданья
Сказала, будто бы в укор:
"Пришел ты поздно на свиданье,
Где пропадал ты до сих пор?"

Все как тогда, все так похоже.
И звезды видели с небес:
Другой, что был меня моложе,
В окно распахнутое лез.

И так весь век я, как ни странно,
Спешу, надеждой дорожу.
Но прихожу то слишком рано,
То слишком поздно прихожу.

ВАНГА

С экстрасенсом высшего ранга,
Из таких, что видят насквозь,
С прозорливой, чье имя - Ванга,
Повидаться мне довелось.

Я давно был о ней наслышан:
Из болгарской дальней земли
Похвалы ее знаньям высшим
И до нас, в Дагестан, дошли.

Говорили: "Ванга чуть тронет,
Да не тронет - глянет едва,
И пред нею как на ладони -
Чем чужая душа жива".

Не терпелось мне - лгать не стану! -
Себе цену узнать всерьез...
И подарок из Дагестана
Прозорливице я привез.

Подал старенькой для опоры,
Чтоб удобней было в пути,
Трость кизиловую в узорах -
Лучше посоха не найти!

На коре - где мягче, где резче -
Шло как будто сплетенье жил;
Может статься, искусный резчик
Смысл какой-то в узор вложил?..

Ванга тронула осторожно
Палку чуткой своей рукой,
Оперлась... ("Надежно-надежно!")
С тростью сделала шаг-другой...

Зашептала мало-помалу,
С кем я рос и учился где,
Так, как будто век вековала
Между кумушками в Цаде...

Показала мне, как на блюдце,
Все, что явно или тайком
Написали добрые люди
На меня в мой родной обком...

Может, знала она соседа,
Что дружил со мной много лет?..
Но, однако ж, к концу беседы
Понял я: ни при чем сосед!

- ...Твой отец давно на погосте.
Мать позднее призвал Аллах.
Спят они, но сжимают трости -
Вот такие ж трости - в руках.

Спят, не зная забот и злобы,
Но как только к ним сын придет,
Сразу трости поднимут оба
И безжалостно пустят в ход!

- На меня обрушат?!
За что же?
Чем прогневал я дорогих?
Ну, грешил, когда был моложе,
Но теперь я скромен и тих!

- Ой ли? Трость говорит иначе.
Здесь, в узорах, - все существо!
Знаешь, кто ты?
Ты - вор, растратчик
Сил и времени своего!

Свежей, юной души горенье
Ты бездумно пустил в распыл!
На бесплодные словопренья
Золотое время убил!

Что? Стихи?..
Но всё ль пригодится
Людям в новые времена?
Слишком много ты пил водицы,
Что Кораном воспрещена!

Вот они - твои дни и ночи!
Все начертано на коре.
Сберегал ли ты дом свой отчий?
Помогал ли щедро сестре?!

С трудной правдой
всегда ль шел в ногу?
Был порой уклончив твой стих.
Оттого и томит тревога
За тебя стариков твоих!

Ты дружил...
Но с кем?
С кем попало!
Ты любил...
Я молчать должна:
Называть их всех не пристало,
Все же рядом сидит жена!..

Слушал я, смирясь поневоле,
Ядовитые эти слова.
Было мне обидно, тем боле
Что вещунья была права.

Не сорвалось ни капли фальши
С уст ее, ни словечка лжи...
Как же быть мне?
Как жить мне дальше?
Ванга мудрая, подскажи!

Неужели опять без счета
Колесить, свою жизнь губя,
На чужбине искать чего-то,
Потеряв самого себя?..

А когда замолчу однажды -
Я- как все мы тут-
временный гость -
Ждут меня родители,
каждый
Наготове держа свою трость.

ПРОКЛЯТИЕ

Проклятье бурдюку дырявому,
В котором не хранят вино,
Проклятие кинжалу ржавому
И ржавым ножнам заодно.

Проклятие стиху холодному,
Негреющему башлыку,
Проклятье вертелу свободному,
Нежарящемуся шашлыку!

Проклятье тем, кто и понятия
Иметь о чести не привык,
Проклятие, мое проклятие
Унизившим родной язык.

Тому проклятье, в ком прозрения
Не знала совесть на веку.
Пусть примет тот мое презрение,
Кто дверь не отпер кунаку.

Будь проклято в любом обличии
Мне ненавистное вранье.
Забывшим горские обычаи -
Презренье горское мое!

Будь проклят, кто на древе замысла
Боится света, как сова,
И тот, кто клятвенные запросто
Бросает на ветер слова.

В кавказца, как бы он ни каялся,
Проклятьем выстрелю в упор,
Когда бы он начальству кланялся,
А не вершинам отчих гор.

Будь проклят, кто забыл о матери
Иль в дом отца принес позор.
Будь проклят тот, кто невнимателен
К печали собственных сестер.

Проклятье лбу тупому, медному
И тем, кто лести варит мед,
Проклятие юнцу надменному,
Что перед старцем не встает.

Проклятье трусу в дни обычные,
Проклятье дважды на войне.
Вам, алчные, вам, безразличные,
Проклятье с трусом наравне.

Мне все народы очень нравятся,
И трижды будет проклят тот,
Кто вздумает,
кто попытается
Чернить какой-нибудь народ.

Да будет проклят друг,
которого
Не дозовешься в час беды!
И проклят голос петь готового
В любом кругу на все лады!

