Калевала

КАРЕЛО-ФИНСКИЙ ЭПОС
Пересказала для детей
Александра Любарская

в конце файла дана ссылка на книгу в формате epub
 
РИСУНКИ
Н. КОЧЕРГИНА
■Г

КАРЕЛО-ФИНСКОЙ ССР

Стихотворные отрывки в переводе Л. П. Бельского, обработанном для настоящего издания С. И. Хмельницким
 

Много веков назад на севере нашей Родины, в Карелии, в стране шумящих сосен и елей, в краю лесных озер и порожистых быстрых рек сложил народ эти предания и сказки.

Из уст в уста переходили они от одного поколения к другому, от дедов к внукам, от старых к малым, и дошли до наших дней. Их рассказывал рыбак у ночного костра, их напевал лесоруб, вырезывая топорище, их припоминал кузнец, раздувая свой горн.

О солнечной стране Калевале, о ее славных героях пели певцы на праздниках и народных сходках. Два певца, взявшись за руки, садились друг против друга и, мерно покачиваясь, запевали негромкую песню, заво¬дили неторопливый рассказ. Один начнет — другой подхватит, один под¬скажет — другой продолжит, и, слово за слово, возникают чудесные сказки, оживают волшебные предания.

Вот, не коснувшись руками досок, сколачивает старый, мудрый Вяйнямёйнен себе челн. Вещим словом, могучим напевом поднимает он мачту, скрепляет борта.

Его мудрости открыты все тайны, а когда он поет — даже золотое солнце и серебряный месяц выходят из своих небесных покоев, чтобы послушать вещего песнопевца.
Вот кузнец Илмаринен склоняется над горном — он выковывает чудо из чудес, мельницу Сампо. С утра до вечера и с вечера до утра кру¬тится пестрая крышка, с рассвета до рассвета мелет чудесная мельница и приносит людям свои богатые дары, чтобы навсегда исчезли на земле нужда и горе.
Вот бесстрашный охотник, веселый Лемминкяйнен, идет в страну мрака и холода — в сумрачную Похъёлу. Огненная река преградила ему путь, тысячеязыкий змей раскрыл свою пасть, чтобы проглотить его. Но не знает страха веселый Лемминкяйнен, и перед славным мужем Калевалы смиряется огонь, отступает страшное чудовище.
Вот проданный раб, пастух Куллерво, превращает коров в волков и медведей и гонит свое стадо на хозяйский двор, чтобы рассчитались лес¬ные звери с его хозяйкой за все горе, что испытал он в неволе.
Столетиями жили эти предания, и с ними вместе жила в народе мечта о радостном труде, о счастливой, свободной жизни.
Эта мечта сбылась — счастливым и свободным стал народ Карелии, живущий в братской семье народов Советского Союза. Навсегда забыты тяжелое рабство и нищета. Но предания о бесстрашных героях, об их славных подвигах, о том, как одолели они темные, злые силы, не забу¬дутся никогда.
Пока светит над землей солнце и сияет месяц, эти предания ста¬рики будут рассказывать внукам, а матери — детям, чтобы весельем начиналось их утро, чтобы радостным был долгий день и ясным тихий вечер.

1. О том, как родился Вяйнямёйнен

В далекие, далекие времена, когда молодое солнце только что зажглось на небе и ясный месяц в первый раз вышел из-за туч, дикой и безлюдной была земля. Нигде ни дерева, ни травинки. Кругом только мертвый камень, везде только серый песок.
была земля, мертвым было и море. Ни одна рыба не про¬плывала в глубине его прозрачных вод, ни одна чайка не задевала кры¬лом туманных морских волн.
А над пустыней земли и моря простиралась — без конца и без края — пустыня воздуха.
Скучно стало дочери воздуха Илматар в ее необъятной воздушной обители. Захотела она спуститься на равнину морских вод, на синий хре¬бет моря. Но едва коснулась Илматар дремлющих волн, как всколыхнулось, вспенилось море. Буйные ветры закружили Илматар по морскому простору, а волны били ее и кидали с гребня на гребень.
Горькие слезы потекли из ее глаз, но не покинула она морской пучины.
Так стала дочь воздуха Илматар владычицей вод.
Много прошло веков, а волны всё качали ее на широкой спине моря, носили по холодным морским равнинам.
Наконец, подняла Илматар голову, посмотрела в одну сторону, повер¬нулась в другую, и видит: серой ровной пустыней лежит перед ней земля.
И вот поплыла владычица моря Илматар вдоль берегов. Там, где поднимет она руку — выступают в море мысы, где наклонит голову— врезаются в берег бухты, где проведет по камню ладонью — расстилаются отмели. А где коснется Илматар ногою дна,— остаются на том месте глубокие рыбьи ямы, лососьи тони.
Набросала Илматар пестрые горы, прорезала в скалах ущелья, разгла¬дила на поверхности земли равнины и снова уплыла в свои владенья.
Еще тридцать лет блуждала она по синей пустыне моря. И, когда уже на исходе был тридцатый год, родился у Илматар сын Вяйнямёйнен.
Долго скитался он по туманному морскому простору, пока, наконец, не приплыл к неведомым берегам.
Крепко ухватился Вяйнямёйнен за гребни волн, встал во весь рост и ступил на землю.
Ему светило юное солнце, молодой месяц сиял над его головой, а семизвездная Медведица учила его мудрости жизни.

2. На полях Калевалы вырастает хлеб

Дни шли за днями, бежали за годами годы, но так же, как и в первый день, пустынной и неприветливой была земля, на которой жил Вяйнямёйнен.
Кто же бросит на эти каменные утесы семена деревьев и трав? Кто засеет эти голые песчаные равнины? Кто оживит мертвую землю?
Нашелся у Вяйнямёйнена помощник. Маленький Сампса Пеллервойнен, чудесный сеятель, сын полей и лугов, откликнулся на его зов.
Пришел Сампса и принялся за работу.
Сеет он на горах сосны, на холмах ели, в долинах сеет розовый вереск, в низинах — серебристую иву. Где овраг бросает семена березы, где болото — кидает семена ракиты, на песках сажает колючий можже¬вельник, по берегам рек — могучие дубы.
Разбросал Сампса семена, и сразу ожила, зазеленела земля. Сосны раскинули густые мохнатые ветви, ели устремили вверх свои острые вершины, по склонам оврагов поднялась белоствольная береза, оделась сережками черемуха, ощетинился иглами можжевельник.
Один только дуб не хочет взойти.
Прошло три дня — не пробился росток. Семь дней и семь ночей ждал Вяйнямёйнен — не пророс упрямый дуб.
Опечалился Вяйнямёйнен.
Пошел он к берегу моря и зовет свою мать:
— Илматар, родная! Владычица рек и морей! Научи, как вырастить дуб, помоги ростку пробиться из земли!
И только сказал — расступились волны, вышли из моря четыре девушки с косами и граблями. Стали они косить траву на росистой поляне, на туманной лужайке. Один раз прошли с косами, другой раз — с граблями и собрали целую копну сена.
А вслед за ними поднялся из морской глубины сам богатырь Турсас. Высек он огонь из камня и поджег копну с четырех сторон.
Запылало сено. Густая туча дыма поползла над поляной. Минуты не прошло — и там, где стояла зеленая копна, осталась только груда серого пепла, только гора черной золы.
Тогда взял Турсас нежный, зеленый листик, положил на него жолудь и засыпал сухой золой.
И проросла на этом месте тоненькая былинка, взошел нежный дубо¬вый росток.
Быстро тянется он кверху, широко раскинул могучие ветви. И вот уже в самое небо упираются его сто вершин. Не пробежать теперь по .небу облачку, не пробиться сквозь листву лучам света. Заслонил дуб и солнце золотое, и месяц ясный. Темно стало на земле.
Еще больше опечалился Вяйнямёйнен.
Где найти богатыря, который свалил бы ветвистый дуб, срубил бы все его сто вершин?
Снова пошел Вяйнямёйнен к берегу моря, снова позвал свою мать:
— Илматар! Владычица морей и рек! Великую силу имеет вода. Дай же и мне этой силы, чтобы свалить злое дерево!
И только сказал — расступились волны, и вышел на берег богатырь. Шапка на нем медная, сапоги медные, рукавицы медные. Не из самых больших был этот богатырь и не из самых маленьких,— всего-навсего с палец.
За плечами нес медный богатырь медный топор — как раз по своим богатырским силам: топорище с полпальца, лезвие с целый ноготь.
В самую пору таким топором дуб свалить!
Удивился Вяйнямёйнен и спрашивает медного человечка:
— Кто ты такой? Зачем пришел сюда?
Отвечает ему медный человечек:
— Я пришел сюда, чтобы срубить дуб.
Засмеялся Вяйнямёйнен.
— Твоим топором даже самый маленький сучок не срубить с этого дуба. Не по себе выбрал ты работу. Поглядеть на тебя, так немногим ты сильнее мертвого!
И только промолвил эти слова, как стал расти у него на глазах мед¬ный человечек. Видит Вяйнямёйнен: стоит перед ним великан, головой тучи подпирает. Волосы у него свисают до пят, от глаза до глаза — косая сажень.
Наточил великан свой топор на шести камнях, на семи кремнях и подошел к дубу.
Вот ударил он топором по стволу —да так, что искры посыпались во все стороны. Но даже не шелохнулся дуб, не дрогнул ни одним листочком.
Снова размахнулся великан. От его удара пламя вырвалось из-под железного топора. Застонал, затрещал ветвистый дуб, но не склонились к земле его сто вершин.
Тогда в третий раз ударил великан топором — и рухнуло могучее дерево.
И сразу открылся над землей Калевалы широкий голубой простор. Опять засияло солнце, быстрые облака побежали по небесному своду, в вышине заблестел светлый месяц. Луга покрылись травами и цветами. Деревья подняли к солнцу поникшие ветви, зашумели молодыми листьями. Опять в рощах запели веселые дрозды, закуковали в лесных чащах кукушки.
Всем была теперь богата земля.
Осталось Вяйнямёйнену взрастить на ней добрый хлеб.
На берегу моря нашел Вяйнямёйнен шесть ячменных зерен, семь дра¬гоценных семян, сложил их в беличью шкурку, спрятал в куний мешочек и пошел на поляну Осмо, к берегам реки Калевалы, чтобы посеять там хлеб.
Только собрался он бросить семена в землю, как вдруг запела на дереве синица:

Тут ячмень взойти не может,
Не расчищено тут поле,
Здесь не срублен лес под пашню,
И огонь его не выжег.

Прислушался Вяйнямёйнен к мудрым словам синицы. Взял острый топор и стал рубить на поляне деревья. Все срубил, только одну березу оставил.
Летел по небу орел, увидел одинокую березу и спрашивает:
— Для чего ты ее оставил, мудрый Вяйнямёйнен?
И ответил ему Вяйнямёйнен:
— Для того я ее оставил, чтобы птицы могли на ней отдыхать, чтобы и ты, небесный орел, мог на нее присесть.
— Спасибо тебе за твою доброту,—сказал орел.—Заплачу и я тебе добром за добро.
С этими словами ударил он сильным своим крылом о камень и высек огонь.
Налетели на огонь ветры — северный ветер и восточный, южный и запад¬ный,— раздули они высокое пламя, погнали огонь по всей поляне, обратили в золу всю рощу.
И когда серой от золы и пепла стала земля, достал Вяйнямёйнен из своего куньего мешочка, из беличьей шкурки шесть заветных зерен, семь драгоценных семян.
Кидает зерна в жирную золу, в удобренную землю и говорит такие слова:

— Вот я сею, засеваю,
Я бросаю в землю семя,
Чтоб оно ростки пустило,
Проросло на этом поле.
Ты вставай, земля родная,
Недра темные, проснитесь!
 
Дайте вы росткам пробиться,
Чтобы вышла сотня всходов,
Встала тысяча колосьев
На широком этом поле,
Что вспахал я и засеял,
Где я много потрудился.
Укко, ты, властитель неба,
Повелитель гроз небесных,
Ты пошли большие тучи,
Тучи с севера и с юга,
Пригони ты их с востока,
Принеси ко мне с заката!
Ниспошли ты дождь на землю,
Пусть из тучи мед закаплет,
Чтобы поднялись колосья,
Чтоб хлеба тут зашумели!

И услышал его Укко, хозяин неба. Посылает он тучи с востока и с запада, гонит их с севера и с юга. Со всех четырех сторон сошлись тучи над поляной Осмо и ударились друг о друга.
Точно сладкий мед, упали с неба на землю дождевые капли, чтобы помочь семенам взойти, чтобы дать силу нежным росткам подняться из земли.
Вот проходит день, и другой, и третий.
Дни сменяются ночами, ночи — днями.
На седьмой день вышел Вяйнямёйнен в поле. Видит — высоко подня¬лись прекрасные колосья.
И куда ни повернется Вяйнямёйнен--повсюду шумит, колышется хлеб, а посреди золотого поля, словно сторож на посту, стоит белоствольная березка.
Прилетела кукушка, села на веточку березы и закуковала.
Обрадовался старый, мудрый Вяйнямёйнен весенней птице и говорит ей такие слова:
— Ты кукуй, моя кукушка, Пой, с песочной грудью птица, Пой ты, с грудью оловянной, Пой, с серебряною грудью,
На рассвете, на закате,
Ты кукуй в часы полудня,
Чтобы рощи украшались,
Чтобы нивы золотились,
Чтобы взморье богатело
И весь край был полон хлеба!

3. Иоукахайнен вызывает Вяйнямёйнена на состязание

Хорошо, привольно жилось Вяйнямёйнену среди зеленых лесов Калевалы, среди цветущих полей Вяйнёлы.
Каждая былинка в поле, каждая песчинка на дороге, каж¬дая дождевая капля вела с ним разговор.
Всё было открыто его мудрым глазам — и незаметный рост
деревьев, и невидимое течение подземных вод. Всё было понятно его слуху— и говор морских волн, и язык лесных птиц.
Дни и ночи пел старый, мудрый Вяйнямёйнен о делах минувших времен, о рожденьи всех вещей, о начале всех начал.
Он пел, чтобы весельем начиналось утро, чтобы ясным был долгий день и радостным тихий вечер. Его песни повторяли деревья в лесу и цветы на лугах, их распевали веселые птицы, их разносил по земле воль¬ный ветер.
Дошли песни Вяйнямёйнена до страны тьмы и холода, до сумрачной Похъёлы, до туманной Сариолы.
А в Похъёле жил Иоукахайнен, хвастливый и буйный парень. Вбил себе в голову молодой сын Похъёлы, что самый первый он во всем свете певец.
Гнев и зависть зажглись в его сердце, когда услышал он о чудесных песнях Вяйнямёйнена.
И решил Иоукахайнен отправиться в чащи Вяйнёлы, в дубравы Кале¬валы, чтобы посрамить прославленного песнопевца.
Выбрал он самого резвого коня, заложил золотые сани и отправился в путь. Жемчужным кнутом настегивает Иоукахайнен своего скакуна и поет хвастливую песню:

— Если захочу поспорить
И с певцами состязаться,
Так спою, что кто был первым,
Тот певцом последним станет.
В камень я его обую,
Каменной покрою шапкой,
На руки ему надену
Каменные рукавицы!

Скачет Иоукахайнен день, мчится другой. И только на закате третьего дня увидел он поляны Вяйнёлы, дубравы Калевалы.
Еще быстрее погнал Иоукахайнен коня, не терпится ему поскорее увидеть старого, мудрого Вяйнямёйнена.
А в это самое время Вяйнямёйнен ехал по той же дороге. Сам того не зная, спешил он навстречу Иоукахайнену.
Вот уже совсем сблизились сани, не разойтись им на узкой тропинке. Но не захотел молодой Иоукахайнен остановиться, не пожелал уступить дорогу тому, кто старше годами. Стегнул он коня и с ходу врезался в чужие сани. От удара дыбом встали оглобли, полозья зацепились за полозья, гужи переплелись с гужами, сбились на сторону хомуты.
Смотрят друг на друга седоки и молчат. А из расколотых дуг влага сочится, от оглобель пар к небу поднимается.
Наконец сказал старый, мудрый Вяйнямёйнен:
— Откуда родом ты, безрассудный? Как зовут тебя, дерзкого?
— Иоукахайнен я, родом из славной Похъёлы. А ты, несчастный, кто такой? Какой жалкой семьи выродок?
— Ничем не прославлено мое имя, а зовут меня Вяйнямёйнен,— отвечает песнопевец.— Но ты хоть и знатен, все-таки помоложе меня. Уступи же мне дорогу, сын славной Похъёлы.
Не сдвинулся с места Иоукахайнен.
— Что хвалишься ты своей старостью! Тому дорога, кто умом, а не годами старше. Давай-ка, старый Вяйнямёйнен, померимся сначала силою наших песен, покажем друг другу свою мудрость.
Говорит ему Вяйнямёйнен:
— Певец я безыскусный, весь свой век прожил среди родных полей и лесов, слушал только кукованье кукушки, видел только деревья и травы. Но пусть будет так, как ты хочешь. Начинай же, молодой Иоукахайнен. Открой мне свою мудрость.
Не заставил себя долго просить Иоукахайнен.
— Изволь, — говорит. — Только боюсь, что не вместить всего, что я знаю, твоей бедной голове. Вот послушай меня, старый Вяйнямёйнен. Знаю я, что щука мечет икру, а синица несет яйца. Знаю, что по снегу ездят на санях, а по воде плавают на лодках. И еще знаю, что дрозд — певчая птица, что гадюка — ползучая змея, а ерш — речная рыба. Знаю, что кипятком можно обжечься, а на морозе — замерзнуть. Вот как много я всего знаю!
Усмехнулся Вяйнямёйнен.
— Может, еще что-нибудь припомнишь? — спрашивает.—Или уже всю свою глупость показал?
Обидно стало Иоукахайнену, но не захотел он сдаваться.
— Нет, кое-что еще помню, — хвастливо сказал он. — Помню, как вста¬вали на земле горы, как разливались моря и реки. Помню еще те древ¬ние времена, когда и земли-то не было... Да это я ведь и сотворил землю, по которой ты ходишь! Это я поднял над ней высокие горы, накидал острые скалы, сбросил в низины водопады, вскопал морские глубины. Я пустил гулять по небу ясное солнце и светлый месяц, разбросал по небу яркие звезды, вывел на небесный простор семизвездную Медведицу... И еще я...
Не стерпел тут старый, мудрый Вяйнямёйнен.
| ~
— Лжешь! - крикнул он, —Видно, последний рассудок ты потерял, если несешь такой вздор!
Но и тут не угомонился Иоукахайнен.
— Коли я потерял рассудок,— говорит,—так мой меч поможет мне вернуть его. Чем скалить зубы, выходи-ка, старый Вяйнямёйнен, поме¬риться со мной мечами!
— Нет,— говорит Вяйнямёйнен,— с таким жалким лгуном, как ты, не буду я мериться мечами.
От гнева весь задрожал Иоукахайнен. Рот у него перекосился, косма¬тая голова затряслась.
— Презренный трус!— закричал он.— Кто боится вынуть свой меч, того превращу я своей песней в свиное рыло, вгоню с головой в навозную кучу, запру вместе со свиньями в грязном хлеву...
Но не стал больше слушать Вяйнямёйнен. Вещая песня полилась из его уст.
От могучих напевов Вяйнямёйнена всколыхнулись озера, дрогнула земля, зашатались медные горы.
Поет Вяйнямёйнен, и, покорные его слову, стали позолоченные сани Иоукахайнена прибрежным тальником, резвый конь стал каменной скалой, пестрые рукавицы — болотными кувшинками, шапка повисла над землей черной тучей, кафтан поплыл в вышине легким облачком, а блестящий пояс яркими звездами рассыпался в небе.
Поет Вяйнямёйнен — и уж нет у Иоукахайнена ни меча с золотой рукояткой, ни лука с острыми стрелами.
Каждое слово вещего песнопевца каменной горой ложится на плечи безрассудного Иоукахайнена. Вот уже по колено провалился он в болото, по пояс увяз в трясине, по грудь ушел в зыбучие пески.
Страх охватил Иоукахайнена.
— О мудрый, добрый Вяйнямёйнен! — взмолился он. — Что тебе в моей гибели! Пощади меня, сними с меня колдовство, и я дам тебе за это бога¬тый выкуп.
— Что же ты дашь мне, если я сниму с тебя заклятья, если возьму назад колдовские слова? — спрашивает Вяйнямёйнен.
- Есть у меня два славных лука,— говорит Иоукахайнен, — один бьет верно, другой целит метко. Бери себе любой, только избавь от беды.
Покачал головой Вяйнямёйнен.
— Глупый ты, глупый! На что мне твои два лука? У меня дома их столько, что на стенах места для них не осталось, гвоздей, чтобы вешать их, не хватает. И уж лучше моих луков ни у кого нет: прикажу —сами в лес пойдут, сами зверя мне настреляют.
И снова запел старый, мудрый Вяйнямёйнен, вековечный песнопевец. А глупый Иоукахайнен еще глубже ушел в зыбкую топь, по самые плечи увяз в трясине.
— О мудрый Вяйнямёйнен! — снова просит он. — Не губи меня! Есть у меня два легких челнока,— один в воде не тонет, другой ко дну не идет. Возьми себе любой, выбирай, какой понравится.
— Не нужны мне твои челноки,— отвечает ему Вяйнямёйнен.—У меня их столько, что на берегу для них места не хватает. И уж лодок лучше моих нигде во всем свете не найти: одни по ветру идут — ветер обгоняют, другие против ветра бегут — птиц позади оставляют.
Опять запел Вяйнямёйнен, и по самую шею провалился в болото Иоукахайнен.
Чуть не плачет жалкий хвастун.
— Ну, хочешь, — говорит он, — дам тебе шапку серебра, лисью шкуру золота, что добыл в битвах мой отец. Об одном только прошу, — сними заклятья, отведи колдовские слова.
— Нет, не нужно мне твоего серебра, — говорит Вяйнямёйнен,— и золота твоего мне не нужно. У меня все кладовые серебром и золотом полны. Золото мое, как солнце, светится, серебро, что ясный месяц, сияет.
И снова запел Вяйнямёйнен.
Вот уже до самого подбородка провалился Иоукахайнен в трясину.
— Пощади меня, мудрый Вяйнямёйнен, — взмолился он,— избавь от несчастья, спаси от злой гибели, и я отдам тебе весь хлеб с моих полей.
— Не нужен мне чужой хлеб,— отвечает ему Вяйнямёйнен,— чужой хлеб горек.
И опять запел.
Тут совсем плохо пришлось Иоукахайнену. По самые уши завяз он в болоте, с бородой ушел в трясину. Рот ему мхом забило, в зубах кустар¬ник застрял, глаза песком засыпало.
Едва слышным голосом просит он Вяйнямёйнена:
— О вещий песнопевец! Не губи меня! Оставь мне жизнь! Если сни¬мешь с меня страшное заклятье, если отведешь от меня заговор, я отдам тебе в жены свою родную сестру, любимую дочь моей матери. Будет она мести твое жилище, будет печь для тебя медовые лепешки и ткать тебе золотое платье. Будет она тебе помощницей в доме, опорой в старости.
— Вот это хорошо ты сказал! — воскликнул Вяйнямёйнен.— Давно я хочу взять себе жену, скучно мне одному в пустом доме.
Сел Вяйнямёйнен на камень и запел веселые песни —те, что напевали ему птицы в зеленых дубравах Калевалы, на цветущих полянах Осмо. Одну спел, другую, третью, и опять запевает, и снова поет.
И вот, словно ветер разогнал темные тучи, разлетелись колдовские слова, рассеялись грозные заклятья.
Вытащил молодой Иоукахайнен из болота бороду, вытянул из трясины шею, расправил плечи, ногами стал на твердую землю.
Смотрит — там, где высилась скала, снова стоит его конь, семицветная радуга легла у его ног стальным луком, прибрежный тальник обернулся санями, камыш стал опять простым кнутом, а болотные кувшинки — старыми, пестрыми рукавицами.
Не раздумывая долго, вскочил Иоукахайнен в сани и во весь опор погнал коня домой, подальше от этого страшного места.
И Вяйнямёйнен тоже повернул своего коня домой, чтобы собраться в дальний путь, в чужую, неведомую страну.

4. Вяйнямёйнен едет в Похъёлу за красавицей невестой

Все дальше и дальше от родных полей едет старый, мудрый Вяйнямёйнен. В страну мрака и холода, в туманную Похъёлу держит путь вещий песнопевец. Конь под ним гороховой масти, грива у коня — словно спелая рожь, бока — что золо¬тая солома.
Быстро бежит конь по холмам и равнинам, не замочив копыт, скачет соломеннобокий по морским волнам.
За обещанной невестой едет Вяйнямёйнен и не знает, что злой Иоука¬хайнен задумал его погубить.
Черная зависть жжет огнем сердце Иоукахайнена.
„Пусть в мире погибнет радость, пусть замолкнут песни, всё равно я убью его,—думает Иоукахайнен.— Поражу его метким луком в самое сердце, копьем ударю между лопатками и снова буду первым среди песно¬певцев".
Стал он мастерить себе новый лук. Дугу сделал из меди, украсил ее серебром, отделал золотом. Славный лук получился у Иоукахайнена. По одному склону дуги конь бежит, на другом склоне медвежонок спит, а у зарубки дремлет зайчик.
Где же взять тетиву для такого лука?
Из крепких жил быстроногого оленя сделал Иоукахайнен тетиву.
Где теперь найти стрелы, чтобы насмерть разили врага?
Из железа выковал Иоукахайнен стрелы, из смолистых веток выточил наконечники. Закалил железо на жарком огне, смочил дерево ядовитой змеиной кровью и трижды оперил каждую стрелу перышками касатки, крылышками воробья.
Вот и лук, и стрелы готовы.
Днем и ночью, на рассвете и в час полудня ждет Иоукахайнен своего соперника.
Стережет его под окошком, выслеживает из-за ограды, высматривает в поле. За спиной у него колчан, в руках тугой лук.
А Вяйнямёйнена всё нет и нет.
Отошел Иоукахайнен подальше от дома. На краю огненного мыса ждет он недруга, у кипящего водопада подстерегает его.
Вот однажды утром пошел Иоукахайнен в дозор. Смотрит на север, смотрит на запад, поворачивается в сторону солнца и видит: далеко в море что-то чернеет.
„Может, это туча с востока, может, это облако утреннее?"—думает Иоукахайнен.
Нет, это не туча с востока, это не облако утреннее,— это старый, мудрый Вяйнямёйнен держит путь в Похъёлу.
От радости забилось сердце Иоукахайнена, от злобы застучало громче прежнего.
Скинул он с плеча медно-золотой лук, выхватил из колчана стрелу.
В самое сердце Вяйнямёйнена целит Иоукахайнен.
Натягивает он тугую тетиву и приговаривает над стрелой:
— Ты лети, березы ветка, Натянись, оленья жила! Если я нацелю низко, Пусть стрела летит повыше, Если высоко нацелю, Ниже пусть она несется!
Сказал — и спустил стрелу.
Высоко взвилась она и вонзилась в пестрые облака, пропала в темных тучах.
Вторую стрелу взял Иоукахайнен. Совсем низко полетела она, и удари¬лась в песчаный холм, да так, что землю насквозь чуть не пробила.
Тогда выхватил Иоукахайнен из колчана третью стрелу. Со звоном и свистом полетела стрела и попала на этот раз в коня Вяйнямёйнена. В самую печень вонзился ядовитый наконечник, у левой лопатки вышло железное острие. Споткнулся резвый конь, подкосились ноги у соломенно¬бокого. Не удержался Вяйнямёйнен — упал он в море, в пенистую влагу, на синие гребни волн.
И сейчас же поднялась страшная буря, налетели ветры с востока и с запада, с севера и с юга — подхватили Вяйнямёйнена и понесли в открытое море, на широкий морской простор.
А Иоукахайнен смотрит с берега, и злое сердце его наполняется радостью.
Вскинул он лук за спину, едет домой и громко похваляется:

— Вяйнямёйнена сразил я,
Одолел я песнопевца.
Пусть он по волнам несется,
Бороздит пучину моря!
О могучий Вяйнямёйнен!
Шесть ты лет по морю плавай,
На волнах семь лет качайся,
Восемь лет носись по водам,
По открытому простору!
Шесть ты лет сосною плавай,
Ты семь лет носись, как елка,
Восемь лет, как пень, качайся
На равнине вод широких,
На хребте морской пучины!
Ты живым не возвратишься,
Никогда ты не вернешься
В рощи Вяйнёлы любимой,
На просторы Калевалы!
Не увидишь, Вяйнямёйнен,
Золотого света солнца,
И луны тебе не видеть
Серебристого сиянья!

5. Хозяйка Похъёлы обещает выдать свою дочь за того, кто выкует Сампо

Восемь дней и восемь ночей носили волны старого, мудрого - Вяйнямёйнена, кидали его из стороны в сторону, будто сосновую веточку, словно еловый сучок.
Куда ни взглянет Вяйнямёйнен—перед ним только синее море, поднимет голову — над ним только синее небо.
На девятый день совсем ослабел он. Больно ударяют его волны, по лицу бьет жесткий ветер, холод проникает до самого сердца. Нет больше у бедного сил, чтобы держаться руками за гребни волн.
„Горе мне,— думает Вяйнямёйнен,— горе мне, сыну несчастья! Зачем оставил я свою землю? Зачем покинул родную страну?1*
Летел над морем орел,—не сказать, что из самых больших, но и не из самых маленьких: одним крылом задевает волны, другим крылом задевает облака, хвостом море вспенивает, клювом в берег упи¬рается.
Посмотрел орел направо, поглядел налево — и увидел в волнах старого Вяйнямёйнена.
— Отчего ты, смелый, плаваешь в синем море?—спрашивает его орел.— Отчего ты, храбрый, качаешься на волнах?
— Потому я качаюсь на волнах,— говорит Вяйнямёйнен,— что подстре¬лил недобрый человек моего коня и упал я на прозрачные гребни волн. Вот уже восемь дней и ночей прошло, девятый день наступил, а волны всё бросают меня из стороны в сторону, всё носят по широкому морскому простору.
— Не печалься,— говорит ему орел.— Садись ко мне на спину, и я перенесу тебя, куда хочешь. Я ведь помню тот день, помню то доброе время, когда оставил ты на полях Калевалы белоствольную березу, чтобы могли отдыхать на ней перелетные птицы, чтобы и я, небесный орел, мог посидеть на ее ветках. Пришел нынче мой черед помочь тебе.
С этими словами спустился он еще ниже и распластал на глади мор¬ских волн свои крылья. Взобрался Вяйнямёйнен к орлу на спину, и понес его небесный орел дорогой весенних ветров в сумрачную Похъёлу, в суровую Сарполу.
Немного прошло времени, и достигли они туманных берегов чужой земли. Тут оставил орел Вяйнямёйнена, а сам опять устремился ввысь, опять зашумели высоко в небе его могучие крылья.
Холодно, темно в Похъёле. Даже воздух застыл тут на морозе. По снежным полям скачут здесь снежные зайцы, в снежных реках купаются снеговые утки, над застывшими водопадами пролетают ледяные лебеди.
До самого сердца пробрал холод Вяйнямёйнена. Немилой показалась ему чужая земля, и пошел он искать дорогу в родные места, туда, где он родился, где слушал в тенистых рощах кукушку и на цветущих поля¬нах Вяйнёлы, на зеленых берегах Калевалы складывал веселые песни.
Немало времени ходил он,— нигде ни дороги, ни тропинки. Совсем опечалился Вяйнямёйнен. Чернее угля, темнее смолы стали его думы. Сел он на прибрежный камень и горько заплакал.
Ранним утром вышла из хозяйского дома молодая работница. Жила она V самой владычицы Похъёлы, у злой старухи Лоухи.
Поспорила она с солнцем —кто раньше встанет?
И вот еще петухи не пропели, еще солнце не открыло своих глаз, а она уже взялась за работу. Остригла пять овец, сняла шерсть с шести ягнят, наткала сукна, вымыла все столы, чистым веником вымела полы, а потом собрала сор на медную лопатку и вынесла его во двор.
И вдруг слышит — плачет кто-то невдалеке.
Прибежала она домой и говорит старухе Лоухи:
— Слушай, хозяйка, кто-то плачет на берегу, а кто — никак не могу понять.
Вышла старая Лоухи, хозяйка Похъёлы, из дому, прислушалась и говорит:
— Так не плачут дети. И женщины так не причитают. Плачут так только бородатые мужчины, только славные герои. Беги скорее, веди его ко мне в дом!
И когда привела работница Вяйнямёйнена, спросила его старуха Лоухи:
— Скажи мне, кто ты такой, каким геройством прославил себя, каким подвигом украсил свое имя?
Отвечает ей Вяйнямёйнен:
Был я певцом в родных долинах Калевалы, в зеленых дубравах Вяйнёлы. На радость людям пел я свои песни, чтобы радостным было их утро, чтобы светлым был долгий день, и ясным — вечер. Но теперь постигло меня горе, и сам я не знаю, кто я такой.
— Какое же горе постигло тебя, Вяйнямёйнен?—спрашивает Лоухи.— Какое несчастье случилось с тобой, песнопевец? Почему льешь ты, герой, слезы ?
Потому я лыо слезы,— отвечает ей Вяйнямёйнен,— что не найти мне дороги на родину. Потому я горюю, что по чужой земле ступают мои ноги, что через чужие ворота вошел я на чужой двор, перешагнул через чужой порог, открыл чужую дверь. Не радует меня здесь береза, больно ранит мое сердце ольха. Здесь все деревья мои враги, каждая ветка бьет меня по лицу. Только ветер, что примчался с далекой моей родины,— мой приятель, только солнце, что светит над любимой Кале¬валой,— мой друг.
— Напрасно ты плачешь, Вяйнямёйнен,— говорит ему старуха Лоухи.— Оставайся-ка здесь, и заживешь ты, не зная забот. Будем подавать тебе семгу на тарелке, свинину на блюде, и забудешь ты обо всех своих печалях.
Отвечает ей Вяйнямёйнен:
— Нет радости тому, кто покинул родину, не знать ему счастья на чужбине.
Нам сладка в краю родимом И вода, что из-под лаптя. На чужбине мед нам горек В раззолоченном сосуде.
— А чем заплатишь ты мне, если я помогу тебе вернуться домой? — спрашивает злая Лоухи, хозяйка вечно мрачной Похъёлы.
— Выбирай, что тебе больше по душе,— говорит Вяйнямёйнен,— хочешь —дам шапку серебра, хочешь — шкурку золота, а хочешь—при¬кажу лесным птицам спеть для тебя.
— О мудрый Вяйнямёйнен,— говорит хозяйка Похъёлы,— ошибся ты на этот раз. На что мне серебро и золото? На что мне песни? Золото только для молодых забава, серебро — только коням украшение, песни- одним лишь детям утеха. А вот скажи-ка, сможешь ли ты выковать мне Сампо? Сможешь ли из пера лебедки, из клочка овечьей шерсти, из молока нетельной коровы да из ячменного зерна сделать мне чудесную мельницу, чтобы молола она когда надо —муку, когда надо — соль, когда надо —деньги. Если скуешь мне Сампо, если украсишь пеструю крышку, я дам тебе в жены мою дочь и покажу тебе дорогу домой. Снова будешь ты слушать пение птиц в зеленых чащах Калевалы, куко¬вание кукушки в цветущих рощах Вяйнёлы. А не скуешь Сампо — не увидишь больше родных мест.
Говорит ей Вяйнямёйнен:
Нет, не могу я сковать Сампо, не могу украсить пеструю крышку. Но когда я вернусь домой, пришлю я тебе кователя Илмаринена. Нет на свете мастера искуснее, чем он. Это он выковал небо, что простирается над нами, это он выковал крышу воздуха —да так, что нигде ни одной зазубринки не видно и даже следов от клещей нигде не осталось. Илма- ринен тебе и Сампо скует. Пусть же достанется ему твоя красавица дочь.
— Хорошо,— отвечает хозяйка Похъёлы, злая старуха Лоухи.— Покажу тебе дорогу на родину. Поверю тебе на слово. Да смотри, сдержи и ты свое слово.
 
