РАВИЛЬ БИКБАЕВ

 

 

Поэтическая летопись времени

 

Предисловие к Антологии башкирской поэзии (Уфа, Китап, 2007 г., 3000 экз).

 

Перевод Айдара Хусаинова и Зухры Буракаевой

 

 

 

Дорогой читатель!

 

В истории башкирской литературы книга, которую ты взял в руки, — самая большая, самая представительная книга. Уникальна она не только по хронологическому охвату, не только по своему объему, но и потому, что составлена из лучших образцов поэзии разных времен. Это поэзия, что рождена в душе народа, поэзия, что передавалась из уст в уста, из века в век, из поколения в поколение, эти строки были высечены на надгробных плитах, выбиты на Орхоно-Енисейских памятниках, записаны в сотнях древних рукописей, напечатаны в тысячах книг нашего времени.

 

“Антология башкирской поэзии” с первых и до последних страниц есть удивительно богатый и своеобразный мир поэзии, эта книга зовет в незабываемое путешествие всех, кто любит родной язык, кто ценит искусство слова, тех, кто открыл для себя вечные ценности и тех, кто только в начале пути.

Добро пожаловать! В добрый час! В добрый путь!

 

* * *

 

Самое ценное для каждого народа — это Слово. Чтобы сохранить себя, народ, прежде всего, должен сохранить свой язык. У кого есть язык, есть и Отчизна. Однажды утраченный язык не воскресить.

До того, как народы обрели свою отчизну, немало было пройдено дорог, немало поскитались племена, не раз приходилось им менять место обитания. Но куда бы ни заносила их судьба, какие дорогие сердцу земли, какие бы святые могилы не приходилось покидать, каждый народ в своей памяти, в глубине души свято хранил сокровищницу Поэзии, сокровищницу Слова.

Трудно представить народ, у которого не было бы искусства Слова. В Слове, в устном творчестве, в письменных источниках запечатлена история народа. Историческая память, философия жизни, каноны морали и нравственные устои передавались из поколения в поколение при помощи Слова. Именно искусство Слова лучше всякого оружия, прежде всего, более всего, вернее всего воспитывает, возвышает и защищает национальную гордость, национальное самосознание, чувство собственного достоинства и честь народа.

Развитие национальных литератур как самостоятельных эстетических систем — очень сложный, долговременный  процесс. В этом пути поэзия занимает свое особенное, видное место. Вернее будет сказать, что начало литературы — в поэзии, что самые древние ее жанры — это поэтические жанры. Таким образом, обозревать историю литературы с самых древних времен до наших дней — значит путешествовать прежде всего по сложным, извилистым путям поэзии.

«Антология башкирской поэзии» дает возможность подобного путешествия каждому, кто неравнодушен к родному языку, к родной литературе. В этом издании представлены лучшие образцы поэтического наследия, созданного за более чем тысячу лет.

И до этого выходили в свет поэтические сборники разных авторов, хрестоматии, антологии. Каждое такое издание делало свое достойное дело. «Антология башкирской поэзии», опираясь на их опыт и обобщив его, имеет своей целью представить основные черты огромной поэтической вселенной от первых строк, дошедших до нас, до относительно недавних, собрав воедино стихи, созданные поэтами в едином поэтическом мире.

Ни одна нация, ни один народ не жил и не живет, отделившись от всех, оградив себя забором, его духовное и экономическое развитие происходит в тесной связи со всем миром. Поэтому и в народном творчестве, и в письменной литературе имеется много общих произведений. Особенно характерно это явление для поэтического творчества.

В связи с этим надо отметить две тенденции. В советское время преобладало нигилистическое мнение о национальных литературах, особенно тех, чьи письменные литературные языки сложились по историческим меркам не так давно. Считалось, что их развитие началось только после Октябрьской революции. Эта ложная концепция была положена в основу официальной точки зрения.

В то же время были попытки шире смотреть на эту проблему. Несмотря на различные ограничения и даже преследования, поиски литературного наследия не прекращались. Во второй половине восьмидесятых открылись новые возможности для того, чтобы подойти объективно к истории и развитию башкирской поэзии.

Но и здесь не обошлось без крайностей. Если раньше почти полностью игнорировалось существование дореволюционной литературы, то в последнее время очень распространены попытки “одревления” каждой национальной литературы. Это опасное желание может стать  своеобразной  тенденцией. Но что насильно творить свою историю, что не признавать истинное положение вещей - это одно и то же. Все это одинаково противоречит истине. Развитие человечества началось не с одной нации и в то же время ни одна нация не живет отдельно от всего человечества. При составлении «Башкирской антологии поэзии» этот принцип был основополагающим.

 

* * *

 

В некоторых литературах, в которых письменные традиции опираются на тысячелетний опыт, связь с народным творчеством постепенно угасает, и даже его фольклор не в полной мере доходит до наших дней. В истории развития башкирской поэзии фольклор есть самая большая и самая древняя поэтическая школа. Башкирское народное творчество — это уникальное явление в фольклорном наследии не только тюрков, но и всего  мира.

В мировом фольклорном наследии по своему объему и богатству, многообразию жанров, высокой поэтике произведений и другим ярким качествам башкирское народное творчество занимает одно из самых значительных мест. Его традиции запечатлены не только в древних памятниках литературы, они продолжали жить вплоть до середины двадцатого века. Скажем, знаменитый эпос шумеров, созданный  пять тысяч лет тому назад, сохранился лишь на глиняных досках. А  созвучный “Гильгамешу” по своей философской глубине и миропониманию, созданный в те же времена, а, может, и раньше, древний башкирский эпос “Урал-батыр” в начале двадцатого века жил в  народе и записан был из уст сэсэнов.

И до последнего времени ощущалось сильное влияние фольклора как на общее духовное развитие народа, так и на нашу поэзию. Связь эта не прерывается доныне. Поэтому вполне естественно, что антология открывается классическими образцами башкирского народного творчества.

У нас, башкир, как и у других, родственных нам народов, есть неоспоримые права на наследие древней и средневековой тюркской литературы, с которой у нашей поэзии многовековые связи. Башкирская поэзия зародилась и развивалась в рамках восточной поэзии; особенностями образного мышления, художественными методами, эстетической системой, формами и сутью она связана именно с Востоком. Но загадочное понятие «Восток» охватывает огромные пространства, от японских островов до Испании, объединяя  различные культуры. Среди них Тюркская, Персидская, Китайская, Индийская, Арабская...

Башкиры развивали свое мировоззрение, свою культуру в Урало-Идельском и Среднеазиатском мире, мире, в котором живут и взаимодействуют тюркские, персидские и арабские традиции. 

С современной точки зрения нелегко представить, насколько тесными были эти связи. Многие из них утеряны, многие сохранились в глубинных пластах  и их нелегко обнаружить. Они и сейчас в быту, и в особенностях мышления, и в отдельных словах и образах. Они вписаны в народную память, их следы в почитании Афлитуна и Искандера ( Платона и Александра Македонского), в названиях родов и деревень, таких, как Туркмен, Киргиз, Калмык и т.д., бытовании таких имен, как Узбек, Чингиз, Найман, Алтай, Нартайлак. У нас поют: «В городе Шамшариф, пока не закатится солнце, ворота не запирают», «То хочется мне идти в Бухару, то жизнь свою устроить», «Нет у меня богатства из Бухары», «Текут воды по арыку». У нас говорят: «Суфий не ест лука, но если увидит, умнет вместе с кожурой», «Ленивый Хорасан», «один чурек хлеба», «пиала» — это и многое другое есть незабываемые свидетельства нашей близости с восточными землями.

По земле Башкортостана, по Уралу испокон веков волна за волной проходили разные народы, земля наша испокон веков была благодатным местом. Родословная поэта Кул-Гали, создавшего великий дастан “Кисса-и-Юсуф”, восходит к нашему народу. В наших краях такие произведения, как “Кисекбаш”, были настольными книгами в медресе. “Бузъегет” был создан в Башкортостане. Практически все поэты-суфии на территории Урала и Идели — выходцы из Башкортостана, их произведения основаны на наших традициях.