ПЕСНЯ ПРО СОКОЛА С БУБЕНЦАМИ

Было небо черно от лохматых овчин,
Все клубились они в беспорядке.
И сидел вдалеке от родимых вершин
Красный сокол на белой перчатке.

Бубенцами его одарили ловцы
И кольцом с ободком золоченым,
Поднимал он крыла, и опять бубенцы
Заливались серебряным звоном.

На перчатке сидел и не ведал забот,
И кормили его, как ручного.
Только снились ему в черных тучах полет
И скала у потока речного.

Он домой полетел, бубенцами звеня,
Красный сокол, рожденный для схватки,
И товарищам крикнул:
"Простите меня,
Что сидел я на белой перчатке".

Отвечали они там, где катится гром
И клубятся туманы на склонах:
"Нет у нас бубенцов, что звенят серебром,
Нет колечек у нас золоченых.

Мы вольны, и у нас бубенцы не в чести,
И другие мы ценим повадки.
Ты не свой, ты чужой, ты обратно лети
И сиди там на белой перчатке".

ГОЛОВА ХАДЖИ-МУРАТА

Отрубленную вижу голову
И боевые слышу гулы,
А кровь течет по камню голому
Через немирные аулы.

И сабли, что о скалы точены,
Взлетают, видевшие виды.
И скачут вдоль крутой обочины
Кавказу верные мюриды.

Спросил я голову кровавую:
"Ты чья была, скажи на милость?
И как,
увенчанная славою,
В чужих руках ты очутилась?"
И слышу вдруг: "Скрывать мне нечего,
Я голова Хаджи-Мурата
И потому скатилась с плеч его,
Что заблудилась я когда-то.

Дорогу избрала не лучшую,
Виной всему мой нрав тщеславный..."
Смотрю на голову заблудшую,
Что в схватке срублена неравной.

Тропинками, сквозь даль простертыми,
В горах рожденные мужчины,
Должны живыми или мертвыми
Мы возвращаться на вершины.

ПЯТЬ ПЕСЕН ХАДЖИ-МУРАТА

Пять раз моя прострелена папаха,
Наиб, достойный сабли и коня,
Хаджи-Мурат,
я родом из Хунзаха,
Как пять молитв, пять песен у меня.

И первая для матери, чтоб знала:
Моя еще не срублена башка,
И скакуна мне удаль оседлала,
И неразлучна с саблею рука.

Вторая песня, схожая с молитвой,
Для Дагестана, чья бедна земля,
Где наречен был,
вознесенный битвой,
Я правою рукою Шамиля.

Хочу, чтобы земля родная знала:
Моя еще не срублена башка,
И скакуна мне удаль оседлала,
И неразлучна с саблею рука.

А третья песня для жены,
с которой
Нечасто я бывал наедине,
Наследник мой пусть будет ей опорой,
Когда она заплачет обо мне.

Я песню для нее пою, чтоб знала:
Моя еще не срублена башка,
И скакуна мне удаль оседлала,
И неразлучна с саблею рука.

А песнь моя четвертая для сына:
Вблизи и вдалеке родных вершин
Врагов моих всех знает до едина
Воинственный, единственный мой сын.

Хочу, чтоб в нем душа лихая знала:
Моя еще не срублена башка,
И скакуна мне удаль оседлала,
И неразлучна с саблею рука.

А недругу над лезвием булата
Пред боем песню пятую пою:
- Не отступай, встречай Хаджи-Мурата,
Я по тебе соскучился в бою.

Хочу, чтоб сторона чужая знала:
Моя еще не срублена башка,
И скакуна мне удаль оседлала,
И неразлучна с саблею рука.

* * *

Наверное, поздно близ белых вершин
Явился я в мир,
чьи распахнуты шири:
Пленительных женщин и храбрых мужчин
Уже не пришлось мне застать в этом мире.

Я рано, наверно, над бездной годин
Под желтой луною седлал иноходца,
Пленительных женщин и храбрых мужчин
Увидеть не мне, а другим доведется.

А может, мой предок - вожатый дружин -
Завидует мне,
что, далекий раздору,
Пленительных женщин и храбрых мужчин
Я больше встречаю, чем он в свою пору.

И, может, грядущего времени сын
Тому позавидует,
что под луною
Знавал я немало друживших со мною
Пленительных женщин и храбрых мужчин.

* * *

С годами изменяемся немало.
Вот на меня три женщины глядят.
"Ты лучше был",-
одна из них сказала.
Я с ней встречался десять лет назад.

Касаясь гор заснеженного края,
Вдали пылает огненный закат.
"Ты все такой же",- говорит вторая,
Забытая пять лет тому назад.

А третья, рук не размыкая милых,
Мне жарко шепчет, трепета полна:
"Ты хуже был... Скажи, что не любил их..."
Каким я был, не ведает она.

* * *

Я слышал: где-то существует племя -
Из свиста состоит язык его.
Тебе дивясь, свищу почти все время...
Быть может, я из племени того?

Я слышал: существуют люди где-то,
Что так и бессловесны до сих пор,
Не в слове ищут света и ответа,
Ведут глазами молча разговор.

И я глазами говорю с тобою
И на рассвете, и к исходу дня.
А ты идешь одна или с толпою,
Не посмотрев ни разу на меня.