Вывела она из конюшни резвого коня, заложила сани и говорит Вяйня* мёйнену:
— Запомни мои слова: пока не достигнешь родных пределов, не под¬нимай головы, не гляди на небо,— не то случится беда.
Тут взмахнул Вяйнямёйнен кнутом, рванулся конь, и с шумом понеслись сани по дороге.
Из туманной Похъёлы, из суровой Сариолы — домой, в родные края, едет старый, мудрый Вяйнямёйнен.
 

6. Вяйнямёйнен делает для красавицы Похъёлы лодку и ранит себя топором

Без устали бежит конь. Стучат копыта, скрипят быстрые полозья, трещит на морозе сухая дуга. Это Вяйнямёйнен спешит к себе домой, торопится к родным рощам Калевалы, к зеленым полянам Осмо.
Совсем недалеко отъехал и вдруг слышит - жужжит что- то у него над головой. Удивился Вяйнямёйнен, поднял голову и видит: на небесной радуге, на семицветной дуге сидит красавица Похъёлы, украшение
земли и неба. На серебряном станке ткет она золотую ткань, украшает ее серебряными узорами. Словно птица, летает в ее легких руках челнок, без конца тянется золотая нитка в ее проворных пальцах.
Смотрит на красавицу Вяйнямёйнен и не может отвести глаз.
— Вот бы мне такую жену,—думает он,— Была бы она мне помощ¬ницей в хозяйстве, верной опорой в жизни.
Остановил он коня и говорит такие слова, молвит такие речи:
— Не скучно тебе, красавица, сидеть здесь одной? Сойди ко мне вниз, и повезу я тебя к себе на родину. Будешь ты в моем доме хозяйкой, будешь печь хлебы с медом, будешь варить пенистое пиво, петь весе¬лые песни, веселиться на полянах Калевалы.
Но в ответ говорит ему красавица:
— Спрашивала я у веселого дрозда, спрашивала у сизокрылой синицы, как лучше мне прожить на свете: у отца ли с матерью любимой дочкой или у мужа послушной женой? И ответил мне веселый дрозд, просвистела сизокрылая синица: „Тепло греет солнце, а родительская любовь еще теплее. Холоднее холодного на морозе железо, а в мужнином доме холод еще злее. При отце с матерью девушка — точно ягодка в поле, а жена при муже — точно собака на привязи".
— Пустые это песни, глупые это слова,— отвечает ей Вяйнямёйнен,— У девушки ум, что у малого ребенка. Только жен чтут и уважают герои. Садись-ка в мои сани. Не худший я из женихов, не последний из бога¬тырей.
Отвечает ему красавица:
— Не знаю я, чем ты славен, не слыхала я о твоих подвигах. Вот если разрежешь волос тупым ножом, тогда назову я тебя героем, тогда стану твоей женой.
Недолго думая, вырвал старый Вяйнямёйнен из бороды волос, достал нож и тупой стороной перерезал волос надвое.
А красавица говорит:
— До тех пор не сяду я к тебе в сани, пока не вырежешь мне изо льда спицы, да так, чтобы ни одна крошка льда не обломилась, чтобы ни одна снежная пылинка не слетела.
Опять взмахнул Вяйнямёйнен ножом и вырезал изо льда тонкие спицы. Блестят они, словно серебряные, и уж такие гладкие, будто выточены из кости. И ни одного кусочка льда не упало, ни одной снежной пылинки не слетело, пока вырезывал Вяйнямёйнен эти спицы.
А красавица опять говорит:

— Разрезать волос даже ребенок сумеет, и спицы сделать — тоже не хитрое дело. Только за того выйду я замуж, кто сколотит мне из облом¬ков веретенца лодку, того назову героем, кто спустит лодку на воду, не дотронувшись до нее рукой, не толкнув коленом, не двинув плечом.
— Ну, лодку построить — это дело по мне,— отвечает Вяйнямёйнен.
Взял он кусочки сломанного веретенца и на каменной горе, на желез¬ной скале принялся обтесывать доски, сколачивать лодку. Работает он день, трудится другой, и ни разу не изменил ему глаз, не дрогнула рука, не соскользнул острый топор.
На третий день услышал злой Хийси, как стучит топором Вяйнямёйнен, и решил над ним подшутить. Вот взмахнул Вяйнямёйнен топором, хочет по дереву ударить, а Хийси схватился за топорище и прямо на скалу направил лезвие. Отскочил топор от крепкого камня и с размаху рассек бедному Вяйнямёйнену колено, перерезал старому жилы.
Бурной рекой хлынула кровь из глубокой раны.
— Глупый, неразумный топор!—говорит Вяйнямёйнен.— Верно, пока¬залось тебе, что ты рубишь дикие сосны, или, может быть, подумал ты, что воюешь с косматой елью, или померещилось тебе, что валишь креп¬кие березы, когда ударил ты меня железным лезвием, когда острым кон¬цом перерезал мне жилы.
Прикладывает он к ране и травы, и лишайники, и болотные мхи — все напрасно! Не унимается грозный поток. Шумным ручьем стекает не¬покорная кровь на землю, заливает цветы на полянах, траву на лугах. Не знает Вяйнямёйнен таких слов, что крепкой повязкой ложатся на рану, словно на замок запирают буйную кровь.
С трудом запряг Вяйнямёйнен коня, сел в сани и отправился искать того, кто своей мудростью залечил бы его рану.
Вот подъехал он к деревне. В три стороны расходится здесь дорога. Взмахнул Вяйнямёйнен кнутом, и побежал его конь нижней дорогой. У ниж¬него дома остановил Вяйнямёйнен сани и говорит с порога такие слова, молвит такие речи:
— Нет ли кого в этом доме, кто исцелил бы героя, кто остановил бы реку крови?
Отозвался с печи малый ребенок:
— Нету здесь такого. Спроси в другом доме, может быть, там тебе помогут.
Поехал Вяйнямёйнен средней дорогой, остановился у среднего дома и говорит под окошком такие слова, молвит такие речи:
— Нет ли кого в этом доме, кто бы остановил реку крови, кто бы успокоил боль в моем теле?
Отвечает ему с печки старая старуха:
— Нету здесь такого. Поезжай дальше, может быть, в другом доме тебе помогут.
Снова погнал Вяйнямёйнен коня — верхней дорогой едет, у верхнего дома остановился и спрашивает с крыльца:
Нет ли кого в этом доме, кто остановил бы поток крови, кто укротил бы злое железо?
И отозвался с печки старик, проворчал с лежанки седобородый:
— Кто знает начало вещей, тому все подвластно. Мудрым словом и водопады останавливают, и бурные реки усмиряют. Входи-ка в дом, герой, может, я и помогу тебе.
Выбрался Вяйнямёйнен из саней и перешагнул через порог дома.
Тогда приказал седобородый старик своему сыну принести золотую чашу, и потекла в нее из глубокой темной раны благородная кровь героя. Льется кровь, а старик, лежа на печи, вспоминает песни древней муд¬рости, и не спеша сходят с его уст заветные слова:

— Злое, жалкое железо,
Сталь с могуществом ужасным!
Ты ведь не было великим,
Ни великим, ни ничтожным
Встарь, когда еще безвестно
Ты в груди горы таилось,
На хребте болот лежало.
Ты комком земли валялось,
Ты лежало пылью ржавой,
И тогда тебя, железо,
И олень, и лось топтали,
И тебя давили волки,
Лапою медведь царапал.
Ты ведь не было великим,
Ни великим, ни ничтожным
В час, когда, в горниле плавясь,
Ты шипело и кипело
В страшном огненном пространстве
И клялось ужасной клятвой
Перед горном, наковальней,
Перед молотом кузнечным,
Перед жарким дном горнила,
Перед кузницею дымной,
Где работал Илмаринен.
Ты, железо, присягнуло,
Поклялось ты страшной клятвой:
„Есть деревья, чтоб рубить их,
Можно сердце рвать у камня,
Но не буду резать брата,
Сына матери не трону".
Ты теперь великим стало,
Злобным сделалось, железо,
И нарушило присягу,
Как собака, съело клятву,
Ты теперь источник бедствий,
Ты начало дел ужасных,
— Заставляешь кровь струиться
И бежать из раны с шумом.
Кровь! Довольно изливаться!
Ты не бей струей горячей,
Перестань на лоб мне брызгать,
Обливать мне грудь потоком,
Успокойся, стой недвижно,
Как река стоит в запрудах!
Если ж надо непременно,
Чтобы вечно ты струилась,
— Ну, так двигайся по мышцам.
Пробегай по жилам быстро,
Но рекой не лейся в землю
И не смешивайся с пылью!
Проживать должна ты в сердце,
В легких погреб свой устроить,—
Возвратись туда скорее,
Поспеши домой обратно!

Говорит старик, и с каждым словом все тише, все ленивее течет кровь. И вот остановился буйный поток.
Тогда опять позвал седобородый старик сына и велел ему из самых нежных трав, из цветов тысячелистника, из сладких медовых капель сварить целебную мазь.
Нарвал мальчик трав и цветов, собрал с листьев дуба медовые капли, а потом развел в кузнице огонь и бросил душистую смесь в котел.
Девять ясных весенних дней, девять светлых весенних ночей варилось чудесное снадобье.
Наконец, на десятую ночь снял сын старика кипящий котел с огня и думает:
„На чем бы попробовать эту мазь? На чем бы испытать ее силу?"
Огляделся он по сторонам и видит: стоит на краю поляны старая осина. Давно уже сломал ее ветер, к самой земле пригнулась она вершиной.
Помазал сын старика раненое дерево своей мазью, и сразу ожила мертвая осина, выпрямился стройный ствол, зазеленели сухие ветки.
Стал он смазывать целебной смесью растрескавшиеся горы, разбитые скалы,— и срослись обломки камня, сошлись глубокие расселины.
Тогда понес он животворную мазь своему отцу, седобородому старику.
— Вот, возьми,— говорит,— Такая сила здесь, что камни и те срастаются, мертвое дерево и то оживает.
Приложил старик чудесную мазь к больному колену Вяйнямёйнена, и сразу затянулась рана, сошлись ее края —да так крепко, что даже царапины на коже не осталось.
Снова побежала по жилам Вяйнямёйнена здоровая кровь, и стал вещий песнопевец еще сильнее, еще красивее, чем был.
Легко вскочил он в сани, взмахнул жемчужным кнутом, и вот опять стучат по дороге копыта, скрипят быстрые полозья, трещит на морозе сухая дуга. В родные края держит путь старый, мудрый Вяйнямёйнен.

7. Илмаринен выковывает чудесную мельницу Сампо

Весело, шумно едет Вяйнямёйнен.
Несутся сани по болотам и полям, мчатся по холмам и равнинам.
Прошел день, кончился другой. Наконец, на третий день увидел Вяйнямёйнен родную землю.
Радостно стало у него на сердце.
Вспомнил он, как грозил ему гибелью Иоукахайнен, безрассудный юнец, и засмеялся:
— Пустой хвастун! Он говорил, что не вернусь я живым на родину, что никогда, пока в небе сияет месяц и светит ясное солнце, не увижу я моей Калевалы. Так пусть же волк растерзает того, кто сказал эти слова!
С веселыми песнями едет Вяйнямёйнен по родной земле.
Снова над ним шумят рощи Калевалы, снова перед ним зеленеют поляны Осмо.
Но чем ближе к дому, тем горше становилось у него на душе, тем ниже опускал он голову. Дорогой ценой заплатил он за то, что видит родную землю, за то, что слышит пенье птиц в родных рощах: теперь Илмаринен, вековечный кователь, должен отправиться за него в сумрачную Похъёлу, в туманную Сарполу, чтобы выковать злой старухе чудесную мельницу Сампо.
На поляне возле кузницы остановил Вяйнямёйнен коня.
Увидел его Илмаринен, отложил свой молот и вышел навстречу песно¬певцу.
— Где был ты, старый, мудрый Вяйнямёйнен? Расскажи, откуда при¬ехал, где так долго пропадал?
Отвечает ему Вяйнямёйнен:
- Был я в вечно мрачной Похъёле, в туманной Сариоле. И никогда бы оттуда не вернулся, если бы не пообещал хозяйке Похъёлы, злой старухе Лоухи, что выкуешь ты для нее мельницу Сампо. Не простая это мельница, мелет она когда надо муку, когда надо — соль, когда надо — деньги. Если выкуешь ты Сампо, отдаст хозяйка Похъёлы тебе в жены свою красавицу дочь. Много видел я на своем веку чудес, но такой красавицы не видел еще никогда,— из глаз ее льется лунный свет, на груди сияет солнце, на спине мерцают звезды. Захочешь — и будет она твоей женой.
- О старый, мудрый Вяйнямёйнен! — говорит кузнец Илмаринен.— Неужели ты желаешь мне зла? Никогда, пока сияет месяц и греет солнце, никогда, пока живу я на свете, не пойду я в туманную Похъёлу, в сумрачную Сарполу. Там гибель стережет героев, там смерть ожидает храбрых.
Что тут делать старому, мудрому Вяйнямёйнену? Крепче самого креп¬кого ремня связывает его слово, что дал он старой Лоухи.
„Раз не хочет Илмаринен по доброй воле выковать Сампо—придется мне на хитрость пойтидумает Вяйнямёйнен. И говорит он такие слова, молвит такие речи:
— Видел я еще другое чудо. Там, где кончается цветущая Калевала, где начинается пустынная Похъёла, растет на краю поляны золотая ель. На золотых ветвях ее лежит семизвездная Медведица, на золотой вершине висит ясный месяц.
— Нет, ни за что я не поверю, что есть на земле такое чудо! — отвечает ему Илмаринен.
— Так пойдем со мной,— говорит Вяйнямёйнен.— Сам увидишь своими глазами.
Вот отправились они вместе — впереди Вяйнямёйнен, а за ним Илмаринен. На поляне, там, где кончается земля Калевалы, остановил старый, мудрый Вяйнямёйнен своего коня и тихонько запел.
Поет Вяйнямёйнен — и вырастает, поднимается к самому небу золотая елка. Вот на ее цветущую вершину опускается ясный месяц, на золотые ее ветки ложится семизвездная Медведица.
Но не верит своим глазам Илмаринен.
— Если и теперь не веришь,— говорит ему Вяйнямёйнен,— так полезай наверх, сними с золотой вершины ясный месяц, сними с золотых веток семизвездную Медведицу. Уж своим-то рукам поверишь!
И вот полез Илмаринен на чудесную ель.
Зашумели, заговорили над ним ветки:
— Недогадлив ты, герой! Слишком ты прост, богатырь! Как ребенок, лезешь на дерево, тянешься за призраком месяца, ловишь отблеск небес¬ных звезд!
Но не слушает Илмаринен, о чем говорит ему ель, всё выше и выше взбирается по стволу. И когда добрался он до самой вершины, снова запел старый, мудрый Вяйнямёйнен. От его могучего пения всколыхнулся воздух, проснулся, зашумел над поляной ветер.
А песня Вяйнямёйнена звучит всё громче и громче:
— Ты неси героя, ветер, На своей ладье воздушной, Быстро мчи его отсюда В Похъёлу, страну тумана, В сумрачную Сарполу!
И вот буйный вихрь подхватил Илмаринена и понес над землей. По воздушному полю, по вольным небесным дорогам, выше месяца, ниже солнца мчится Илмаринен. Прямо на двор хозяйки Похъёлы принес его
 
ветер и у самого крыльца поставил на землю,—да так тихо, что даже сторожевые псы не услышали.
Вышла хозяйка Похъёлы, злая старуха Лоухи, из дому, увидела незнакомца и удивилась.
— Кто ты такой? — спрашивает она Илмаринена.— Каким именем зовут тебя, герой, каким подвигом прославился ты, богатырь? Видно, велико твое могущество, если даже мой косматый пес тебя не тронул, даже мой вислоухий сторож на тебя не залаял.
Отвечает ей Илмаринен:
- Не для того я сюда пришел, чтобы косматый брехун искусал меня у чужих дверей, у незнакомых ворот.
— А скажи-ка мне, храбрый муж, не знаешь ли ты кователя Илма¬ринена?— опять спрашивает его старуха Лоухи.— Не слышал ли ты про этого искусного кузнеца Калевалы? Давно мы ждем его, чтобы выковал он нам Сампо.
Отвечает ей Илмаринен:
— Слышал я об этом кузнеце, знаю этого кователя. Я и есть тот самый Илмаринен, сам я к вам и пожаловал.
Тут хозяйка Похъёлы, злая старуха Лоухи, побежала скорее в дом и говорит своей дочери:
- Дочь моя меньшая, ты, что всех моих дочерей краше! Выбери себе платье — из нарядных самое нарядное, укрась шею жемчугом, надень богатый налобник, выйди к гостю с румяными щеками, с веселыми гла¬зами— ведь это сам кователь Илмаринен пожаловал к нам в дом.
Стала красавица Похъёлы наряжаться. Всё, что было в кладовых луч¬шего,— всё надела.
Вышла она к Илмаринену, и от красоты ее словно светлее стало в доме. Глаза у дочери Похъёлы как звезды сияют, щеки алым румянцем горят, в волосах серебряные подвески искрятся, на платье золотой пояс сверкает, на руках медные запястья блестят.
А старая Лоухи уже сажает гостя за стол, досыта кормит, вволю поит, а потом говорит ему такие слова, молвит такие речи:
— Скажи мне, славный кузнец, скажи, вековечный кователь! Если дам я тебе перышко молодой лебедки, молока нетельной коровы, клочок овечьей шерсти да ячменное зерно в придачу — выкуешь ли ты мне Сампо, сде¬лаешь ли мне мельницу — такую, чтобы молола она когда надо — муку, когда надо — соль, когда надо — деньги, чтобы день и ночь вертелась пестрая крышка, чтобы собирала я муки — сколько вздумаю, соли— сколько пожелаю, денег — сколько захочу. Если выкуешь мне Сампо — ничего для тебя не пожалею, самую любимую дочь выдам за тебя замуж.
Что ж, выкую тебе Сампо,— говорит Илмаринен,—Небесный свод ковать потруднее было, а ведь и то без единой зазубринки получился и заклепок даже не видно. Веди же меня, хозяйка, в кузницу. Примусь-ка я за работу.
Но нет кузницы у хозяйки Похъёлы, нет ни молота, ни наковальни. Негде Илмаринену выковать Сампо.
— Только слабый отступает перед неудачей, только жалкий бросает задуманное дело,— говорит Илмаринен.
Стал он искать место для своей кузницы.
Ходит день, ищет другой. Наконец, на третий день увидел Илмаринен могучий утес.
— Вот где будет моя кузница,—думает Илмаринен.
В первый день поставил он мехи. На второй день наладил наковальню. На третий день развел огонь и велел хозяйке Похъёлы позвать самых сильных рабов, чтобы день и ночь качали они мехи. А сам Илмаринен взял перышко лебедки, клочок овечьей шерсти, молока нетельной коровы, прибавил еще ячменных зерен — и бросил всё в жаркое пламя.
С рассвета до рассвета стоят у мехов рабы, раздувают в кузнице огонь.
Вот прошел первый день. Склонился над горнилом Илмаринен, смот¬рит на пылающее дно и видит: вышел из огня, появился из пламени золотой лук. Лунное сияние идет от чудесного лука, концы его украшены узорным серебром, дуга — пестрой медью. Всем хорош лук, одно только плохо: без разбора бьет он всех насмерть, что ни день — находит себе жертву.
Сломал Илмаринен этот лук и бросил в огонь. А рабам велел еще сильнее качать мехи, еще жарче раздувать пламя.
На второй день снова наклонился Илмаринен над пылающим дном гор¬нила и видит: вышла из пламени, поднялась из огня лодка с алыми пару¬сами, с золотыми бортами, с медными уключинами. Всем хороша лодка, одно только плохо,— без приказа ходит она в бой, без разбора топит встречные челноки.
Сам искусный кузнец не рад своей лодке. Изломал ее в мелкие щепки и бросил в огонь. А рабам велел пуще прежнего раздувать пламя.
Вот третий день наступает. Снова смотрит Илмаринен на дно пылаю¬щего горнила и видит: выходит из огня золоторогая корова, на лбу у нее 
звезды мерцают, между рогами солнце светит. Всем хороша корова, одно плохо,— никому не дает она себя доить, даром пропадает ее молоко.
Зарезал ее Илмаринен и тоже бросил в огонь. А рабам велел еще сильнее качать мехи.
Вот снова смотрит Илмаринен на пылающее дно горнила и видит: выходит из огня, появляется из пламени плуг,— сам плуг из меди, сошник у него из золота, ручка из серебра. Всем хорош плуг: и забирает глу¬боко, и борозду тянет ровно. Только одно плохо,— свое поле не пашет, на чужое сворачивает.
Опечалился кузнец. Но и на этот раз не пожалел своей работы — разло¬мал негодный плуг на куски и бросил в горнило.
Тут стал он звать себе на помощь ветры, чтобы раздули они в его кузнице настоящий огонь.
Прилетели быстрые ветры. Шумит западный ветер, дует восточный, с воем несется северный, мчится ему навстречу южный.
Три дня и три ночи бушевала буря. Черный столб гари поднялся от кузницы к самому небу, дым и копоть смешались с облаками.
К концу третьего дня снова наклонился Илмаринен над пылающим дном горнила. И видит: выходит из пламени пестрая крышка, появляется из огня чудесное Сампо.
Еще сильнее стал бить молотом Илмаринен, вековечный кователь. Вот ударил он молотом последний раз —и завертелась пестрая крышка, зашу¬мела чудесная мельница. Мелет она когда надо — муку, когда надо — соль, когда надо —деньги. Муку мелет хозяину для дома, соль —хозяину для продажи, деньги — хозяину про запас.
Схватила жадная старуха Лоухи чудесное Сампо и побежала скорее к медной горе. Там, в глубокой пещере, за девятью замками, спрятала она свою мельницу от людских глаз. И проросли от Сампо вглубь земли три длинных корня —один на девять сажен под гору ушел, другой заморской берег зацепился, третий в каменную скалу врос.
Крепче железных цепей держат они Сампо.
А Илмаринен залил в кузнице огонь и говорит старой Лоухи, хозяйке вечно мрачной Похъёлы:
Я свое слово сдержал, выковал тебе Сампо. Отдашь ли теперь за меня свою дочь, красавицу Похъёлы, украшение земли и неба?
Вышла тут сама красавица и говорит Илмаринену такие слова:
- Для кого же будет на холмах куковать кукушка, для кого будут в лесу петь птицы, если уйду я, брусничка, в чужую страну, если брошу родные края? Улетит тогда кукушка из родного леса, упорхнут птицы с родных холмов, и песни покинут родной берег.
Печально опустил голову Илмаринен.
Думал он, что приведет в свой дом молодую жену, а вот приходится одному возвращаться.
И дорогу-то домой ему не найти. Не знает он, как достигнуть желанного берега.
А старуха Лоухи, хозяйка вечно мрачной Похъёлы, только и думает, как бы ей спровадить жениха.
— Не горюй, кователь Илмаринен, — говорит она. — Я помогу тебе добраться до дому.
Усадила она его в лодку, дала в руки весла, а потом кликнула север¬ный ветер и велела ему посильнее дуть в корму, чтобы легко, быстро скользила лодка по синему морю.
Три дня и три ночи плыл Илмаринен. Три дня и три ночи качался он на волнах и вернулся, наконец, в родную страну, в дом, где он родился и вырос.
 

8. В Похъёлу приезжает новый жених — веселый Лемминкяйнен

Жил в Калевале смелый рыбак, удалой охотник, веселый парень - Лемминкяйнен.
И вот задумал веселый Леммпнкяйнен поехать в далекую Похъёлу.
Говорит он своей матери:
— Снаряжай меня, матушка, в путь, пойду я в ту сумрачную страну
свататься к красавице Похъёлы.
Уговаривает его старая мать:
— Не сватайся, милый сынок, к злой дочери Похъёлы. Не по зубам выбрал ты себе орешек. Солнце сватало за нее своего сына — не пошла она, месяц сватал своего сына — и ему был отказ. А над тобой и подавно посмеется злая красавица. Тебе и похвалиться перед ней нечем — ни богат¬ства у тебя, ни знатности.
— А я сам себе похвала, — отвечает веселый Лемминкяйнен,- Да и за богатством тоже дело не станет. Разве мало у меня коров? На поляне пасется Куманичка, на пригорке — Земляничка, на болоте — Клюква. Их ни кормить, ни поить не надо — сами собой растут. Где еще такое стадо сыщешь? Готовь же мне, матушка, кафтан и рукавицы, я иду в Похъёлу пить сладкое пиво, отведать свадебного меда.
— Не ходи, мой сыночек,— снова уговаривает его мать. — Есть у нас дома и пиво и мед. Пей себе сколько хочешь, хоть с раннего утра до поздней ночи, только не ходи в ту сумрачную страну. Там за каждым деревом прячется беда, там гибель ждет храброго воина. Заколдуют, зача¬руют тебя злые люди Похъёлы, закопают в горящие угли, засыплют жар¬кой золой, закидают раскаленными камнями. Быстрее стрел, острее ножа ранят героя их заклятья. Не одолеть тебе их своей силой, не победить своей мудростью. Себе на горе пойдешь ты в Похъёлу.
Но не слушает старой матери веселый Лемминкяйнен.
— Пусть все выходят против меня — никого не боюсь. Сколько топор отколет от камня, сколько ветер унесет с голой скалы, сколько смерть возь¬мет в пустом жилище — столько и я узнаю горя от мужей Похъёлы. Есть у меня заклятья против их заклятий, есть слова против их слов. Прежде, чем долетит до меня злое слово, зачарую я всех чародеев, шумящим водопадом сброшу их с высоких гор, свяжу по рукам и ногам крепким сном, и на том месте, где свалит их дремота, вырастет сорная трава. Неси же, матушка, мой стальной пояс, неси скорее мой добрый меч. Я иду на великую битву со злыми людьми Похъёлы.
Стал веселый Лемминкяйнен снаряжаться в путь.
Опоясался он стальным поясом, сбоку привесил меч в кожаных ножнах.
Потом пригладил щеткой волосы и говорит матери:
— Смотри, матушка, за этой щеткой. Если случится со мной недоб¬рое, брызнет из нее кровь.
Вот уселся он в сани, взмахнул узловатым кнутом, и послушный его конь рванулся вперед. Громко стучат быстрые копыта, скрипят полозья,
звенит серебряная дорога,— в чужую неведомую страну едет веселый Лемминкяйнен.
Едет он день, едет другой, и, наконец, на третий день увидел Лемминкяй¬нен сумрачное селение Похъёлы.
Пустил он коня по нижней улице, остановился у нижнего дома и спра¬шивает:
— Не найдется ли кого в избушке, кто помог бы усталому путнику снять хомут с коня?
Отвечает ему с порога малый ребенок:
— Нет тебе здесь помощников. Поезжай-ка отсюда прочь.
Стегнул Лемминкяйнен коня и поехал дальше.
На средней улице, под навесом среднего дома опять остановился и спрашивает:
— Не найдется ли кого в доме, кто помог бы путнику распустить гужи?
Отвечает ему с печки старая старуха:
— Как же, только и ждут тебя в этом доме! Уж верно не один най¬дется охотник, а целая сотня, чтобы выпроводить тебя отсюда прежде, чем сядет солнце, раньше, чем наступит вечер.
Но не унывает веселый Лемминкяйнен. Гонит он своего коня прочь от дома, верхней улицей едет, у верхнего дома останавливается. Привязал лошадь к саням под навесом, а сам вошел во двор, да так тихо, что и собака не услыхала.
Подкрался он к окошку и заглянул в дом. Видит — народу полна изба. У стен сидят певцы-чародеи, под окнами — знахари, у дверей — прорица¬тели, на печке — заклинатели. А посредине избы сидит сама хозяйка Похъёлы, злая старуха Лоухи. И все поют колдовские песни.
Отворилась ли дверь, или нет — никто не видел того и не слышал, а только Лемминкяйнен уже стоит в избе и говорит такие слова, молвит такие речи:
— Не тратит мудрый много слов! Не тянется без конца хорошая песня!
Всполошились колдуны и чародеи. А хозяйка Похъёлы, злая старуха Лоухи, вскочила с места и говорит:
— Не для того я кормлю своего пса мясом, не для того пою его све¬жей кровью, чтобы подпускал он к дому чужих людей. Что ты за герой, как вошел ты в этот дом, что даже пес тебя не услышал, даже злой бре¬хун не учуял?
Отвечает ей веселый Лемминкяйнен:
4 Калевала
— Не так-то я прост, чтобы лаяли на меня собаки, не так уж я слаб, чтобы разорвали меня на части злые псы. И пришел я сюда не с пустыми словами. Достались мне в наследство дедовская мудрость, отцовские песни. Друзьям они — на радость, врагам — на погибель. С ними ничего я не боюсь, на всех дорогах защитят меня эти песни.
И вот запел Лемминкяйнен.
Поет он — и огонь вырывается из его уст, пламя струится из его глаз. Всех чародеев зачаровал веселый Лемминкяйнен, не смеют они вымолвить слова, не могут проронить звука. Словно песком забил им Лемминкяйнен рот, будто грудой камней засыпал их колдовские песни.
Что хочет, то и делает веселый Лемминкяйнен со злыми мужами Похъёлы. Раскидал он их по бесплодным, пустынным равнинам, бросил в мертвые озера, неподвижными утесами поставил среди бурных пучин водопада, на пути пенистых потоков.
Заколдовал веселый Лемминкяйнен и мужей со стрелами, и богатырей с мечами, и стариков, и юношей, и тех, кто достиг середины жизни. Только одного косматого злого старика обошли его заклятья.
Удивился старик, что не тронул его Лемминкяйнен, и спрашивает:
— Скажи мне, герой, почему пощадил ты меня?
А веселый Лемминкяйнен ему отвечает:
— Потому я пощадил тебя, что самый последний ты из людей. Оста¬вайся какой есть — хуже наказания мне для тебя не придумать.
Смолчал старик, ничего не сказал в ответ, но поклялся себе страшной клятвой отомстить обидчику.
 