Также не случайно, что многие рукописи наиболее полно сохранились именно на нашей земле. Таков, к примеру, вариант “Кисса-и-Юсуфа”, обнаруженный у нас. Найденные в деревне Катай Бакалинского района Башкорстана списки Маули Кулуя считаются наиболее полными, самыми древними. Значит, подобные произведения были весьма распространены среди башкир, напрямую влияя на формирование литературного вкуса, на развитие письменных поэтических традиций.

Конечно, в тюркском мире народы общались не только на праздниках, обменивались не только песнями. Жизнь сурова и беспощадна. Она прекрасна, но в то же время причиняет страдания и боль. Тюрки сталкивались между собой, племя нападало на племя, род на род. Народы безжалостно воевали друг с другом. Время от времени вспыхивали барымта (угон скота) и карымта (кровная месть). Были и свадьбы, и нашествия. Были и любовь и ненависть. Были войны за землю, за селения, за скот. Покорялись города, людей угоняли в рабство.

Но история не помнит такого, чтобы племена и народы воевали из-за книг, из-за песен и дастанов. У родственных народов были общие сказки, кубаиры, дастаны; из одного народа в другой кочевали сэсэны и акыны — сказители и импровизаторы. Они не раздували вражду между народами, не настраивали их друг против друга, они объединяли нации, сближали их, роднили между собой. На самых почетных страницах истории записаны имена поэтов, творивших на двух, на трех языках, таких, как Алишер Навои, как Саят-Нова. Это понятно: двуязычие — явление не только сегодняшнего дня. Древние восточные поэты широко смотрели на мир, переживали за судьбы других народов. Потому и Еренсе-сэсэн, и Акмулла, и Бабич стали любимыми и почитаемыми поэтами во многих народах. Таким образом, башкирская поэзия развивалась в тесной связи с другими литературами.

 

* * *

 

Многие памятники тюркской поэзии, созданные в средние века, такие, как «Кисса-и-Юсуф» Кул Гали, «Хосров и Ширин» Кутуба, «Книга любви» Хорезми, «Султан Жумжума» Катиба, “Гюльстан бит - тюрки” Саифа Сараи, мудрые слова Маули Кулуя были весьма распространены у тюркских народов. Заняли они свое место и в духовном мире башкир, став  явлениями, оказавшими сильное влияние на развитие философского миропонимания, мировоззрения, эстетических вкусов. Эти произведения воспитывали в людях того времени лучшие человеческие качества, являя собой своеобразный кодекс нравственности. Эти произведения на примерах своих героев вкладывали в умы многих и многих поколений вечные ценности, окрыляли душу, закаляли дух.

Когда речь заходит о восточной поэзии, многие тотчас же вспоминают традиционные для нее образы и мотивы, такие, как  любовь соловья к розе, безумства влюбленного Меджнуна. А ведь в памятниках средневековой тюркской поэзии хватает и психологизма, и точных деталей. К примеру, в “Киса-и- Юсуф” женщины, резавшие лапшу для супа,  увидев Юсуфа, забылись и  порезали себе пальцы. Есть и другие, не менее яркие примеры глубинного проникновения в человеческую психологию.

Поэтическая мысль того времени, ее философская глубина и через века не теряют свою значимость и ценность. Обратим внимание на строки из произведения Хусама Катиба «Энуменуме-слутан»:

 

Каждый, кто идет по этой земле,

На каждом шагу наступает на лица людей...

В эти ночи, в эти дни, в эти вечера

Многие лягут в землю.

Будь то эмир или раб,

Будь то хозяин, богач или бедняк...

Когда кости истлеют на солнцепеке,

Когда прах развеет ветер,

Никто не скажет, кто это был -

Высший, низший, богатый или бедный…

То неизвестно...[1]

 

Все произведение пронизано философскими  размышлениями, а начинается оно с того, что пророк Иса в пустыне, на камне возле водоема, видит череп и заставляет его рассказать о своей жизни. Какой сильный образ! Оказывается, и до шекспировского Гамлета этот вопрос занимал умы! Глубина мыслей и рассуждений — общая черта древней и средневековой тюркской поэзии.

Тюрки много веков жили, тесно общаясь с персами; велико влияние персидской литературы на развитие словесного искусства с точки зрения разных мотивов и сюжетов, поэтических и художественных приемов, литературных  традиций.

Прекрасный образец такого влияния — “Гюльстан бит тюрки”. Произведение знаменитого персидского поэта Саади, написанное в 1258 году, начиная с четырнадцатого века переводилось на другие языки, и, прежде всего, на тюрки. Этот перевод осуществил в конце 1380 — начале 1390 годов Саиф Сараи. Этот перевод стал литературным явлением, повлиявшим на многие поколения тюркских поэтов и читателей.

Чтобы хотя бы частично представить своеобразие этого произведения, написанного вперемешку прозой и стихами, обратим внимание на следующие отрывки:

«Спросили у Лукмана Хакими: “У кого вы научились нравственности?” Ответил поэт: “У никчемных. Увидел я их занятие, не пришлось оно мне по душе — и я отверг подобное».

«Говорят, что некий безногий убил сороконожку. Увидевши это, воскликнул калека: “О боже праведный, у нее ведь сорок ног. А она  не   смог убежать от безногого!»

 

Когда настигнет карающая сила,

Смерть опутает ноги бегущему.

 

Подобные примеры можно множить, но уже ясно, что философские традиции в поэзии идут из самой древности, из  глубинных ее пластов. Новые времена добавляют этим сокровищам новые узоры, вносят свой  весомый вклад. И, как бы не прерывалась связь времен, духовная связь нерушима.

Созданные во второй половине семнадцатого века поучения Маули Кулуя — один из примеров тому:

 

У терпеливого расцветут цветы, пройдут зимы,

Вылупятся из яйца и взлетят птицы,

Терпение превратит песчинку в раковине в жемчужину,

Нетерпеливый выкипит без пользы.

 

Маули Кулуй восхищается терпением труженика. «Хлебороба не будет жечь огонь преисподней! - говорит он, и, выказывает ему свое великое уважение, продолжает:

 

Если хлебороб будет жать свой хлеб,

И птицы всякие, и звери, и люди — каждый к нему приобщится,

Хлеборобу будет от этого благословение, и он будет знать,

Что каждая горсть зерна равна освобождению человека из рабства...

 

Конечно, в лихие времена немало погибло драгоценных строк, так что некоторые произведения дошли до нас без указания имени автора. Их включают в раздел «анонимной поэзии». Вот пример из стихотворения «О, любимая», автор его неизвестен:

 

Если в небе кто-то гогочет, разве это не гусь?

Если  кто-то за парнем наблюдает, разве это не девушка, о, возлюбленная!

Приданого у нее сорок верблюдов, не мало ли?

Обнимешь зимой- весна наступает, о возлюбленная!

 

Так восклицали и казахские, и башкирские, и каракалпакские джигиты.

 А вот отрывок из стихотворения “Говори иносказательно”:

 

Тайна в плену у человека.

Если тайна раскроется-

Человек в плену у тайны.

 

Эти мудрые строки пришлись по душе каждому, кто  владеет тюркским языком.

Есть среди стихов, авторство которых неизвестно, и довольно книжные. Они, несомненно, рождались в медресе, в которых учились дети разных народов.

А вот, к примеру, такие строки перекликаются с народными песнями, исполняемыми и поныне:

 

Не раскрывай тайны другу:

Друг твой скажет своему другу.

У этого друга опять-таки есть друг,

И тайна твоя вернется к тебе, запятнав твою честь.

 

Среди дошедших до нас образцов анонимной поэзии есть стих “Уехал я далеко, осталась отчизна”, сочиненная, должно быть. шакирдом, обучавшимся  в Бухаре или же в еще более дальней стороне — это плач разлученного со своей родиной, или просто заброшенного в дальние страны путника. И от них должен был остаться след в поэзии:

 

Колыханье трав, медведь, олень...

Их нет, лишь песок да змеи.

Глаза болят от нескончаемой пустыни  -

У несчастного раба Аллаха.

 

Если озеро есть, нет камышей,

Если есть птица, нет голоса,

В изобилии только тоска —

У несчастного раба Аллаха.