ПЕСНЯ ЖЕНЩИНЫ
О МАЛОДУШНОМ МУЖЧИНЕ

Отчего ты в горах перед схваткой
Не спешишь зарядить пистолет?
Что дрожишь, как больной лихорадкой,
Кто ты, горец, мужчина иль нет?

Может быть,
побледневший от страха,
Обменяемся судьбами впрок?
Мне к лицу твоя будет папаха,
А тебе мой цветастый платок?

Я вручу тебе серп.
И на жатву
Ты отправишься, жнице под стать,
И сожму, прошептавшая клятву,
Я клинка твоего рукоять.

Возвратившись, подоишь корову.
Натаскаешь воды.
И мое,
Верный долгу и отчему крову,
Постираешь в корыте белье.

Я вернусь не одна - с кунаками,
Ты закуску подашь и бузу.
Я вернусь не с пустыми руками,
А подарки тебе привезу.

Гоцатлинские серьги подвешу
Я к ушам твоим длинным сама,
Нитью бус унцукульских утешу,
Что купила почти задарма.

Станут губы красны от помады,
А щетина от пудры бела.
И забудешь ты горечь досады,
Только дальше держись от стола.

Жаль, нам статью нельзя обменяться,
Чтоб в кругу молодых и старух
Мог бы в платье моем появляться
Твой лишившийся храбрости дух.

* * *

Тьма густеет, как чад. Догорает очаг.
И, скучая, часы за плечами
Равнодушно стучат:
- Надо спать по ночам,
Отвечай, почему ты печален?

- В нашем доме гостила порой и печаль,
Горький привкус бессонниц привычен.
Я любимой моей огорчен невзначай,
Потому и не спится мне нынче.

- Тики-так, все пустяк, - отбивая свой такт,
Равнодушно часы отвечают.
- Было так на земле и останется так:
Тех, кто любит, всегда огорчают.

Ночь темна, тишина. Но опять не до сна.
И часам отвечаю упреком:
- На устах у любимой улыбка грустна,
Я ее огорчил ненароком...

- Тики-так, все пустяк, - отбивая свой такт,
Равнодушно часы отвечают.
- Было так на земле и останется так:
Тот, кто любит, всегда огорчает.

Гасит ветер в саду за звездою звезду,
Рвет туман, словно рукопись, в клочья.
Год за годом беседу с часами веду,
Ночь за ночью, никак не закончу.

* * *

Прекрасная, лучше помиримся!
Омар­Гаджи

Акация, как раненая птица,
Крылами бьет на выжженной скале,
Как будто тщится
В поднебесье взвиться,
Где плещутся зарницы, и во мгле
Растаяли пернатых вереницы.
Так женщина, предав дитя земле,
Над свежею могилою томится.
Любимая, нам надо помириться!
Тур, обезумев, к пропасти стремится,
Ревет в тоске, но милой не найдет.
Не для него родник в траве струится,
Искрится лед, альпийский луг цветет.
О, где та милосердная десница,
Что пулей скорбь навечно оборвет?!
Я слышу зов, и в горле ком встает,
Страницу застят слезы на ресницах.
Любимая, нам надо помириться!
Струится кровь, повержен в пыль возница,
В Койсу кружится жалкий фаэтон,
А конь, тоской предсмертной полонен,
На мертвого напарника косится.
Сменяет ночь туманная денница.
Мой сон забыт, а песня, словно стон.
Да, я влюблен и обречен казниться
Тоскою всех народов и времен.
Любимая, нам надо помириться!

ЕСЛИ В МИРЕ ТЫСЯЧА МУЖЧИН...

Если в мире тысяча мужчин
Снарядить к тебе готова сватов,
Знай, что в этой тысяче мужчин
Нахожусь и я - Расул Гамзатов.

Если пленены тобой давно
Сто мужчин,
чья кровь несется с гулом,
Разглядеть меж них не мудрено
Горца, нареченного Расулом.

Если десять влюблены в тебя
Истинных мужей -
огня не спрятав,
Среди них, ликуя и скорбя,
Нахожусь и я - Расул Гамзатов.

Если без ума всего один
От тебя, не склонная к посулам,
Знай, что это - с облачных вершин
Горец, именуемый Расулом.

Если не влюблен в тебя никто,
И грустней ты сумрачных закатов,
Значит, на базальтовом плато
Погребен в горах Расул Гамзатов.

* * *

Три страстных желанья -
одно к одному -
Душа во мне пламенно будит...
Еще одну женщину я обниму,
А после - что будет, то будет.

Еще один рог за столом осушу,
За это сам Бог не осудит.
Еще один стих о любви напишу,
А после - что будет, то будет.

Я женщину обнял, но словно она
Не та, что светила надежде.
И уксусом кажутся капли вина,
И стих не искрится, как прежде.

И пущенный кем-то обидный хабар
Над горной летит стороною
О том, что угас моей лихости жар
И конь захромал подо мною.

Себя отпевать я не дам никому,
Покуда - пусть мир не забудет -
Еще одну женщину не обниму,
А после - что будет, то будет.

Покуда еще один рог не допью
И, каждое взвесив словечко,
Покуда стрелу не заставлю свою
Попасть в золотое колечко.

Я звезды зажгу у стиха в головах,
И время его не остудит.
И вы удивленно воскликнете: "Вах!"...
А после - что будет, то будет.