9. Лемминкяйнен ловит чудесного лося

Разогнал веселый Лемминкяйнен всех мужей Похъёлы и гово¬рит старой Лоухи такие слова:
— Я пришел, хозяйка, свататься к твоей дочке. Отдавай за меня ту, что всех прекраснее, ту, что всех стройнее.
Отвечает ему старуха Лоухи, хозяйка вечно мрачной
— Никогда не отдам я свою дочь — ни ту, что хуже других, ни ту, что лучше других,— за пустого человека, за никчемного героя. Вот когда 
ты поймаешь на дальних полянах Хийси его лося, тогда приходи сватать мою дочь, мой весенний цветочек.
Не долго думая, собрался веселый Лемминкяйнен в путь. Положил в колчан стрелы, потуже натянул тетиву, надел на дротик острие. Всё у него есть для похода, только лыж нехватает.
Кто же сделает ему лыжи? Кто направит ему быстрые?
Пошел он к лыжному мастеру Люуликки и просит его:
— Сделай мне пару славных лыж. Я иду на поляны Хийси, чтобы пой¬мать его быстроногого лося.
Покачал головой Люуликки.
— Не ходи, веселый Лемминкяйнен, на поляны Хийси. Будешь ты гоняться за лосем, а достанется тебе гнилой пень.
Смеется веселый Лемминкяйнен.
— Ты только сделай мне лыжи покрепче да выстрогай их поглаже, а я этого лося как-нибудь уж поймаю.
Принялся Люуликки за работу, взялся мастер за дело. Левую лыжу вырезал, правую выправил. Ночь работал — палки выстрогал, день рабо¬тал — кольца выточил. За каждую палку берет он выдру, за каждое кольцо спрашивает лисью шкурку.
Смазал он лыжи салом, натер их жиром и говорит:
— Есть ли на свете такой герой, которому по ногам придутся эти лыжи?
— Есть такой на свете,— отвечает ему Лемминкяйнен.
И привязал лыжи к своим ногам. Левой ногой двинул, — словно змея по болоту, скользнула левая лыжа. Правой ногой двинул, — как ладья по течению реки, понеслась правая лыжа.
Мчится Лемминкяйнен по снежным полям и весело поет:

— Не найдется в мире целом,
Под небесным этим сводом,
Под листвой зеленой леса
Зверя с быстрыми ногами,
Чтоб ушел от молодого
Лемминкяйнена на лыжах,
Чтоб не сделался добычей
Сына Калевалы славной!

Далеко по горам и равнинам разнеслась его песнь.
Услышал ее сам Хийси и усмехнулся:
Что ж, пусть побегает сын Калевы, пусть согреется на морозе.
И выпустил ему навстречу своего лося. Голову ему сделал из гнилого пня, крепкие рога — из веток ивы, вместо ног у лося — прибрежный тростник, вместо спины — еловая жердь, кожа у него из сосновой коры, жилы — из сухой травы.
Побежал прекрасный лось по полям и лесам Похъёлы. А вдогонку за ним мчится веселый Лемминкяйнен. Из-под лыж его брызжет пламя, из-под палок поднимается пар, но не догнать ему быстроногого лося.
Всю Похъёлу из конца в конец исходил веселый Лемминкяйнен, во все закоулки заглянул — нигде нет лося.
И вдруг слышит: далеко на окраине Похъёлы, в самом дальнем селе¬нии, заливаются собаки, плачут дети, причитают старики.
Повернул веселый Лемминкяйнен лыжи, двинул правой ногой, двинул левой — и вот он уже на другом конце Похъёлы.
— Что за беда случилась тут? — спрашивает веселый Лемминкяйнен,— Почему лают ваши собаки? Почему плачут дети? О чем убиваются ста¬рики?
— Потому лают наши собаки, — отвечают ему жители селения, — потому плачут дети, потому горюют старики, что пробежал здесь быстроногий лось самого Хийси. А где ни пробежит он — всюду беда: то опрокинет кадушку с водой, то перевернет котел с похлебкой.
Услышал это веселый Лемминкяйнен и говорит:
— Пусть хозяйки почище вымоют котлы, пусть малые дети соберут побольше щепок, пусть старики разведут пожарче огонь, чтобы мог я сварить этого лося.
Потом уперся посильнее палками в снег и помчался по следам быстро¬ногого зверя.
Один шаг сделал — и не видно его, другой шаг сделал — не слышно его, а третьим шагом настиг Лемминкяйнен быстроногого лося. Прямо с хода вскочил ему на спину, загнал за дубовый плетень, привязал к кленовому колу, спутал ноги березовыми прутьями.
Но выломал лось кленовый кол, повалил дубовый плетень, разорвал березовые путы и вихрем помчался по полям и болотам, по горам и рав¬нинам.
Ярость охватила веселого Лемминкяйнена. Ринулся он вдогонку за лосем. Но только сделал шаг — вдруг провалилась лыжа в яму, лопнул ремень на пятке, сломалась палка.
А пока Лемминкяйнен выбирался из глубокой ямы, далеко усакакл быстроногий лось.
Печально опустил голову веселый Лемминкяйнен.
Что делать удалому охотнику? Может, назад вернуться?
Нет, труден путь без добычи, тяжела дорога с пустыми руками.
Одна осталась у Леммпнкяйнена надежда,— может быть, хозяева леса помогут ему поймать быстроногого зверя.
Идет Лемминкяйнен по дремучей чаще, по топким болотам и говорит такие слова:

— Вот вхожу я в лес дремучий,
Я иду в дубравы Хийси,
По следам красавца-лося.
Вам поклон, холмы и горы,
Вам, леса прекрасных елей,
Вам, осиновые рощи,
Всем поклон, кто к вам приветлив!
Пропустите, лес, пустыня!
Дед лесов седобородый,
Тапио, хозяин леса!
Пропусти героя в горы,
Дай пройти через болота,
Чтобы мне поймать добычу,
Получить свою награду!
Сын хозяина дубравы,
Нюрикки в багряной шапке!
Сделай метки по дороге,
По горам засечки сделай,
Чтобы шел охотник прямо,
Чтобы путь нашел он верный,
За добычею гоняясь,
За наградой долгих странствий!
Леса чудная хозяйка,
Приносящая отраду,
Мимеркки в одежде синей
И в чулках с прошивкой красной!
 
Не жалей своих сокровищ,
Разбросай свои богатства
На пути того, кто ищет,
На дороге зверолова!
Тууликки, лесная дева!
Отломи в долине хлыстик
И хлещи по бедрам зверя,
За ухо тащи к дороге,
За рога веди к тропинке!
Преградит ли путь валежник,—
Ты отбрось его в сторонку!
На плетень в пути наткнешься,—
Опрокинь его на землю!
Если ж речка попадется,—
Мостик шелковый ты сделай
Из пунцового платочка,
И гони ко мне добычу
Через пену водопада!
Ты гони ее скорее!
Скучно так бродить по лесу,
Если бродишь понапрасну!
Так печален долгий вечер,
Если нет ловцу добычи!

Так поет удалой Лемминкяйнен в чаще леса, в глубине трех зеленых рощ.
И хозяева леса услышали его голос.
Сам седобородый Тапио в мягком плаще из мха, и сын его Нюрикки в красной шапке, и хозяйка лесов Мимеркки в синей одежде, и лесная дева Тууликки — все вышли из своего жилища, чтобы помочь охот¬нику.
Погнали они быстроногого лося из дремучей чащи прямо на Лемминкяйнена.
Остановится лось — они его березовым прутом хлещут. Свернет в сто¬рону— за рога на тропинку ведут. Деревья преградят ему дорогу — Тапио 
их, как щепки, разбросает. Высокий плетень перед ним поднимется — Мимеркки его наземь повалит. Быстрая река преградит путь — Тууликки сейчас же мостик перекинет. Одна только дорога открыта лосю — туда, где на лесной полянке ждет его удалой охотник, веселый Леммин¬кяйнен.
И вот закачались деревья, затрещали сучья — выбежал на поляну лось. Ловко накинул веселый Лемминкяйнен ему на шею аркан и повел к ста¬рухе Лоухи.

10. Лемминкяйнен гибнет в темных водах Маналы

Привел веселый охотник, удалой Лемминкяйнен, чудесного лося к злой старухе Лоухи и говорит:
— Я свое слово выполнил. Отдашь ли теперь мне в жены свою дочку — ту, что всех красивее, ту, что всех стройнее?
А злая старуха Лоухи, хозяйка Похъёлы, отвечает ему:
— Нет, еще не заслужил ты ее. Вот если поймаешь длинногривого коня, что пасется на дальних полянах Хийси, тогда отдам за тебя свою
любимую дочку, этот весенний цветочек.
Разве герой тот, кто не может поймать коня Хийси? Взял веселый Лемминкяйнен золотую уздечку, серебряный недоуздок и пошел искать длинно¬гривого коня.
Ищет день, ходит другой — нет нигде коня, и следа его не найти. На третий день поднялся Лемминкяйнен на высокий холм, посмотрел на запад, посмотрел иа восток, повернулся к солнцу и видит: на золотом песке, возле серебряных сосен бегает, резвится длинногривый конь, бело¬лобый скакун. Грива у него огнем пылает, от хвоста дым идет. Тряхнет конь головой — пламя к самому небу поднимается, копытом ударит — каменные горы раскалываются. Не подойдешь к нему!
Стал Лемминкяйнен просить Укко, повелителя туч, властелина неба:
— О великий Укко! Ты управляешь грозовыми тучами, тебе подвластны быстрые облака. Ниспошли на коня Хийси железный град, пусть побьет длинногривому бока, пусть упадет золотобокому на голову, укротит неукротимого.
И услышал Укко его слова. Распахнулся небесный свод, раздвинулась крыша неба, и железный град посыпался коню на спину, длинногри¬вому на голову.
Присмирел конь Хийси.
Тут подошел к нему веселый Лемминкяйнен и стал уговаривать:
— Добрый конь, нагни золотую голову, наклони серебряный лоб. Я тебе худого не сделаю. Не буду я тебя обижать, не буду стегать ремнем, а надену на тебя золотую уздечку с серебряными кольцами, на шелковом поводке поведу тебя к хозяйке Похъёлы.
И длинногривый конь Хийси нагнул золотую голову, склонил сереб¬ряный лоб.
Взнуздал веселый Лемминкяйнен непокорного коня и вскочил к нему на спину. Ивовым прутиком, кленовой веточкой погоняет его через высокие горы, через снеговые хребты.
Ехал он день, скакал другой. К концу третьего дня остановился Лем¬минкяйнен у двора хозяйки Похъёлы, у дома старухи Лоухи.
— Получай, хозяйка, что просила. Я взнуздал коня, что пасся на дальних полянах Хийси, я привел тебе быстроногого лося. Теперь отдавай, старуха, мне в жены свою любимую дочь.
А хитрая Лоухи, злая хозяйка Похъёлы, говорит ему:
— Не заслужил ты еще моей дочери. Вот если застрелишь с одного выстрела лебедя, что плавает в черных водах Туонелы, в бурных пучинах Маналы, тогда получишь ее в жены.
И на этот раз не стал спорить веселый Лемминкяйнен. Захотелось уда¬лому охотнику самому посмотреть на диковинного лебедя.
Закинул он за плечи лук, привесил сбоку колчан с острыми стрелами и отправился в страну смерти, в жилище мертвых.
А злой косматый старик давно уже сидит на берегу мрачной пучины и ждет не дождется, когда пройдет здесь беспечный сын Калевалы.
И вот видит старик: идет быстрыми шагами бесстрашный охотник, веселый Лемминкяйнен. Подпустил старик его поближе, а потом выхватил из черных волн Туонелы змею и, словно копье, вонзил ее прямо в сердце Лемминкяйнену, воткнул ему в печень, поразил его под правую лопатку.
От боли потемнел веселый Лемминкяйнен.
Стал он звать на помощь свою любимую матушку, свою милую ста¬рушку:

— Мать, не ты ль меня растила?
Ты узнать, родная, можешь,
Где теперь твой сын несчастный!
Ты приди сюда скорее,
Поспеши ко мне на помощь,
Чтоб избавить от несчастья,
Чтоб спасти меня от смерти!

Но далеко его матушка. Не слышит она, как зовет ее сын, не знает, какая беда его настигла.
А злой косматый старик разрубил веселого Лемминкяйнена, удалого охотника, на пять частей, на восемь кусков и сбросил в черную пучину Туонелы, в бурную стремнину Маналы.
Сбросил и говорит:

— Вечно там лежи, охотник,
С крепким луком и колчаном,
Бей там птиц во тьме подземной,
Лебедей стреляй во мраке!

11. Мать Лемминкяйнена находит сына и возвращает ему жизнь

Каждый день поджидает старая мать своего милого сына.
— Где-то сейчас мой Лемминкяйнен?—думает она.— Что-то теперь с моим сыночком? Может, на спину гор взби¬рается, или качается на гребне морских волн, или в жесто¬ком сраженьи бьется насмерть с врагом?..
Смотрит она на щетку вечером, смотрит днем, смотрит среди ночи. Нет, не проступает кровь, цел и невредим ее сынок.
И вот однажды на утренней заре взглянула она на щетку и видит: показались на ее жестких волосках красные капельки, сочится из щетки красная кровь. Горько заплакала бедная старушка:

— Горе матери несчастной!
Как мне быть и что мне делать?
Вижу, милый мой сыночек
До плохого часа дожил!
Знаю — с мальчиком несчастье,
Юного беда настигла:
Показалась кровь в щетине,
Каплет красная из щетки.
Не стала долго собираться старая мать — пошла она искать своего милого сына, выручать из беды свое родное дитя.
Бежит, торопится старушка. И перед ней расступаются неприступные горы, опускаются высокие холмы, высыхают непроходимые топи.
Наконец пришла она к дому старухи Лоухи и спрашивает:
- Скажи мне, хозяйка Похъёлы, куда ты послала моего сына, что сделала с молодым Лемминкяйненом?
Отвечает ей злая Лоухи:
— Не знаю я, где твой сын. Я ему и сани дала и коня самого лучшего ему вывела. Может, он волку в пасть попал или, может, медведь его зада¬вил, я того не знаю.
— Лжешь ты,— говорит ей мать Лемминкяйнена.— Не тронет нашего рода волк, не прикоснется к моему сыну медведь: мой сын волка одним пальцем убьет, медведя одной рукой повалит. Если не скажешь мне правды, разрушу я твой амбар, разнесу твой дом.
А хозяйка Похъёлы опять говорит ей:
— Не знаю я, где твой сын. Я его перед дорогой и накормила, и напоила, и лодку ему дала. Может, он на порогах разбился, может, в крутящейся пучине потонул?
— Лжешь ты, — отвечает старая мать, — мой Лемминкяйнен и на щепочке переплывет пороги, он со дна морского и то вынырнет. Говори, что ты сделала с моим сыном, а не то прикажу я смерти, чтобы сейчас унесла тебя.
Тут испугалась старуха Лоухи, хозяйка Похъёлы, и говорит:
Хорошо, скажу тебе настоящую правду. Посылала я твоего сына за лосем — привел он лося. Посылала я его за огненногривым конем — при¬вел он коня. В третий раз послала я его за лебедем, что плавает в чер¬ных водах Туонелы,— и не вернулся он больше, не пришел за своей неве¬стой, за моей любимой дочерью. А почему не вернулся — не знаю о том и не ведаю. Это уж настоящая правда.
И вот снова пошла старушка искать своего бедного сына. Точно волк, рыщет по болотам, словно медведь, пробирается по лесным чащам, как выдра, переплывает реки, как заяц, перебегает поля. Камни ей дорогу преграждают — она их разбрасывает, деревья поперек пути становятся — она их наземь валит.
Семь дней ищет старушка пропавшего сына, семь дней не находит любимое дитя.
Спрашивает она у дороги:
— Скажи мне, дорога, не видела ли ты моего сыночка, не видела ли ты это золотое яблочко, этот серебристый прутик?
Отвечает ей дорога:
— До того ли мне, чтобы о сыне твоем думать? И без того трудно мне приходится — то кони бьют меня копытами, то люди топчут меня ногами.
Спрашивает бедная мать у месяца:
— Скажи мне, ясный месяц, не видел ли ты моего сыночка, не видел ли ты это золотое яблочко, этот серебристый прутик?
Отвечает ей месяц:
— Где же мне за твоим сыном усмотреть? И без того много у меня забот: целую ночь хожу я по небу, всем на земле свечу.
Спрашивает старушка у солнца:
— Солнце ясное, ты всё на свете видишь, не знаешь ли, где мой милый сыночек, где мое яблочко золотое, где мой прутик серебристый?
И ответило ей солнце:
— Нет больше на свете твоего сыночка. Видело я, как упал он в чер¬ные воды Туонелы, как поглотили его темные недра Маналы.
Горько заплакала старушка.
Пошла она к кузнецу Илмаринену и просит его:
— О кователь Илмаринен! Ты и вчера ковал и завтра будешь ковать. Выкуй мне сегодня грабли с медной ручкой, с железными зубьями. Да чтобы зубья были длиной в сто сажен, а ручка — с целую версту.
Выковал ей Илмаринен, вековечный кователь, грабли, какие она хотела, и пошла бедная старушка к берегам черной Туонелы.
Остановилась над темной пучиной и просит солнце:
— Солнце ясное! Ты всему миру светишь, посвети мне разок посветлее, да еще разок потеплее, а в третий раз пожарче. Усыпи злое племя Маналы, отними силу у богатырей Туонелы.
И вот сошло солнце с неба, село на вершину березы, опустилось на ветку ивы, разок посветило посветлее и еще разок потеплее, а в третий раз — совсем жарко. Пар поднялся от воды, и всё подземное племя Маналы, все богатыри Туонелы — юноши с мечами, взрослые мужи с копьями, старики с дубинками — все заснули крепким сном.
Усыпило их солнце и снова вернулось к себе на небо, на старое, насиженное местечко.
А старая мать пошла по берегу Туонелы и медными граблями с желез¬ными зубьями стала водить по дну бурного потока.
Провела один раз, провела другой раз — ничего не зацепили грабли.
Тогда ступила она в черную пучину, по самый пояс вошла в бурный поток. Ходит она по течению, ходит против течения, и вдруг зацепились за что-то железные зубья, отяжелела медная ручка,— из глубины темных вод подняла бедная мать рубашку сына.
Камнем легла печаль на сердце матери.
Провела она граблями по правому берегу — шапку милого сына вытащила, провела граблями по левому берегу — чулки веселого Лемминкяйнена под¬хватила.
И снова идет она среди пенистых волн Туонелы. Всё глубже и глубже входит в стремнину темных вод. Водит она граблями вдоль реки, водит поперек реки и вот поднимает на железных зубьях разрубленное тело своего сына.
Горькие слезы полились из глаз старушки. Стала она складывать тело сына, связывать жилку с жилкой, чтобы вновь побежала по ним шумная кровь, чтобы срослись разбитые кости, чтобы снова обтянула их разо¬рванная кожа.
Увидел ворон, как убивается старая мать над телом сына, и закаркал:
— Кто погиб, тот жить не будет,
Брось его в поток обратно,—
Пусть он там трескою станет,
Пусть в кита он обратится!

Но не слушает ворона старушка. Крепко-накрепко перевязала она раны своему милому сыну. Как живой, лежит он перед нею, только глаз не может открыть, только слова не может молвить.

Пролетала мимо пчелка. Увидела ее бедная мать и взмолилась:

— Где мне взять для сына меду?
Где найти медовых капель,
Чтоб ему помазать раны,
Чтоб несчастного поправить,
Чтоб он мог промолвить слово,
Чтоб уста открыл для песен?
Ты, лесных цветов хозяйка!
Собери мне, пчелка, меду
По цветам благоуханным!
Принеси мне сот медовых
Из головок трав душистых,
Чтоб могла унять я боли,
Утолить страданья сына!

Полетела быстрая пчелка в зеленые леса, собрала сок душистых цве¬тов, аромат лесных трав, и с веселым жужжанием прилетела обратно: на крылышках несет сладкий мед, на спинке--мягкие соты.
Смазала старушка раны бедного сына сотовым воском, душистым цве¬точным медом, но попрежнему без движенья лежит ее веселый Леммин- кяйнен, все так же закрыты его очи и безмолвны уста.
Снова стала просить бедная мать быструю пчелку:

— Пчелка, быстрая летунья,
Ты лети в края другие,
За моря, на остров дальний,
На медовые поляны!
Там найди ты мед чудесный,—
Он все раны заживляет.
Принеси мне этой мази,
Этих снадобий волшебных,
Чтобы сын мой исцелился,
Чтобы кончилось несчастье!

И снова упорхнула легкая пчелка. Один день летит, и другой, и тре¬тий, в камышах не отдыхает, на листья не присаживается. Девять морей
 
уже пролетела, к десятому торопится. Там, на медовом острове собрала пчелка чудесное снадобье и скорее полетела назад — в лапках держит шесть полных ковшей, на спинке несет семь полных кувшинов.
Смазала старушка раны сына целебной мазью из всех шести ковшей, из всех семи кувшинов, но попрежнему закрыты его глаза, попрежнему без¬молвны его уста.
И опять говорит старушка пчелке:

— В третий раз лети ты, пчелка,
Ты лети в просторы неба!
На лету коснешься солнца,
У луны виски заденешь,
У Медведицы лопатку
И хребет у Семизвездья.
В золотых котлах небесных
И в серебряных кувшинах
Наберешь довольно меду,
Сладкого найдешь ты вдоволь.
Обмакни в медок ты крылья,
Принеси на спинке соты,
Утоли мученья сына,
Прекрати его страданья!

Поднялась легкая пчелка и полетела на быстрых крыльях. В пер¬вый день над самым двором луны пролетела. На второй день задела крылышками край солнца, на третий день коснулась спины семизвездной Медведицы. Потом поднялась еще немного и видит: в серебряных кувши¬нах, в золотых котлах варится на солнце сладкий мед, целебная мазь.
Проворно набрала пчелка полные соты чудесного меду и с громким жужжанием полетела вниз.
В третий раз принялась старушка врачевать раны на теле сына. Каж¬дую царапину мажет целебным медом, к каждой поломанной косточке прикладывает мягкий воск. Хлопочет над сыном и приговаривает:

— Пробудись от сна, сыночек,
Поскорее сбрось дремоту
В этом месте бед ужасных,
Где несчастье ждет героя!
И вот, наконец, вздохнул полной грудью веселый Лемминкяйнен. Открыл глаза и говорит:
— Ну и долго же я спал!
— И спал бы еще дольше,— говорит ему мать,— никогда бы не очнулся от сна, если б не нашла я тебя в пучине темных вод. Так послушайся же хоть теперь моих слов — уйдем поскорее от этого места, где смерть ждет храброго, где гибель стережет героя.
— Нет, матушка,— отвечает ей Лемминкяйнен,— мне отсюда не уйти. Здесь потерял я свое сердце, здесь осталось мое счастье. Пока не поймаю я лебедя в черном потоке Туонелы, в темной пучине Маналы, не отдаст за меня злая старуха свою прекрасную дочь.
— Сыночек, мой дорогой,— говорит ему мать,— на беду себе задумал ты это сватовство. Пусть с миром плавает тот лебедь в черных потоках Туонелы, в бурной пучине Маналы, а ты возвращайся в свой родимый край, в свой отчий дом, к родной своей матери.
До самого сердца Лемминкяйнена дошли эти слова.
— Милая моя старушка,— говорит он,— дорогая моя матушка! Твою скорбь оберну я вороными конями, из твоей печали и горя сплету уздечку, из твоих забот сделаю быстрые сани, и помчимся мы с тобою от этих злых мест, где гибель подстерегает смелого, где смерть ждет храброго.
Так вернулся Лемминкяйнен с любимой своей матерью в родные края, под крышу отцовского дома.
 