 

Но этот стих мог родиться и на пограничной службе, в среднеазиатских походах, как это случилась с песнями “Уйыл”, “Сырдарья”. Но главное то, что в них звучит  дух самой жизни. В них больше народности, чем книжности.

Очень важно, что некоторые образцы анонимной поэзии дошли до нас от башкир — участников пугачевского восстания. Значит, у наших дедов на плече висел колчан со стрелами, на поясе был меч, а в душе — поэзия.

 

* * *

 

В старотюркской поэзии был силен дух не национального, а религиозного единства. Детей в медресе учили отвечать на вопрос, какой он нации, так: “Я нации пророка Ибрагима!” И если подобное существовало даже в начале двадцатого века, можно представить, насколько сильно мусульманское единство владело умами людей в более отдаленные времена.

Поэзия от века в век все сильнее и сильнее отпочковывалась от общетюркского мира, все глубже уходя в национальную почву. Творчество Габдрахима Усмана (Утуз Имани), оставившее глубокий след в татарской и башкирской литературах, сделало важный шаг по приближению поэзии к народу. Это о нем писал Риза Фахретдинов: «Его усыновил башкир деревни Мрясово Стерлитамакского уезда Лукман Ибрагимов вместо своего пропавшего без вести сына Габдрахима. Поэтому Утуз Имани родился на свет мишарином, ушел в иной мир башкиром”.

 

Бог мой, я спокоен

Если выполнишь четыре условия:

Одно — рай, другое — драгоценности,

Третье — яства, четвертое — вера...

 

«Мунажат», из которого взяты эти строки, стал поистине всенародным произведением. Поэт, обратившийся с такой просьбой к Аллаху, перечисляет и то, чего он не хотел бы видеть в этой жизни:

 

Не дай увидеть четыре вещи

На этом нашем свете, Господь:

Одно — бедность, другое — долги,

Третье — болезнь, четвертое — тюрьма.

 

В сборнике “Важные приметы времени” каждая глава   посвящена вопросам нравственности и морали. К примеру, “Сказ о согласии” (“Не бей скотину соседа, если она придет к тебе; если придут дети его, не ругай!”), “Сказ о том, что не следует быть злым” («Если придет беда к одному, не говори: «Пусть!»; если кто-то оскорбил тебя, не  говори ему: «Умри!»), «Сказ о наставлении» («Не станет черный камень белым, сколько не три, таковы и люди, не слушающие наставлений») и др.

Таким образом, поэтическое слово постепенно сближалось с народной речью.

Творчество каждого большого поэта — это незабываемое событие в истории литературы. Но у поэтов разные судьбы; даже если они дети одного времени, рок ведет их разными тропами. Салават Юлаев (1754 — 1800) и Габдрахим Усман (1754 — 1834) — современники, к тому же ровесники. Но при этом как несхожи они в своих судьбах, как несхожи выпавшие на их долю страдания!

В то время как Салават в Оренбургских степях воевал вместе с Пугачевым, Габдрахим Усман в медресе Каргалы внимал ученым мужам. Затем он учился в Бухаре, путешествовал по Афганистану, вернулся в Башкортостан. Он прожил долгую жизнь и умер в восемьдесят лет.

В это же время Салават Юлаев был узником на далекой Балтике, не дожив до пятидесяти, ушел из этого мира...

Судьбы поэтов... У одного — призыв к битве, у другого — наставления и поучения. Поэзия одного — сама жизнь, поэзия другого  — религиозна, много в ней ученой мудрости. Но слова обоих поэтов вошли в народную речь.

Не только поэты, но и акыны, и ашуги боролись за справедливость. У башкир эта ответственность лежала на сэсэнах. Их память хранила драгоценное наследие народного творчества, к нему добавляли они собственное творчество, передавая из поколения в поколения. В башкирской истории известны имена таких сэсэнов, как Еренсе, Кубагуш, Карас, Баик и др. Творчество сэсэнов породило образцы высочайшего мастерства в поэтической ораторской школе. Кубаиры могут соперничать с самыми совершенными образцами подобного жанра в мировой литературе:

 

Смерть горы высокой —

Когда вершину скроет туман;

Смерть луны и дня —

Во время их заката;

Смерть черной земли —

Когда ее покрывает снег;

Смерть мужчин и юношей —

Когда враг нападет на родину...

 

Если протянешь руку хану,

Словно постелишь ему перину;

Если слезешь с коня своего,

То поклонишься его власти;

Если меч засунешь в ножны,

Будешь рабом хана,

Если будешь молчать во время войны,

Будешь прислужником хана.

 

Отчизна бывает светла,

Когда родится батыр;

Отчизна бывает печальной,

Когда враг топчет ее.

Яростно батыры

Пойдут на них.

Пока не впитает кровь врагов попона,

Пока не прославят воинскую доблесть,

Не снимут седла с коня,

Не вложат меч в ножны.

 

В кубаирах слова сэсэнов, обличающих злых владык, резче, острее, чем в восточных дастанах. Видно, была у восточных поэтов надежда отыскать в шахах человеческие черты, пробудить в них милосердие. Сэсэн же не тратил время на поучения и наставления хану, он бросал обвинения ему в лицо, категорично разговаривая с сильными мира сего, предъявляя им высокие требования. Все это возводит творчество сэсэнов в ранг особой школы поэтического мастерства, способствовавшей в том числе и воспитанию личности, борющейся со злом и защищающей свое отечество, верящей в правое дело.

Историческое значение Салавата Юлаева для развития башкирской поэзии можно определить так: в его произведениях письменные литературные традиции и народное творчество, поэтика кубаиров естественным образом сплелись друг с другом, и литература, вдохновленная великими событиями сурового времени, стала ближе к народу, отразив его чаяния и надежды. Это проявилось и в языке, и в поэтике произведений. Поэзию Салавата Юлаева можно определить как поэзию любви и мужества. Когда полыхала народная война за землю и свободу, в творчестве поэта и полководца  становиться все меньше слов о нежной любви, все сильнее звучат мотивы подвига и мужества.

В душе народа Салават остался как поэт-воин. В истории тюрков известны яркие примеры сочетания и полководческих, и поэтических способностей в одном человеке. Один из них - это Загретдин Бабур, основавший в Индии Великую Могольскую империю.

В “Антологию башкирской поэзии” вошли стихи Асана Кайги, Казтугана, Дусмамбета, Шалгиза, творчество которых приходится на XV -XVI века. Эти поэты были выходцами из военной аристократии, некоторые из них умерли от боевых ран.  Их произведения были изданы в 1982 году в Алма-Ате в книге “Алдаспан. Поэзия казахов с XV — по XVII века”, а также перепечатаны в первом томе двухтомника “Антология татарской поэзии” (Казань, 1992 г.).

Их произведения есть кубаиры в чистом виде. Приведем некоторые примеры:

 

 

Тот, кто бесчестен,

Разве знает цену чести!

Кто не кочевал,

Разве знает цену земле!

(Асан Кайги)

 

 

Линяющий молодой жеребенок

Дает начало бурлящему табуну

На этой земле!

Слабенький ягненок

Становится прародителем тысячи овец

На этой земле!

 

(Казтуган)

 

 

Если два льва выйдут биться,

Сольются в битве, как лук и стрела,

Кровь потечет, словно из раздавленных плодов.

То, кто будет биться и умирать у Желтой арки —

Тот никогда не пожалеет об этом.

 

(Дусмамбет)

 

 

А теперь вспомним кубаир Салавата “Соединившись с Пугачевым”:

 

Сова, что летает туда-сюда,

Кому только не бывает спутницей?

Дикое поле со стелящейся травой

Кому только не было периной?

Птица, свившая гнездо на плече,

Множество комаров на щеке —

Где только не умирают мужчины?

 

 

    Так что в башкирских кубаирах поэтические тропы, кочующие из одного из одного произведения в другое, имеют общие корни с теми, что были широко распространены на просторах кипчакской степи, в сообществе Золотой Орды.  Даже  если в других регионах кубаиры канули в Лету, на башкирской земле они продолжали жить; и в нынешние времена они не сходят с поэтической арены. Салават придал кубаирам новую мощь. В систему его поэтических образов естественно вплетены воинский дух, любовь к отчизне и многое другое.