ПЯТЬ ПАЛЬЦЕВ

1
Годы, встав на стремена,
Мчат стремглав сквозь времена.
Сколько лет дано ни будет,
Жизнь дается нам одна.
Много звезд - одна луна,
Много верст - одна страна,
Та, что родиной зовется
И пожизненно одна.
Вновь тревога, иль война,
Иль из рога пьешь до дна,
Друг мой, помни, ради бога:
Женщин - много, мать - одна!
И отец в кругу вершин
Есть у каждого один.
Будь он грешен,
но отречься
От него не может сын.
И единственным от рода
Ликом мы наделены,
За двуликого природа
Не должна нести вины.
Представай в своем обличье,
Сохраняя в каждый миг
От змеиного в отличье,
Нераздвоенный язык.
У тебя,
к чему считать,
Три папахи или пять,
Голова одна, чтоб было,
Чем у плахи рисковать.
Уважай чужое мненье,
Но, достойный мудреца,
Сам высказывай сужденья
Лишь от первого лица.
В мире сто пороков есть,
Лжепророков в нем не счесть.
Хоть одна, как перст,
но вызов
Им бросает наша честь!
Знаю, орды двойников
Есть у всех клеветников,
Но двух истин не бывает,
Облик истины таков.
Высь ясна или темна,
Бал ли правит сатана
Или ангелы пируют,
Жизнь одна и смерть одна!
2
Друг, запомни: не для счета,
Не для ровного числа,
А даны нам для полета
Два незримые крыла.
И два уха в спорах важных
Настораживают слух.
Заседателей присяжных
Быть должно не меньше двух.
И глядим на свет и тени
В оба мы во все года.
Двух свидетелей, не мене,
Призван суд иметь всегда.
Тишина иль грохот бури,
Но созвучия полны
На отзывчивом чунгуре
Две натянутых струны.
Суть гармонии напевной
В том, что всякою порой
Нет второй струны без первой,
Нету первой без второй.
И два лезвия кинжала
Назначение свое
Видят в том, чтоб их сливало
Воедино острие.
И не дрогнут плечи наши.
Будь хоть ноша тяжела,
Но качаются две чаши
На весах добра и зла.
Лихо свистнув взмахом плети,
Из-за гор летит гонец,
У пути на этом свете
Есть начало и конец.
И хоть видятся на тризне
Многим мрачные черты,
Не дадут погаснуть жизни
Страсть познавшие четы.
И любовь нас сводит в пары,
И любви ликует жар.
И желанных женщин чары
Похмельнее винных чар.
Две руки у нас, и точно
Знать должна наверняка
Правая рука про то, что
Левая творит рука.
Две руки - вернее братьев,
И, как речку берега,
Я хочу держать в объятьях
Ту, что сердцу дорога.

3

Правда к выдумке причастна,
Сказки складывались впрок,
И стоял герой в них часто
На распутье трех дорог.
И воочью сколько раз он
Видел смерть, неволю, ложь.
Вправо, влево - путь заказан,
Прямо - тоже не пойдешь.
Пред огнем и я когда-то
Слушал с трепетной душой,
Как пустились в путь три брата -
Старший, средний и меньшой.
Наша жизнь порой превратна
И суровых тайн полна,
И готова троекратно
Нас испытывать она.
Смелость дарит упованья,
Но, хоть трижды будешь лих,
Помни: третье испытанье
Поопасней двух других.
Берегись его пристрелки:
Недолет и перелет...
На часах у нас три стрелки
Не вольны замедлить ход,
И не схож, клянусь вершиной,
Если пальцы в кулаке,
С золотою серединой
Третий палец на руке.
И когда взметнет трезубцем
Разыгравшийся Нептун,
В море лайнеры трясутся,
Паруса летят со шхун.
Грозовые видя знаки,
Забывать мы не должны,
Как две атомных атаки
Грянули в конце войны.
Две их было за столетье,
А не вырвать из груди.
Ну а если грянет третья?..
Бог того не приведи!
Сквозь года тропу торишь ты
И воскликнуть прав вполне:
"Будь на свете проклят трижды
Всяк, кто спор ведет к войне!.."
Вновь у неба цвет топаза,
И пропел петух три раза.
Ночь двоих прошла без сна,
Третий бледен, как луна.
Знаю я, страстей невольник,
Тот, кому претит узда,
Что любовный треугольник
Не исчезнет никогда.
Говорят, его всевышний
Неспроста нарек "судьбой".
Не печалься, Третий Лишний,
Я и сам бывал тобой!

4

Кто дело доброе посеял,
Пусть будет славен, как пророк,
И пусть о нем узнают север,
И юг, и запад, и восток.
Ведь так устроен мир, что в мире
Пред ликом солнечным равны
Открытых свету все четыре
Необозримых стороны.
Седеет рыжий лес под небом,
Весны и лета зелен дых.
Год кажется мне круглым хлебом,
Что поделен на четверых.
То буйствуют, то дремлют реки
В пределах года одного,
И упоительны вовеки
Четыре времени его.
И двух волов четыре рога
Почти вонзились в небеса.
Благословенна будь, дорога,
Арбы четыре колеса.
Хоть домоседства и не чужды
Всю жизнь привязанности мне,
Но в четырех стенах нет нужды
Отсиживаться в тишине.
И слышу я, проснувшись рано,
Как омывают шар земной
Четыре властных океана -
По океану за стеной.
И мир распахнут, словно книга,
И над душою у меня
Летит крылатая квадрига -
Четыре огненных коня.
И все порывы чувств сердечных
Куда сложней внутри эпох
Арифметических, извечных,
Беспечных действий четырех.
И рокот грома и затишье
Дано мне право заключать
В единое четверостишье -
Оно души моей печать.
Иной словесною игрою
Рад обелить себя в грехах:
Мол, конь о четырех ногах,
А спотыкается порою.
Но мужу грешному, признаться,
Случалось волею жены
Из дома кротко убираться
На все четыре стороны!