12. Вяйнямёйнен делает себе лодку

А старый, верный Вяйнямёйнен задумал сделать себе лодку и снова поехать за невестой в далекую, сумрачную Похъёлу.
Кто же выберет для него дерево, чтобы не затонула доща¬тая лодка?
Позвал Вяйнямёйнен на помощь маленького Сампсу Пел-
лервойнена, сына полей и лугов.
Взял Сампса золотой топор с медной рукояткой и отправился в путь.
Идет он к востоку, одну гору прошел, другую, третью — нет нигде хорошего дерева. И вдруг увидел он осину вышиной в три сажени.
Ударил Сампса по стволу топором и говорит:
— Скажи мне, осина, будешь ли служить мудрому песнопевцу, будешь ли ему крепкой лодкой?
Задрожала осина всеми своими листьями и отвечает:
— Сам посуди, какая же из меня лодка! Совсем гнилой у меня ствол. Трижды за это лето подтачивал мне сердце червь, трижды обгладывал мои корни и ветки.
Пошел дальше Пеллервойнен, на север держит путь.
Увидел на дороге сосну вышиной в шесть сажен, толщиной в шесть обхватов, постучал по стволу топором и говорит:
— Будешь ли, сосна, хорошей лодкой для Вяйнямёйнена? Сослужишь ли певцу добрую службу?
Заговорила сосна всеми своими ветками:
— Нет, не выйдет из меня доброй лодки. Слишком стара уже я, только на то и гожусь, чтобы ворона вила на моих ветках гнездо да выводила бы своих воронят.
Дальше пошел маленький Сампса. Идет он в южную сторону и видит — стоит могучий дуб, вышиной в сто сажен.
Спрашивает он у дуба:
— Скажи, отец деревьев, годишься ли ты на постройку челнока? Или, может быть, пустой у тебя ствол, может быть, подточил тебя чер¬вяк, или стар ты и немощен?
Отвечает ему дуб:
— Нет, крепкий у меня ствол, и не подточил мои корни червяк. Трижды в это лето жаркое солнце садилось на мои листья и грело мне сердце, трижды в это лето светлый месяц спускался с неба и сиял на моей вершине. На моих ветвях отдыхали птицы, на моей вершине куко¬вала кукушка. Есть еще у меня силы сослужить добрую службу.
Тут снял Сампса Пеллервойнен с плеча топор и ударил по дубу — раз, и другой, и третий. Острым лезвием подрубил он крепкий ствол и свалил могучее дерево. Потом очистил его от веток и принялся вытесывать доски для лодки вещего песнопевца. И когда наготовил Сампса Пеллер¬войнен целую гору досок, взялся за работу старый, мудрый Вяйня¬мёйнен.
Без топора и гвоздей, вещим своим словом, могучей песней строит он лодку.
Одну песню спел — и уже сколочено крепкое дно. Спел другую — и поставил высокие борта. Спел третью — и сделал уключины.
Вот уже совсем готова лодка. Только трех слов нехватает Вяйнямёй- нену, чтобы скрепить реи, чтобы поднять мачту, чтобы заделать корму.
Где же найти ему эти три слова? Может быть, ласточка их знает, может быть, их помнит лебедь, может быть, утка их слыхала?
Подстрелил он целое стадо лебедей, уложил целый караван уток, под¬бил целую стаю ласточек — но даже полслова не нашел.
Может быть, летний олень держит в голове эти заветные слова, может быть, у белки на языке они лежат?
Переловил Вяйнямёйнен целый табун оленей, настрелял целую гору белок—много узнал новых слов, но тех, что искал, не нашел.
Тогда решил Вяйнямёйнен пойти в подземную страну Маналу, в жилище мертвых Туонелу,— может быть, там найдет он три заветных слова, чтобы кончить лодку?
Долго шел старый, мудрый Вяйнямёйнен. Семь дней пробирался через заросли кустарника, и еше семь дней продирался через колючий можже¬вельник, и еще семь дней брел дремучим лесом, пока, наконец, не дошел до берегов Маналы, до темной пучины Туонелы.
Видит, поднимается над пучиной черных вод остров, а на берегу острова стоит девушка и полощет белье.
Говорит ей старый, мудрый Вяйнямёйнен:
— Дочь Маналы, дитя Туонелы, дай мне лодку, чтобы мог я пере¬плыть на твою сторону.
Отвечает ему дочь Маналы:
— Скажи сначала, зачем пришел ты сюда живой и здоровый, не погубленный болезнью, не похищенный смертью?
— Я не сам пришел,— говорит ей Вяйнямёйнен.— Меня привел сюда Туони, меня позвал к себе подземный хозяин Мана.
— Пустое ты болтаешь,— отвечает ему девушка.— Если бы привел тебя Туони, если бы позвал тебя Мана, были бы на тебе шапка и рука¬вицы, как у всякого, кого снаряжают в жилище мертвых. Скажи-ка мне лучше правду, зачем ты пришел сюда?
Отвечает ей старый, мудрый Вяйнямёйнен:
— Ну, коли хочешь знать правду, слушай: привело меня в Туонелу железо, пригнала острая сталь.
— Вот опять видно, что ты пустой болтун,— говорит ему дочь Туо¬нелы.— Если бы привело тебя железо, если бы пригнала острая сталь, было бы в крови твое платье, шумно струилась бы из твоих ран красная кровь. Скажи мне правду, Вяйнямёйнен, зачем пришел ты сюда?
Отвечает ей старый, мудрый Вяйнямёйнен:
— Так и быть, скажу тебе все начистоту: принесла меня в Маналу вода, прибили меня к вашему берегу волны.
— Вот и неправда!—говорит ему дочь Маналы.—Если бы принесла тебя вода, если бы прибили тебя к берегу волны, было бы мокрым твое платье. Скажи-ка мне, не таясь, зачем пришел ты сюда?
— Ну, видно, от тебя правды не скрыть!—говорит старый, мудрый Вяйнямёйнен.— Не своей волей я пришел, привел меня сюда злой огонь.
- Вот опять слышу я речи лгуна!—отвечает ему дочь Маналы, —Если бы привел тебя огонь, если бы пригнало тебя пламя, опалены были бы твои кудри, обгорела бы твоя борода. О старый, мудрый Вяйнямёйнен, если хочешь, чтобы я дала тебе лодку, скажи мне,— зачем ты пришел сюда не похищенный болезнью, не убитый смертью, никем не загуб¬ленный?
Тогда сказал ей Вяйнямёйнен такие слова:
— Вижу я, что мне тебя не обмануть. Так слушай же, теперь скажу тебе настоящую правду. Задумал я сделать себе лодку. Построил я ее пением, сделал заклинаниями, но нехватает мне трех слов, чтобы поста¬вить мой челнок на воду. Вот и решил я спуститься в Маналу, поискать здесь эти заветные слова.
Рассердилась дочь Маналы:
— Глупый ты, неразумный человек! Кто же по своей воле спускается в жилище мертвых? Уходи скорей от этих мест, возвращайся, пока не поздно, к себе домой. Многие приходят сюда,— никто не возвращается назад.
Но не испугался ее слов старый, мудрый Вяйнямёйнен.
— Только слабые женщины да малые дети знают страх. Дай же мне скорее лодку, дочь Туонелы, чтобы мог я переправиться на твой берег.
Видит девушка, что не уговорить ей Вяйнямёйнена, и перевезла его в своей лодке на остров.
Тут вышла к нему навстречу сама хозяйка Туонелы. В руках несет она кружку с пивом. Угощает старого Вяйнямёйнена:
— Отведай, песнопевец!
Взял Вяйнямёйнен кружку, но прежде, чем выпить, заглянул на дно. Видит, прыгают там лягушата, ползают змеи, копошатся черви.
Выплеснул Вяйнямёйнен отраву и говорит хозяйке Туонелы:
— Не для того я, живой, спустился в страну мертвых, чтобы пить пиво. Кто пьет — тот пьянеет, кто пьянеет — тот гибнет.
— Зачем же пришел ты сюда, Вяйнямёйнен, раньше, чем тебя позвал Мана, прежде, чем вспомнил о тебе Туони?—спрашивает его хозяйка.
Отвечает ей Вяйнямёйнен:
— Я пришел за тремя вещими словами, чтобы достроить ими недо¬строенную лодку, чтобы скрепить ими нескрепленные доски.
— Не нужны тебе больше эти слова,— говорит ему хозяйка Туонелы.— Никогда уже не вернешься ты в родной дом, никогда не увидишь родную землю.
И погрузила старого, мудрого Вяйнямёйнена в глубокий сон.
А сама побежала скорей звать сына. Пришел сын Туонелы, воткнул свои цепкие пальцы, свои железные крючья в тинистое дно и натянул между ними железную сеть. Пусть-ка попробует теперь старый, мудрый Вяйнямёйнен выбраться из подземных жилищ Туонелы, из сумрачных селений Маналы!
Долго лежал Вяйнямёйнен, погруженный в дремоту. Наконец, очнулся он, огляделся—нигде ни входа, ни выхода.
Тогда прикинулся он змеей, прополз, как червяк, под железной сетью, маленькой рыбкой скользнул в воде.
Ранним утром вздумал сын Туонелы осматривать сети.
Вытащил со дна железные крючья, поднял свои пальцы и видит: сто форелей попалось в сети, тысяча окуней бьется в железных петлях, только нет в сетях старого, мудрого Вяйнямёйнена.
А тем временем Вяйнямёйнен выбрался из черного потока Маналы, из бурной пучины Туонелы и пошел прочь от этого злого места.
Встретился ему на дороге пастух. Спрашивает его Вяйнямёйнен:
Может, ты знаешь, где мне найти три недостающих слова, чтобы достроить мою лодку?
Отвечает ему пастух:
— Иди к Випунену, старый Вяйнямёйнен, он скажет тебе эти слова- В утробе у него найдешь ты сотни песен, тысячи слов. Правда, не легкая дорога тебе предстоит, но и не самая трудная. Первый день пойдешь по железным иглам, второй день — по острым мечам, третий день — по стальным секирам.
И вот отправился Вяйнямёйнен в путь. Первый день, словно по сосновой хвое, бежал он по колючим железным иглам. Второй день, спотыкаясь, шел по острым булатным мечам. Третий день, шатаясь, ступал по наточенным секирам. И, наконец, достиг жилища Випунена.
Видно, давно уже спал могучий старец. На плечах у него росла осина, на висках — береза, в бороде раскинула ветви ива, на усах разрослась ольха, могучие ели качались у него на лбу, а между зубами шумели сто¬летние сосны.
Выхватил Вяйнямёйнен из кожаных ножен железный меч и принялся расчищать себе вход в утробу великана. Одним ударом срубил осину, другим повалил березу, снес ели со лба песнопевца, подрубил между зубами сосны, выкорчевал из бороды иву.
Потом, словно тяжелые ворота, раздвинул ему челюсти и, заложив между ними железный кол, вошел под своды его костлявых скул.
Проснулся растревоженный Випунен. Хочет он закрыть рот — и не может: крепко стоит у него между зубами железная подпорка.
Тогда еще шире разинул рот Випунен — пошатнулся железный кол, упал, и могучий старик проглотил старого, мудрого Вяйнямёйнена вместе с его мечом.
Проглотил и говорит сам себе:
— Приходилось мне есть и козу с копытами, и корову с рогами, и кабана с клыками, но такого жесткого кусочка никогда еще не случалось отведывать!
Зевнул разок, другой и снова задремал.
Стал тут думать старый, мудрый Вяйнямёйнен, как бы ему растормошить Випунена, как бы согнать с него сон. И надумал Вяйнямёйнен устроить в чреве великана кузницу. Из рукавов рубашки сделал мехи, из шубы устроил поддувало, наковальней ему служит колено, молотом — крепкий кулак.
День и ночь кует Вяйнямёйнен, день и ночь стоит грохот в животе Випунена. К самому горлу могучего старца поднимается жар от раска¬ленного железа, прямо на язык падают горячие искры.
Гнев охватил великана и закричал он страшным голосом:
— Откуда взялся ты, изверг? Кто подослал тебя ко мне? Выходи, собака, из моего чрева, а не то плохо тебе придется! Все мое войско выйдет против тебя. И колючий можжевельник, и стоглавые сосны, и островерхие ели — сотни мужей с мечами, тысячи героев с копьями при¬дут, чтобы вышвырнуть тебя, чудовище!
А Вяйнямёйнен словно и не слышит его — бьет себе молотом по нако¬вальне да качает мехи.
Вес сильнее, всё жарче разгорается огонь. Не вытерпел Випунен, снова закричал:
— Ты, не знающий матери, ты, собака без хозяина, уходи, пока не поздно! Говорю тебе —уходи прежде, чем взойдет солнце, раньше, чем пропоет петух. А не то кину я тебя в медвежью берлогу, загоню в топ¬кие болота, потоплю в пенистом водопаде. Острыми когтями орла разорву тебя на части, клювом ястреба растерзаю твое тело на куски, если ты, несчастный, не уйдешь подобру-поздорову!
Отвечает ему из глубины утробы старый, мудрый Вяйнямёйнен:
— Никуда я отсюда не уйду, мне и здесь хорошо живется. Вместо хлеба я ем твою печень, приправляю ее твоим жиром, варю на огне твои легкие. Скоро перенесу я свою кузницу в самое твое сердце и буду бить там своим молотом до тех пор, пока не услышу заветных слов. Не дол¬жны исчезнуть вещие слова, не должны потеряться песни, что хранятся в твоей памяти.
Что делать? Пришлось Випунену открыть свои уста, отпереть ларец песнопений.
И вот запел он песни седой древности. Не знают этих песен дети, не поют их герои. Он пел о том, как зажглось на небе солнце, как заго¬релись звезды, как в первый раз проплыл по небу месяц.
Слова, как птицы, слетали с его уст, песня, как резвый конь, словно рысистый жеребец, рвалась из его груди.
И открылись старому, мудрому Вяйнямёйнену тайны всякого мастер¬ства, начало всякого знания.
И когда, наконец, опустошил Випунен свой ларец песнопений, сказал Вяйнямёйнен из глубины его чрева:
— О Випунен! Выпусти меня отсюда. Пора мне возвращаться на родину.
— Что ж, иди,—сказал ему Випунен,— ты, я вижу, хитер, старый Вяйнямёйнен. Ловко ты забрался ко мне в нутро. Хорошо, что теперь уходишь.
И славный песнопевец Випунен широко зевнул. Проворной белкой, быстрой куницей выскользнул на волю старый Вяйнямёйнен.
Немного времени прошло, и вернулся он домой, к своей недостроенной лодке. Тремя словами, точно тремя ударами, сколотил Вяйнямёйнен свой челн — скрепил борта, поднял мачту, поставил корму.
И вот готова лодка. Выкрасил ее Вяйнямёйнен красной краской, натя¬нул синий парус, украсил нос серебром, корму — золотом, и на рассвете прекрасного дня отправился в путь.
В суровую Похъёлу, в туманную Сариолу плывет по морскому про¬стору старый, мудрый Вяйнямёйнен.
Плывет и песней подгоняет ветер, торопит быстрые волны:

— Ветры, вы мой челн гоните,
Вы качайте, волны, лодку,
Чтоб не брать мне в руки вёсел,
Чтоб не пенить ими воду
На спине широкой моря,
На его просторе синем!
 

13. Илмаринен вместе с Вяйнямёйненом едут в Похъёлу свататься к дочери Лоухи
Рано утром, прежде, чем встало солнце, поднялась красавица Анникки, Илмаринена сестрица, и вышла на туманный бережок, чтобы выполоскать белье. Выполоскала чисто-начисто и села отдохнуть. Посмотрела на небо, взглянула на море: вверху СОЛНце блестит, внизу волны сверкают. Посмотрела назад, по¬смотрела вперед и видит: чернеет что-то в устье реки Вяйне, синеет что-то на морских волнах.
— Может быть, это стадо крикливых гусей? — думает Анникки.— Или это стая сизокрылых уток? Тогда летите себе скорей по небесным про¬сторным дорогам!
Но не поднимаются утки, не взлетают крикливые гуси.
— Может, это рыбья стая? — думает Анникки,—Или это спина лосося? Тогда спрячься скорей под воду, уходи скорее вглубь потоков!
Но не уходит под воду рыбья стая, не прячется лосось в глубине мор¬ских вод.
— Так, может, это еловая ветка или просто щепка, что качается на морской глади? Пусть же скроют ее синие волны, спрячут пенистые гребни!
Но не прячется под водой щепка, не покрывают волны еловую ветку.
Плывет вдоль берега дощатый челн — борта у него красные, парус синий нос украшен серебром, корма — золотом.
Тут говорит красотка Анникки такие слова, молвит такие речи:
— Уж не брата ли это корабль, уж не отцовский ли это челн? Тогда скорей плыви к родной земле, стань кормой к чужому берегу, носом повер¬нись к этой пристани! Если же чужой это корабль, кормой повернись к пристани, носом стань к своему берегу.
Но не отцовский это челн и не чужой это корабль.
Подплывает к пристани на туманном берегу, на мглистом мысу лодка Вяйнямёйнена.
Спрашивает его Анникки:
— Куда ты, друг моря, торопишься? Куда, украшение Калевалы, стре¬мишься?
Отвечает ей с лодки Вяйнямёйнен:
— Еду я на рыбную ловлю, хочу закинуть невод в глубине камышовых зарослей, там, где мечут икру лососи.
— Вот сразу и видно, что ты говоришь неправду. Разве мечет сейчас рыба? Да и где же твои рыболовные снасти? Видела я, как выезжал на лов мой огец,— в лодке лежали невода, на скамьях — багры, у руля —длин¬ные шесты. А у тебя ничего нет. Скажи мне, Вяйнямёйнен, правду, куда ты едешь, куда путь держишь?
Отвечает ей Вяйнямёйнен:
— На охоту я выехал, хочу гусей настрелять, пестрокрылых уток набить.
Не верит ему Анникки:
— Смеешься ты надо мной! Видела я, как снаряжался на охоту мой отец. За спиной у него был лук, на цепи — собаки. Спустит отец стрелу, а псы по берегу бегут, ищут в камышах добычу. Скажи мне правду, Вяйнямёйнен, куда ты собрался, куда путь держишь/
Отвечает ей Вяйнямёйнен:
— Держу я путь туда, где шумит сраженье, где идет битва, где пото¬ками струится богатырская кровь.
— Неправду ты говоришь, — отвечает ему Аннпкки.— Видела я, как мой отец уходил на великую битву, туда, где по колено в крови бьются храбрые мужи. Сто богатырей садилось за весла, по бортам висели острые луки, на скамьях лежали кованые мечи. Скажи мне правду, Вяйнямёйнен, куда ты едешь? А не скажешь — пусть буря сядет в твою лодку, пусть ветер правит твоим рулем.
Ну хорошо, скажу тебе правду, — говорит ей Вяйнямёйнен,—еду я в суровую Похъёлу, в сумрачную Сарполу, чтобы взять себе в жены красавицу Севера.
Услыхала это Аннпкки и не стала больше его слушать. Подхватила белье, подобрала подол юбки и побежала скорее домой.
Видит — брат ее Илмаринен, вековечный кователь, стоит уже возле жаркого горнила. Бьет он молотом по наковальне — кует из железа ска¬мейку, украшает ее серебряным узором. И весь он с головы до пят черный, как сажа, на волосах у него — копоть толщиной с ладонь, на плечах — целые сугробы угольной пыли.
— - Братец-кузнец,— говорит ему Аннпкки,брось свою работу, скорей выкуй мне новый челночок, выкуй новые кольца, и еще три пары сережек, и еще шесть красивых подпоясков в награду за вести, что я тебе принесла.
Говорит ей Илмаринен:
Хорошо, выкую я тебе челночок и кольца, выкую сережки и под¬пояски. Но если нестоящие вести ты принесла — всё переломаю и опять брошу в огонь.
Тут говорит ему сестра Аннпкки:
— Ну, так слушай, что скажу тебе. Знаю я, что задумал ты взять себе в жены дочь хозяйки Похъёлы, украшение земли и неба. Вот уж сколько времени ты стучишь своим молотом. Летом куешь подковы, зимой куешь полозья, днем и ночью делаешь сани, чтобы ехать за своей невестой. А тот, кто похитрее, раньше тебя едет за твоей невестой. Ста¬рый, мудрый Вяйнямёйнен плывет по синим волнам в туманную Похъёлу,
 
в сумрачную Сариолу, чтобы увезти ту, которую ты любишь, ту, кото¬рую ты заслужил.

Опечалился кователь Илмаринен, уронил из правой руки молот, уронил из левой руки клещи и говорит Анникки:
— Сестрица моя Анникки, я скую тебе новый челночок и кольца, серьги и подпояски — только вытопи мне скорей жаркую баню, собери золы, навари щелоку, чтобы смыл я с тела осеннюю копоть, счистил с себя зимнюю гарь.
Истопила ему Анникки баню. Воду из родника принесла, ветки для веника в кустах наломала, камни для пара в реке собрала. Льет воду на горячие камни, льет воду на душистый веник, и медовый пар поднимается в бане.
Вымылся Илмаринен в этой бане, и, когда вошел в избу, не узнать его было: шея, как яйцо, белая, глаза, словно снег, чистые, щеки ярким румянцем горят.
Самое лучшее, что было в сундуке, надел Илмаринен. Рубашка на нем тонкого полотна, поверх рубашки голубая куртка, поверх куртки — сукон¬ный кафтан на четырех подкладках, поверх кафтана — новая шуба, на ней тысяча петель, сотня украшений.
Дала ему Анникки пояс, что мать еще девушкой вышивала, вынесла ему пестрые рукавицы, что мать невестой вязала, надела на его золотые кудри шапку, что отец себе к свадьбе покупал.
А работник уже запряг буланого жеребца в расписные сани, к дуге подве¬сил шесть веселых птичек, семь звонких колокольчиков, покрыл сани мед¬вежьей шкурой, положил полость из тюленьего меха.
Взял Илмаринен в одну руку вожжи, в другую — кнут, стегнул коня и говорит:

— Ну, беги ты, белолобый,
Мчись ты, конь с льняною гривой!
Пусть вожжам удача будет,
Пусть несутся сани к счастью!

Бежит быстрый конь, скачет вдоль берега — да так, что песок из-под его копыт в глаза брызжет, морская пена в лицо плещет.
Один день, и другой, и третий гонит Илмаринен своего коня, и, нако¬нец, увидел он в волнах лодку Вяйнямёйнена.
Окликнул Илмаринен его с берега:
— О старый, мудрый Вяйнямёйнен! По одной дороге мы едем, одну заботу имеем в сердце. Давай же сговоримся так: кого выберет красавица Похъёлы —тот и будет ее мужем.
Отвечает ему Вяйнямёйнен:
— Против воли не возьму я ее в жены. И если пойдет она с тобой — не затаю я против тебя ни вражды, ни злобы.
И вот поехали они дальше. Каждый едет своим путем, оба едут в одну сторону.
Шумят волны под быстрой лодкой Вяйнямёйнена, трясется земля под копытами резвого коня Илмаринена.

14. Красавица Похъёлы выбирает себе жениха

Не знает, не ведает хозяйка Похъёлы, что к ней в дом едут женихи. Только дворовый пес чует чужих — лае г, бьет хво¬стом, никому не дает покоя.
Вот говорит хозяин мрачной Похъёлы:
Дочка, пойди-ка, посмотри, что это вислоухий воет,
на кого это серый лает?''  Отвечает ему дочка:

— У меня и без того дела много — надо и хлев убрать, и за стадом приглядеть, и жернова вертеть, и муку просеять. Где мне еще смотреть за собакой!
А пес всё лает, не унимается.
Снова говорит хозяин Похъёлы:
Пойди, старуха, посмотри, что это лает битый, что он скулит у ворот?
Отвечает ему старуха:
- Не до того мне! Надо и обед сготовить, и тесто поставить, и хлеб испечь...
Рассердился хозяин Похъёлы.
- Всегда у баб найдется отговорка, всегда у них есть работа,— то у печки погреться, то в постели поваляться. Пойди-ка ты, сынок, взгляни, на кого это собака лает? Не станет серый зря брехать, не будет мохна¬тый ворчать на сосны.
Отвечает ему сын:
— Что я попусту буду время терять! Мне и топор наточить надо, и пень расколоть, и дров наготовить, и печь растопить.
Совсем рассердился хозяин Похъёлы и сам пошел разведать, отчего это лает верный пес, на кого это серый так рычит?
А пес сидит за воротами, мордой к морю повернулся, на вершины холмов глядит.
Посмотрел в ту сторону хозяин Похъёлы и видит: плывет по заливу красная лодка, серебряный нос волны режет, синие паруса на ветру выги¬баются. А по берегу мчатся разукрашенные сани, и на дуге поют-звенят шесть веселых птичек, семь серебряных колокольчиков.
Быстро вернулся хозяин Похъёлы в дом и говорит:
— tie напрасно лаял наш верный пес. Чужие едут к нашему дому. Как узнать теперь с миром они идут или с войной?
Достала старуха рябину, подожгла красную и говорит:
- Если с войной они идут — потечет из рябины кровь, если с миром идут — потечет вода.
Смотрят в огонь мать и дочь: нет, не льется кровь и не бежит вода, а течет из рябины густой струей сладкий мед.
— Это женихи едут к нам в дом,- говорит хозяйка Похъёлы.
Вышли мать с дочкой из дому. Посмотрели на запад, посмотрели на север, повернулись к солнцу и видят: совсем близко плывет лодка, и сидит у руля тот, кто славен своей мудростью.
А по берегу, по горам, поросшим ольхой, скользят пестрые сани, и сидит в них тот, кто всех героев краше.
Говорит хозяйка Похъёлы своей дочке:
- Скажи, дочь, моя милая, кому хочешь ты быть женой, кому хочешь быть верной подругой, любимой курочкой? Тот, кто в лодке плывет,— это старый Вяйнямёйнен. Не пустая у него лодка, много в ней разных богатств. А тот, кто в санях едет,— кователь Илмаринен, у него одни только обещания. Ты налей меду тому, кого выберешь себе в мужья, под¬неси кружку старому Вяйнямёйнену.
Отвечает ей дочь:
Не нужны мне богатства, не пойду я за старого Вяйнямёйнена. Выберу я себе красивого мужа, пойду за молодого Илмаринена. Ведь он выковал нам Сампо. Ему ты меня и обещала.
— Глупый ягненок! — говорит ей мать. Что за радость быть женой кузнеца! Будет у тебя одна забота — стирать его угольные рубашки да смы¬вать с него черную сажу.
А дочка свое твердит:
— Не пойду я за Вяйнямёйнена, скучно мне будет с ним, старым.
Немного времени прошло, и причалил к пристани Вяйнямёйнен. Поста¬вил свой красный челн, свой парусный корабль на железные катки и пошел прямо к дому хозяйки Похъёлы.
Остановился у двери и, не переступая порога, говорит:
— Скажи, красавица, хочешь ли на всю жизнь быть моей женой, хочешь ли делить со мной и радость и горе?
Отвечает ему дочь Похъёлы:
— А ты сделал мне лодку из обломков моего веретенца? Сделал чел¬нок из кусочков моей катушки?
— Я другую лодку тебе сделал,— отвечает ей Вяйнямёйнен,— еще лучше той, что ты просила. Не боится она ни дождя, ни ветра, как пузырек, всплывает на бурных волнах, как цветочек, качается на морской глади. В ней тебе на море, как на суше, будет покойно.
Отвечает ему дочь Похъёлы:
Не хочу я качаться на волнах, не хочу мужа, что живет на море. Сердце его уносят ветры, мысли его летят вслед бурям. Нет, не буду я тебе, старику, верной подругой, ласковой уточкой. Не буду с тобой делить жизнь.
Опечалился старый, мудрый Вяйнямёйнен. Опустил голову и молча побрел к своей разукрашенной лодке, к своему пестрому парусу.
Тут подъехал к дому хозяйки Похъёлы кователь Илмаринен. Не раз¬думывая, переступил через порог, не мешкая, вошел в избу. А красавица Похъёлы, украшение земли и неба, уже налила полную кружку меду и подает славному герою.
Но не прикоснулся Илмаринен к сладкому питью:
— Никогда, пока жив я, пока сияет на небе месяц, не притронусь я к этому меду, если не пойдет за меня та, которую жду всем сердцем, та, которая мне обещана.
Не знает старуха Лоухи, хозяйка Похъёлы, как отделаться от жениха. И говорит она ему такие слова:
- Сначала заслужить надо ту, которую ждешь ты всем сердцем. Если вспашешь ты змеиное поле, тогда наденет моя дочка для тебя башмачки, тогда станет она твоей женой.
Короткая у тебя память,—говорит ей Илмаринен,—Другие слова были у тебя на языке, когда ковал я тебе Сампо, когда украшал пеструю крышку.
А красавица Похъёлы, дочка старой, злой Лоухи, говорит своему жениху:
— О кузнец Илмаринен! Помогу я тебе в трудном деле. Выкуй на жар¬ком огне плуг из серебра и золота, надень железные башмаки, надень стальную рубашку, каменные рукавицы и быстро вспашешь ты змеиную землю.
Сделал кователь Илмаринен так, как сказала ему дочь Похъёлы, и вышел в поле.
Вот врезался золотой сошник в землю, взбороздил серебряный плуг змеиную пашню.
С шипеньем и свистом поднялись из-под плуга ползучие гады, вытя¬нули длинные шеи, разинули ядовитые пасти.
Но смело идет по змеиной пашне Илмаринен, идет и разгоняет змей:

Уходите вы с дороги,
На жнивьё идите, злые,
Ускользайте в чащу леса,
Уползайте, змеи, в травы.
Если ж вновь вы приползете,
Головы снесет вам Укко,
Разобьет стальной стрелою,
Размозжит дождем железным!
Так вспахал он всё поле, прогнал своим плугом всех змей и говорит старухе Лоухи:
— Ну, хозяйка, выполнил я то, что ты велела. Теперь отдашь ли мне свою дочь, доверишь ли мне свой любимый цветочек?
Отвечает ему хозяйка Похъёлы:
Нет, не заслужил ты еще своей навесты. Вот когда поймаешь на полях Туонелы медведя, когда приведешь из дремучих лесов Маналы седого волка, тогда отдам тебе в жены свою любимую дочь.
Услышала красавица Похъёлы, куда мать посылает ее жениха, и говорит:
— О Илмаринен, вековечный кователь, иди, выкуй на каменной плите посреди морских волн уздечку из стали, выкуй в пене трех потоков желез¬ный ремень и тогда поймаешь медведя Туонелы, приведешь седого волка Маналы.
Все сделал Илмаринен, что велела ему дочь Похъёлы, и отправился в дремучие леса Маналы, на темные поляны Туонелы. Там связал он желез¬ным ремнем пасть у волка, накинул стальную уздечку на медведя и при¬вел во двор к хозяйке Похъёлы.
— Теперь отдавай мне, старуха, свою дочь!
А хозяйка Похъёлы, злая Лоухи, опять говорит ему:
— Тогда я отдам тебе эту уточку, тогда доверю тебе эту птичку, когда поймаешь ты без сетей и без невода в темных водах Маналы, в глубоких потоках Туонелы жирную щуку.
Совсем понурил голову Илмаринен.
А красавица Похъёлы опять утешает его:
О кователь Илмаринен,— говорит она жениху,— рано ты повесил голову. Скорее выкуй на огне орла, и он выловит тебе в черных потоках Туонелы, в глубоких водах Маналы жирную щуку.
Послушался Илмаринен ее совета.
Выковал огненного орла, лапы ему сделал из железа, когти из каленой стали, крылья из красной меди. Не сказать, чтобы из самых больших был этот орел, да и не из самых маленьких: клюв у него в сто сажен, язык в шесть копий, каждый коготь — что острая коса. Сел Илмаринен огнен¬ному орлу на спину и говорит такие слова, молвит такие речи:
— Ты лети, орел могучий,
Ты лети, куда велю я,
Излови большую щуку,
Рыбу жирную достань мне!
И только сказал — устремился орел ввысь. Одним крылом срезает гребни волн, другим крылом задевает края облаков, когтями цепляется за дно, клювом упирается в скалы.
У черных потоков Маналы, возле темной пучины Туонелы, опустил орел Илмарпнена на землю.
Ходит кователь Илмаринен по берегу, ищет в пенистом потоке жирную щуку, а огненный орел над ним в небе парит.
И вот выплыла щука из волн, высунулась речная собака из воды. Язык у нее с топорище, зубы, точно грабли, на спине семь лодок станут.
Разинула щука пасть, хочет проглотить героя.
Но не дремлет огненный орел, уже приметил он щуку и камнем упал с высоты прямо ей на спину. Схватил он жирную щуку за голову, тянет ее из воды. Но извернулась щука и зажала своими зубами-граблями орли¬ную лапу. На самое дно тянет щука орла. Тут взмахнул орел могучими крыльями, рванулся вверх, и выпустило его водяное чудовище.
Покружился орел над темной пучиной и снова налетел на жирную щуку. Один коготь вонзил ей в спину, другим когтем зацепился за камен¬ный утес. Но и на этот раз не удержал он речную собаку, опять сорва¬лась щука и ушла под воду. На боках у нее клочьями висит мясо, спина рассечена вдоль и поперек.
Тогда в третий раз налетел на нее огненный орел.
Крылья его пламенем горят, из глаз искры сыплются. Всеми своими когтями вонзился он щуке в спину. Бьется щука в железных орлиных лапах, а вырваться не может. Жестким хвостом, будто железной палкой, бьет она орла, но не разжимаются его цепкие когти.
От рыбьей чешуи посветлели темные воды Маналы.
От орлиных перьев потемнел кругом светлый воздух.
Но не выпустил орел жирную щуку, осилил, наконец, речного пса и полетел прочь со своей добычей.
Вот опустился он на ветвистый дуб, чтобы отведать щучьего мяса.
Рвет рыбину железными когтями, разрубает на куски острым клювом.
Говорит ему Илмаринен:
— Какой же ты мне помощник, коли всю рыбу склевал, а мне ничего не оставил? Что я теперь понесу хозяйке Похъёлы?
Тогда сбросил ему орел щучью голову и полетел прочь.
От каждого взмаха тяжелых его крыльев стонет небесный свод, про¬гибается крыша неба.
А Илмаринен принес щучью голову хозяйке Похъёлы и говорит:
— Я вспахал змеиное поле, я связал седого волка Маналы, я привел медведя Туонелы, я поймал жирную щуку — всё сделал, что ты хотела. Отдашь ли теперь за меня свою дочку, доверишь ли мне свой нежный цветочек, свою любимую ягодку?
Нечего больше сказать старухе. Пришлось ей согласиться.
— Да, теперь бери ты деву,
Долгожданную невесту.
Отдаю тебе я птичку,
Эту уточку родную.
Пусть она герою будет
Милой спутницею в жизни,
Долгих дней его подругой,
Птичкою его любимой.
 

15. Хозяйка Похъёлы готовит свадебный пир

Богатый пир готовит старая, злая Лоухи, хозяйка вечно мрач¬ной Похъёлы.
Пусть увидит жених, что из знатного дома, из славного рода берет он жену, пусть позавидуют ему сыны Калевалы, что пошла за него красавица Похъёлы, украшение земли и неба.
Много гостей будет на свадебном пиру.
Чтобы всех накормить, надо целого быка зажарить.
Выбрала старуха Лоухи быка не большого и не маленького: рога у него без малого сто сажен, морда—все полтораста. Касатка с одного его рога на другой целый день летит, ласочка вокруг его шеи семь дней бежит, белка от головы до хвоста целый месяц скачет.
Тысяча храбрецов вели этого быка, сто самых сильных мужей дер¬жали его за рога.
Привели быка и не знают, что делать. Никто нс берется его заре¬зать--ни старый, ни малый.
Пасется себе бык на полянах и щиплет траву, мордой земли касается, спиной тучи задевает.
А если кто подойдет к нему, он только глянет черным глазом —и уже со всех ног бежит смельчак, в кусты прячется, на дерево залезает.
Кто же зарежет свадебного быка? Где найдется такой герой? Ищут его и в лесах прекрасной Карелии, и на просторных полях Суоми, и в ласковой земле русских, ищут—и нигде не находят.
Тут вдруг вышел из прозрачных волн, поднялся на синий хребет моря старый муж, сильный богатырь. Средн великанов был он не самый боль¬шой и не самый маленький на дне деревянной миски поместится, под ситом—и то спрячется.
Кулак у него железный, на лоб вместо шапки надвинута скала, на ноги каменные утесы надеты. Подошел он к быку и ударил его прямо в шею золотым ножом. Ударил- и сразу подкосились ноги у быка. Зашатался он и упал на землю.
Вот освежевали быка, разделали бычью тушу. Всего только и получи¬лось, что сто ушатов мяса, сто сажен колбасы, шесть бочек жиру да семь лодок крови и всё для веселой свадьбы, для богатого пира.
Только какой же это пир, если нет на столе пива!
Стала хозяйка Похъёлы варить веселый напиток. Налила в березовую кадушку воды, насыпала ячменя, набросала хмеля. Три дня и три ночи варит пиво, но не бродит горячее, не пенится молодое.
Думает хозяйка Похъёлы:
Что же еще сюда прибавить, что же еще в котел бросить, чтобы забродило пиво, чтобы запенилось молодое?
Увидела она на полу щепку, потерла ее в руках и мигом явилась перед ней белка в светлой шубке, с пушистым хвостом.
Говорит ей хозяйка Похъёлы:
Веселая белка, лесная шалунья, беги скорее в зеленую чащу, при¬неси мне еловых шишек, собери сосновых игл.
Побежала белка в родной лес, набрала полные лапки шишек, запрятала в длинную шерстку иглы и принесла хозяйке Похъёлы.
Бросила старуха Лоухи шишки в котел, бросила иглы в питье, но нс пенится золотистое, не бродит молодое.
Опять хлопочет у котла хозяйка Похъёлы, то одно подбавит, то дру¬гое. И вдруг видит—лежит на полу лучника. Подняла ее старуха Лоухи, потерла в руках - и выбежала на середину избы желтая куница.
Говорит ей хозяйка Похъёлы:
Куничка, быстрый зверек, беги скорее к медвежьей берлоге, принеси мне пены из медвежьего логовища.
Пробралась златогрудая куница в медвежью берлогу, сняла лапками с медвежьей пасти пушистую пену и принесла старухе.
Бросила старуха эту пену в котел с пивом, но попрежнему не бродит напиток мужей.
Опять думает старуха:
Что же еще в котел прибавить, что еще в питье бросить, чтобы пенилось пиво, чтобы искрилось веселое?
Вдруг видит лежит на полу стручок. Подняла она его с пола, потерла в ладонях—и вылетела из стручка пчелка. Говорит ей старуха Лоухи:
Пчелка, золотая птичка, лети скорее на зеленые луга, принеси мне соку медовых трав, принеси меду душистых цветов.
Быстро полетела пчелка. Собрала в золотых цветочных чашечках души¬стый мед, обмакнула крылышки в сладкий сок и возвратилась обратно.
И вот бросила хозяйка Похъёлы в котел каплю меда. Забродило, заиграло молодое пиво. До самых краев поднялась легкая пена. Золотой струей выплеснулась из котла веселая брага.
Стали разливать пиво в дубовые бочки. Бочки железными обручами опоясали, медными втулками заткнули и спрятали в земле, в глубоком погребе, пусть стоит до свадебного пира.
Немного времени прошло и зашумело, зашипело в бочках молодое пиво:
Не хочу стоять в темном погребе! Нет мне здесь ни почета, ни славы! Мое место за веселым столом, там гуляло бы я по кружкам, и хва¬лили бы меня гости, пели бы в мою честь песни!
Стали хозяева искать певца. Принесли в погреб лосося, принесли щуку, но не дело лосося петь песни, и не щучья это забота.
А пиво сердится, шумит:
Коль не найдете искусного певца, разорву я все обручи на бочках, выбью крепкое дно!
Испугалась хозяйка Похъёлы.
Кликнула она свою работницу и говорит ей такие слова:
Иди скорее, созывай гостей на добрый пир, на веселую свадьбу. Зови весь народ Похъёлы, зови бедных и нищих, слепых и немощных. Хромых вези на конях, калек вези на санях. Зови всех сынов Калевалы, зови песнопевца Вяйнямёйнена. Только не зови молодого Лемминкяйнена, что живет на зеленом берегу у изгиба песчаного мыса.
Спрашивает хозяйку работница:
Почему же не звать мне молодого Лемминкяйнена?
Отвечает ей хозяйка Похъёлы:
- Потому не зови Лемминкяйнена, потому не зови удалого, что затеет он на веселом пиру драку, всех стариков насмех поднимет, девушек насмерть запугает.
И пошла работница по шести дорогам, по восьми тропинкам звать народ на свадебный пир.
Все дома обошла, всех встречных позвала, только не позвала она молодого Лемминкяйнена.