         Вторая отличительная черта этих стихов — восславление  воинского духа. И  с этой точки зрения творчество Салавата является новым шагом в развитии поэзии. В систему его поэтических образов естественно вплетаются воинская доблесть, любовь к отчизне,  военный быт и так далее.

         Героический дух песен Дусмамбета получил новое рождение в поэзии Салавата,  башкирский сэсэн и батыр взметнул его ярким пламенем. Но если копать глубже, то выясниться, что мотив принесения своей жизни в жертву во имя отчей земли, мотив воинского долга известны очень давно, — эти образы восходят к глубокой древности.

         В “Словаре тюркских языков” Махмута Кашгари есть таки строки:

 

И были званы батыры,

Посмотрели они друг на друга исподлобья,

Взяв оружие, бились они,

Еле влез меч в ножны.

 

О том, какой беспощадной и кровавой была эта битва, не говорится ни слова. Но если на мечах затвердела кровь, так они еле-еле влезали в ножны, нетрудно понять, что случилось на самом деле.

Таким образом, еще одно великое достижение творчества и жизни Салавата Юлаева таково — он стал примером мужества, примером бесстрашия и верности долгу.

 

* * *

 

Поэзия не всегда развивается по восходящей. Времена резких подъемов сменяются периодами застоя.- Конечно, даже в самые трудные времена развитие поэзии не прекращается, в любом случае происходит накопление нового опыта. Но творческий потенциал народа порою не раскрывается в полную мощь, не появляются новые яркие таланты, новые яркие произведения.

После Салавата, когда движение за свободу было потоплено в крови, в башкирской поэзии народный дух, дух защитников отечества, ревнителей воинского долга был сильно подорван. После той войны башкиры еще долгое время не поднимались на битву за землю и свободу. В загоне оказалась и поэзия. Известно, что в это время Манди Кутуш Кипчаки писал сатирические стихи, но его творчество так и не стало вехой в развитии поэзии.

Если бы родившиеся в пламени боев поэтические начинания Салавата, его сподвижников и последователей не были так безжалостно пресечены, башкирская поэзия достигла бы невиданных высот. Когда думаешь об этом, захватывает дух. Тем не менее, все мы понимаем, что  историю изменить невозможно.

В начале XIX века башкирскую поэзию представляют поэты-суфии — Абельманих Каргалы, Хибатулла Салихов, Шамсетдин Заки, Гали Сокорой. В то время по всему Востоку гремела слава башкирских медресе. И в народе, и высших слоях общества велика была потребность в знаниях, в просвещении. Свою роль сыграло и то, что еще в 1789 году Уфа стала официальном центром мусульман России.

Немудрено, что поэзия Башкортостана испытала тогда сильнейшее влияние ислама, и в частности суфизма, как одного из мощнейших течений исламской мысли. Все поэты-суфии — глубоко верующие, высокообразованные мусульмане, проходившие обучение в самых известных медресе. Что говорить, если и Абельманих Каргалы, и Шамсетдин Заки нашли свой конец во время хаджа, на пути в священную для всех мусульман Мекку.

Однако не следует считать, что это были книжные поэты, замкнутые в своем мирке, оторванные от реальной жизни, от радостей и горестей большого мира. В центре их произведений страстное желание улучшить человека, помочь обрести веру, призыв к знаниям. Все это, разумеется, далеко от суфийского отношения к жизни.

 

Нужен глаз, глаз нужен,

Не внешний глаз, а глаз души,

Без размышлений не увидишь

Облика мысли.

 

Так говорит поэт-слепец Шамсетдин Заки.

И в этих строках его же стихотворения «Есть-нет” много ли  следов суфизма:

 

Пока конь под тобой, скачи,

Найди всем дорогам предел,

Ведь конь у тебя - то есть, то — нет.

 

Сокол в руке, так охоться за милую душу,

Ведь сокол на призыв твой то придет, то  - нет.

 

Хафиза, говори, пока можешь.

Если ангел смерти придет,

Сможешь ли что-то сказать, или же   — нет.

 

Это отнюдь не призыв уйти от реальной жизни, наоборот, это призыв дорожить каждым моментом жизни, каждым часом. Вот он, оказывается, каков, слепой поэт-суфий!..

Или вот строки из стихотворения Хибатуллы Салихова, что печатались в многочисленных сборниках, а затем переписывались и передавались из рук в руки:

 

В теле моем душа только гостит, а я и не знал,

Все уныло, и жизнь почти что прошла, а я и не знал...

 

Эти строки традиционно называют упадническими. Но вернее будет воспринимать их как философию бренности бытия.

В стихотворении “Как палка...” этого же поэта есть размышления, способные  поддержать любого, помочь воспрять духом:

 

Как палка, которая путнику друг,

Стань в пути словно душа или голова,

Словно палка, будь безногому ногой,

Сбившемуся с пути стань маяком.

 

Будь, как палка, в обещаньях тверд,

И работай упорно, словно ученый.

 

И если раньше творчество этих поэтов оценивалось   как религиозно-клерикальное, то теперь, при более внимательном подходе оказалось, что в их произведениях большое место занимает  прославление  жизни, жажда жизни, а не ухода от нее. Вот на что мы должны обращать больше внимание, оценивая их литературное наследие. Мы должны донести их творчество до современных читателей в наиболее полном виде.

Конечно, основные мотивы их поэзии — религиозные, суфийские. Абельманих Каргалы в стихотворении “Просторы” утверждает, что даже птицы придерживаются суфийской философии. Но этот же поэт, опираясь на образы арабской поэзии, пишет стихотворение “Три составляющие прекрасного вечера”. По мнению Каргалы, три вещи определяют красоту бренного мира: зеленое поле, прохладная река, красивая женщина.

В творчестве этих поэтов, воспитанных в духе ислама, очень слаба  связь с родной землей. Редко- редко услышишь из их уст обращение к Уралу, Агидели.

И здесь особняком стоит Гали Сокорой. Он искренне гордится своим происхождением, в своей поэтической родословной “История рода нашего” он пишет о том, какой долгий путь прошли его деды из племени Кара-табын (“Дед наш кара-табынец”) в поисках новой родины, как они через Тобол и Иртыш вышли к Миассу, затем “Оставив Урал позади”, “Плывя в лодке”, “Вышли к северу”. Берега Зея, Сунь, Танып, Бурай, Гайна, Иректе, Уран, Зилан, Тазлар — эти названия вошли в произведения Гали Сокороя, творившего в тот же период, что и поэты-суфии. В его стихах больше национального, чем религиозного, и это стало своеобразной подготовкой важных преобразований и нововведений в башкирской поэзии.

 

***

 

Творчество Мухаметсалима Уметбаева и Мифтахетдина Акмуллы, поэтов XIX  века, пронизано идеей просветительства. Но для них было важно донести идеалы нравственной чистоты, духовного очищения, порядочности и просвещенности до всего народа. “Башкиры мои, надо учиться!” — восклицал Акмулла, и этот призыв к знанию и учению есть сердцевина многих его стихотворений. Разделяя этот пафос, Мухаметсалим Уметбаев вместе с тем выступал против великой несправедливости — безжалостного расхищения башкирских земель:

 

Не видно скота, что мирно пасся.

Деревья уплыли, отправились в Астрахань.

Вслед за ними исчезли рои пчел,

Нет штабелей древесины, что высились, словно гора.

 

В многогранном творческом наследии Мухаметсалима Уметбаева поэтические произведения занимают достаточно скромное место, тем не менее они характерны для башкирской поэзии как пример возрастания интереса к национальной тематике, к реалиям жизни. То обстоятельство, что башкирский просветитель первым в тюркском мире перевел “Бахчисарайский фонтан” А. С. Пушкина, опубликовал статью к столетию великого русского поэта, стало признаком того, что башкирская литература, традиционно связанная с Востоком, обратила свое внимание на русскую поэзию, расширяя, таким образом, связи с миром.