5

Здравствуй! Вот моя рука!
Есть не в роли постояльцев
У нее пять верных пальцев,
Знавших рукоять клинка.
О, когда б союз таков
Был под сенью облаков,
Как у этих дружных пальцев,
У пяти материков.
Чтоб земли не трясся остов
От прицельных артвалов,
Я за мир готов пять тостов
Выпить из пяти стволов.
Войн кровавые набеги
Людям так нужны всегда,
Словно пятое телеге
Колесо в моем Цада.
Женщину не хмурить брови
Я отчаянно молю.
Пусть пять букв сольются в слове,
И звучит оно: "Люблю".
Пятый лепесток сирени
Обойти не должен вас.
Перед милою колени
Я на дню склонял пять раз.
Ведь в строжайшем из наказов
Сам Аллах не между дел
Правоверным пять намазов
Совершать на дню велел.
И, явившись в час рассветный,
Стать смогла на все года
Для меня звездой заветной
Пятилучная звезда.
Пять во время бурь и штилей
Звезд, как будто маяков,
Льют с пяти кремлевских шпилей
Свет на пять материков.
Для пера и для клинка
На руке моей пять пальцев,
Старожилов, не скитальцев.
Здравствуй!
Вот моя рука!

ТАИНСТВЕННОСТЬ

Смеемся или хмурим брови -
Для нас в любые времена
В раздумии, в поступке, в слове
Таинственность заключена.

Не все понятно для меня,
И рад я мыслить не предвзято
О таинстве рожденья дня,
О таинстве его заката.

От века женщина полна
Таинственности,
и не скрою,
Что в силу этого она
Обожествляется порою.

Таинственность в ее глазах
И в стати, что подобна скрипке,
Таинственность в ее слезах,
Таинственность в ее улыбке.

Огонь - таинственность:
в огне
Свои черты мы наблюдаем,
И сон - таинственность:
во сне
Мы, словно ангелы, летаем.
Всегда таинственна луна,
А в дымном сумраке духана
Таится в капельке вина
Таинственность на дне стакана.

Таинственна несхожесть лиц,
И души многих поколений
Пленяет таинство страниц,
Которые оставил гений.

Во всем таинственность, во всем -
Она в любви и милосердье,
И мы таинственность несем
В рожденье, бытии и смерти.

Нам страсть познания сладка.
Ее подвластны интересу,
Приподнимаем лишь слегка
Таинственности мы завесу.

Но в мире следствий и причин,
Спускаясь в тайные глубины,
Не смог добраться ни один
До истины, до сердцевины.

Столетья таинства полны,
И не исчезнет жизнь, покуда
Есть ощущенье новизны,
И удивления, и чуда.

* * *

Мне жаль, что, как отец, я не владею
Божественным Корана языком.
Отец, тебя я на Коран беднее,
Хоть средь людей не числюсь бедняком.

Муллою с детства не был я обучен
Молитвам предков. Не моя вина.
Зато иные я познал созвучья,
Иные имена и письмена.

Великий Пушкин. "Чудное мгновенье!.."
"Я Вас любил…" Я, как в бреду, шептал.
В тот миг к его живому вдохновенью,
Как к роднику, губами припадал.

Прости, отец, что я сказать посмею:
"Как жаль, что ты не повстречался с ним!
Грущу, что ты на Пушкина беднее.
О, как бы он тобою был любим!"

Мне зависть незнакома. Но, пожалуй,
Прав, утверждая это, не совсем:
Признаться, тоже завидно бывало,
Когда, увы, я был, как камень, нем.

Когда? О, часто! Гостем безъязыким
По свету шляться много довелось.
Но в мире есть один язык великий -
Поэзия!
Ты с ним - желанный гость.

Понятен он и юноше, и старцу,
Когда Любовь поет, забыв про всё.
Шекспир , Петрарка, Гёте…
Мне, аварцу,
Ты новым братом стал, мудрец Басё.

Поэзия - Любовь.
Иной причины
Искать гармоний, верь, в природе нет.
Незримо сходит Бог в тот час с вершины,
Когда Он слышит, что поёт Поэт…

Но стережет нас светопреставленье -
Зубовный скрежет, дикий вой и рык.
На мир упало умопомраченье:
Язык войной поднялся на язык.

Вражду смирить ничто теперь не в силах.
Бог удалился, оскорбленный, прочь.
А ты, Поэт?
Удел твой - на могилах
Рыдать без слов, не зная, чем помочь.

Нет, о любви ты петь уже не сможешь,
Хоть и минует черная вражда.
Убито сердце. Зря лишь растревожишь.
В нем счастье не воскреснет никогда.

…Иной поэт придет невесть откуда,
Мальчишка, шалопай, кудрявый бес.
На языке Махмуда иль Неруды
Споет Любовь.
И Бог сойдет с небес.
А что потом?
Потом - опять по кругу!..

В ГОСТЯХ У МАРШАКА

Радушен дом и прост обличьем,
Желанным гостем будешь тут,
Но только знай, что в роге бычьем
Тебе вина не поднесут.