16. Встреча жениха

День и ночь идет стряпня в доме старой Лоухи, хозяйки Похъёлы.
Шипит на сковородках мясо, варится в котлах рыба, в печи румянятся большие хлебы.
И вдруг слышит хозяйка Похъёлы на берегу небывалый шум. Может, это буря валит деревья? Может, это море бьется землю. То мчатся по дороге сани, скрипят быстрые полозья, хлопают в воздухе кнуты.
о берег? Или это обрушились скалы?
Вышла она на крыльцо, посмотрела на запад, посмотрела на север, взглянула на солнце. Нет, то не море шумит, и не деревья валятся на
О горе! думает хозяйка Похъёлы. Видно, это сильное войско идет на нас, чтобы разорить нашу страну!
Но не вражье войско идет на туманную Похъёлу. Это гости едут на свадебный пир, и с ними сам удачливый жених.
Как черемуха в лесу, как статный дуб в роще, как ясный месяц в звездном небе, так и жених приметен в толпе славных мужей. И конь у него самый лучший черный, как ворон, резвый, как жаворонок, быстрый, как голодный волк.
С шумом въехали сани на хозяйский двор.
- Эй вы!—зовет рабов хозяйка Похъёлы.— Распрягайте-ка скорее коней, а коня зятя прежде всех. Возьмите коня зятя за шелковый повод, поведите его на мягкий выгон, напоите его родниковой водой, накормите яровой пшеницей из резных яслей, дайте отборного ячменя в медном корыте. Привяжите коня зятя к золотым кольцам, расчешите его пышную гриву моржовой щеткой, накройте резвого скакуна серебряным покрыва¬лом, золотой попоной, пестрым сукном.
Стали гости входить в дом. Только жених не торопится переступить через хозяйский порог.
Говорит старая Лоухи юношам Похъёлы:
Эй, молодые герои! Ведите скорее моего зятя в дом! Подни¬мите повыше притолоку, чтобы оп шапкой ее не задел. Опустите пониже порог, чтобы он каблуком его не зацепил. Подальше отодвиньте косяк, чтобы зять плечом его нс сдвинул. Снимите двери с петель, чтобы не мешали они моему зятю войти в дом.
Вот подняли сыны Похъёлы низкую притолоку, опустили высокий порог, раздвинули пошире косяки, сияли с петель двери, и вошел жених в дом своей невесты. Поклонился всем и говорит:
Пусть не оставит здоровье тех, кто живет под этой славной кровлей!
Отвечает ему хозяйка Похъёлы:
И тебя, посетившего эту маленькую избушку, этот еловый домик, это сосновое гнездышко, пусть никогда не оставит здоровье.
А потом позвала девочку-работницу и говорит ей:
Принеси-ка мне огня в кусочке бересты, на конце сосновой щепки, хочу я посмотреть, какие у жениха глаза синие, карие или, как лен, светлые?
Принесла работница огонь. Шумит, трещит береста, дымится сосновая щепка —ничего в густом дыму не разглядеть.
Снова посылает хозяйка Похъёлы работницу:
— Принеси мне огня на белой восковой свечке!
Принесла ей работница свечку белого воска.
Заблестел, засиял огонек и осветил лицо жениха.
Заглянула хозяйка Похъёлы жениху в глаза и говорит:
Теперь я знаю, какие очи у моего зятя: они светлые, как морская пена, они глубокие, как дно моря, они ясные, как весенний цветок.
Усадила она его на почетное место. Потчует званых гостей и семгой, и мясом, и пирогами, а зятя— больше всех.
Обносит стол золотистым пивом, чтобы весело было дорогим гостям, а жениху — веселее всех.
На славу удался пир, одно плохо—не слышно за столом песен.
Тогда поднял старый, верный Вяйнямёйнен свою кружку, доверху наполненную добрым пивом, и говорит такие слова:

- Пиво, доблестный напиток,
Да не пьют тебя в молчанье!
Дай мужам охоту к песне,
Золотым устам к напеву!
Нет ли юноши на пире,
Нет ли здесь в народе мужа,
Кто богат искусством пенья,
Кто сложил бы вместе руки
И потом бы начал песню,
Нас порадовал напевом,
Чтобы день наш был веселым,
Чтобы вечер был прославлен!

Но не отзывается никто на его слова, не заводит никто веселых песен.
Удивилась хозяйка Похъёлы:
Может, плохое я сварила пиво, что не находится среди славных мужей певца? Может, налила в кружки горького питья, что не находится за столом запевалы? Не будет петь скамейка, если молча сидят на ней гости, не заведет песню и окно, если умолк у окошка хозяин, не зальются звонкой песней половицы, если увяли песни на устах героев. 
Кто же первый начнет на славном пиру песню? Чей голос зазвучит в праздничных покоях?
Но опять не отозвался никто из мужей.
— Что же, —говорит Вяйнямёйнен, —если не с кем мне петь, буду я петь один. Спою, как умею, о том, что знаю.
И вот запел старый, мудрый Вяйнямёйнен, зазвучала веселая песня, загремело могучее слово. Больше, чем камней в горах, больше, чем цве¬тов на полях, было в памяти у старого Вяйнямёйнена песен. Он пел, чтобы вечер был радостным, чтобы день был счастливым, чтобы смеялись девушки, чтобы весельем наполнялись сердца героев. И всякий, кто слу¬шал песни вещего песнопевца, дивился его мудрому слову.
Кончил Вяйнямёйнен и, поклонившись хозяевам и гостям, сказал:

— Пусть течет рекою пиво,
Пусть медовое прольется
В этом сумрачном жилище,
В этих избах Сариолы,
Чтобы днем здесь распевали,
Вечерами мирно пели!
И пока живет хозяин,
И пока жива хозяйка,
Пусть их труд найдет награду:
Пусть полны амбары будут,
Стол всегда заставлен снедью,
Сети полнятся добычей!
Пусть на будущее лето
Здесь никто не пожалеет,
Что он был на этом пире,
Что сидел здесь на пирушке.

17. Невеста покидает родной дом

Вдоволь попировали гости на свадьбе в суровой Похъёле, сладко поели на пиру в сумрачной Сариоле.
Вот отшумел веселый пир. Пришло время снаряжать невесту в путь, пора ей расставаться с родным домом.
Уже и коня вывел жених, а невеста все еще не готова:
половина волос заплетена в косы, половина не заплетена, одна нога обута в башмачок, другая не обута, на одну руку надета рукавичка, на другую
не надета.
Наконец, вывела старуха Лоухи, хозяйка Похъёлы, свою милую дочку и говорит такие слова:
— Выйди, проданная дева, Птичка купленная, выйди!
Уж кусает конь поводья, Ожидают сани деву.
Вот уходишь ты из дому, Вдаль ты, ягодка, уходишь, Ты уходишь, цветик нежный, Ты уйдешь, платочек пестрый, В дом чужой войдешь, девица, Из родной семьи в чужую.
Причитает злая старуха Лоухи, будто на гибель провожает она свою дочку, точно в огонь бросает свое милое дитя, медведю в пасть кидает свой нежный цветочек, волку на растерзание отдает свою любимую птичку.
Всеми злыми словами хулит она дом зятя: и очаг-то у него весь сажей покрыт, и в кувшине-то у него не вода, а болотная грязь, и мать у него — злодейка, и сестры его — злые насмешницы, их речи, словно мороз, леденят, как рыбьи кости колют.
— Там сами двери будут тебя бить, там и окна будут на тебя коситься, там каждая ступенька будет тебя с ног сбивать. Не слышать тебе в доме мужа ласкового слова, не знать веселья-радости.
Слушает красавица Похъёлы свою мать и тяжело вздыхает. Горькие слезы льются из ее очей.
А старуха Лоухи над ней приговаривает:
— Плачь, проданный цветочек! Еще не так наплачешься в чужой недоброй стороне, в мужнином доме! Плачь сильнее, моя брусничка! Еще не так наплачешься, родной дом вспоминая!
Закрыла невеста лицо руками и зарыдала в голос. Полные пригоршни слез наплакала, весь пол слезами залила, весь двор затопила:
— Мать, отец, мои родные!
Вы куда меня ведете, Что я слезы проливаю, Что терзаюсь я печалью, Что терплю такое горе?
Так ли думала, гадала? Я ждала иного в жизни, Я хотела быть кукушкой, По холмам хотела кликать. Не лечу теперь кукушкой, Чтобы кликать на раздолье. Точно уточка, далеко Я плыву в волнах холодных, В ледяной воде я дрогну.
Может кто-нибудь подумать, Кто-нибудь сказать мне может: Нет тебе, девице глупой, Ни заботы, ни печали!
Люди добрые, молчите, Милые, не говорите!
У меня забот ведь больше, Чем камней у водопада, Чем на топком месте вётел, Вереску в лесу сосновом. Их не довезет и лошадь, Чтоб дуга не покачнулась, Чтоб хомут не затрещал бы, Столько у меня печали, Столько у меня заботы!
Уже и пива прощальный ковшик выпит, уже и сани пестрые стоят у ворот -передком смотрят на улицу, боком на конюшню глядят, спинкой к дому повернулись, — а невеста всё плачет не наплачется.
Стала она прощаться с отцом-матерью, с братьями-сестрами, со всем своим высоким родом.
И дощатой крыше от нее поклон, и дворовой рябине поклон, и сосно¬вой калитке поклон...
Наконец, усадил Илмаринен свою молодую жену в сани, взмахнул жемчужным кнутом, и помчались они по берегу синего залива, по хреоту песчаной горы.
А вслед им летит заунывная песня:
— Птица черная летела,
Из-за облака спустилась,
Нашу уточку схватила,
Наш цветочек утащила,
Наше яблочко уносит,
Нашу ягодку увозит!

Но быстрее песни бежит белолобый конь. Из-под копыт его летят камни, а на гнутой дуге — поют-заливаются синие птички, веселые коло¬кольчики.
Бежит конь один день, мчится другой, скачет третий.
Вот уже третий день к концу идет, и дорога к концу прибли¬жается.
На закате солнца увидел Илмаринен родной дом, увидел веселый дымок над отцовской кровлей.
 

18. Молодая жена входит в дом кователя Илмаринена

Как юноши и девушки ждут солнца, как дети ждут ягод на поляне, как вода ждет смоленой лодки, так и добрая хозяйка Локка, мать Илмаринена, ждет сына с его молодой женой.
Утром глядит она из окошка — не въезжают ли на двор знакомые сани? Днем выходит на дорогу — не едет ли из лесу
милый сын? Вечером слушает у ворот — не скрипят ли быстрые полозья?
И вот однажды на рассвете прекрасного дня слышит добрая Локка — зашумело в лесу, застучали быстрые копыта и подъехал к воротам кова¬тель Илмаринен. Рядом с ним в санях сидит его молодая жена. А за ними поезжане едут, гости торопятся.
Смотрит свекровь на невестку — и не налюбуется. Хороша она, что спелая брусничка, как душистая земляничка, точно кукушечка на ветке, будто синичка на рябине.
Глаза у нее, словно звездочки в небе, нежный ротик у нее, как чел¬ночок выточенный, руки белоснежные, шея лебединая.
Может, это месяц светит? Нет, это блеснули застежки на плечах краса¬вицы.
Может, это солнце сияет? Нет, это сверкнуло ожерелье вокруг ее шеи.
Может, это парус трепещет? Нет, это ее шелковый платок развевается по ветру.
— Привет тебе, милый сын, в родной стороне,— говорит добрая Локка,— входи, родная кровинка, под отцовскую крышу, веди в свой дом красу-кукушку, ту, что целых пять лет ты ждал, восемь долгих зим сватал.
Ступил сын на родную землю, -поклонился матери, поклонился всей деревне, а невеста всё сидит в санях — ждет, чтобы ее на руках по двору пронесли.
Говорит ей добрая Локка:
— И ты, веточка черемухи, выходи из саней. Не жди, золотой цве¬точек, пока тебя возьмут на руки. Только ребенок не может встать, только гордый не хочет подняться. Ты пройди, уточка, мелким шажком по двору своей свекрови, переступи, молодая курочка, через порог мужни¬ного дома. Еще прошлым летом знал этот пол, что будут ходить по нему твои ноги, еще в минувшую зиму знала эта крыша, что будешь ты под ней жить. И окна эти радовались, что ты будешь глядеть в них. И колышки на стенах уже наклонились, чтобы повесила ты на них свои платья. Эти двери сами отворялись, тебя ожидая. Дверная ручка сама опускалась, по твоей руке скучая. В сарае корова мычит — молодую хозяйку подзывает, жеребенок в конюшне ржет — сена из твоих рук просит, ягненок в закутке жалобно блеет — тебя зовет. Весь наш двор без тебя тоскует, вся наша улица горюет, что ты по ней не гуляешь.
И вот вошли хозяева и гости в дом.
Никогда под этой прославленной крышей не бывало столько добрых людей! Точно лес, убранный инеем, сидят гости в белых одеждах. Будто 
утренняя зорька, сияют серебряные уборы, словно утренний рассвет, искрятся золотые украшения.
И никогда за этим славным столом не было такого богатого пира.
Десятью своими легкими пальцами напекла добрая хозяйка Локка пирогов и хлебов, наварила пива, нажарила свинины, наготовила рыбы. Острые ножи иступились, столько лососей она разделала, стальные лезвия погнулись, столько сигов она почистила.
А уж пиво за столом без конца лилось, через край золотое бежало, чтобы могли гости смочить себе губы, чтобы весельем зашумел добрый пир!
 

19. Разгневанный Лемминкяйнен отправляется в Похъёлу, чтобы отомстить старухе Лоухи

А веселый Лемминкяйнен живет себе и ничего не знает о свадьбе в Похъёле.
Пахал он как-то раз поле и видит: заволокло дымом край неба.
„Уж не огонь ли это войны, уж не дым ли это сраже¬
ния?"— думает Лемминкяйнен.
Посмотрел он одним глазом, посмотрел другим и говорит сам себе:
— Нет, если бы война разгорелась, побольше был бы дым. Если бы пастухи жгли костры, поменьше был бы огонь. Знаю я, что это такое. Это варят в Похъёле пиво.
Прошел он еще борозду и вдруг слышит: стучат по берегу быстрые копыта.
И вдруг понял Лемминкяйнен своим сердцем: это празднуют в Похъёле веселую свадьбу.
Печально опустил он голову. С побледневших щек его схлынула алая кровь.
Бросил Лемминкяйнен недопаханное поле и вернулся домой.
— Милая моя старушка,— говорит он матери,— готовь мне скорее есть, тонн мне скорее баню.
Поел он, попил, смыл грязь со своего тела и говорит матери такие слова:
— Милая моя старушка, достань мне самую красивую рубашку, дай мне самый лучший кафтан.
Спрашивает его старая мать:
— Куда собрался ты, сынок, на охоту ли за рысью снаряжаешься, или лося идешь выслеживать, или хочешь настрелять белок?
Отвечает ей веселый Лемминкяйнен:
— Родная моя матушка, милая моя старушка! Не пойду я за рысью, не буду охотиться на лося, не хочу я бить пушистых белок. А иду я в Похъёлу на веселую свадьбу, на тайный пир. Дай мне скорее рубашку получше, дай кафтан покрасивее, чтобы мог и я погулять на той свадьбе, чтобы не последним из героев был я на том пиру.
Уговаривает старая мать сына:
— Не ходи, милый сыночек, в ту страну холода, не ходи на тот великий пир, на тайную свадьбу. Ведь тебя туда и не звали!
Отвечает ей веселый Лемминкяйнен:
— Только глупый ждет, чтобы его звали. Смелый сам идет, куда вздумает.
— Не ходи, мой сыночек, в Похъёлу,— снова просит его мать.— Там и солнце не светит, и луна не сияет. Там на всех дорогах ждет храброго гибель, стережет отважного смерть.
Отвечает ей Лемминкяйнен:
— Только слабый повсюду видит гибель, только робкого везде стережет смерть. Но скажи мне, матушка, что ждет меня в пути, какая беда грозит в дороге?
— Три смерти ждут тебя в пути,—отвечает ему мать.—В первый день увидишь ты огненную реку. Посреди горящей пучины пылает там жарким пламенем гора, на той горе сверкает огненный утес, на том утесе сидит огненный орел. По ночам точит он свои зубы, ясным днем точит свои когти, чтобы схватить конного, чтобы вцепиться в пешего. Отчего бы ему и тебя не растерзать?
Отвечает ей Лемминкяйнен:
— Не умирают так герои. Только для глупой бабы такая смерть. Ты скажи мне, матушка, какая еще гибель ждет меня?
Говорит ему старая мать:
— Увидишь ты на второй день пути огненный ров. Нет ему конца на запад, нет ему края на восток. Доверху завален этот ров горячими кам¬нями, засыпан раскаленными глыбами. Сотни смелых юношей с мечами, тысячи храбрых мужей с копьями полегли там мертвыми — а через ров никто не перешел. Как же и тебе там не погибнуть?
— Нет, не умирает так смелый, не кончает так свои дни храбрый,— отвечает ей сын.— Ты скажи мне теперь, матушка, какая еще смерть мне грозит?
— Стережет тебя третья смерть на третий день пути у самых ворот Похъёлы, у входа в сумрачную Сариолу. Ходит там во мраке медведь, бродит в темноте волк. Уже сожрали они не одну сотню героев с мечами, разорвали не одну тысячу богатырей с луками. Отчего же не съесть им и тебя, беззащитного?
Смеется над ее словами удалой Лемминкяйнен.
- Не умирает так даже самый робкий из мужей, даже самый послед¬ний из героев. Мне ли, укротившему коня на дальних полянах Хийси, бояться медвежьей пасти! Мне ли погибнуть от волчьих зубов!
— Это еще не всё, что грозит тебе, сыночек,— говорит Лемминкяйнену старушка-мать.— Три смерти стерегут тебя в дороге, четвертая поджидает в самой Похъёле. Увидишь ты двор, огороженный железным частоколом. Вместо кольев понатыканы там острые копья, а на каждом копье наса¬жен человеческий череп. Только один кол стоит пустым — твоей головы дожидается. И не прутьями заплетен тот частокол, а ядовитыми змеями, не ветками связаны жерди, а гадюками. У самых ворот лежит там змея — всех змей страшнее. У нее сто глаз, тысяча языков. Уже открыла она свою страшную пасть, чтобы проглотить тебя, бедного.
— Не для героя эта смерть,— говорит Лемминкяйнен.— Голыми руками разбросаю я змей, босыми ногами растопчу гадюк.
 
— Бедный мой сыночек,— говорит ему мать.— Видно, уж позабыл ты, как лежал в глубине темных вод Маналы, как бурлили над тобой черные потоки Туонелы. Если бы не твоя несчастная мать, лежать бы тебе на дне бурной пучины до нынешнего дня! Хоть теперь послушайся моих слов, не ходи к темным избам Похъёлы.
— Только глупцы знают страх,— отвечает ей Лемминкяйнен.— Дай мне, любимая матушка, стальной пояс, принеси мне, милая старушка, ост¬рый отцовский меч. Долго лежал он в темноте, давно стосковался без дела.
Надел веселый Лемминкяйнен стальной пояс, подвесил к поясу отцов¬ский меч, взял в руку отцовскую секиру, вскинул за спину отцов¬ский лук.
Уже и сани стоят у ворот дома.
Пора Лемминкяйнену в путь. Да вот беда: одна нога велит идти — другая не велит, одна рука хочет за вожжи взяться — другая не хочет.
Но не дрогнуло сердце Леммпнкяйнена, и смело уселся он в сани.
Говорит ему на прощанье старушка-мать:
— Сыночек мой единственный, ты, моей старости опора! Ступай, куда хочешь, пируй, с кем знаешь, только запомни мои слова: поднесут тебе чашу, а ты не пей до дна, пей только до половины.
Вот выехал сын уже за околицу, а старая мать догнала его и опять наставляет:
— Сыночек мой единственный, ты, моей старости утеха! Как при¬едешь на пирушку, вспомни мои слова: садись на полсиденья, стано¬вись на полполовицы, тогда никто тебя не одолеет ни обманом, ни хитростью.
Наконец взмахнул Лемминкяйнен жемчужным кнутом, и рванулся вперед его резвый конь.
В далекую Похъёлу, в сумрачную Сариолу, едет веселый Леммин¬кяйнен.
И вот, когда день уже склонился к вечеру, вдруг заржал, зафыркал краснобокий конь и стал, — всеми четырьмя копытами уперся в землю.
Смотрит Лемминкяйнен: сбываются слова старой матери. Преградила ему путь огненная река. Посреди реки гора пылает, на горе утес сверкает, а на вершине утеса стоит огненный орел. Из клюва его вырывается пламя, перья жаром пышут, из хвоста искры сыплются.
Увидал он издали Лемминкяйнена и говорит:
— Ты куда идешь, герой, куда путь держишь?
Отвечает ему веселый Лемминкяйнен:
— Еду я в Похъёлу на веселую свадьбу. Отойди-ка орел, немножко в сторону, дай отважному путнику проехать, уступи Лемминкяйнену дорогу.
Изрыгнул орел из огненной глотки пламя и говорит в ответ:
— Как же не уступить путнику дорогу! А уж смелому Лемминкяйнену — прежде всех! Пусть пройдет он через мой клюв, проедет через мою глотку—прямо ко мне в утробу. Долгий будет там пир приглашенному, хороший отдых званому.
Что тут делать? Что придумать? Не послушался Лемминкяйнен старой матери, теперь надо самому от беды спасаться.
Посмотрел он направо, поглядел налево, взглянул вперед, повернулся назад — и видит: лежат на снегу черные перышки. Подобрал их веселый Лемминкяйнен, сбил в комочек и потер между ладонями. И мигом выле¬тела у него из-под рук стая черных глухарей. Швырнул их Лемминкяйнен прямо в глотку орлу, кинул в его огненное горло, бросил в его раска¬ленный клюв, а сам дальше поехал.
Вот уже второй день кончается.
И вдруг опять заржал испуганный конь, снова стал среди дороги.
Приподнялся Лемминкяйнен в санях — и видит: всё сбывается, о чем говорила мать. Перед ним в обе стороны тянется широкий ров. Доверху завален он раскаленными камнями, до краев засыпан горящими глыбами. Нигде ни прохода, ни проезда.
Как тут быть удальцу? Что тут делать?
Набрал Лемминкяйнен полную пригоршню снега и бросил в огненный ров.
Даже зашипеть не успел снег, а огонь еще выше поднялся.
Бросает Лемминкяйнен комья снега на раскаленные камни и говорит такие слова, молвит такие речи:
— Защити, могучий Укко,
Помоги, властитель неба!
Ты пошли с востока тучи,
Пригони ты их с заката!
Пусть ударятся краями,
Пусть рассыплют снег пушистый,
Пусть ковер постелют снежный
Толщиною в три сажени,
Вышиной с копье героя
На горящие каменья,
На пылающие глыбы.

И вот со всех сторон поползли низкие тучи, и на горящие камни, на раскаленные глыбы тяжелыми хлопьями повалил снег.
Немного времени прошло, и на том месте, где был огненный ров, рас¬теклось широкое озеро, забушевали пенистые волны.
А Лемминкяйнен вылепил из снега и льда крепкий мост и переехал на другой берег.
Так на второй день пути спасся веселый Лемминкяйнен от второй смерти.
И опять мчится по дороге его конь, хлопает в воздухе жемчужный кнут, скрипят по снегу быстрые полозья.
Вот уже к самым воротам Похъёлы подкатили сани. И вдруг на всём скаку остановился конь, как вкопанный.
Соскочил Лемминкяйнен с саней — и видит: стоит на дороге волк, стережет вход в Похъёлу медведь.
Кто поможет теперь веселому Лемминкяйнену? Не на кого ему надеяться. Огляделся Лемминкяйнен по сторонам — нигде ни камня, ни дубинки; только лежит на снегу клочок овечьей шерсти, что остался от волчьего обеда, от медвежьего ужина.
Поднял он эту шерсть, потер в ладонях — и мигом разбежалось у него из-под рук целое стадо ягнят. Бросился на них волк, погнался за ними медведь, а веселый Лемминкяйнен проехал тем временем через ворота Похъёлы.
Недалеко отъехал — и видит: стоит на дороге двор, обнесенный желез¬ным частоколом.
Высоко летают птицы, а частокол еще выше к небу поднимается. И не ветками переплетены колья, а змеями. Извивается, шевелится, шипит изгородь. На все колья черепа надеты,— только один кол стоит свобод¬ный, ждет головы веселого Лемминкяйнена.
Но не испугался герой.
Вынул меч из ножен и принялся яростным железом рубить железо. Пять жердей выломал, семь столбов повалил, всю изгородь в куски разнес, всех змей перебил.
Осталась у него на пути самая страшная змея — глядит она сотней глаз, жалит тысячью жал. Зубы у нее, как грабли, глаза, что решето, а поднимется она на хвост — головой до вершины самой высокой сосны дотянется. От ее шипенья горы дрожат, от ее свиста земля коле¬блется.
Легла змея поперек дороги и раскрыла свою страшную пасть.
Призадумался тут удалой Лемминкяйнен. Видит: силой не одолеть ему стоглазую, храбростью не победить тысячеязыкую.
Тут вспомнил он слова глубокой мудрости и говорит:
— Ты, змея, червяк ты черный,
Ты, что ползаешь в колосьях,
Извиваешься по дерну!
Как ты здесь посмела ползать,
По дороге извиваться,
Разевать свой зев поганый?
Зев закрой, главой поникни,
Спрячь губительное жало
И в один клубок ты свейся,
Точно стружка от осины!
Уползай, змея, в кустарник,
Уходи, гадюка, в вереск,
Дай мне, путнику, дорогу,
Пропусти скитальца дальше!
Если ж ты не покоришься,
Если не уйдешь отсюда,
Ты распухнешь от болезни,
Ты раздуешься от боли,
На три части разорвешься!
Как досталась жизнь гадюке?
Из слюны ты появилась.
Из слюны что может выйти?
Только дрянь из дряни выйдет,
Только скверное из скверны.
Ты, подземная ползунья,
Уходи скорей с дороги,
Отступи перед героем,
Дай мне, путнику, проехать!
Мчусь я в Похъёлу на свадьбу,
Еду я на пир великий!

Сильнее разящего меча, острее острых клинков ранили змею гневные слова героя. Закрыла она свою тысячеязыкую пасть, опустила к земле голову и поползла прочь с дороги.