Итогом развития башкирской поэзии девятнадцатого века стало творчество Мифтахетдина Акмуллы. Доведенные до совершенства стихи, меткость слова, талант импровизации — именно это послужило тому, что  в конце девятнадцатого — самом начале начале двадцатого веков ему в поэзии не было равных. Значение его творчества подчеркивает сам факт того, что Акмулла близок и казахам, и татарам. Не часто выпадает, чтобы поэт стал родным для сердец нескольких народов.

Акмулла смотрел на мир незашоренным взглядом, к чему призывал он и своих современников:

 

Если силы  есть, хорошо знать науки всякие,

Хорошо быть равным среди просвещенных.

Не только надо русский знать,

Если силы есть, хорошо бы знать и французский.

 

Акмулла, как и Мухаметсалим Уметбаев, обращал внимание народа на изменения, которые происходили на Западе.

Поэзия Акмуллы, который обучался у Шамсетдина Заки и Зайнуллы-ишана, воспитывался в медресе, основана на башкирском и казахском фольклоре, на народных традициях.

 

Оттого, что его бранят – хорошее не потеряет свое доброе имя,

От дурного слова в душе след останется,

Изваляешь в грязи настоящее золото,

Грязь отвалится, а ценность его останется.

 

 

Подобные афористические строки, пронизанные внутренними рифмами, которые трудно передать в переводе, есть почти в каждом стихотворении Акмуллы. Он мастерски использует приемы кубаира, особенности казахского стихосложения, его стихи звучны и ритмичны. Множество его строк современники знали наизусть, применяли в обиходе как цитаты, даже не зная автора, и наоборот, многие меткие слова часто приписываются Акмулле. Все это только подчеркивает подлинную народность его творчества.

Школа сэсэнов и традиции письменного творчества стали сливаться еще при Салавате. При Акмулле это продолжилось на новом качественном уровне, хотя его стихи все же в основном бытовали в устной речи, передавались от одного знатока другому.

Здесь хочется обратить внимание читателя на одну из древнейших традиций. На протяжении многих веков произведения тюркской литературы   хранились и передавались из поколения в поколения не в письменном виде, а сказителями, теми, кто знал эти произведения наизусть. В те времена не было такого количества развлечений, как сегодня. Тогда люди слушали одни и те же произведения по многу раз, их тексты учились наизусть. К тому же количество книг тоже было ограничено, да и авторов было много, не то, что в наше время. Тогда практически все произведения были на слуху. Потому они и запечатлевались в народной памяти надолго.

Были на башкирской земле и другие авторы, чьи произведения передавались из уст в уста, хранились в рукописях. Самый талантливый из них — Шафик Аминев-Тамьяни, получивший прозвище «Шафик» за приверженность к справедливости. И он, вслед своему учителю Акмулле, восклицал, призывая к просвещению:

 

Учись, деревня, учись, хутор,

Читать должно общество.

Читай, не пропускай курсы,

Читать — это наша обязанность.

 

 

Слова из его стихотворения “Урал” до сих пор поются в народе:

 

Покрыты цветами речные долины,

В такое время нам не нужны ароматы духов покупных.

 

Все это образцы творческого синтеза сэсэнства и письменных поэтических традиций. Все же основные тенденции развития башкирской поэзии лежали в иной плоскости.

 

* * *

 

В начале двадцатого века на волне первой русской революции в литературу пришли люди, вышедшие из самых недр башкирского народа. Происходивший в то время подъем национального самосознания усилил внимание к родному языку и культуре. Именно в это время башкирская литература начала формироваться как стройная система. В прошедшие века литераторов было очень мало, а в начале XX века появилась новые творческие силы, особенно в поэзии. Башкирская литература проявляла себя в языке, стиле стихотворений, в новой системе образов, и, самое главное — в тематике произведений, в их проблематике, обращенной к самым насущным и злободневным для башкир вопросам. К примеру, творчество Сафуана Якшигулова началось с “Послания башкирским мужам”. Даут Юлтый взял в руки перо, полное горечи, видя “Положение башкир”. Своеобразие национального облика башкирской литературы еще более проявилось в стихах Хабибуллы Габитова, Фазыла Туйкина, Ялалетдина Юмаева, Гизетдина Исянбирдина, Бахтияра Мирзанова, Гали Кудоярова и многих других. Положительно повлияло на эту молодую, задорную, пришедшую в литературу практически одновременно, поэтическую братию творчество Мажита Гафури, завоевавшее к тому времени большой авторитет, помогающему определить маяки, превратившемуся в своеобразную школу служения народу.

В литературе, как и в жизни, бывают периоды, когда она стремительно меняется, можно сказать, на глазах одного поколения проходят реформы исторического масштаба. В такую эпоху народ рождает гения, способного осуществить подобную миссию.

В русской литературе начала девятнадцатого века такая историческая миссия была возложена на великого Пушкина. Он, опираясь на опыт, накопленный предыдущими поколениями, произвел в русской литературе необыкновенно сильное обновление, его произведения стали основой современного русского языка, определили основные направления ее развития.

Гений-реформатор был не один. Вместе с ним эту миссию несли талантливые литераторы, которых мы знаем как «поэтов пушкинской эпохи».Точно также народ, судьба возложили на плечи Шайхзады Бабича историческую миссию по реформированию национальной литературы. Переиначив строки башкирского эпоса, можно сказать, что «год смерти Акмуллы стал годом рождения Бабича». История как по эстафете передала ему свободолюбие Салавата и просветительский пафос Акмуллы. В то время в литературу пришли небывало сильные молодые поэты. В этой группе Шайхзада Бабич стал центральной фигурой.

Творческое развитие Бабича неразрывно связано с изменениями в общественно-политической ситуации того времени. В биографии поэта нашла свое отражение биография народа, его поиски были духовными исканиями народа.

Его творческая биография в подлинном смысле этого слова началась в 1914 году, с известного стихотворения «Для народа моего». Крылатые слова не были общей декларацией, из произведения в произведение они наполнялись новым смыслом, обогащались реалиями жизни.

В начале XX века национальное самосознание башкирского народа вышло на качественно новый уровень, его стремление к просвещению и культуре тесно переплелись с духом борьбы против колониального гнета. В творчестве Бабича эти искания заняли центральное место. Всей своей беспокойной природой поэзия Бабича устремилась в будущее, и, как это видно из его программных стихотворений “Жду”, “Жизнь проведи в борьбе”, свою миссию он видел в том, чтобы помочь своему народу обрести свободу. Бабич сумел зажечь в башкирском народе надежду на лучшую жизнь, его произведения в сложные времена был надежной опорой для людей.

Поэзия Бабича стала высшим достижением башкирского романтизма десятых годов. В его произведениях лирическое “я” пережило сложную  эволюцию. Душа человека, которая раскрывает свой потенциал в столкновении противоречивых мыслей и переживаний, судьба сильной личности, живущей  высокими устремлениями, великим целями, и в то же время ранимая, не терпящая несправедливости, страдающая от нее — такова лирика Бабича, такие тенденции она привнесла в башкирскую поэзию, укрепив в ней реалистические начала. Новаторство Бабича, несомненно, стало историческим достижением в развитии нашей литературы.

Реалистическое мастерство поэта наиболее полно раскрылось в его сатирических и юмористических произведениях. И здесь он поднял поэзию на совершенно новую высоту.

В своей любовной лирике Бабич, восславляя  женщину, дерзает приравнять ее Аллаху. С одной стороны, это говорит о том, что в поэзии можно раскрыть всю красоту человеческой души, и вместе с тем, такое сравнение в среде, где женщина исстари была унижена, само по себе очень смело и вместе с тем человечно.

Неоценим вклад Бабича в развитие поэзии, он приблизил ее к народу, он, можно сказать, демократизировал ее. Несравненный мастер слова, поэт-новатор внес весомый вклад как в совершенствование поэтического языка, так и в развитие жанров и стилей. Бабич первым вынес стихотворение на сцену. И если Акмулла обращался к людям в степях и долинах, то Бабич покорял своих современников своими способностями к импровизации, своим  артистизмом повсюду, где жили соплеменники — и в степи, и в долинах, и в городе, и на сценах театров и клубов. Его сценическая деятельность стала своеобразным этапом в деле укрепления связей литературы с жизнью.