Пригубишь кофе - дар Востока,
Что черен, словно борозда.
И над столом взойдет высоко
Беседы тихая звезда.

Росинке родственное слово
Вместит и солнце и снега,
И на тебя повеет снова
Теплом родного очага.

И припадет к ногам долина
Зеленых трав и желтых трав.
И все, что время отдалило,
Вплывет, лица не потеряв.

Хозяин речью не туманен.
Откроет,
уважая сан,
Он книгу, словно мусульманин
Перед молитвою Коран.

И, современник не усталый,
Шекспир положит горячо
Свою ладонь по дружбе старой
Ему на левое плечо.

И вновь войдет, раздвинув годы,
Как бурку, сбросив плед в дверях,
Лихой шотландец, друг свободы,
Чье сердце, как мое, в горах.

Еще ты мальчик, вне сомненья,
Хоть голова твоя седа,
И дарит мыслям озаренье
Беседы тихая звезда.

Тебе становится неловко.
Что сделал ты? Что написал?
Оседланная полукровка
Взяла ли горный перевал?

А если был на перевале,
Коснулся ль неба на скаку?
Мечтал тщеславно не вчера ли
Прочесть стихи ты Маршаку?

Но вот сидишь пред ним и строже
Расцениваешь этот шаг,
Повинно думая:
"О боже,
Ужель прочел меня Маршак?"

А у него глаза не строги
И словно смотрят сквозь года...
В печали, в радости, в тревоге
Свети мне, добрая звезда.

КОСТЕР ТВАРДОВСКОГО

Полуопавшею листвой
Окрест кровоточили дали,
Когда с тобою мы лежали
В одной больнице под Москвой.

Тех дней душа забыть не в силе,
Все было, кажется, вчера.
Дожди, я помню, зарядили,
Шла поздней осени пора.

В лес,
покидаемый грачами,
Нередко за полдень, до тьмы,
На разрешенную врачами
Прогулку выходили мы.

Вставали ельнику на смену
Там чернолесия кусты.
И властно раздвигал их стену
Рукою бережною ты.

И на тропу,
что ведал ране,
Вступал, чуть голову клоня,
И к полюбившейся поляне
Привычно выводил меня.

Вздыхал,
закуривал
и хворость
Благоговейно забывал,
Когда опавший лист и хворост
Неспешно в кучу собирал.

И я включался в это дело
И вспоминаю до сих пор,
Как в дни ненастья ты умело
Мог вестовой разжечь костер.

Дым улетал к другим планетам,
Свиваясь в горькое кольцо,
И золотой огонь при этом
Твое подсвечивал лицо.

Ты любовался поединком
Огня и ветра,
щуря взор.
Манил бродивших по тропинкам
Иных больных к себе костер.

И, жаждущие утешенья
Среди казенного двора,
Они просили разрешенья
Побыть у твоего костра.

И, всласть вдыхая воздух дымный,
Готовы были до утра
Внимать тебе,
гостеприимный
Хозяин вольного костра.

И в том была твоя заслуга,
Что всякий раз
наперекор
Грозе смертельного недуга
Ты вел о жизни разговор.

И откровенный норов слога,
Как чистой совести сестра,
Тобой взлелеянная строго,
Являла правда у костра.

В ее удаче не изверясь,
Желал ты ближнему добра.
И походил костер на ересь
Среди больничного двора.

И вот однажды
не печальник,
Чей искони приветлив лик,
А местный сумрачный начальник
Перед костром твоим возник

И заявил:
- Больной Твардовский,
Я отвечаю за надзор.
И вы,
коль есть запрет таковский,
Извольте погасить костер!

Но ты в пожаре листопада
Ему достойный дал отпор:
- Ступайте прочь! Вам знать бы надо,
Что мой неугасим костер!..

Когда несли тебя к могиле,
Шел снег. Печаль была остра.
Молюсь, как годы мне сулили,
На пламень твоего костра.

И у свободы он в почете,
И не подвластен никому,
И ложь в сусальной позолоте
Не смеет подступить к нему!

ОТВЕТ ИРАКЛИЮ АНДРОНИКОВУ
НА ПРИГЛАШЕНИЕ С ГРУППОЙ ПОЭТОВ
ПОЕХАТЬ В МИХАЙЛОВСКОЕ

Благодарю, Ираклий, что меня
По старой дружбе ты не забываешь
И к Пушкину поехать приглашаешь
По случаю торжественного дня.

Но стоит ли, Ираклий, для речей
Врываться нам в Михайловское с шумом,
Где он творил, где предавался думам,
Где в тишине был слышен треск свечей?

Хозяин дома окна закрывал,
Чтоб слуха не тревожили сороки,
Когда роиться начинали строки,
И с неба ангел стремя подавал.

Со школьных лет до роковой черты
Весь век стихами Пушкина мы бредим.
Давай с тобой вдвоем к нему поедем,
Служенье муз не терпит суеты.

Не знаешь ли, Ираклий, почему
Я вспоминаю нынче постоянно
О том, как Пущин тихо и нежданно
Примчался на свидание к нему?

Давай с тобою Пушкина почтим
И, не сказавши женам и соседям,
В Михайловское тайно мы уедем
И головы седые преклоним.

* * *

Россия, больно мне, не скрою,
Бывает, уроженцу гор,
Когда чернит тебя порою
Разноплеменный оговор.