20. Лемминкяйнен вызывает на состязание хозяина Похъёлы

Все смерти миновал веселый Лемминкяйнен и, наконец, целый - невредимый въехал во двор хозяйки Похъёлы. Незваный,  непрошенный вошел он в горницу. От его шагов пол покачнулся, от его голоса стены задрожали.
— Ну, вот и я,— говорит веселый Лемминкяйнен.— Здрав¬ствуй тот, кто сам мне скажет: здравствуй!
Но никто не приветствует веселого Лемминкяйнена, никто не говорит ему: здравствуй!
— Может быть, не во-время я пришел? — спрашивает Лемминкяйнен.— Что же не подносят мне хозяева пива, что же не потчуют своего гостя золотым медом?
Отвечает ему из угла хозяин Похъёлы:
— Сначала поклонись хорошенько у порога, да подожди, пока тебя в дом позовут.
Рассердился Лемминкяйнен и говорит:
— Что-то не помню я, чтобы кланялся у этого порога мой отец. Всегда было для него место на скамейке, и для коня его было стойло, и для рукавиц находился гвоздь. Чем же я хуже своего отца?
Сказал так и сел у конца стола на краю сосновой скамейки. Затре¬щала скамейка, зашатался дубовый стол.
Тут говорит ему хозяйка Похъёлы:
— Что бы тебе вчера приехать — рекой лилась тут брага, или уж завтра бы приехал — наварила бы я свежего пива. А сегодня оно еще в ячмене. И хлеб еще не замешан, и мясо еще не зажарено.
Еще больше разгневался Лемминкяйнен.
— Вот оно как! Другие слова были у тебя на устах, когда посылала ты меня в темную пучину Маналы. Ну, так слушай, злая старуха! Не буду я Лемминкяйненом, если не подадут мне в кружке пива, если не поставят передо мною на стол котел со свининой.
— Хорошо,— говорит хозяйка Похъёлы,— будет по-твоему.
Позвала она свою работницу, ту, что чистит посуду, вытирает ложки, моет ковши, и приказала ей подать гостю еды-питья.
Принесла работница котел с обглоданными костями да рыбьими голо¬вами и кружку с болотной водой.
Поставила всё перед Лемминкяйненом и говорит:
— Если ты настоящий герой, одним духом выпьешь ты пиво, до самого дна осушишь всю кружку.
Заглянул Лемминкяйнен на дно, а там гадюки лежат, змеи плавают, на стенках ящерицы ползают, по краям черви копошатся.
— Хорошо, выпью я это пиво,— говорит Лемминкяйнен.
А сам достал из кармана удильный крючок и забросил в кружку. Один раз забросил - вытащил всех змей и гадюк, другой раз забросил — выудил сотню лягушек, третий раз забросил — подцепил тысячу червей. Побросал он всю эту нечисть на пол, отрубил змеям головы, перерезал гадюкам шеи, а потом до самого дна выпил темный мед, одним духом выпил густое пиво.
Поставил кружку на стол и говорит такие слова:
— Раньше, чем скроется солнце, раньше, чем взойдет месяц, сброшу я в Туонелу того, кто варил это пиво, в жилище Маналы отправлю того, кто угощал им гостя.
Рассердился хозяин Похъёлы.
— Да кто ты такой?—говорит,—Откуда ты взялся? Прежде, чем грозить да пугать, ты скажи, зачем пришел сюда незваный, непро¬шенный?
Отвечает ему веселый Лемминкяйнен:
— Званый гость хорош, а незваный — лучше. Не найдется ли у тебя, хозяин, для незваного гостя еще пива?
— Да вот тебе целый пруд,—говорит хозяин Похъёлы.— Пей, сколько понравится.
А сам проговорил колдовское слово, и разлился посреди избы пруд с зеленой, грязной водой.
— Не питье это для героя,— говорит Лемминкяйнен,—Пусть из этой лужи теленок лакает.
Сказал — и у воды уже стоит бычок с золотыми рогами, пьет воду, длинным хвостом помахивает.
— Пусть волк загрызет этого бычка!—говорит хозяин Похъёлы.
Сказал — и вот уже подкрадывается к длиннохвостому бычку серый волк.
Да не успел волк и зубами щелкнуть, как по слову веселого Леммин¬кяйнена запрыгал перед ним беленький зайчик.
Хозяин Похъёлы собаку на косоглазого натравливает. А Лемминкяйнен собаку белкой отманивает.
Хозяин Похъёлы желтую куницу вслед за белкой гонит. А Леммин¬кяйнен бурую лисицу на след куницы наводит.
Хозяин Похъёлы петуха к лисице подсылает. А веселый Лемминкяйнен ястреба на петуха бросает.
Увидел хозяин Похъёлы, что не одолеть ему в колдовстве Леммин¬кяйнена, и говорит:
— Убирайся-ка ты, чужеземец! Иди прочь, исчадье Хийси! Спрячься от глаз мужей, жалкая тварь!
Не сдвинулся с места Лемминкяйнен.
— Ни один из героев,— говорит,— даже тот, что меня похуже, не потерпит, чтобы его так прогоняли.
Тогда выхватил хозяин Похъёлы огненный меч и говорит такие слова:
— Чем слова зря тратить, не лучше ли нам клинками помериться?
— Так-то принимаешь ты гостя,— отвечает веселый Лемминкяйнен.— Ну что ж, пусть будет по-твоему! Мой отец никогда не отказывался мериться мечами, а сын не хуже отца.
Выхватил он свой меч и положил рядом с мечом хозяина Похъёлы. На кончик пальца, на полногтя был короче клинок Леммпнкяйнена.
— Твой меч длиннее, значит, твой удар первый,— говорит веселый Лемминкяйнен.
И вот взмахнул мечом хозяин Похъёлы. В самое сердце дерзкому хочет он вонзить свой клинок, а воткнул в балку. Метит голову гостю рассечь, а разрубил стропила.
Смеется веселый Лемминкяйнен:
— Чем же изба перед тобой провинилась, что ты рубишь ее в щепки? Давай-ка выйдем с тобой в поле. На открытом месте, на ровном снегу биться лучше, чем в тесной горнице.
Вышли они на широкий двор, растянули на земле коровью шкуру и стали друг перед другом.
— Ну, хозяин,— говорит веселый Лемминкяйнен,- попользуйся еще разок своим мечом, прежде, чем простишься с жизнью, раньше, чем снесу я тебе голову.
Еще яростнее напал на него хозяин Похъёлы. Во все стороны машет мечом. Но ловко увертывается веселый Лемминкяйнен, ни одной цара¬пины нет на его теле.
— Здорово ты орудуешь мечом,— говорит веселый Лемминкяй¬нен.— Ну, а теперь мой черед уменье свое показать. Принимай теперь мой удар, похъёланец!
Один только раз взмахнул мечом Лемминкяйнен, и, будто колос, сня¬тый серпом, точно тетерка, сраженная стрелой, упала на землю голова хозяина Похъёлы.
Поднял ее Лемминкяйнен и насадил на свободный кол в изгороди.
Тут тебе самое подходящее место,— говорит. А сам пошел в избу, чтобы смыть кровь со своих рук.
И только переступил через порог, видит: поднимаются ему навстречу сто богатырей, встает тысяча воинов, и у каждого в руках острый меч.
Как дым вырывается на улицу, так и Лемминкяйнен выбежал из дому. Ищет он во дворе своего коня, а коня словно и не бывало: только камень лежит среди поля, только ива растет на лужайке.
А со всех концов селенья уже доносится грозный гул.
Куда ни оглянется Лемминкяйнен, повсюду в окнах видит он горящие гневом глаза.
Как тут быть веселому Лемминкяйнену? Как спастись от погибели? Обернулся он быстрым орлом и скрылся за облаками.
Немного времени прошло, и опустился Лемминкяйнен на родную землю, подошел к порогу родного дома. На лицо темной тучей набежала забота, на сердце тяжелым камнем легла печаль.
Только разок взглянула на него мать и спрашивает:
— Ты, самый младший из моих детей, самый сильный из всех моих сыновей! Что вернулся ты такой невеселый? Может быть, обнесли тебя кружкой на свадебном пиру в Похъёле? Так возьми кружку получше, ту, что добыл на войне твой отец, наполни ее пивом и выпей на здоровье.
Стыдно Лемминкяйнену признаться, как угощали его, незваного, в мрачной Похъёле. Вот и говорит он:
— Старушка моя дорогая! Если бы обнесли меня пивом, сумел бы я рассчитаться с хозяином, один расплатился бы с сотней героев, проучил бы тысячу богатырей.
— Что же ты такой печальный?—снова спрашивает его мать.— Может быть, конь тебя опозорил, может быть, быстроногий тебя осрамил? Тогда купи скорее на отцовские деньги другого коня. Будет он тебе радостью и утехой.
— Матушка моя родная!—отвечает ей Лемминкяйнен.— Если бы опо¬зорил меня конь, если бы осрамил меня в походе быстроногий, перепор¬тил бы я коней своих недругов, чтобы осрамились они еще больше, чем я.
— Так почему же вернулся ты с таким печальным сердцем?—снова спрашивает его мать.— Может, в дороге какая-нибудь беда с тобой слу¬чилась? Может, много ты поел на свадебном пиру? Или выпил лишнее? Или видел ночью дурные сны?
Отвечает ей веселый Лемминкяйнен:
— Пусть глупые бабы боятся снов, что снятся им темной - ночью. Собери-ка мне, милая моя старушка, родная моя матушка, походный мешок, положи в мешок немного муки да щепотку соли и простись со своим сыном. Должен он покинуть родную страну, бросить милое свое жилище. Уже точат мужи Похъёлы свои огненные мечи, готовят для меня, бедного, железные копья.
— Почему же хотят злые люди твоей гибели?—спрашивает его ста¬рая мать.
— Потому хотят они моей гибели,—говорит Лемминкяйнен,— что в честном бою, на открытом поединке убил я хозяина Похъёлы. И теперь весь народ той сумрачной страны идет сюда войной. Сотни мужей с мечами вышли против меня одного, тысяча героев с копьями гонится за мной по пятам.
Тяжело вздохнула бедная старушка.
— Не говорила ли я, чтобы не ходил ты в эту сумрачную страну? Не просила ли я, чтобы не покидал ты родного дома? Жил бы ты в жилище матери, под защитой своей старушки, и не знал бы горя, не ведал беды. А теперь куда же спешишь ты, мой сыночек, где спасешься от страшной мести, где спрячешься от злодеев?
Отвечает ей Лемминкяйнен:
— Не знаю я, где найти мне убежище. Матушка моя родная, может, ты научишь меня, как спасти голову?
Говорит ему старая мать:
— Где же мне тебя спрятать? Как уберечь от беды? Станешь ты березкой в лесу, а дровосек срубит ту березку и расколет ее на дрова. Спрячешься ольхой в роще, а люди придут и сожгут ту рощу под пашню. Ягодкой лесной укроешься в траве — и там настигнет беда: найдут тебя малые ребята и съедят. Поплывешь щукой в синем море — и там догонит несчастье: поймают тебя в сети рыбаки. А серым волком побежишь по лесу — так охотник убьет тебя своим копьем, подстрелит острыми стре¬лами.
— Матушка моя родная,— говорит ей Лемминкяйнен,— я и сам знаю, где меня смерть настигнет, где злая судьба отыщет. Уже у самых глаз стоит погибель, к самой бороде подошло несчастье. Старушка моя доро¬гая, ты даровала мне жизнь, ты вскормила меня своим молоком, научи теперь, где мне спрятаться, где укрыться от злой беды?
Говорит ему старая мать:
— Есть на свете одно место, куда не доходит шум сражений. Но сна¬чала поклянись мне страшной клятвой, что никогда больше — ни через шесть лет, ни через десять — не возьмешься ты за меч, не поднимешь острый клинок.
— Клянусь тебе страшной клятвой,— говорит ей Лемминкяйнен,— что никогда больше —ни в первое лето, ни в шестое, ни в десятое — не возь¬мусь я без нужды за меч, не затею своей волей войны.
— Ну, так слушай меня, сыночек,—говорит Лемминкяйнену мать.— Спусти скорее на воду отцовский челнок и плыви в открытое море. Девять морей ты проплывешь и посреди десятого моря увидишь зеленый остров. Живи там год и другой, а когда третий год кончится, возвра¬щайся снова в родную землю, в отцовский дом, к твоей старой матери.
 

■oiihwi »!■>
21. Лемминкяйнен спасается на зеленом острове от злых людей Похъёлы

И вот собрался веселый Лемминкяйнен в путь. С катков, оби¬тых медью, спустил он свой челн, натянул парус и с веслом в руках сел на корму.
Быстро мчится лодка по открытому течению вод, а Лем¬минкяйнен еще подгоняет ее, чтобы скорее плыла, чтобы легче скользила:
— Ты плыви, челнок дощатый,
Как цветочек, по теченью!
Ветер, ты надуй мой парус
И гони ладью быстрее!
Пусть летит, как птица, лодка,
Пусть летит челнок еловый
Вдаль, на остров неизвестный,
На мысочек без названья.

Раскачали ветры легкую лодку и понесли по глади моря.
Плывет Лемминкяйнен день и другой, качается по волнам месяц и два. Девять морей уже проехал, и вдруг загудел сильный ветер, зашумел воз¬дух, налетела страшная буря. Разбили ветры дощатую лодку, бросили веселого Лемминкяйнена в морскую пучину. Быстро гребет он руками, ловко правит ногой, дни и ночи плывет по простору морских волн.
Немало времени прошло, и вдруг показалось на краю неба, нависло над самой водой какое-то облачко. Подплыл Лемминкяйнен к нему поближе, и обернулось облачко песчаным мысом, зеленым островом. Еще немного проплыл Лемминкяйнен—и ступил, наконец, на твердую землю.
Огляделся он по сторонам —и видит: стоит в стороне дом, дверь открыта, хозяйка в избе хлеб печет, а дочки тесто месят.
Говорит веселый Лемминкяйнен:
Не покормишь ли меня, добрая хозяйка, не поднесешь ли герою кружку пива? Много дней и ночей плавал я по широкому простору волн, голод гложет меня, иссякли мои силы.
Пожалела его добрая хозяйка. Зажарила она свинины, принесла кружку с пивом и подала Лемминкяйнену, чтобы насытился голодный, чтобы вер¬нулись силы к усталому.
Поел он, попил, а потом спрашивает:
— Скажи мне, добрая хозяйка, есть ли на этом острове местечко, для удалого охотника, веселого Лемминкяйнена?
Отвечает ему добрая хозяйка:
— Пусть хоть сто мужей приходят, хоть тысяча — для всех, кто пришел с миром, есть на этой земле место.
А скажи мне, добрая хозяйка,— опять спрашивает ее Лемминкяй¬нен,—есть ли на острове земля, где бы мог я вырастить хлеб?
Есть на острове место для пашни, —отвечает ему добрая хозяйка,— найдется тут земля, чтобы посеять хлеб.
А теперь скажи мне, добрая хозяйка, - в третий раз спрашивает Лемминкяйнен, —найдется ли здесь крыша, под которой мог бы я жить- найдется ли стол, за которым мог бы я сидеть?
Найдется здесь для тебя жилье,—отвечает ему добрая хозяйка, найдется и дом с крышей, и двор со всем хозяйством.
— А есть ли на этом острове место, —снова спрашивает Лемминкяй¬нен,— где бы мог я петь песни моего отца, повторять напевы моих дедов?
— Пой, где хочешь, отвечает ему хозяйка,- Для хорошей песни всюду найдется место.
Так и остался веселый Лемминкяйнен на этом острове.
Хорошо ему живется. Запоет он—и на голубых полянах вырастают серебряные ели, золотые цветы расцветают по склонам холмов, на дубо¬вых ветках кукуют кукушки.
Напел Лемминкяйнен у ворот красную рябину, во дворе напел колодец с золотой крышкой, в доме- кувшины и кружки с пенистым пивом.
Один год прошел, другой кончился ни печали, ни забот не знает Лемминкяйнен. Меду у него целые реки, молоко прямо по веткам сосен стекает, масло из плетня льется, пиво по жердям течет. Пьет Лемминкяй¬нен из золотого кувшина, хлеб режет золотым ножом, ест на серебряном блюде.
Вот и третье лето кончилось. Стал Лемминкяйнен собираться в об¬ратный путь.
Оставайся у нас,—говорит ему добрая хозяйка,—все у тебя здесь есть. Чего еще тебе надо?
Отвечает ей веселый Лемминкяйнен:
Есть у меня одно желанье—хочу я снова увидеть свою родину, хочу собирать землянику на родных полянах, на своей земле сеять хлеб.
Сколотил он себе новую лодку и поплыл к родным берегам.
Подгоняют лодку быстрые волны, и скользит она по синей глади моря, по открытому течению вод.
Немало времени прошло, и снова ступил Лемминкяйнен на родную землю. Всё здесь попрежнему: тот же берег, та же пристань. На пригор¬ках—знакомые ели, на холмах- всё те же сосны. Только нет его избы, в которой жил он со своей любимой матерью. А на том месте, где она стояла, шумит ветвями зеленая черемуха. Там, где был двор, поднялись молодые елочки, где был колодец, вырос колючий можжевельник.
Горько заплакал Лемминкяйнен:
- я играл вот в этой роще,
По камням я этим прыгал,
По траве я здесь катался,
Тут валялся на пригорке.
Кто ж унес избу отсюда,
Кто сломал родную кровлю?
Сожжено мое жилище, Разметали пепел ветры.
Три дня и три ночи плачет веселый Лемминкяйнен. Но не стены своего
дома он оплакивает, горюет он о милой матушке, о любимой своей старушке: - Мать, не ты ль меня кормила,
И не ты ль растила сына?
Умерла моя голубка,
Нет родной моей на свете.
Стало тело горстью праха,
Вётлы выросли меж пальцев,
В головах шумят березы,
А в ногах— терновник острый.
Вот мне, глупому, награда,
Вот несчастному возмездье,—
Всё за то, что меч я поднял,
Что понес мое оружье
За черту земли туманной,
К избам Похъёлы суровой!
Истреблен мой род за это,
Мать любимая убита!
Бродит он по заросшему пустырю, где раньше был его дом, и вдруг
видит — тянется по траве едва заметный след. Легкой тропинкой вьется он через поле, едва приметной дорожкой пробивается сквозь лесную чащу.
Одну версту, и другую, и третью прошел Лемминкяйнен, пока не при¬вел его след к маленькой избушке, что стояла у подножья высоких скал, посреди густого темного леса. Вошел Лемминкяйнен в избушку, а там его мать сидит и горько плачет.
Обнял веселый Лемминкяйнен свою старушку и говорит:
- А я уж думал, что умерла ты, моя родная, что сразил тебя меч, что пронзило тебя копье. Все глаза я по тебе выплакал, всё лицо, тебя вспо¬миная, слезами залил.
Говорит Лемминкяйнену мать:
Наверное, закололи бы меня злые люди Похъёлы, если б не укры¬лась я в этой чаще, не спряталась бы в этом глухом лесу. Пришли люди Похъёлы в наш край с мечами и копьями, дом обратили в пепел, двор опустошили - всё искали тебя, злополучного.
- Не горюй, матушка дорогая,—говорит ей Лемминкяйнен,—Прогони свои печали. Поставлю я тебе избу получше прежней, а со злыми людьми Похъёлы— придет время еще рассчитаюсь.

22. Куллерво попадает в рабство к Илмаринену

Росли два брата—Калерво и Унтамо,—как два молодых лебедя под крылом матери. Пока жили братья под одной крышей — был между ними мир, а как разъехались по разным домам,— разгорелась между ними вражда.
Поставил Калерво в своем затоне сети. И Унтамо свои
сети там же поставил. Вот пришло время вынимать улов. Не знал Калерво, что брат закинул сети в его затоне, и унес всю рыбу. Злобой наполни¬
те 
лось сердце Унтамо, дал он волю своим кулакам, но не одолел, не осилил брата.
В другой раз посеял Калерво овес. А Унтамо взял и пустил на его поле свою овечку. Поела овечка Унтамо овес Калерво, а собака Калерво бросилась на нее и загрызла насмерть.
Тогда поклялся Унтамо страшной клятвой истребить весь род ненави¬стного Калерво.
Собрал он сильных мужей—кому дал топоры, кому мечи и копья — и пошел войной на родного брата. Всех домочадцев — от мала до велика— перебил, двор дотла спалил, жилье с землей сравнял.
Только одного младенца, что качался в колыбели, пощадил Унтамо и взял его в свой дом.
Называла мать своего сына Куллерво, назвал Унтамо своего племян¬ника—раб. Качается Куллерво в люльке день, качается другой, а на тре¬тий день—сбросил он с себя свивальник, разорвал пеленки, сломал люльку.
„Видно, сильным мужем он вырастет,—думает Унтамо, — сотню рабов мне заменит, один за тысячу поденщиков работать на меня будет".
Вот прошел месяц, и другой, и третий. Слышит Унтамо, как говорит Куллерво сам себе:
— Вырасту я побольше, наберусь силы и отомщу за родного отца, отплачу за смерть любимой матери.
Испугался Унтамо.
„Надо бы скорее отделаться от него,—думает.—Второй Калерво растет в змееныше, от него может весь мой род погибнуть".
И велел он посадить Куллерво в бочку, а бочку бросить в море.
День проходит, другой проходит, на третий день пошел Унтамо на берег и видит: сидит маленький Куллерво на гребне синей волны и мед¬ной удочкой с шелковой леской удит рыбу.
Тогда велел Унтамо своим рабам сложить из березовых поленьев, из смолистых сосновых бревен большой костер и на том костре сжечь Куллерво.
Привезли рабы сотню возов дров, навалили тысячу саней бересты и подожгли со всех четырех сторон. А когда разгорелся огонь, бросил Унтамо малого ребенка в жаркое пламя.
Два дня и две ночи горел костер. А на третий день пришел Унтамо и видит: сидит Куллерво, живой и невредимый, по колени в пепле, по локти в золе и железной кочергой разбивает угли.
Рассердился Унтамо, что никак не может он избавиться от чужого племени, и велел повесить Куллерво на ветке дуба.
День проходит, другой проходит. Посылает Унтамо раба посмотреть, не умер ли ненавистный Куллерво.
Приходит раб и говорит такие слова:
— Нет, жив он, ничего ему не сталось. Железным гвоздем вырезывает он на коре разные узоры. На стволе могучего дуба рисует мужей с мечами, богатырей с копьями.
Не знает Унтамо, как избавиться от Куллерво. Никакая смерть его не берет.
Тогда решил Унтамо оставить его у себя рабом.
Позвал он Куллерво и говорит ему:
— Если будешь исправным рабом, позволю тебе жить в моем доме. Будешь на меня работать, по работе и плату будешь получать: либо пояс узорча¬тый, либо оплеуху звонкую.
Дал ему Унтамо первую работу—подсечь лес для пашни.
Взял Куллерво топор и пошел в лес. Под самый корень рубит он старые деревья: покрепче ствол одним ударом валит, потоньше ствол—с пол-удара. А когда надоело ему работать, воткнул он топор в колоду и закричал громким голосом:
— Пусть валится лес повсюду, где слышен мой голос! И пусть никогда в том месте, где работал Куллерво, где расчистил пашню сын Калерво, не взойдет ни один стебелек, не поднимется ни один колос!
Пришел Унтамо посмотреть, как работает его новый раб, и видит: перепортил Куллерво все деревья, загубил весь строевой лес.
„Нет, не годится он для этой работы,—думает Унтамо. — Что бы дру¬гое ему дать? К чему бы еще приставить?*1
И послал его городить изгородь.
Взялся Куллерво за дело. Вместо кольев забивает в землю целые ели, втыкает стосаженные сосны, вяжет изгородь ветвистой рябиной.
А сам говорит такие слова:
— Кто не может летать птицей, кому не подняться на двух крыльях, никогда не пройдет через этот плетень, никогда не проникнет за ограду, что построил Куллерво, сын бедного Калерво.
Пришел Унтамо посмотреть на работу своего раба и видит: никуда не годится плетень. Стоит он от земли до самых облаков—и нигде ни входа, ни выхода, ни ворот, ни калитки.
Послал Унтамо раба молотить рожь.
Бьет Куллерво цепом и приговаривает:
— Пусть в пыль превратится зерно, что молотит сын Калерво, пусть трухою станет солома под рукой бедного Куллерво.
Пришел хозяин посмотреть, как молотит его раб, и видит: ничего не осталось от зерна, только пыль по ветру летает.
Разгневался Унтамо.
— Ни на что ты не годен! Продам я тебя кузнецу, будешь у него махать молотом.
И как сказал, так и сделал.
Немного взял он за негодного раба.
Два старых котла, три ржавых крюка, пять иступившихся кос, шесть поломанных мотыг дал за Куллерво кователь Илмаринен.

23. Злая жена Илмаринена запекает в хлеб Куллерво камень

Хорошо жилось красавице Похъёлы в доме ее мужа, кователя Илмаринена. Скамейки в избе мужа длинные, полки в бане — широкие, в избе — просторно, в кладовых — тесно. Жерновов вертеть ей не нужно — вода сама мелет пшеницу. Посуду в лоханке мыть не велят — морские волны сами посуду чистят, из ворот — пониже дома луга зеленеют, а на лугах пасутся тучные стада; повыше дома — поля желтеют, и на полях, словно горы, стоят хлебные скирды; а внизу под горой плещутся на берегу утки, ходят в глубине вод рыбьи стаи.
Всем богат новый дом красавицы — молока пей, сколько хочешь, масла ешь, сколько нравится.
Хозяин ей — как родной отец, хозяйка — что любящая мать, деверья — будто родные братья, золовка — словно заботливая сестра.
Вспомнит ли красавица про дичь, что ей в отцовском доме брат при¬носил, вздумается ли ей съесть рыбки, что сам отец для нее ловил,— и всё тотчас перед ней лежит.
Всякого зверя в лесу, всякую птицу в небе, всякую рыбу в воде достанет ей молодой муж. Не о чем ей печалиться, не о чем заботиться.
Но попрежнему злым и жадным было у нее сердце, что досталось ей от злой матери.
Хуже, чем бездомной собаке, жилось у нее купленному рабу.
Сама она мягкий пшеничный хлеб ест, пироги пышные печет, а для пастуха — хлеб на мякине замешан, сосновой корой сдобрен.
Для нее в печке масляная каша румянится, а для него в сенях холод¬ные щи стоят —собака с них весь жир уже слизала, всё мясо из миски выбрала.
Захочет хозяйка пить — она себе молока из кувшина нальет, а у пастуха горло пересохнет — он кусочком бересты из болота воду чер¬пает.
А хозяйке всё мало, никак не утолить ей своей злобы.
И вот однажды вздумала она посмеяться над бедным пастухом. Испекла большой хлеб, сверху пшеничный, снизу овсяный, а в середку положила камень.
Дает хлеб пастуху и говорит:
— Смотри только, не ешь хлеб, пока стадо не будет в лесу.
И пошла выпускать скотину из загона.
Медленно идут мимо нее коровы, позвякивают медными колокольчи¬ками. Шерсть у них мягкая, как у овечек, гладкая, как у тюленей, бле¬стящая, как рыбья чешуя.
Провожает хозяйка Илмаринена свое стадо и приговаривает:

— В лес коров я выпускаю,
Я гоню молочных в поле,
Пряморогих, криворогих
В лес березовый гоню я
И в осиновые чащи,—
Чтобы жиру набирались,
Чтобы салом запасались
На лесных полянах светлых,
Посреди широких рощиц,
В золотых лесах сосновых
И в дубравах серебристых.
Укко, ты, властитель неба,
Ты укрась травой поляны,
Оживи лесные чащи,
Мед пошли во все болота!
Ты насыть моих рогатых,
Накорми медовой пищей,
Золотого дай им сена,
Трав с метелкой серебристой,
Напои питьем медовым
Из ключей с водой прозрачной,
Из шумящих водопадов!
Чтобы мед струился сладкий
В пышном вымени коровьем,
Чтобы звонкою рекою
Молоко всегда бежало,
Чтоб оно ручьями било ,
Чтобы пенилось потоком,
Через край лилось кувшина,
Никогда не иссякая!

Так провожает хозяйка свое стадо.
Вышли коровы на пастбище, а за ними с кнутом и котомкой плетется пастух Куллерво.
Идет он и горько жалуется на свою судьбу:
— Плохо бедняку на белом свете! Всё-то по чужим людям жить, чужое добро сторожить.
Вот привел он стадо в лес, сел на мягкую траву и просит ласковое солнце:
— Хоть ты пригрей меня, небесная печка! Пошли мне немного тепла, а злой кузнечихе не свети вовсе, ей и так тепло на земле.
В полдень, когда короткой стала тень от солнца, согнал он всё стадо на лужайку, пересчитал коровьи хвосты, а потом развязал свою котомку и вынул хлеб, выпеченный хозяйкой.
„Уж пора,— думает он,— и бедняку пообедать, время и бездомному рабу поесть".
Достал он отцовский нож и воткнул в середину хлеба. Мягкая, румя¬ная корка у хлеба, а внутри — твердый камень. Сломался об этот камень стальной клинок, обломился острый конец.
Горько заплакал от обиды Куллерво.
— Всего только и было у меня добра, что старый отцовский нож! А теперь и того нет! Это злая кузнечиха, жадная хозяйка нарочно запекла камень в мой хлеб. Как теперь отомщу ей? Чем отплачу за насмешку?
Вдруг слышит — каркает с дерева старый ворон:
Не горюй, Куллерво, сын Калерво! Не лей напрасно слез! Я научу тебя, как рассчитаться со злой хозяйкой. Отломи от дерева ветку, сделай березовую плетку и загони коров в болото, заведи грязноногих в тря¬сину. Пусть разорвут их там волки и медведи! А когда насытится зверье — обернутся медведи коровами, а волки телятами. Тогда гони стадо на хозяйский двор. Рассчитаешься разом за все насмешки злой бабы, порадуешься ее слезам.
Так и сделал пастух Куллерво.
Загнал коров в болото и отдал на съедение лютым зверям.
А когда солнце спустилось на ветки сосен, повел Куллерво к дому стадо медведей, погнал на погибель хозяйке стаю волков.
По дороге учит Куллерво лесных зверей:
— По двору идите, будто смирные коровы, в хлеву стойте, как ласко¬вые телята, а чуть нагнется хозяйка, чтобы доить вас,— рвите ее острыми когтями, кусайте ее крепкими зубами.
Из коровьей кости, из бычьего рога сделал он пастушеский рожок и трижды протрубил с пригорка, чтобы вышла хозяйка Илмаринена встре¬чать стадо.
А кузнечиха уже ждет не дождется своих коров. Неспокойно у нее на сердце — как бы не испортил негодный пастух ее коровок!
И вот слышит она — заиграл, наконец, пастуший рог.
Выбежала хозяйка за ворота.
— Слава властителю неба! Целы мои коровы, всех привел дрянной пастух!
Сытые идут коровы, бока у них круглые, шерсть гладкая, вымя тугое. А позади стада плетется Куллерво с котомкой за плечами, с пастушьим рогом в руках.
Спрашивает его хозяйка:
— Где ты взял, жалкий раб, эту дудку? Зачем трубил, бездельник, так громко?
Отвечает ей Куллерво:
— В болоте нашел эту дудку твой жалкий раб. А трубил бездельник так громко, чтобы скорее выходила ты доить коров: видишь, как у них набухло вымя.
Лень хозяйке доить коров.
Стала она звать свекровь:
— Мать, поди-ка, подои коров. Не управиться мне со всем хозяй¬ством, надо еще тесто замесить.
Не знает Куллерво, что делать, как быть,— ведь ни за что загрызет зверье старуху.
Вот и говорит он кузнечихе:
— Хорошая хозяйка всегда сама коров доит, сама за скотиной при¬сматривает. Что же ты от доброго дела уходишь?
Стыдно стало ленивой кузнечихе. Взяла она подойник и пошла доить коров.
И только нагнулась — сверкнули около нее волчьи глаза, разинул над ней пасть медведь.
Испугалась хозяйка Илмаринена, закричала:
— Что наделал ты, дрянной пастух? Как смел ты, негодный раб, пригнать в хлев медведей, впустить во двор волков?
Отвечает ей Куллерво:
— Не запекла бы ты в мой хлеб камень, так и я не привел бы на твой двор волков и медведей. Не много оставалось у меня на память о моем славном роде — один только железный клинок, а ты и его не пожалела. Так погибай же теперь страшной гибелью. Не пожалею и я тебя!
Плачет злая кузнечиха горькими слезами, просит Куллерво:
— Пастух мой милый, спаси меня от волчьих зубов, защити от мед¬вежьих лап! Буду я кормить тебя пшеничным хлебом со свежим маслом, буду каждый день поить тебя свежим утренним молоком, подарю тебе рубашку, шитую золотом, дам тебе штаны из тонкого цветного сукна. Целый год будешь ты жить не работая, и другой год будешь кормиться даром, только избавь меня от беды, не дай погибнуть злой смертью.
Отвечает ей пастух Куллерво:
— Не надо мне теперь твоего пшеничного хлеба, и дорогой рубашки от тебя не хочу. Всех на земле ты хуже, тебе место на полянах Маналы, в темных жилищах Туонелы.
Так и растерзали медведи и волки злую кузнечиху, негодную хозяйку.
А бездомный раб, пастух Куллерво, убежал в лес.

24. Илмаринен делает себе новую жену из серебра и золота

День и ночь горюет кузнец Илмаринен о своей жене. От горя и тоски чернее угля стало его сердце.
Не горит больше огонь в его кузнице, не стучит молот по наковальне.
Утро занимается — он вздыхает, день приходит — он пла¬чет, ночь спускается — он горько рыдает.
— Горе молодцу-бедняге!
Как теперь мне быть, не знаю. Сплю — и горький сон мне снится, А проснусь — и станет горше.
Вечерами мне так скучно,
Так мне грустно ранним утром!
Не приносит ночь покоя, День отрады не приносит.
Всё равно мне — день ли, ночь ли: Всё печалюсь я по милой, Всё тоскую по желанной, Всё грущу по чернокудрой.
Не ест и не пьет кователь Илмаринен. Два месяца плачет, три месяца горюет.
А когда настал четвертый месяц, задумал Илмаринен из золота и серебра сделать себе жену.
Нарубил он в лесу тридцать возов дров, пережег их в уголь и велел своим работникам развести в кузнице огонь. Потом достал со дна моря кусок золота, поднял из морской пучины глыбу серебра и бросил в гор¬нило.
Изо всех сил раздувают огонь работники, но не плавится серебро, не раста¬пливается золото.
Тогда стал к мехам сам Илмаринен.
Один раз качнул, другой, третий и видит: выходит из огня, бежит из горнила овечка. На одном боку шерсть у нее золотая, на другом — серебряная.
Хвалят все молодую овечку, любуются серебрянобокой. Но не рад ей кователь Илмаринен. •
— Это только волку утеха,— говорит он,—А я хочу, чтобы вышла ко мне милая супруга, нужна мне из золота любимая моя жена.
Бросил он овцу в огонь и снова велел работникам раздувать мехи.
Но не раздуть им большого огня.
И вот снова взялся за мехи кователь Илмаринен. Качнул раз, качнул другой, и сразу поднялся огонь.
Заглянул Илмаринен на дно горнила и видит: выбегает из огня жере¬бенок, машет золотой гривой, бьет серебряными копытами.
Расхваливают все жеребенка, треплют его по золотой гриве, а Илма¬ринен опять говорит:
— Это одному только волку на радость. А я жду супругу из золота, встречаю жену из серебра.
Бросил он жеребенка в горнило, прибавил еще золота, подбросил еще серебра и опять поставил работников к мехам. Из последних сил раздувают они огонь, а раздуть не могут.
Тогда в третий раз стал к мехам кователь Илмаринен. Загудело жар¬кое пламя, горячие искры столбом поднялись в небо, черный дым сме¬шался с облаками. Заглянул Илмаринен на дно горнила и видит: выходит из огня, поднимается из пламени долгожданная красавица. Волосы у нее золотые, лицо серебряное. Испугались все, увидев такое чудо. Один только Илмаринен радуется.
Выковал он своей золотой жене руки и ноги, глаза и губы. Как живая стоит она перед ним.
Зовет ее Илмаринен в дом, но не может она шевельнуть ногой, не сойти златокудрой с места.
Называет он ее ласковыми именами, но не слышит она его слов, не шевелятся в ответ ее серебряные уста.
Заглядывает он ей в глаза, но неподвижным взглядом смотрит на него золотая красавица.
Берет он ее за руки — и ледяной холод пробирает его до самого сердца.
Опечалился Илмаринен.
— Как же я буду жить с женой, у которой нет души, нет голоса?
Тут увидел его старый, мудрый Вяйнямёйнен и говорит ему такие слова, молвит такие речи:
- Послушай меня, друг! Брось свою золотую жену в огонь. Не должен герой склоняться перед золотом, не должен льститься на серебро.

Брось в огонь ты эту куклу,
Золотую эту деву,
Пусть ее богатый любит,
Пусть к ней сватается знатный.
Вы, растущие герои,
Дети новых поколений,
Будете ли вы с достатком,
Иль совсем без достоянья,—
До тех пор, пока вам светит
В небесах высоких солнце,
И пока сияет месяц,
Больше смерти берегитесь
Сватать деву золотую,
Брать серебряную в жены.
Блеск у золота холодный,
Серебро морозом дышит.
Послушался Илмаринен вещего песнопевца, старого, мудрого Вяйня¬мёйнена и бросил в огонь золотую куклу без сердца и души.