Бабич всегда стремился быть в самой гуще жизни, там, где происходили наиболее значимые события. Главная особенность его творчества, ощутимо повлиявшая на дальнейшее развитие башкирской поэзии — это гражданское мужество поэта. Самой большой любовью поэта была любовь к родной земле, к своей нации, самая пронзительная ненависть была ненависть к несправедливости, к любым формам угнетения.

Жизнь Бабича пришлась на сложные времена. Нет другого такого поэта, чья поэзия и судьба так точно отразили бы в себе духовные искания башкирского народа в начале XX века, его обретения и трагедию в годы Октябрьской революции и гражданской войны.

Бабич говорил с людьми, говорил, как того требовала жизнь — то с болью, то с юмором, то лукаво, то насмешливо, то призывая, то отталкивая. Поэт поднимался на сцену театров и клубов, где шли митинги, спускался с нее, чтобы сесть в седло и отправиться в огонь сражений. Он и погиб в самой гуще этих кроваво-огненных событий. Ставший боевым кличем башкир, всего национально-освободительного движения 1917-1918 годов, Шайхзада Бабич говорил в 1917 году в стихотворении “Земля”, объясняя своим сородичам неизбывную и вечную истину простыми и меткими словами:

 

Земля - счастье башкир,

Земля- трон его счастья.

Если отстоим землю, то будущее

Лучезарно и светло.

 

Сохраним землю – сами сохранимся.

Другого нет пути.

Если уйдет земля, тогда  прощай мир,

Оборвется наша жизнь…

 

Свобода страны и сохранение земли были главной болью поэта. Неразделимость судьбы отдельной личности от судьбы нации бросили Бабича как поэта и воина на арену войны. Дух мужества, гремевший  в стихах поэта-воина Дусмамбета, через много лет отозвался в призывах поэта-полководца Салавата Юлаева. Затем эту эстафету принял Бабич. Его стихи словно вышли из кубаиров Салавата, огнем горели они в сердцах воинов:

 

...  перевод Липкина

 

Когда поэты становятся воинами, когда рукописи стихов покрываются пятнами алой крови, то это происходит не оттого, что у них чесались руки. В их судьбу, как и в их произведения, входят великие события, великие повороты в судьбе народа. И судьба Бабича стала самым трагическим подтверждением этого утверждения.

 

II

 

Результаты великих исторических потрясений со временем видятся яснее. Революция 1917 года, крах российской империи, Временное правительство, и впрямь оказавшееся временным, диктатура пролетариата, гражданская война — вот основные узлы того времени, которые вписаны самыми большими буквами в историю нашей страны.

Революция начинается с победных маршей, а заканчивается похоронной музыкой. В первые дни всех охватывает воодушевление и радость, потом приходит время сожаления и печали. Поэты многие годы повторяли — “революция продолжается”. Но всему на свете положен предел, и революция закончилась. Если бы жизнь состояла из бесконечных потрясений, расшатались бы ее вечные устои, остановилось бы развитие.

События тех лет Мажит Гафури приветствовал колыханием “Красного знамени”. Потом это стихотворение было признан высшим достижением башкирской литературы того времени, еще совсем недавно ученики в школах учили его наизусть.

В новое время в поэзии Шайхзады Бабича появились совершенно новые ритмы. После «Подарка свободы»,  «Да здравствуют рабочие!» были написаны военные марши, поэтические воззвания, листовки. Обращения к народу.

Даут Юлтый призывал современников к борьбе за справедливость. «Седлай коня, батыр!» —  восклицал он в одноименном стихотворении. Но справедливость эту каждый понимал по-своему, так что поэты часто оказывались в противоположных лагерях, по разным сторонам баррикады.

Но вот утихли шумные демонстрации и митинги, прекратились кровавые столкновения. Мирная жизнь (хотя мир этот был зыбким, почти условным) ждала от поэтов новой поэзии, она хотела быть воспетой.

В советское время историю литературы делили на два периода — дореволюционный и послереволюционный. А теперь такое деление некоторые считают условным. Но такова объективная реальность, так что, поделив одну “Антологию башкирской поэзии” на две части, мы не погрешили против истины.

Советское время для башкирской поэзии началось со сложных, противоречивых поисков. Большевики, пробудившие народ, пришедшие к власти благодаря призывам к равенству и свободе, борьбе за справедливость, очень быстро усвоили искусство угнетения человека, удушения его воли.

В стране рушились не только мечети и церкви, уничтожались священные книги, разрушались основы духовности, подавлялась человеческая душа. Но в таких делах невозможно быстро достичь коварных целей, одними приказами и указаниями невозможно изменить внутренний мир человека, его душу и дух. Быстро можно было только изменить название сумрачной столицы этого государства, сделать Петербурга-Петрограда Ленинград. Потому и старались новые идеологи любыми путями стереть из человеческой памяти историю, национальное самосознание. Противостояние между новым и старым длилось не один год, порождая непримиримое противоречие.

Эти сложные процессы не обошли стороной и башкирскую поэзию двадцатых годов. Новые условия требовали от поэтов совершенно нового мышления, новых образов, даже новых слов. Однако поэтическое мышление — это не механизм, который возможно перекроить за короткий срок. Оно вобрало в себя богатые вековые традиции, прошло многообразные испытания, аккумулировало в себе животворные силы, творческий потенциал нации. Какие бы условия не складывались в разные эпохи, поэты не могут оторваться от этих традиций. Даже окунаясь в стихию обновления, они творят в привычной для них системе образов, стараются вложить в древние образы новый смысл.

В послереволюционную эпоху, когда началось строительство атеистического государства, в башкирской поэзии усилились мотивы богоотрицания.

В башкирской поэзии религиозность пережила интересную эволюцию. В ней отразились изменения отношения народа к миру, его взглядов на жизнь. Если у поэтов-суфиев Аллах был краеугольным камнем творчества, то следующее поколение поэтов перестали творить под божьим крылом, даже осмеливалось спорить с ним. Мусульманское духовенство было шокировано стихотворением Мажита Гафури “Наверное, нет тебя, бог!”. «Не знаю, то ли дьявол, то ли бог лжет». — говорил Шайхзада Бабич. Для таких высказываний в то время требовалась величайшая смелость.

И все же, при всех своих сомнениях, башкирские поэты оставались правоверными мусульманами. Никто из них не дошел до такой степени открытого противостояния и отрицания бога, как это, к примеру, сделал Сагит Рамиев.

Сильнее всего религиозные мотивы звучали у Шайхзада Бабича в его стихах времен гражданской войны. Если поэты старшего поколения беспокоились о судьбе человека после смерти, то весь пыл Бабича сосредоточился на судьбе родной республики, родного Башкортостана. Поэт, тревожась за будущее страны, взывает к Всевышнему: “Если будет жить Башкортостан, можешь предать меня миллиону смертей!”. В этом же духе написаны такие его стихи, как “Армейская молитва”, “Армейский марш”, “Молитвенный день”, “Амир Карамышев” и др., в них главное место занимают религиозные образы, такие, как пророки, ангелы, райские кущи, преисподняя.

Интересно, что у Бабича, в произведениях этого периода есть отголоски древних башкирских верований. Они были и раньше, в таких стихах, как “Пожелание дождя”, “Сабантуй и национальные праздники”. Но поэт и во время гражданской войны взывает к духам гор, воды и т.д., обращаясь к ним за помощью.

Эти стихи, созданные Бабичем в боевых походах башкирской армии, останутся в истории, как последние примеры религиозной поэзии тех лет.

С двадцатых годов в поэзии начинается время безбожия и атеизма. Правда, еще пользовались популярностью такие строки Шафика Тамьяни:

 

Жаворонок будет щебетать среди просторных полей,

Когда тебя положат в тесный гроб.

 

Людей в любые времена будет волновать то, с чем они столкнутся на том свете. Но в поэзии тех лет больше не будет подобных образов.