В жилье иного азиата
Погаснет пламя очага,
И слышу: ты, мол, виновата,
Твои метельные снега.

Меня охватывает горесть,
Когда корит тебя со зла
Нахальной молодости горец,
По пьянке выпав из седла.

Обязан в отческом пределе
Еще до первых школьных книг
В уста входить нам с колыбели
Отца и матери язык.

Но в дружбе клявшийся давно ли,
Иной винит тебя, двулик,
Что по твоей, Россия, воле
Он предал собственный язык.

Хоть вознесла сама на кручи
Ты громовержцев молодых,
Но всей планеты видят тучи
Они лишь в небесах твоих.

Судьбой прекрасна и кромешна,
Ты перед нацией любой
Была порою небезгрешна,
Как небезгрешна пред собой.

Вражда людская будь неладна,
И впредь любви связуй нас нить.
Махмуду с Пушкиным отрадно
Вовеки кунаками быть.

МУСТАЮ КАРИМУ

Это снова снега замели,
Или, может, видавшие виды
На конях белогривых вдали
Из-за гор вылетают мюриды.

Шапку сняв на пороге родном,
Я стряхнул седину непогоды.
И клубятся снега за окном,
Словно годы, Мустай, словно годы.

Быстро таяли календари,
И хоть мы не менялись для моды,
Что ты, милый мой, ни говори,
Изменили и нас эти годы.

Ошибались с тобой мы не раз,
Ушибались,
хмельны и тверезы,
И прозревших не прятали глаз,
Где стояли жестокие слезы.

Помню:
на сердце камень один
Мы носили, покуда в разлуке
Был с Кавказом Кулиев Кайсын,
Переживший молчания муки.

Книгу памяти перелистай,
Распахни перед прошлым ворота.
Мы с тобой повзрослели, Мустай,
И мельчить мы не будем, как кто-то.

Головам нашим буйным, седым,
Дерзких помыслов преданна свита,
Мы уверенно в седлах сидим,
Коням падавшие под копыта.

На снегу раздуваем костер,
Сторонимся сердец осторожных
И не в каждый кидаемся спор:
Слишком много их - пустопорожних.

Любоваться собой недосуг,
Нас зовет и торопит дорога.
Не о славе - о слове, мой друг,
Позаботимся нежно и строго.

Поклоняясь любви и уму,
Дышит время высокого лада.
Сами знаем мы, что и к чему,
И вести нас за ручку не надо.

То окована стужей земля,
То бурлят ее вешние воды.
Наши лучшие учителя -
Это годы, Мустай, это годы.

Пишет нам из больницы в письме
Боль, стихающая под бинтами,
Грешник, кающийся в тюрьме,
Исповедуется пред нами.

Пишет пахарь и сеятель нам,
Не уйдешь от прямого ответа.
Годы мчатся под стать скакунам,
Оседлала их совесть поэта.

Скоро песни вернувшихся стай
Зазвенят над разбуженной чащей.
Хорошо, что ты рядом, Мустай,
Верный друг и поэт настоящий!

НА СВАДЬБЫ НЕ ХОДИТЕ ВЫ, ПОЭТЫ...

На свадьбы не ходите вы,
поэты, -
Там кружится у многих голова,
И золотые дутые браслеты
Лукавство надевает на слова.

Там забывают все,
что вы пророки,
И требуют, бокалами звеня:
"В костер веселья бросьте ваши строки
Для поддержанья праздного огня!"

На свадьбы не ходите вы,
поэты, -
Там искушают медом всякий раз
И юным людям подают советы
Авторитеты, что превыше вас.

Там оды ждут, и потому из моды
Еще не вышла ода до сих пор,
А тамада лишает вас свободы
Порядку поступить наперекор.

На свадьбы не ходите вы,
поэты, -
Порой коварен их заздравный нрав.
На горской свадьбе - все к тому приметы -
Отравлен был поэт Эльдарилав.

И, смолоду любовью отуманен,
От облаков воспетых не вдали,
На горской свадьбе
был смертельно ранен
Поэт Махмуд в ауле Иргали.

На свадьбы не ходите вы,
поэты, -
Погибнете на них, не ровен час.
Парадные приемы и банкеты,
Где слишком шумно,
тоже не для вас.

Дурнушки пред своими женихами
Рядятся в яркий свадебный наряд.
Не все стихи становятся стихами,
Хоть увенчай их лаврами наград.

На свадьбы не ходите вы,
поэты, -
На них бывал я, и, поверьте мне,
Не слышно там,
как стонут лазареты,
Как сирота отца зовет во сне.

Гремят в горах на свадьбах барабаны,
Но, чтоб достичь заветной высоты,
Ваш долг - быть там,
где наболели раны,
Когда поэты вы, а не шуты.

На свадьбы не ходите вы,
поэты, -
Где светит солнце,
лампы не нужны,
Но там, где сумрак темен,
как наветы,
Просветы в нем вы пробивать должны.

Умершего в путь дальний проводите,
И помяните, и живите век,
И пряникам медовым предпочтите
Сухой от неподкупности чурек.

* * *

Сегодня ночью было мне виденье.
Мне сон приснился: будто наконец
Такое я сложил стихотворенье,
Что встал из гроба старый мой отец.

Мою он слушал песню, словно чудо,
И после песню сам запел свою.
И вдалеке над нами тень Махмуда
Мелькнула вдруг у бездны на краю.