25. Вяйнямёйнен и Плмаринен отправляются в Похъёлу за Сампо

В глубокой каменной пещере, в медной горе, далеко от людских глаз спрятала хозяйка Похъёлы чудесное Сампо. Для нее одной крутится пестрая крышка, и с рассвета до рассвета сыплются в ее амбар и мука, и соль, и деньги.
„Не по праву владеет злая старуха таким сокровищем",— думает старый, мудрый Вяйнямёйнен.
Пошел он к Илмаринену и говорит такие слова:
— О вековечный кователь, поедем со мной вместе в мрачную Похъёлу, в туманную Сариолу и отберем Сампо у злой старухи. Пусть на радость всем живущим крутится пестрая крышка. Пусть приносит Сампо свои дары всем добрым людям, всем, кто любит солнце.
Отвечает ему кователь Илмаринен:
— Как же отберем мы у злой старухи Сампо? Разве не знаешь ты, что крепкие корни держат его под землей,— один корень вглубь горы ушел, другой — за морской берег зацепился, третий — в каменную скалу врос.
— Послушай меня, вековечный кователь,— снова говорит Вяйнямёйнен,— построим большой корабль и поедем со мной за Сампо. Не для того ты выковал пеструю крышку, чтобы с каждым днем богатела жадная старуха. Пусть на счастье всем добрым людям крутится чудесная мельница.
— Хорошо, пусть будет по-твоему,— говорит Илмаринен.— Только не лучше ли нам поехать берегом? В море может догнать нас ветер, опро¬кинуть буря, и придется нам грести не веслами, а руками, править не рулем, а локтем. Нет, пусть смерть тащится по волнам, а мы с тобой поедем берегом!
Отвечает ему старый Вяйнямёйнен:
— Может, и опаснее путь по морю, зато прямее,— несет лодочку теченье, подгоняет ветер, торопят волны. Но не буду я с тобой спорить,— не хочешь ехать морем, поедем сушей. Только сперва выкуй мне, любез¬ный братец, огненный меч, стальной клинок, чтобы мог я сразиться с людьми Похъёлы, чтобы мог разогнать тех злых собак.
Стал Илмаринен у горна, бросил в огонь железо, бросил в горящие угли сталь, прибавил горсть золота, подбросил серебра и велел работникам качать мехи.
Точно тесто, размякла в огне сталь, жидкой кашицей течет железо, ручейком струится серебро, как волна в море, колышется золото.
Весело стучит молотом Илмаринен, кует он своему другу Вяйнямёйнену славный меч: на конце меча сияет месяц, посредине светит солнце, в рукоятке блещут звезды.
Пришел старый, мудрый Вяйнямёйнен за мечом, осмотрел его со всех сторон и говорит:
— Спасибо тебе, Илмаринен, вековечный кователь! Таким мечом я, словно масло, разрежу каменные горы, на мелкие куски расколю медные скалы.
И вот, наконец, собрались герои в путь.
Недалеко отъехали — и вдруг слышат: плачет кто-то на мысочке, сто¬нет кто-то на пристани.
— Только девушки так плачут,— говорит Вяйнямёйнен.— Подъедем-ка поближе, спросим, что за беда там случилась?
Повернули они коней к самому берегу и видят: то не девушка льет слезы, а плачет у мостков лодка, жалобно стонет дощатый челнок.
— Что ты плачешь, дощатый? — спрашивает Вяйнямёйнен.— О чем ты горюешь? Может, плохо тебя сколотили? Может, слишком тяжелы твои уключины?
Отвечает Вяйнямёйнену дощатый челн:
— Потому я плачу, потому я горюю, что хочу я выйти на морской простор, хочу, чтобы столкнули меня на синие волны, спустили с этих смолистых катков. Чего только мне не пели, пока сколачивали мои бока: буду, мол, я служить героям, буду ходить в славные походы, буду возить на своем дне добытые в честном бою сокровища. Но ни разу еще не был я в бою, никогда еще не качался на морских волнах. Другие лодки хоть и похуже меня, а трижды за лето выходят в море. А я, построенный из сотни самых лучших досок, лежу без дела на этих дрянных катках. На моей мачте вьют себе гнезда птицы, на дне моем прыгают лягушки, подо мной живут только земляные черви. Уж лучше остался бы я горной елью, лучше рос бы на песке высокой сосною. Прыгала бы по моим вет¬кам белка, лаял бы у моих корней веселый пес!
— Ты не плачь, дощатый! — говорит ему старый, мудрый Вяйнямёйнен,— Ты не плачь, сосновый! Скоро повезешь ты по морю храбрых воинов, скоро услышишь шум сражения. Но сначала скажи мне, челн с железными уключинами, искусный ли мастер тебя строил? Сможешь ли ты выйти в море, если никто не тронет тебя рукой, не коснется пальцем, не сдвинет плечом?
Отвечает ему дощатый челн:
— Никто из моего прославленного рода, никто из моих дорогих братьев не может выйти в море, пока не столкнут их в воду, пока не сдвинут силой с деревянных катков.
— А если столкну я тебя в воду,— спрашивает опять Вяйнямёйнен,— побежишь ли ты без вёсел, найдешь ли без руля дорогу, не потеряешься ли среди волн без паруса?
Отвечает ему дощатый челн:
— Всем моим дорогим братьям, всему моему прославленному роду всегда помогали вёсла и служил добрый руль, а ветер держал паруса.
В третий раз спрашивает его Вяйнямёйнен:
— Скажи мне, челн с красиво изогнутыми боками, если столкну я тебя в воду, если посажу в тебя гребцов и сосновый руль направит твой бег, а ветер надует твои паруса,— будешь ли ты на воде так же хорош, как сейчас, когда ты лежишь на этих катках?
Отвечает ему дощатый челн, говорит ему ладья с медными уключинами:
— Посади ко мне на дно хоть сто мужей с веслами, хоть тысячу,— буду я стоять на волнах еще лучше, чем на этих жалких катках.
Тогда тихонько запел старый, мудрый Вяйнямёйнен — и сам собой спу¬стился на воду дощатый челн.
А Вяйнямёйнен всё поет. И вот уже сидят по бортам лодки храбрые юноши, отважные мужи, прославленные старики.
Взялись гребцы за весла, Илмаринен сел на носу, Вяйнямёйнен — у руля, и поплыл челнок, закачался дощатый на прозрачной глади моря. Вёсла прибавляют ему силы, ветер надувает его парус, сосновый руль показы¬вает ему дорогу.
А старый, мудрый Вяйнямёйнен еще подгоняет его своей песней своим вещим словом:

— Ты беги, челнок сосновый,
По волнам скользи косматым,
Ты плыви, как пузыречек,
Как цветочек, по теченью!

Прилежно гребут юноши, что есть мочи работают веслами, а дощатый челн едва движется.
Сели к веслам сильные мужи, но и туг не на много сдвинулась лодка, недалеко ушла вперед.
Тогда взялся за вёсла сам Илмаринен. Страшный шум поднялся на море: скрипят сосновые скамейки, громко стонут рябиновые вёсла, дикими гусями гогочут уключины, точно лебедь, кричит сосновый нос.
Быстрее ветра, легче птицы побежал по волнам дощатый челн.

26. Вяйнямёйнен делает из щучьих костей кантеле
И вот показался вдали зеленый мысок. Там, на зеленом берегу, на песчаной отмели жил удалой охотник, веселый Лемминкяйнен.
Далеко слышат его уши, еще дальше видят его глаза. Посмотрел Лемминкяйнен на север, посмотрел на запад, повер¬нулся к солнцу и видит: засверкала над морем радуга, поднялась над краем неба туча.
Но не радуга это цветная, и не темная туча. Это плывет по морю дощатый челн.
Удивился молодой Лемминкяйнен: никогда он не видел такой пре¬красной лодки.
Стал он у самой воды и закричал громким голосом:
— Это чья лодка здесь плывет, чей корабль качается на волнах?
Отвечают ему с лодки:
— Что ты за герой, что за богатырь, если спрашиваешь, чья это лодка? Разве не видишь сам, кто сидит на веслах? Разве не знаешь, кто держит руль?
Говорит удалой Лемминкяйнен:
— Вижу я теперь, кто у вас рулевой, знаю, кто сидит на веслах. Пра¬вит рулем старый, верный Вяйнямёйнен, а гребет вековечный кователь Илмаринен. Но скажите мне, славные мужи, куда вы плывете? Ответьте мне, герои, куда держите путь?
— На север лежит наш путь,— отвечает ему старый, мудрый Вяйня¬мёйнен.— Едем мы по волнам, покрытым пеной, плывем наперекор морскому теченью, чтобы освободить чудесное Сампо из скалистой пещеры Похъёлы, из медного утеса Сариолы. Хочу я, чтобы всем живущим на радость вер¬телась пестрая крышка, чтобы во все дома приносила она богатство и счастье.
Тут говорит веселый Лемминкяйнен:
— О старый, мудрый Вяйнямёйнен! Прими и меня в свою лодку. Хотя дал я зарок десять лет не ходить на войну, но для доброго дела, |для справедливой битвы снова возьмусь за меч.
Посадил его Вяйнямёйнен в свою лодку.
И вот снова плывет крутобокая, опять качается на волнах дощатая. К устью реки правит старый, мудрый Вяйнямёйнен, по речным потокам ведет свою ладью.
Плывет лодка по тихой воде один день, скользит по речной глади другой, а на третий день подошла она к бурным порогам.
Но смело правит Вяйнямёйнен между подводными скалами.
Мудрым словом унимает бушующие волны:

Ты, порог, не пенься бурно,
Не шумите грозно, воды!
Встань из волн, речная дева,
Поднимись на пенный гребень!
Ты приляг на волны грудью.
Обними прибой руками,
Стереги получше волны,
Чтобы в них не сгинуть храбрым!
Вы, среди потоков бурных
Опененные утесы!
Вы чело свое нагните,
Головы склоните ниже
На пути ладьи смоленой,
На дороге лодки красной!
Ты, шумящих вод хозяин!
Обрати ты в мох утесы,
Обрати ты в щуку лодку,
Чтобы плыть ей через волны,
Через горы водяные,
Чтоб она между камнями
Проскользнула невредимо!
Ты, хозяйка водопада!
Протяни покрепче нитку
Через бурные потоки,
Чтоб за ней мой челн стремился,—
Всё за ней — челнок дощатый,
Всё вперед—челнок сосновый!

И лодка мудрого Вяйнямёйнена не зацепилась за камни, не разбилась о пороги. В мягкий мшистый ковер обратились подводные камни, улег¬лись водяные горы, утих кипящий поток. Целой и невредимой вышла дощатая лодка на ровную гладь реки. И вдруг стала — точно ко дну приросла.
Бьются Илмаринен и Лемминкяйнен, изо всех сил пытаются столкнуть лодку,— и веслами упираются в дно, и еловой жердью отталкиваются от берега,— но не могут сдвинуть ее даже на полпальца.
Тогда сказал старый, мудрый песнопевец:
— Ты, веселый Лемминкяйнен, наклонись, посмотри, что держит нашу лодку? Почему это остановился наш челн в тихих водах, в спокойных потоках? Может быть, он на камень наскочил, или зацепился за подвод¬ный пень?
Наклонился веселый Лемминкяйнен над прозрачной водой, заглянул вниз под лодку и говорит:
— Нет, не за камень зацепился наш челнок, и не на пень он наскочил. Сидит он на плече у щуки, застрял он на спине речной собаки.
— Так возьми же скорее меч,— говорит ему Вяйнямёйнен,— и проткни им щуку, разруби на части собаку.
Выхватил веселый Лемминкяйнен из-за пояса острый меч и ударил изо всей силы по воде. Но даже не поцарапал он щуку,— скользнул меч по гладкой ее спине, отскочил от ее чешуйчатого панцыря.
А веселый Лемминкяйнен не удержался на краю лодки и упал в реч¬ные волны.
Вытащил его кователь Илмаринен и говорит:
— Хоть и длинная у тебя борода, а таких героев, как ты, пожалуй, сотни найдутся, тысячи сыщутся.
С этими словами вынул он свой меч и с размаху ударил речную собаку. Но даже не поцарапал он щуку, а стальной его клинок разбился на куски.
Рассердился Вяйнямёйнен:
— Даже наполовину не годитесь вы в герои, даже на четверть нет у вас ума взрослого мужа.
Вынул он свой меч и твердой рукой глубоко вонзил острый клинок в спину огромной щуки. Поднял ее на мече и бросил в лодку.
Разрубил Вяйнямёйнен щуку острым ножом, отсек ей голову и говорит:
— Скажи мне, кователь Илмаринен, что выйдет из зубов огромной щуки, из плавников речной собаки, из крепких рыбьих костей, если бро¬сить их в горнило?
Отвечает ему Илмаринен:
— Ничего не выйдет из рыбьих костей, ни на что они не годятся. Даже самый искусный мастер, даже самый умелый кузнец ничего тебе из них не выкует. Брось-ка их в воду, старый, мудрый Вяйнямёйнен.
— Нет,— говорит Вяйнямёйнен,— из этих костей смастерю я кантеле, для веселья и услады живущих построю из них многострунный короб.
Принялся старый, мудрый Вяйнямёйнен за работу.
Из чего сделал он короб кантеле? Из широкой челюсти щуки.
Из чего сделал гвозди для кантеле? Из острых зубов щуки.
Из чего сделал струны кантеле? Из тонких ребер щуки.
И когда смастерил он многострунный короб, собрался на берегу весь народ: старики и юноши, жены и герои. Всем давал Вяйнямёйнен поиграть на своем кантеле, но не пели струны под пальцами молодых, не звенели весельем под пальцами старых.
— Нет, видно, никто из вас не умеет играть,— говорит удалой Лем¬минкяйнен.— Дайте-ка мне этот короб, полный напевами, и когда лягут на него десять моих пальцев, радостью зазвучат песни, весельем наполнятся сердца.
Кое-как пристроил он кантеле на коленях и ударил по струнам. Но жалобно застонали они в ответ, сердито заскрипели под неумелыми руками Лемминкяйнена.
Услышал слепой этот шум и взмолился:
— Замолчите вы там! Совсем раскололась у меня голова! Треском и скрежетом наполнились мои уши. Лучше уж бросьте кантеле в воду, пусть лежит себе на дне глубокого моря.
И вдруг зазвенело кантеле всеми своими струнами:
— Не хочу я падать в воду,
Погружаться в глубь морскую!
Струн моих рукой искусной
Мастер сам пускай коснется!
И положили люди этот поющий короб на колени старого, мудрого Вяйнямёйнена. В руки самого мастера отдали его творение, чтобы коснулся он искусными пальцами звонких струн.
 

27. Вяйнямёйнен играет на кантеле
Вышел Вяйнямёйнен на серебряный пригорок, на золотую поляну, сел на высокий камень и заиграл.
И зазвучали песни, потекли веселые напевы.
Поют под руками Вяйнямёйнена щучьи кости, им вторят щучьи зубы, звонкими голосами перекликаются тонкие щу- еще на земле не слышали таких песен.
Немного времени прошло, и всё, что было в мире живого, все зве¬ри, бегающие по земле, все птицы, парящие в небе, все рыбы, живущие под водой, собрались у камня песнопения.
Проснулся в болоте волк и, зачарованный, побрел на звук чудесных песен. Из темной чащи поднялся медведь. Пугливый олень прибежал с лес¬ной поляны, веселые белки прискакали по веткам и с удивлением смотрели на Вяйнямёйнена. Даже рыси вышли из своих тайных берлог, чтобы послу¬шать дивное пение.
Сама лесная хозяйка в праздничном золотом наряде, с золотыми лентами в волосах, с золотыми серьгами в ушах, в синеньких чулочках с красными бантами, вышла из зеленой чащи. Села на березовый сучок, на ивовую ветку и заслушалась песен.
Слетелись на берег все крылатые, все пернатые.
Орел оставил в гнезде своих малых птенцов и с небесной высоты спустился к ногам песнопевца.
Из-за туч вынырнул ястреб и, словно кроткий голубь, сел на колено Вяйнямёйнена.
С болот прилетели утки, спустились на землю лебединые стаи, сотни чижей и тысячи жаворонков уселись на плечи Вяйнямёйнена.
А из темной глубины вод приплыли молчаливые рыбы.
Поднялись со дна ленивые сиги. Красноперый окунь остановился у берега и уставился на Вяйнямёйнена круглыми глазами. Из своих под¬водных жилищ выбрались толстые, неуклюжие семги, а быстрые корюшки целой стайкой сбежались к отмели и, уткнувшись в прибрежные камыши, затихли, внимая звукам кантеле.
До самого морского дна дошли чудесные песни.
А там, глубоко под водой, жил морской хозяин Ахто.
Захотелось ему увидеть чудесного песнопевца.
На морском цветке всплыл Ахто со дна моря, вытащил из волн свою зеленую бороду и говорит:
— Нет, никогда еще никто из живущих на земле не пел так сладко!
Вслед за Ахто выплыла на поверхность вод и хозяйка подводной страны, вся одетая водорослями. Осторожно, чтобы никто из смертных не увидел ее, забралась она на скалу среди моря и задремала, убаюканная сладким пением.
И дочки Ахто не усидели в своих подводных покоях. Как уточки, спрятались они в прибрежных тростниках и под песни Вяйнямёйнена сереб¬ряными гребнями расчесывали свои золотые косы...
 
Три дня и три ночи пел Вяйнямёйнен. И не было сердца, до которого бы не дошли его дивные песни.
Захочет Вяйнямёйнен — все смеются, захочет — слезами наполняются глаза.
Плачут старцы и юноши, плачут девушки и жены, плачут славные герои и малые дети. Заплакал и сам Вяйнямёйнен.
Льются слезы из его очей, и каждая слезинка крупнее брусники, больше горошины: одна — как яйцо пеструшки, другая — как голова касатки. Катятся слезы по его щекам, бурными потоками струятся на колени, ручьями сбе¬гают по ногам, озерами растекаются по земле, реками вливаются в море.
Вот отложил Вяйнямёйнен кантеле и говорит такие слова:
— Не найдется ли кого среди храбрых юношей, среди отважных героев, кто собрал бы мои слезы, кто поднял бы их из глубины блестящих вод?
Но не нашлось такого среди храбрых, не вызвался никто из отважных.
Просит Вяйнямёйнен ворона:
— Ты, черный ворон, собери со дна моря мои слезы, и я дам тебе за это пестрое платье из перьев.
Но не достал ворон слез Вяйнямёйнена.
Стал просить Вяйнямёйнен синюю утку:
— Утка синяя, ты ныряешь глубоко под воду, собери же на дне моря мои слезы, подними их из морской глубины, и я одену тебя в платье из пестрых перьев.
Нырнула утка в самую глубину моря и там, на песчаном дне, в темном иле собрала она слезы Вяйнямёйнена. Все до одной слезинки подобрала, вынесла их в клюве и положила в руки песнопевца.
Но застыли в холодных морских водах его слезы, и не прозрачные капли лежали у него на ладони, а круглые голубые жемчужины. Были они больше брусники, крупнее горошины, каждая, как яйцо пеструшки, как голова касатки.
А утка с той поры стала носить пестрое платье,— словно яркая семи¬цветная радуга легла на ее блестящие перья.

28. Герои Калевалы увозят из Похъёлы чудесную мельницу Сампо
И снова продолжают путь три отважных героя. По равнине моря едут они в вечно мрачную Похъёлу, в сумрачную Сариолу, где смерть ждет смелых, где гибель стережет храбрых.
Кто же гребет в этой лодке? Кто правит дощатой ладьей?
Передним веслом гребет Илмаринен, вековечный кователь, задним веслом
гребет веселый Лемминкяйнен, а на корме, у руля, сидит сам старый, верный Вяйнямёйнен. Через пенистые волны, через бурные потоки к далекой при¬стани ведет он свою ладью.
Немало времени прошло, и, наконец, причалили они к берегу туманной Похъёлы.
Вытащили три славных мужа лодку на сушу, поставили смоленый челн на катки, обитые медью, и отправились к хозяйке Похъёлы.
Распахнули дверь, вошли в избу.
Спрашивает их старуха Лоухи:
— За чем пожаловали, герои? Что скажете, богатыри? О чем поведете речь?
Отвечает ей Вяйнямёйнен:
— О Сампо будет наша речь. Разве справедливо это, чтобы для тебя одной крутилась пестрая крышка? Нет, не для того выковал Илмаринен чудо-мельницу, чтобы спрятала ты ее в каменном утесе за семью медными замками, за семью коваными дверями. Пусть приносит она богатство всем живущим на этой прекрасной земле, всем, кто радуется солнцу в небе, кто песней встречает каждый новый день.
Говорит ему хозяйка Похъёлы, злая старуха Лоухи:
— Не режут на части беличью шкурку, не делят на сто кусков рябчика. Хорошо стоять Сампо в каменной пещере, хорошо шуметь пестрой крышке в глубине медного утеса, хорошо мне быть хозяйкой чудесной мельницы.
Говорит ей старый, мудрый Вяйнямёйнен:
— Если добром не поделишься с нами, тогда силой заберем мы Сампо, а тебе ничего не оставим.
Рассердилась хозяйка Похъёлы, злая старуха Лоухи. Стала она звать на помощь сильных мужей, тех, кто может поднять меч, кто умеет дер¬жать копье.
Со всех сторон обступили Вяйнямёйнена злые сыны Похъёлы. Занесли над его головой огненные мечи, подняли стальные копья.
Но не испугался старый, мудрый Вяйнямёйнен.
Взял он свое кантеле, сел на пенек и стал играть.
Крепче, чем цепями, сковал он своими песнями людей сумрачной Похъёлы.
Потеряли могучие богатыри всю свою силу.
Тогда достал старый, мудрый Вяйнямёйнен из кармана кожаный мешочек и вынул оттуда стрелы сна. Пускает он стрелы одну за другой, и на глаза героев ложится дремота. Крепко запер Вяйнямёйнен им ресницы, на замок закрыл им веки.
И когда сон охватил весь народ Похъёлы, подошел старый, мудрый Вяйнямёйнен к медному утесу, где за железными замками, за медными засовами хранилось Сампо, и тихонько запел.
И вот заскрипели, застонали тяжелые затворы, зашатались кованые двери.
А тем временем взялся за дело и кователь Илмаринен. Смазал он засовы жиром, крюки салом, потом одним пальцем отодвинул засовы, другим пальцем отомкнул замки, и открыл все девять дверей каменной пещеры,— да так, что ни одна дверь не скрипнула.
— Ты, Лемминкяйнен, самый ловкий из нас,— говорит старый, мудрый Вяйнямёйнен,— войди в пещеру и возьми наше Сампо.
Если надо удаль и силу показать, не ждет веселый Лемминкяйнен, чтобы его дважды звали.
Подошел он к медному утесу и говорит:
— Мне только двинуть правой ногой, мне только ударить правой пяткой — и подниму я Сампо сдвину пеструю крышку!
Вот ударил он правой ногой, двинул правой пяткой, а Сампо, как стояло, так и стоит,— даже не пошатнулась пестрая крышка.
Тогда обеими руками ухватился Лемминкяйнен за мельницу, всем телом навалился на нее, но не сдвинулась она даже на волос. Видно, крепко приросла к земле.
Что тут делать? Подумал-подумал Лемминкяйнен, поглядел направо, поглядел' налево — и видит: пасется на полях Похъёлы огромный бык — каждый рог у него в сажень, морда в полторы сажени, хвост в две сажени. Запряг Лемминкяйнен быка в плуг и принялся подымать землю вокруг Сампо, корчевать корни, что держали мельницу крепче железных цепей.
Вот распахал он всю землю, перерезал все корни, и снова толкнул Сампо правой ногой, опять ударил правой пяткой — и дрогнула мельница, качнулась пестрая крышка.
Тут пришли на помощь ему кузнец Илмаринен и песнопевец Вяйнямёйнен. Все втроем подняли они Сампо и отнесли в свою лодку.
— Куда же повезем мы наше Сампо? — спрашивает Илмаринен.— Где укроем пеструю крышку от глаз старухи Лоухи, от злой хозяйки Похъёлы?
Отвечает ему старый, мудрый Вяйнямёйнен:
— Отвезем мы Сампо на далекий мыс, на туманный остров и спрячем его на мирной земле, не знающей шума сражений.
Вот оттолкнулись герои от берега сумрачной Похъёлы и с веселым сердцем поплыли в обратный путь.
 
Передним веслом гребет Илмаринен, задним гребет Лемминкяйнен, а на корме сидит старый, мудрый Вяйнямёйнен. Правит он сосновым рулем, подгоняет лодку словами:
— Челн, оставь страну туманов,
Отвернись от Сарполы,
Повернись, ладья, к отчизне,
А к чужбине стань кормою!
Ветер, ты качай кораблик!
Волны, вы гоните лодку!
Пусть уключины гогочут,
Пусть челнок бежит быстрее
По открытому теченью,
По волнам, кипящим пеной!

Быстро плывет челнок по синему простору вод, по чистым волнам моря, всё дальше и дальше уходит от берегов сумрачной Похъёлы.
Немного времени прошло, и говорит веселый Лемминкяйнен:
— Сколько ни плавал я по морям, всегда находился в лодке певец, а сегодня молчит наша лодка, не разносится по волнам песня.
Отвечает ему старый, мудрый Вяйнямёйнен:
— Не время сейчас петь. Заслушаешься ты песен и забудешь о вёслах. Тогда тьма застигнет нас среди волн, и затеряется на равнинах моря наш челнок.
— Всё равно уходит прекрасный день,— говорит веселый Лемминкяй¬нен,— всё равно догонит нас в море ночная тьма,— хоть будешь ты петь, хоть не будешь.
Ничего не ответил ему Вяйнямёйнен. Зорко смотрит он вдаль, крепко держит руль.
Плывут ониТпо морю один день, качаются на волнах другой, а на третий день опять говорит веселый Лемминкяйнен:
— Отчего же ты, старый, мудрый Вяйнямёйнен, не хочешь нам спеть? Чего ждешь ты? Ведь лежит уже Сампо на дне нашей лодки, и виден уже берег нашей родной земли.
И снова отвечает ему Вяйнямёйнен:
— Еще рано петь нам песни. Ты тогда радуйся удаче, когда увидишь дверь своего дома, когда услышишь скрип своей калитки.
— Ну, если ты не хочешь петь,— говорит веселый Лемминкяйнен,— я сам запою.
Открыл рот пошире и запел во весь голос.
От его пения такой шум поднялся, будто скалы обвалились в море.
Далеко по волнам разнеслась его песня. Пролетела она через семь морей и опустилась за вершинами семи гор на самых дальних полянах.
Услышал эту песню журавль.
Стоял он на пеньке и рассматривал свои ноги — то одну поднимет, то другую. И вдруг долетел до него хриплый голос Лемминкяйнена. Испугался журавль. Замахал крыльями и с громким криком полетел прочь от этого страшного места. До самой Похъёлы летел без передышки, опустился там на болоте и снова закричал во всё свое длинное горло.
От журавлиного крика проснулся народ Похъёлы.
Очнулась от долгого сна и старуха Лоухи.
Кинулась она к медной скале. Видит: замки поломаны, засовы разбиты, двери открыты, а Сампо словно и не бывало.
От злости затряслась старая Лоухи.
Стала она звать к себе на помощь туманы:
— Дева мглы, тумана дочка! Облака просей сквозь сито, Ниспошли ты мглу густую На хребет морей блестящих, Чтоб застрял там Вяйнямёйнен, Заблудился песнопевец!
И вот, надвинулись на море бесшумные туманы, стеной стали на пути морских течений.
Три дня стоял во мгле челнок Вяйнямёйнена, три ночи качался на одном месте.
Наконец, сказал старый, мудрый песнопевец:
— Даже самый слабый из героев, даже самый последний из отважных мужей не испугается мглы, не погибнет в тумане.
С этими словами выхватил он меч и рассек клинком серую стену. И вот туман разошелся, расступился, растаял. Снова заблестели под лод¬кой чистые волны, снова засияло над ней ясное небо.
Подошла старуха Лоухи к берегу и видит: как ни в чем не бывало плывет челнок Вяйнямёйнена, всё ближе и ближе подходит к берегам Калевалы.
Стала она звать из глубины моря сына вод Ику-Турсо:
— Голову из волн бурливых Подними-ка, Ику-Турсо' Калевы мужей настигни, Опрокинь скорей их лодку!
В Похъёлу верни ты Сампо, Наше лучшее богатство!
Немного времени прошло, и страшный шум послышался в глубине моря. Тяжелые волны всколыхнулись у самой кормы и обрушились на лодку Вяйнямёйнена.
Но не испугался старый, верный Вяйнямёйнен. Посмотрел направо, посмотрел налево и видит — поднялась из воды голова Ику-Турсо. Схва¬тил Вяйнямёйнен его за уши, поднял повыше над водой и спрашивает:
Скажи-ка мне, Ику-Турсо, зачем вышел ты из моря?
Молчит Ику-Турсо, ничего не отвечает.
Встряхнул его Вяйнямёйнен и опять спрашивает:
Ответь-ка мне, Ику-Турсо, зачем поднялся ты со дна морского?
Молчит Ику-Турсо. Видно, не очень-то пришелся ему по вкусу разговор Вяйнямёйнена.
А старый, мудрый Вяйнямёйнен потряс его хорошенько за шиворот и в третий раз спрашивает:
— Что же ты молчишь? Говори, зачем явился ты перед очами людей, перед сынами Калевалы?
Тут признался, наконец, Ику-Турсо:
— Для того я поднялся со дна моря, для того я вышел из темной пучины, чтобы прикончить весь ваш род, чтобы отобрать у вас Сампо. Но слушай, старый, мудрый Вяйнямёйнен: если ты оставишь мне жизнь, если отпустишь снова в воду, никогда больше не покажусь я ни одному человеку, никогда не трону пальцем никого из сынов Калевалы.
— Ладно,—говорит Вяйнямёйнен,—ступай себе в воду, но помни: отныне и навеки, пока сияет в небе солнце, пока радуются люди светлому дню и весеннему воздуху, не должен видеть тебя ни один человек.
Сказал так и отпустил Ику-Турсо. В одно мгновенье исчез он в вол¬нах, и с тех пор никто из живущих на земле никогда больше его не видел.
И вот снова плывет лодка по равнине моря.
А хозяйка Похъёлы, злая старуха Лоухи, новую гибель готовит сынам Калевалы.
Призвала она себе на помощь хозяина воздуха:

— Золотой владыка ветра,
Бурь серебряный хозяин!
Ниспошли ты непогоду,
Подними волненье в море,
Опрокинь ты эту лодку,
Потопи челнок сосновый!
Пусть погибнет Вяйнямёйнен,
Пропадет создатель песен!
И только вымолвила последнее слово, как со всех сторон ринулись на лодку буйные ветры. Вихрем несется западный ветер, навстречу ему мчится восточный, с воем и свистом летит северный. Самым злым был северный ветер. По дороге оборвал он листья со всех деревьев, сбил с еловых веток иглы, поломал цветы на лугах, побил колосья в полях, а потом поднял с земли целую тучу песка и понес на морской простор.
Никогда еще не было в море такой страшной бури. Даже храброму Илмаринену стало не по себе. Даже отважный Лемминкяйнен и тот испу¬гался.
Только у старого, мудрого Вяйнямёйнена не дрогнуло сердце.
Взглянул он на своих товарищей и говорит:
— В лодке плакать не годится,
Горевать в ладье не дело:
Не поможет плач в несчастье
И печаль в годину бедствий.
Одной рукой держит старый, мудрый Вяйнямёйнен Сампо, другой рукой держит руль и смело ведет челн по бурному морю.
А волны все яростнее набрасываются на лодку.
И вот одна волна поднялась над всеми другими и обрушилась на дно дощатой лодки, навалилась на пеструю крышку. Но даже не качнулось Сампо, не сдвинулось на полпальца.
А на дне лодки лежало кантеле, что сделал Вяйнямёйнен из щучьих костей. Подхватила рассвирепевшая волна многострунный короб и бросила в море. Прямо в руки морскому владыке Ахто попало чудесное кантеле.
Обрадовался Ахто.
Стал он перебирать поющие струны, и сразу улеглись волны, смирились ветры. Тихо стало на море.
Опять легко и быстро скользит лодка по морской глади. Но печален кормчий, невесело у него на душе.
— Горе мне, старому!—говорит Вяйнямёйнен.— То, что сделал я своими руками, навсегда теперь кануло в морскую глубину. Исчез в волнах поющий короб, утонула в море моя радость.
 