Двадцатые годы для башкирской поэзии — время, когда осуществлялась попытка перехода от привычной системы образов к новому поэтическому мышлению. К сожалению, это время не привело к творческим открытиям. В поисках нового поэты в те годы летали в просторы космоса, мечтали утвердить пафос новой жизни не только по всей Земле, но и по всей Вселенной. Азарт Хади Такташа, который восклицал: «Наденем шлем на Луну!», вполне соответствовал духу времени. Таким было настроение и многих башкирских поэтов двадцатых годов. На этом пути они использовали религиозно-мифологические образы, чтоб извратить их гуманистическое содержание, осквернить их, опустить их до уровня карикатуры. Такой путь не привел их к положительному итогу. Это было полным отрицанием непререкаемых законов развития поэзии. Тонкая природа поэзии не приняла нажима диктатуры пролетариата.

Когда поэты не сумели достичь в этом направлении заметных результатов, то для воспевания новой послереволюционной жизни они выбрали путь полегче, начав рубить с плеча. Самый легкий подход — это, естественно, противопоставление нового старому, и поэты принялись писать произведения, основываясь на антитезе «раньше было трудно, а теперь — легко». Даже опытные поэты, чье творчество началось еще до революции, не смогли избавиться от подобной однобокости. Конечно же, такие стихи были очень удобны для того, чтоб объяснять простому читателю требования новой власти. Кроме тог, быть может, это был необходимый этап для того, чтобы освоить новую реальность, особенно для молодых поэтов.

И еще одна особенность башкирской поэзии двадцатых годов — предпринимались попытки разъяснять рифмованными строками, иллюстрировать стихами все политические события, порой даже отдельные решения правительства, очередную кампанию. Неудивительно, что в таких, с позволения сказать «стихах», преобладала шумная декларативность, в которой риторика полностью вытесняла подлинную поэтику.

В конце двадцатых годов для многих молодых башкирских поэтов, еще только встающих на ноги, кумирами были татарские поэты Хади Такташ и Хасан Туфан. Многие выбирали их как образец для подражания.

Но творчество не стоит на месте. Менялась жизнь, менялось и творчество. Среди читателей были популярны стихи Бабича, проводились вечера памяти, посвященные ему. В Казани и Москве издавались его книги, даже некоторые время выходил журнал “Бабич”.

В послереволюционную десятилетку продолжили свой творческий путь Мажит Гафури, Даут Юлтый, Сайфи Кудаш, Хабибулла Габитов. В это же время началась деятельность Булата Ишемгула, Тухвата Янаби, Габдуллы Амантая, Гайнана Хайри. Небывалые успехи в области народного образования и национальной культуры несравнимы ни с какими достижениями предыдущих эпох. С этой точки зрения Октябрьская революция произвела в жизни башкирского народа целый исторический переворот, привнеся в его жизнь величайшее обновление. Принесший множество жертв на алтарь революции, башкирский народ первым в России завоевал для себя статус республики, добился собственной государственности. Правда, эта государственность существовала недолго, политические завоевания были постепенно отняты Центром, самый статус республики, в конце концов, превратился в бутафорию, но это уже другой вопрос. Самое главное было то, что народ, защищавший свои права, стал известен всему миру. Подобное завоевание стало эпохальным событием для политического и духовного развития нации.

В двадцатых годах башкирский язык был провозглашен государственным языком, стала налаживаться работа по изданию книг на башкирском языке. Увидели свет первые башкирские азбуки, учебники. В 1919 году открылся первый профессиональный Башкирский драматический театр, быстро ставший популярным в народе. В том же году организовалось государственное издательство. Стала развиваться национальная печать, начали выходить газеты и журналы на башкирском языке. Даже в самых глухих деревнях открывались избы-читальни, красные уголки, библиотеки, клубы, а школы были открыты повсеместно. При помощи программы ликвидации безграмотности в республике резко повысился уровень образования. Обучение на башкирском языке обрело свои права. Прочная основа великих исторических достижений тридцатых была заложена именно в двадцатых годах.

По сравнению с удивительными завоеваниями культурной революции, достижения башкирской поэзии двадцатых годов были куда скромнее. Мажит Гафури, потрясший в начале века башкирскую и татарскую литературу своими смелыми, поистине народными стихами, в послереволюционный период писал хуже и слабее. Не так обстояло дело с прозой. Его повести начала двадцатых годов “Черноликие”, “На золотых приисках поэта”, “Ступени жизни” своей жизненностью, глубоким психологизмом, мастерством, с которым созданы полнокровные образы, подняли башкирскую прозу на совершенно новый художественный уровень, стали самым значительным творческим открытием в литературе.

Есть чему удивиться, ведь  и замечательные повести, и слабые стихи написаны одной и той же рукой. В чем же тут причина?

Мажит Гафури взялся за перо, вдохновившись идеями просветительства, в предреволюционные годы он создал произведения, укрепившие критический реализм. В своих стихах и рассказах он критиковал несправедливость, защищал угнетенных, с неподражаемым мастерством рисовал картины, рожденные “жалким существованием в бедности”.

«Делаю шаг вперед и оглядываюсь назад. Смотрю, куда же ступил мой народ” — писал Гафури. Еще до официального признания он был народным поэтом, жил, борясь  с теми, кто преграждал народу путь в светлое будущее.

После революции разоблачать надо было все ту же «старую» жизнь. Известные повести Гафури и были написаны именно с этой точки зрения, по сути, в них он следовал традиции критического реализма.

Новое время, новые общественные силы, новые политические силы, управлявшие страной, партия большевиков, ставшая грозной силой, и ее великий вождь требовали от литераторов новых взглядов, ожидая от них не столько критики, сколько утверждения новой жизни.

Сегодня предпринимаются попытки объяснить метод социалистического реализма как некое указание, спущенное сверху, как некую выдуманную доктрину, некую аномалию в развитии мировой литературы. Но уже невозможно вычеркнуть из человеческой истории соцреализм. Советская литература призывала славить прекрасные стороны жизни, равной которой не было в мире, возвышала, окрыляла человека. В то же время соцреализм своим классовым подходом ограничивал развитие литературы.

Если в прозе была некоторая возможность избавиться от этих уз, описывая далекую историю или же недавние события гражданской войны, то от поэзии требовали писать стихи на злобу дня, возвысить большевистскую идеологию уже сегодня, сейчас.  М. Гафури, Д. Юлтый, С. Кудаш, более молодые поэты, стараясь соответствовать этим требованиям, написали множество стихов и поэм. Однако Даут Юлтый тоже не смог подняться на ту художественную высоту, которой он достиг своими ранними стихами двадцатых годов, такими, как “Положение башкир”, “Кровавый базар”, “Сумка”, “Оседлай коня, батыр”. Восхваление новой жизни отдавало фальшью. Схематичные образы стихов и поэм Сайфи Кудаша тех лет также нельзя назвать открытием не только в башкирской поэзии, но и в творчестве самого поэта.

Трудно выбрать среди  множества стихов тех лет что-то, что можно было бы с гордостью назвать золотым фондом нашей литературы.

 

* * *

 

Революционный максимализм, скудость чувств, аскетизм, «черно-белый» взгляд на жизнь — таковы характерные приметы башкирской поэзии двадцатых годов. От этих черт она не избавилась и в тридцатые годы. Даже стихах Гафури, таких, как “Я — патриот”, которые тогда считались ярким образцом советского патриотизма, попадаются такого рода строки:

 

Я бесконечно предан Родине,

Но с тем условием,

Чтобы Родина эта была Советской.

Враг Советов - мой враг,

Если даже он - мой отец!..

 

Удивительно, что на протяжении многих лет бесчисленные читатели относились к этому стиху вполне серьезно, как к классическому произведению. И если уж большой поэт, прошедший сложную школу жизни, восклицал в те годы: «Враг Советов - мой враг, Если даже он - мой отец!», как должен был поступить маленький мальчик Павлик Морозов, у которого, несомненно, голова кружилась от революционных лозунгов?..

 

Друзья оказались врагами,

Среди друзей нашли врагов.