И сам Махмуд спел песню в этот вечер,
Во дни былые стекшую с пера.
И встали из могил его предтечи,
Чтоб слушать эту песню до утра.

Мой юный друг, мой продолжатель милый,
Когда умру я, твой земляк Расул,
Сложи стихи, чтоб встал я из могилы
И, успокоенный, опять уснул.

ПАМЯТИ КАЙСЫНА КУЛИЕВА

Друзья мои - Чингиз, Давид, Мустай,
Осиротила нас кончина брата.
Сказав Эльбрусу тихое "прощай",
Ушел он в путь, откуда нет возврата.

Совсем недавно, кажется, его
Проведывал я в Кунцевской больнице,
И вот не стало друга моего -
Скалы, к которой можно прислониться.

Скорби, Чегем…
И ты скорби, Кавказ,
Под траурною буркой южной ночи.
Балкария, закрой в последний раз
Сыновние безжизненные очи.

А, кажется, они еще вчера
Меня встречали искрами лукавства.
Шутил Кайсын:
- Бессильны доктора...
Но смех от смерти - лучшее лекарство,

Сейчас бы нам созвать сюда друзей,
Чтобы вдали от суеты и славы
Припомнить, как седлали мы коней
И не меняли их на переправах.

Припомнить фронт и белый парашют,
Как эдельвейс, над черной Украиной…
Павлычко и Гончар - они поймут
Ту боль, что нас связала воедино.

Киргизию припомнить, где в краю
Пустынном, средь безверия и мрака
Опальных лет хранили жизнь мою,
Как талисманы, письма Пастернака.

… Кайсын устал и кликнул медсестру,
Сжав сердце побелевшею ладонью,
И усмехнулся вновь:
- Я не умру,
Покуда всех друзей своих не вспомню.

Где Зульфия, Ираклий, Шукрулло?..
Поклон им всем, а также Сильве милой.
Наверное, с судьбой мне повезло,
Коль дружбою меня не обделила.

Как чувствует Андроников себя?
Где Гранин Даниил и Дудин Миша?
Я с жизнью бы расстался, не скорбя,
Да жаль, что Ленинграда не увижу.

И не поеду больше в горный край
Взглянуть на море со скалы высокой…
Как поживает там кунак Аткай?
Шинкуба где теперь, абхазский сокол?

Козловский, Гребнев?..
Верные друзья
И рыцари разноязыкой музы.
Досадно мне, что рог поднять нельзя
Во здравие их славного союза.

…День догорел, и ветер в соснах стих,
Когда в палате Кунцевской больницы
Мы вспоминали мертвых и живых
Собратьев наших имена и лица.

Вургун, Твардовский, Симонов, Бажан,
Мирзо Турсун-заде и Чиковани…
Как птица из силков, рвалась душа
В космический простор воспоминаний.

И в резко наступившей темноте,
А, может быть,
почудилось мне это -
Сарьян на простыне, как на холсте,
Писал эскиз последнего портрета.

Кайсын Кулиев умер …
Нет, погиб
В неравной схватке с собственной судьбою.
Не траурный мотив, державный гимн
Пускай звучит над каменной плитою.

И если скажут вам, Кайсына нет,
Не верьте обывательскому вздору.
Чтоб во весь рост создать его портрет,
Нам нужен холст снегов, укрывший горы.

Друзья мои - Давид, Мустай, Алим,
Я вас прошу, поближе подойдите
Не для того, чтобы проститься с ним,
В залог слезу оставив на граните.

Балкария, пускай ушел твой сын
Туда, откуда нет пути обратно…
Но закричи призывное:
- Кайсы-ы-ы-н! -
Он эхом отзовется многократным.

* * *

Когда я окажусь на свете том -
Отца и маму снова повстречаю!
Беседу не отложим на потом.
- Как на земле?
А я не отвечаю…

Как, праведным, поведать правду им?..
Уж лучше бы родился я немым.
Когда я окажусь на свете том…
И встречу там войной убитых братьев:

- Ну, как страна? Как Родина? Как дом?..
Впервые мне захочется солгать им.
Как павшим на полях большой войны
Сказать, что больше нет уж их страны?..

Когда я окажусь на свете том
И встречусь с закадычными друзьями,
Они, узнав меня с большим трудом,
Вопросами засыплют, как цветами.

- Где лучше - на земле иль здесь, ответь?..
В глаза им не посмею посмотреть.

Когда я окажусь на свете том,
То в третий мир хочу попасть без спроса,
Где тишина, и где Аллах с Христом
Не задают мучительных вопросов.

* * *

Воочью,
так горцы считали,
Нас мертвые видеть должны,
Когда у надгробий в печали
Мы с левой стоим стороны.

Гора не сойдется с горою,
Но властвует память времен,
Поэтому к мертвым порою
Живые идут на поклон.

Наверно, я был бы не в силе,
Венчая молчаньем уста,
Прийти к материнской могиле,
Будь совесть моя нечиста.

И, мать навестив на кладбище,
Когда ухожу, не спеша,
Я чувствую: сделалась чище,
Спокойней и глубже душа.

Утешится, кто безутешен,
Как сказано в древних стихах,
А кто перед мертвыми грешен,
Еще повинится в грехах.

И образ мне видится милый,
И даже в далеком краю
Я в мыслях пред отчей могилой
По левую руку стою.