29. Хозяйка Похъёлы снаряжает погоню за лодкой Вяйнямёйнена
Все ближе и ближе к родным берегам подплывает лодка Вяйнямёйнена.
Быстро скользит дощатый челн по гладкой поверхности моря.
Попрежнему на веслах сидят Илмаринен и Лемминкяйнен, а на руле — старый, мудрый Вяйнямёйнен.
Не много, не мало прошло времени, и говорит вещий песнопевец:
— Послушай, веселый Лемминкяйнен, поднимись-ка на мачту, посмотри вперед, посмотри назад — все ли спокойно на море, не грозит ли нам бедою небо?
Если надо показать отвагу и ловкость, не приходится дважды говорить Лемминкяйнену. Быстро взобрался он на вершину высокой мачты, посмотрел направо, посмотрел налево, поглядел вперед, повернулся назад — и гово¬рит:
— Впереди нас и небо ясное, и море чистое, а позади нас темная туча надвигается, море пенится.
— Посмотри-ка получше,— говорит ему Вяйнямёйнен.— Откуда туче взяться на ясном небе? Может быть, это лодка плывет вслед за нами?
Посмотрел веселый Лемминкяйнен еще раз и говорит:
— Вот теперь ясно вижу: поднялся в море островок, и птиц на нем видимо-невидимо. На осинах сидят соколы, на березах глухари.
— Не садятся соколы на осину,— говорит старый, мудрый Вяйнямёй¬нен.— Неоткуда в море взяться глухарям. Ты посмотри-ка получше. Может быть, это мужи Похъёлы плывут за нами вдогонку?
Посмотрел получше веселый Лемминкяйнен и говорит:
Твоя правда, старый, мудрый Вяйнямёйнен. Плывет из Похъёлы лодка. Сто мужей сидит там на веслах, тысяча воинов вышла против нас в поход.
Так сильнее же налегайте на вёсла, славные мои друзья,— говорит старый, мудрый Вяйнямёйнен,— Надо нам уходить от этой лодки.
Изо всех сил гребут Илмаринен и Лемминкяйнен. Жалобно стонут медные уключины, с треском поворачивается крепкий руль.
А погоня все ближе и ближе.
Тогда достал старый мудрый Вяйнямёйнен из мешочка кремень, бросил за корму и говорит такие слова:
Из кремня скала возникни!
Появись утес подводный!
Лодка Похъёлы, разбейся
С страшным грохотом о камни!
Разметайте груду щепок, Волны дикого прибоя!
И сразу вырос под водой огромный утес. Словно каменная стена стал он поперек моря.
Но не видит его хозяйка Похъёлы. Ударилась ее лодка об острые камни и разбилась на сотни кусков. Мачту унесли волны, паруса подхватил ветер.
Но не унимается злая старуха Лоухи.
Привязала она к рукам косы и грабли и стала железными когтями вылавливать из воды обломки своей лодки: борта привязала к плечам вместо крыльев, руль прицепила вместо хвоста. Потом посадила себе на спину сто воинов с мечами, подняла на крыльях тысячу мужей с копьями и полетела вдогонку за героями Калевалы, чтобы отнять у них Сампо.
Один раз взмахнула крыльями, другой раз взмахнула — и вот уже настигла лодку Вяйнямёйнена.
Видит старый, мудрый Вяйнямёйнен: кружится над ним страшная птица — голова у нее хозяйки Похъёлы, туловище орлицы. Села она на мачту — и сразу закачалась лодка, накренилась на сторону, как в сильную бурю.
— Отдавай мне Сампо! - кричит хозяйка Похъёлы.— А не то я нашлю гибель на твою землю, заморожу все ваши посевы, засыплю железным градом ваши поля, пущу медведей на ваши стада. Весь род ваш я уничтожу до последнего человека, так что и слуху о нем не останется на земле.
— Не боюсь я твоих угроз!—говорит ей старый, мудрый Вяйнямёй¬нен.— Пусть против тебя самой обернутся твои проклятья, пусть железный град побьет твои пашни, пусть косолапые медведи растерзают твои стада. Никогда не будешь ты владеть чудесной мельницей, никогда не будет вертеться крышка Сампо для того, чтобы наполнялись твои подвалы хлебом и золотом.
— Послушай меня, Вяйнямёйнен,—говорит хозяйка Похъёлы,—если добром не отдашь мне Сампо, прикажу я моим воинам забросать вас копьями, закидать стрелами, зарубить мечами.
А сама протянула свою когтистую орлиную лапу и вцепилась в крышку чудесной мельницы.
Тут схватился веселый Лемминкяйнен за меч. Бьет он острым железом по крыльям орлицы и приговаривает:
- А ну-ка, прыгайте, храбрые воины, вниз. Покажите, как вы умеете на мечах биться!
И кователь Илмаринен тоже времени не теряет,—веслами, словно куз¬нечным молотом, бьет он чудовище. А старый, мудрый Вяйнямёйнен вы¬хватил дубовый руль и рулем защищает Сампо.
 
Плохо пришлось хозяйке Похъёлы. Все ее воины от страха попадали в волны, а сама она, как тетерка с дерева, свалилась с высокой мачты на край лодки.
Обломал ей Вяйнямёйнен крылья, обрубил ей Илмаринен хвост, отсек ей Лемминкяйнен когти. Один только коготь остался у нее, но не выпускает старая Лоухи Сампо. Вот уже к корме подтащила пеструю крышку, над самым краем лодки подняла. Но не удержала злая старуха мельницу. Упала чудесная мельница в море, ударилась о синий гребень волны и разбилась на мелкие кусочки.
— Погибла моя сила, на дне моря лежит мое богатство,— плачет жад¬ная хозяйка Похъёлы. А злое сердце ее радуется,—уж лучше пусть совсем пропадет Сампо, чем достанется людям Калевалы.
 

30. Вяйнямёйнен делает из березы новое кантеле

Но не пропала чудесная мельница, не потонула пестрая крышка.
Обломки ее качались на широкой спине моря, и ветер гнал их к берегам земли, волны несли к берегам цветущей Калевалы.
Увидел старый, мудрый Вяйнямёйнен, что прибой вынес на прибрежный мягкий песок обломки Сампо, и сердце его
обрадовалось. Бережно собрал он все кусочки и сложил в глубине зеле¬ного мыса, на туманной, золотистой поляне.
— Вот семя, из которого вырастет на этой земле все доброе и счаст¬ливое. Никогда — отныне и навеки — удача и богатство не оставят родную землю.
Так сказал старый, мудрый Вяйнямёйнен.
И слова его сбылись.
Никогда буйный ветер не мял на полях Калевалы посевов, никогда мороз не губил нежных всходов, а темные тучи не закрывали доброго солнца.
Словно высокая железная ограда, будто крепкая каменная стена охра¬няла Калевалу от горя и невзгод. Весельем начиналось утро на счастли¬вой земле, ясным был полдень, радостным тихий вечер.
Только на сердце старого, мудрого Вяйнямёйнена лежала печаль: не было больше у него кантеле, замолкли на земле дивные песни. На дне глубокого моря лежал его поющий короб и тешил морского владыку Ахто да рыбий безмолвный народ.
И вот задумал старый, мудрый Вяйнямёйнен пойти искать свое кан¬теле— усладу всех живущих на земле.
Кователь Илмаринен сделал ему грабли —не слишком большие и не слишком маленькие: каждый зубец в сто сажен, рукоятка с целую версту,— и пошел Вяйнямёйнен с этими граблями по берегу моря.
Водит зубьями по тростниковым зарослям, сметает в кучу водяные травы, сгребает морские волны — нет нигде его кантеле.
Тогда столкнул он с катков лодку и вышел в открытое море.
Все подводные рифы объездил Вяйнямёйнен, все морские теченья избороздил — нет нигде его кантеле. Исчез в морской пучине звонко¬струнный короб.
Печальный возвращался Вяйнямёйнен домой. Идет он рощей и вдруг слышит: плачет на опушке береза.
Подошел он поближе и спрашивает:
— Что ты плачешь, береза? О чем тоскуешь, белый пояс?
И ответила ему береза:
— Как же мне не плакать? Как мне не тосковать? В летнюю пору пастухи сдирают мой белый пояс, чтобы плести кузовки для ягод, девушки обламывают мои ветки для душистых веников, а дровосеки подрубают под корень мой стройный ствол. И зимой мне не легче. Ветер уносит мое зеленое платье, и стою я на морозе раздетая, одинокая, сиротливая, сги¬баясь под тяжестью забот...
Говорит ей старый, мудрый Вяйнямёйнен:
— Ты не плачь, мой зеленый друг, не горюй, белый пояс! Дождешься ты лучшей доли, будешь еще смеяться, будешь плакать от веселья, петь от радости.
И вот принялся Вяйнямёйнен мастерить из березы кантеле. Целый день работал, и вырезал крепкий короб. Славный короб получился — весь украшен тонкими прожилками, разрисован затейливыми узорами.
Где же взять теперь гвоздики для поющего кантеле? Из чего сделать маленькие колки?
Рос на поляне высокий дуб. На каждой его ветке жолудь висит, каждый жолудь крышечкой покрыт, и на каждой крышечке сидит кукушка. Поет кукушка, и серебряной струйкой льется песня из ее горла, золотыми каплями падает на землю.
— Вот нашел я то, что искал,- говорит старый, мудрый Вяйня¬мёйнен.— Сделаю я для нового кантеле серебряные гвоздики, золотые колкй.
Теперь только струн нехватает для кантеле.
Пошел Вяйнямёйнен искать струны.
Видит — сидит на лугу девушка и тихонько поет. Не грустно поет и не весело. Поет она, чтобы скоротать время,— за песней скорее день кончится, а там и милый ее придет.
Просит у девушки Вяйнямёйнен:
— Дай мне, красавица, пять волосков из твоих кос, чтобы мог я сделать многострунное кантеле на утеху всем добрым людям.
И девушка дала ему пять тончайших золотых волос, пять шелкови¬стых нитей.
Теперь всё есть у Вяйнямёйнена. Натянул он струны на узорчатый короб — и вот снова держит в руках поющее кантеле, земную усладу.
Осторожно поставил он короб основой на колени, выгибом к небу и тронул струны легкими пальцами.
И сейчас же в ответ ему зазвенела всеми своими листочками белая береза, отозвалась из густой зелени кукушка, нежно запел девичий голос.
Быстрее побежали пальцы по струнам, громче заиграл старый, мудрый Вяйнямёйнен.
До самых дальних селений донеслись звуки дивного кантеле, и весь народ Калевалы устремился к Вяйнямёйнену, чтоб послушать его пение. Старики и дети, и те, кто достиг середины жизни,— все обступили ста¬рого, мудрого Вяйнямёйнена. И, внимая пению струн, мужчины в молча¬
нии склонили головы, матери забыли о своих печалях, юноши задумались, девушки прослезились.
Один день, и другой, и третий играет старый, мудрый Вяйнямёйнен.
Играет ли он в своем жилище —и в ответ ему поет потолок, весело звенит крыша, напевают, раскачиваясь, двери, звонко перекликаются окна.
Идет ли Вяйнямёйнен лесом — и старые сосны низко кланяются ему и роняют к его ногам шишки.
Проходит ли он рощей или лугом — и каждая веточка ласкает его, каждый цветок смотрит на него с любовью.
Повсюду приносят его песни радость и веселье.
 

31. Хозяйка Похъёлы похищает солнце и месяц

Прослышала хозяйка Похъёлы, злая старуха Лоухи, что не про¬пало чудесное Сампо, что даже обломки его приносят счастье и богатство сынам Калевалы.
Не спит она и не ест, об одном думает: как бы извести ненавистное племя?
Наслала злая старуха на Калевалу болезни, но одолел их старый, мудрый Вяйнямёйнен и заточил в каменную гору.
Выгнала она из лесной чащи медведя, чтобы разорвал он тучные стада Калевалы, но убил медведя старый, мудрый Вяйнямёйнен.
И снова мир и покой сошли на поля и рощи Калевалы.
Под чудесные звуки кантеле, под дивные напевы Вяйнямёйнена радостью начиналось в жилищах Калевалы утро, весельем кончался вечер.
Донеслись песни Вяйнямёйнена до самого неба.
Выглянул из своей избушки месяц, вышло солнце из своих золотых покоев, и спустились они пониже, чтобы послушать, как играет на кан¬теле старый, верный Вяйнямёйнен.
Ясный месяц забрался на березу. А солнце уселось рядышком на сосну да так и засияло от удовольствия.
Слушают солнце и луна Вяйнямёйнена и не могут наслушаться.
Тут и подстерегла старуха Лоухи небесные светила.
„Ну, теперь рассчитаюсь я с этим старым Вяйнямёйненом, —думает злая хозяйка Похъёлы.— Не хотел он, чтобы Сампо мне служило, так теперь солнце и месяц будут мне служить1*.
Никто не видел, никто не слышал, как пробралась она в Калевалу, схватила с березы месяц, стащила с сосны солнце и побежала к себе в Похъёлу. Да по дороге еще прихватила огонь из очагов, чтобы и в жилищах Калевалы не стало света.
Прибежала злая старуха домой и запрятала солнце и месяц в глубине медного утеса, в темных недрах каменной горы.
Заперла пещеру девятью замками, десятью засовами и говорит:
— Не гулять больше солнцу и месяцу по не бесному простору! Не будут они светить людям Калевалы!
И вот наступила на земле и на небе непроглядная ночь.
Затосковали на земле люди и звери, замолчали в лесу птицы, поникли цветы и травы.
Даже Укко, повелитель туч и ветров, заскучал в своих темных покоях.
Вышел он из своего жилища в синих чулочках, в пестрых башмачках, посмотрел туда, посмотрел сюда — что за чудо? Не видать нигде ни солнца, ни месяца.
Удивляется Укко — куда это они девались?
Стал он их искать — не может найти.
Рассердился Укко. Вынул из ножен свой огненный меч и ударил о край тучи. И вот вспыхнула в небе огненная искра. Спрятал ее Укко в златотканный мешочек, мешочек положил в серебряный ларец и дал качать
деве воздуха, чтобы вырос из этой искры молодой месяц, засияло бы новое солнце.
Вот уселась дева воздуха на краю облака, подвесила к небу золотую люльку на серебряных цепях и сидит, качает неразумное дитя, беспокой¬ный огонь.
Вверх и вниз взлетает люлька, и час от часу все сильнее разгорается небесный огонь, все выше поднимается яркое пламя. Взяла его дева воз¬духа на руки, тешит его, ласкает, баюкает. И вдруг уронила нерадивая нянька живую искру, выпустила из рук небесный огонь.
Страшный гром пошел по тучам, распахнулись воздушные двери, раз¬далась крыша неба, и с шумом, с грозным шипеньем, пронеслась горящая искра через все девять небес на землю.
Увидел старый, мудрый Вяйнямёйнен, как мелькнул в небе свет, и говорит Илмаринену:
— Пойдем-ка мы с тобой посмотрим, что это за огонь упал на землю?
Снарядили они лодку и отправились в путь.
А небесный огонь упал в поле,— и пожег всё поле, перекинулся на болото,—и пожег всё болото. Потом скатился в озеро,— и закипели озерные воды. Забурлили, заклокотали волны и огненными потоками выплеснулись из берегов.
Плохо пришлось тут рыбам. Не знают они, что и делать, как спастись от беды.
Вызвался окунь поймать огненную искру - не поймал.
Взялся ерш ее догнать — не догнал.
Вышел тогда на охоту сиг. Изловил он злую искру и проглотил, словно червяка.
И сразу утихли, улеглись волны.
А бедному сигу плохо пришлось. Жжет его изнутри огонь, нет ему нигде спасенья.
Пожалела сига пеструшка, проглотила его. И сама заметалась от боли.
Бросилась она к скалам, где живут семги, к пещерам, где живут сомы,— никто ей помочь не может.
Наконец, сжалилась над ней щука: проглотила она пеструшку вместе с огненной искрой. И сама не обрадовалась. Жжет огонь щуку, не дает покоя. Бьет щука хвостом по воде, поднимает вокруг себя брызги,— только все напрасно, не избавиться ей от огненной искры. Ныряет она на самое дно, мечется вдоль берегов, и, глядя на нее, каждый мыс, каждый островок, каждая волна в море, каждая бухта на берегу печально говорит:
— Ах, если бы нашелся в этих водах кто-нибудь, кто убил бы эту бедную щуку, кто прекратил бы ее мученья!
Услышал эти слова старый, мудрый Вяйнямёйнен и спрашивает:
— Отчего так мучается эта щука? Кто заставил ее страдать, несчаст¬ную?
Отвечают ему острова и бухты, говорят ему берега и волны:
— Оттого эта щука так мучается, что проглотила она небесный огонь. Обрадовался Вяйнямёйнен. Недолго думая, принялся он вместе с Илма-
риненом плести из мочала сеть. Получилась сеть не очень большая и не очень маленькая. Закинули они ее в море и ждут.
Первый раз вынули сеть, —полную лодку ершей и плотиц набросали, а серая щука не попалась.
Закинули сеть во второй раз.
Столько вытащили сигов и лещей, лососей и окуней, что едва поме¬стилась вся рыба в лодке. А серой щуки нет как нет.
Удивляются рыбы, спрашивают друг у друга:
— Разве перевелись в Калевале славные герои, разве разучились они вязать сети из льна, что не могут поймать серую щуку?
Услышал Вяйнямёйнен, что говорят рыбы, и принялся плести новую сеть из крепких льняных ниток. Шириной та сеть в сто сажен, длиной в семьсот сажен, в ней тысяча петель, сто тысяч узлов.
И вот снова вышли в море герои Калевалы. У весел сидит Илмаринен, а старый, мудрый Вяйнямёйнен закидывает невод в глубину морских вод. Опустил он один край, опустил другой и говорит такие слова, молвит такие речи:
— Ты, глубин хозяин, Ахто, Перерой всё дно морское, В тростниках поройся палкой, К нам сгоняй ты рыбьи стаи! Рыб гони из всех заливов, Выгоняй из ям глубоких, Из великой глуби моря, Где и днем не светит солнце, Где никто по дну морскому Не ступал еще от века!
И когда в третий раз вытянул сеть Вяйнямёйнен, вытащил он на берег серую щуку.
Серебряным ножом с золотой рукояткой разрезал ей Вяйнямёйнен живот и вынул оттуда пеструшку. Разрезал живот пеструшке — и достал синего сига. Разрезал живот сигу,— и выпал оттуда красный уголек, огнен¬ная искра.
Только дотронулся до нее Вяйнямёйнен, как вдруг вспыхнула она ярким пламенем, вырвалась из его рук и побежала по берегу.
Взбирается огонь на ели, карабкается на сосны, все леса спалил, все поля пожег.
А по следам огня спешит, торопится Вяйнямёйнен.
Между двух мшистых пней, в дупле старой ольхи догнал он злую искру.
Говорит ей старый, мудрый Вяйнямёйнен:
— Ну, куда ты стремишься, куда путь держишь? Лучше бы вернулся ты, огонь, в избы и поселился бы в наших очагах. Днем плясал бы ты в печках, жег бы березовые поленья, а ночью отдыхал бы под теплыми углями.
И смирился огонь перед мудрым словом.
Положил Вяйнямёйнен искру на горячий трут, спрятал в медный котел и понес в родную страну, чтобы зажегся свет в жилищах Калевалы, чтобы запылали очаги в холодных домах.

32. Герои Калевалы освобождают небесные светила из заточения
Но попрежнему не всходит на небе ясное солнце, не светит золотой месяц.
И в домах не слышно больше веселых песен, словно поте¬ряли они в темноте дорогу к избам Калевалы.
Плохие настали на земле времена.
Не знают люди, утро ли занялось или вечер спустился, потеряли счет
печальным дням.
Долго думали старики и герои, матери и жены, юноши и девушки, как бы помочь беде. И вот надумали — пошли к кузнецу Илмаринену и стали его просить:
— О кователь Илмаринен! Ты выковал синий свод неба, выкуй нам новое солнце, сделай нам новый месяц.
— Хорошо,— говорит Илмаринен,— сделаю вам блестящий месяц, выкую круглое солнце.
Раздул он посильнее огонь в своей кузнице и принялся за дело — гнет в дугу серебряный месяц, бьет молотом по золотому солнцу.
Услышал старый, мудрый Вяйнямёйнен, как стучит у себя в кузнице Илмаринен, и спрашивает:
— Милый мой братец, что задумал ты сделать?
Отвечает ему Илмаринен:
— Я кую серебряный месяц, делаю золотое солнце.
— Для чего же тебе эти игрушки?—опять спрашивает его Вяйнямёйнен.
— Нет, не игрушки это,— отвечает ему Илмаринен.— Я подвешу их на высоком дереве, и будут они светить нам и днем и ночью.
Покачал головой старый, мудрый Вяйнямёйнен.
— Пустое дело ты затеял. Серебро только на клинке героя блестит, золото только на мече воина сияет. Одно на свете солнце, один в небес¬ной вышине месяц.
Но не слушает его кователь Илмаринен. С утра до ночи стоит он у горна. Пот с него градом льется, а он всё стучит и стучит молотом по наковальне.
И вот, наконец, выковал он из светлого серебра новенький месяц, сде¬лал из яркого золота красивое солнце.
Теперь надо найти для них место, чтобы всем от них было светло.
Взобрался Илмаринен на самую высокую сосну и подвесил там месяц, потом залез на островерхую елку и привязал к ее вершине солнце.
Но не светит серебряный месяц, не сияет золотое солнце.
Попрежнему темно на земле и в небе.
Спрашивает Вяйнямёйнен у березы, спрашивает у сосны, спрашивает у ветра в поле и у рыб в море: не знают ли они, куда спрятались небес¬ные светила?
Нет, никто не знает.
Спрашивает Вяйнямёйнен у калитки во дворе, спрашивает у порога на крыльце, и у окошка в доме, и у трубы на крыше: не видели ли они месяц и солнце?
Нет, никто не видел.
И вдруг проговорил огонь в очаге:
— Я скажу тебе, куда делись месяц и солнце. Их украла хозяйка Похъёлы, злая старуха Лоухи, и заперла в глубине медного утеса, в пещере каменной горы.
И вот отправился Вяйнямёйнен по дороге героев, чтобы освободить из плена ясный месяц и золотое солнце.
Шел он день, шел другой и, наконец, на третий день увидел непри¬ветливый берег Похъёлы.
Подошел Вяйнямёйнен к переправе и кричит:
— Кто тут есть из сынов Похъёлы? Дайте-ка мне лодку, чтобы мог я перебраться на вашу сторону.
Но никто не услышал Вяйнямёйнена. Никто не отозвался на его голос.
Тогда собрал он сухие ветки и зажег на берегу костер. Высокое пламя поднялось от земли.
Почуяла дым старая Лоухи, подошла к окну и говорит:
— Что это за огонь пылает на берегу? Для походных костров слиш¬ком мал, для рыбачьих — слишком велик.
Послала она храброго мужа Похъёлы разведать, что это за огонь на берегу.
Вышел он во двор и говорит:
— Вижу я за рекой могучего героя.
Тут во второй раз закричал Вяйнямёйнен:
— Эй ты, сын Похъёлы! Дай-ка Вяйнямёйнену лодку!
Отвечает* ему сын Похъёлы:
Нет здесь свободных лодок. Добирайся-ка вплавь, если уж так тебе нужно. Пальцы будут тебе веслами, локоть — верным рулем.
„Не герой тот, кто с полпути возвращается",—думает Вяйнямёйнен. И щукой бросился в 'волны, словно сиг поплыл среди бурных потоков.
Выбрался на грязный берег и пошел прямо к избе хозяйки Похъёлы.
Толкнул Вяйнямёйнен дверь, переступил через порог и видит: за столом сидят и пьют сладкий мед храбрые мужи. У каждого на поясе меч, у каждого за спиной лук.
— Ну что, герой, скажешь?—спрашивают они Вяйнямёйнена,—О чем, храбрый певец, поведешь речь?
— О светлом месяце и о ясном солнце поведу я речь, — говорит Вяй-нямёйнен.— Если не выпустите месяц из каменной скалы, если не осво¬бодите солнце из медной пещеры, не миновать вам тогда моего меча.
— Что ж, давай мериться мечами!—говорят мужи Похъёлы.
Вышли хозяева и гость на просторный двор.
Неплохие мечи у сынов Похъёлы, а у Вяйнямёйнена меч на волосок длиннее.
Взмахнул он своим грозным мечом раз, и другой, и третий, и, словно репа, полетели кругом головы героев.
Расправился Вяйнямёйнен со всеми мужами Похъёлы и пошел искать месяц и солнце.
Видит — стоит на берегу каменная скала. В ней девять дверей, на каж¬дой двери по сто засовов, на каждом засове по железному замку.
Как ни бился над ними Вяйнямёйнен — не сорвать ему тех замков, не отодвинуть тяжелых засовов. Не берет их ни вещее слово, ни стальной клинок.
Пришлось ему вернуться домой без солнца и без луны.
Печальный идет Вяйнямёйнен. Разве герой тот, кто не выполнил заду¬манного дела!
Увидел песнопевца Лемминкяйнен и говорит:
— О старый, мудрый Вяйнямёйнен, почему не позвал ты меня в това¬рищи? Уж, наверное, сбил бы я эти замки, одним пальцем отодвинул бы все засовы.
— Нет,— говорит ему Вяйнямёйнен,— голыми руками эти двери не откроешь.— И пошел он к кузнецу Илмаринену.
— О кователь Илмаринен!—говорит он ему.— Выкуй мне острый тре¬зубец, выкуй дюжину копий и сотню ключей, тогда откроем мы двери в медной скале, выпустим на волю месяц и солнце.
И вот снова стоит у горна вековечный кователь Илмаринен, раздувает жаркий огонь, бьет молотом по наковальне.
А хозяйка Похъёлы, злая старуха Лоухи, задумала тем временем отпра¬виться в Калевалу, посмотреть, что делают славные герои. Привязала к плечам ястребиные крылья и полетела.
Слышит Илмаринен—шумит что-то в небе.
„Уж не буря ли это надвигается?"— думает он.
Выглянул Илмаринен в окошко. Нет, это не буря надвигается, а летит прямо к его кузнице серый ястреб. Уселся на окошко и внутрь заглядывает.
— Что тебе нужно, серая птица?—спрашивает Илмаринен.— Зачем ты прилетела сюда?
Отвечает ему злой ястреб:
— О кователь Илмаринен! На всей земле нет второго такого мастера, как ты! Не покажешь ли ты мне, славный кузнец, свою работу? Не ска 
жешь ли мне, храбрый герой, что ты куешь,— оружие для боя или кув¬шины для пира?
- Я кую ошейник для хозяйки Похъёлы,— говорит Илмаринен,—Хочу посадить на цепь злую старуху, приковать ее к медной горе, к каменному утесу.
Испугалась хозяйка Похъёлы. Что есть мочи замахала крыльями и скорей полетела к себе домой. Вывела она из темной пещеры месяц, отпустила на волю солнце, а сама обернулась голубкой и снова полетела в Калевалу.
Села у двери кузницы, головку туда-сюда поворачивает.
— Что сидишь ты у моего порога, ласковая голубка?— спрашивает ее кузнец.— Что надо тебе здесь?
И в ответ проворковала ему голубка:
- О кователь Илмаринен! Я принесла тебе добрую весть. Посмотри-ка на небо: вернулся в свое жилище светлый месяц, опять сияет над землей ясное солнце!
Вышел Илмаринен из кузницы и даже засмеялся от радости,—как прежде светит в небе ясный месяц, а солнце сияет еще ярче прежнего.
Зовет кузнец старого, мудрого Вяйнямёйнена.
- Выходи, вещий песнопевец! Взгляни на золотое солнце, посмотри на ясный месяц.
Вышел из дому старый, мудрый Вяйнямёйнен, поднял голову — и видит: плывет в небе молодой месяц, поднимается над землей светлое солнце.
Озарило оно своими яркими лучами поля и рощи, горы и долы, загля¬нуло в жилища людей, разбудило лесных птиц.
Светло и радостно стало на земле.
И навстречу поднимающемуся дню запел старый, мудрый Вяйнямёйнен:
— Здравствуй, месяц серебристый,
Вновь мы видим лик твой ясный!
Здравствуй, солнце золотое,
Снова всходишь ты, сияя!
Ты кукушкой золотою
Из утеса вышло, солнце,
Ты ушел из камня, месяц,
Голубем сереброкрылым.
На своих местах вы снова,
Прежний путь свой отыскали.
С нынешнего дня вовеки
По утрам вставай ты, солнце,
Каждый день приветствуй счастьем,
Чтоб росло богатство наше,
Чтобы шла добыча в сети,
Чтобы в руки шла удача!
Так ходи ж благополучно,
На пути своем блаженствуй,
В красоте кончай дорогу,
Отдыхай с отрадой ночью!
Так победили славные герои Калевалы злую старуху Лоухи, хозяйку вечно мрачной Похъёлы.
И с той поры навсегда осталось на небе золотое солнце.
Каждый день встает оно над землею и на счастье всем добрым людям посылает свет и тепло.
На счастье осталось людям и поющее кантеле,—чтобы радостным был долгий их день, чтобы праздничным весельем встречали они ясный вечер, чтобы звонкой песней начинали новое утро.
ОГЛАВЛЕНИЕ
1. О том, как родился Вяйнямёйнен  5
2. На полях Калевалы вырастает хлеб  7
3. Иоукахайнен вызывает Вяйнямёйнена на состязание  15
4. Вяйнямёйнен едет в Похъёлу за красавицей невестой  21
5. Хозяйка Похъёлы обещает выдать свою дочь за того, кто выкует
Сампо  25
6. Вяйнямёйнен делает для красавицы Похъёлы лодку и ранит себя
топором  32
7. Илмаринен выковывает чудесную мельницу Сампо   38
8. В Похъёлу приезжает новый жених — веселый Лемминкяйнен. . 47
9. Лемминкяйнен ловит чудесного лося  51
10. Лемминкяйнен гибнет в темных водах Маналы   59
И. Мать Лемминкяйнена находит сына и возвращает ему жизнь . . 62
12. Вяйнямёйнен делает себе лодку  71
13. Илмаринен вместе с Вяйнямёйненом едут в Похъёлу свататься к
дочери Лоухи  79
14. Красавица Похъёлы выбирает себе жениха  84
15. Хозяйка Похъёлы готовит свадебный пир  91
16. Встреча жениха  95
17. Невеста покидает родной дом  99
18. Молодая жена входит в дом кователя Илмаринена  103
19. Разгневанный Лемминкяйнен отправляется в Похъёлу, чтобы
отомстить старухе Лоухи   106
20. Лемминкяйнен вызывает на состязание хозяина Похъёлы .... 116
21. Лемминкяйнен спасается на зеленом острове от злых людей Похъёлы 123
22. Куллерво попадает в рабство к Илмаринену  128
23. Злая жена Илмаринена запекает в хлеб Куллерво камень .... 132
24. Илмаринен делает себе новую жену из серебра и золота .... 138
25. Вяйнямёйнен и Илмаринен отправляются в Похъёлу за Сампо . . 142
26. Вяйнямёйнен делает из щучьих костей кантеле  146
27. Вяйнямёйнен играет на кантеле  151
28. Герои Калевалы увозят из Похъёлы чудесную мельницу Сампо . . 156
29. Хозяйка Похъёлы снаряжает погоню за лодкой Вяйнямёйнена . . 166
30. Вяйнямёйнен делает из березы новое кантеле  172
31. Хозяйка Похъёлы похищает солнце и месяц  176
32. Герои Калевалы освобождают небесные светила из заточения . . 181
Оформление художника Б. Воронецкого
Редактор К. Ведюкова Художественный редактор Р. Киселева Технический редактор Т. Евсеева
Корректор А. Иванова
Сдано в набор 5/1-53 г. Подписано к печати 20.IV-53 г. Е—03401. 12 печатных листов. 40736 знаков в печати, листе. 12,2 уч.-изд. листа. Тираж 75000 (1 завод 1—35000). Госиздат КФССР № 226. Заказ № 1274. Бумага 84х108‘.1в-6 бумажных —19,7 печати, листов. Цена 4 руб. 30 коп. Переплет ледери¬новый 3 руб. Переплет коленкоровый 2 руб. 50 коп.
Книжная типография Полиграфиздата при Совете Министров КФССР, гор. Сортавала, Карельская, 32.

Калевала в виде электронной книги в формате epub