Мы узнали:

Родство определяется не по крови,

А по классу…

 

Эти строки Галимова Саляма явно свидетельствуют, как было искалечено в новых условиях вечное чувство родства и братства:

Максимализм тех лет отразился и на отношении к фольклору и литературному наследию. Так, например, Имай Насыри по крупицам и крохам многие годы собирал произведения Бабича. Затем он пишет замечательную статью о творчестве поэта,  в котором убедительно раскрывает национальные корни его творчества. В исследовании творчества Бабича роль Насыри огромна и неоценима. Именно за этот труд, в котором Насыри подчеркивает, что Бабич прежде всего башкирский поэт, он и был необоснованно репрессирован в 1937 году.

И тот же Имай Насыри резко отрицательно относился к фольклору. В своей статье “Невестушка Шаура!” (1926 г.), направленной против Мухаметши Бурангулова, он писал: “Не стоит копаться в этих гнилых архивных завалах. И вообще, их надо придавить камнями потяжелее. Пусть себе гниют сколько хочется”. Кстати, в то время подобные убеждения разделялись большинством образованных людей.

В сложное переходное время, когда новые традиции еще не появились, стоило бережнее относиться к опыту предыдущих поколений. На деле вышло не так. И, как в свое время были оборваны традиции Салавата, также  после Бабича в башкирской литературе образовался провал. Апофеозом надругательства над прошлым стала статья Сайфи Кудаша, опубликованная в журнале «Октябрь» в 1930 году. Бабич был выброшен из литературы, его  эстетика, его опыт, его поэтическая школа оказались под запретом. И хотя творчество Бабича не смогли вытравить из народной памяти, обращение к нему стало одним из смертных грехов. Оно было запрещено и словно посажено в темницу, на которой висел огромный ржавый замок. Любой поэт предпочел бы сам сидеть в тюрьме, только бы его стихи были известны народу. Но те, кто душил поэзию, знали, как больнее уязвить поэта.

Тем не менее, стремительное развитие образования и культуры не могло пройти бесследно. Культурная революция тридцатых годов перестала быть большевистской пропагандой, став воистину историческим достижением всех народов СССР. Духовные высоты, достигнутые с ее помощью, открыли новую страницу в жизни Башкортостана в целом и в башкирской литературе в частности.

Именно в те годы происходило воспитание и формирование новой личности, у которой была другая эстетика, именно в эти годы появился и новый читатель, у которого были совершенно новые требования к литературе.

Именно в тридцатые годы в башкирскую литературу хлынула целая волна молодых поэтов, что стало уникальным явлением во всей истории нашего народа.

Галимов Салям, Рашит Нигмати, Баязит Бикбай, Мухамедьяров Хай, Салях Кулибай, Кадыр Даян, Ханиф Карим, Максуд Сюндюкле, Гайнан Амири, Мухутдин Тажи, Хусаин Кунакбай, Акрам Вали, Малих Харис, Мустай Карим, многие другие поэты, те, кто, не достигнув и тридцати, погибли на полях Великой Отечественной  — именно из них состоял этот бурлящий поток. Это было поколение тех, чье детство пришлось на революционные годы, кто с малолетства был пронизан духом новых свершений, кто с искренним задором пел новые песни, получал знания в новых школах и высших учебных заведениях, кто был полон гордости за свою новую Отчизну. Воспитанные в подобном духе, эти поэты были по-настоящему “детьми социализма”, яркими представителями новой формации.

В литературу, в которой продолжали работать Даут Юлтый, Сайфи Кудаш, Тухват Янаби, Булат Ишемгул и другие, новое поколение привнесло новое звучание, жанровое, интонационное и стилистическое разнообразие.

Один из наиболее популярных поэтов того времени Галимов Салям писал в своем хрестоматийно известном стихотворении “Заря Республики”:

 

Возрождается к новой жизни

В клетке старевший сокол.

 

 В его же “Прологе к поэме о рождающихся годах” есть такие слова:

 

Это возрождается Башкортостан!

Одевается  в сталь и железо

Аграрная страна.

 

Таков дух башкирской поэзии тридцатых годов.

Многим произведениям того времени присущ высокий пафос, романтические устремления. Драматизм событий, стремление передать широкую историческую панораму, масштабность образов породило в них сильное звучание, подобное новым преобразования в судьбе народа. Поэма “Земля” Баязита Бикбая, начинающаяся с крылатых и трагических строк: “Тело Башкортостана стало черным от тысячи ударов плетьми”, великолепное явление, предстающее в строках Рашита Нигмати: «Урал! Он пьет воды Ледовитого океана, а хвост его плещется в Арале», будто взгляд поэта с космоса смог лицезреть грандиозную картину, когда писал свою поэму “Прекрасные берега Агидели”, поэма  Саляма «Шонкар» стали одним из самых известных и самых сильных с точки зрения поэтического мастерства произведений. Размышления о судьбе народа, усиление историзма обогатили поэзию новыми качествами, наметила перспективы ее развития.

В тридцатые годы изменилась система жанров, появились новые формы. Были созданы прекрасные поэмы, написаны сильные баллады и оды, появились башкирские сонеты. Именно в эти годы сильно выросло поэтическое мастерство.

В это время осуществлялся поворот с Востока на Запад, увеличилось внимание к русской поэзии и через нее к традициям западной литературы, к ее жанрам и формам. Таким образом, мадхия превратилась в оду, а марсия — в элегию. Оживилось переводческое дело, прежде всего с русского языка. Празднование на государственном уровне столетия со дня смерти Пушкина придало делу перевода большое значение и в дальнейшем оказало существенное влияние на развитие поэзии.

Все это были положительные явления, расширяющие творческие горизонты башкирской поэзии, дающие ей новый импульс к дальнейшему развитию. Но чем больше укреплялись связи с русской литературой, тем больше из искусства слова вымывались вековые восточные традиции, что не могло не сказаться на его возможностях. Конечно, эти традиции не исчезли бесследно, дух Востока продолжал жить в башкирской литературе. Ярким тому подтверждением стал перевод поэмы Шота Руставели “Витязь в тигровой шкуре”, осуществленный  Малихом Харисом. И все же башкирские поэты постепенно перестали читать персидскую и арабскую литературу на языке оригинала, а вскоре не осталось тех, кто мог бы это делать. То, что  древние традиции оказались утрачены, оказалось невосполнимой утратой для литературы.

В тридцатые годы на государственном уровне изменилось отношение к башкирскому фольклору. Отправной точкой в этом деле стал знаменитый доклад Максима Горького на 1 съезде писателей СССР, в котором на всю страну было заявлено, что “литература начинается с устного творчества народа”. Тогда же было принято историческое решение учредить в СССР и национальных республиках Союзы писателей, которые стали надежной опорой для развития литературы.

Уважительное отношение к фольклору со стороны государства нанесло сокрушительный удар по нигилистическому отношению к истории народа, к его литературному наследию. Если бы этого не произошло, вряд ли бы мы дождались многих поэм, таких, как “Земля”, “Прекрасны берега Агидели”, и  драм, таких, как “Карлугас”, “Тансулпан”. Так что в то время даже такие поэты, как  Г. Салям, Ю. Гарей, далекие по своей творческой природе от народного творчества, взялись писать стихи в стиле кубаир. В республике было учреждено высокое звание “Народный сэсэн Башкортостана”. Как следствие, в годы Отечественной войны в русле народной традиции были созданы значительные произведения.

Но вместе с удачами и достижениями, были и потери. Не случайно в тридцатые годы возник спор о лирике. Дело в том, что в это время ей практически не было места в поэзии, хотя, к примеру, Малих Харис привнес в башкирскую поэзию удивительно своеобразную мелодику, его произведения среди лживого пафоса и риторики были островками лирики. О том же, сколько внимания уделялось лирике, можно понять по тому, что поэты, вместо того, чтобы говорить о переживаниях личности, о лирическом “я”, о борьбе мыслей и чувств, они вещали от имени “мы”, потому что классовые интересы затмили в то время судьбу отдельного человека.

В поэзии тридцатых сильна вера в коммунистические идеалы, восславляются преданность отечеству и самопожертвование во имя светлого будущего. Но очень часто все это перерождалось в слепое преклонение перед вождями. От этой напасти не могли избавиться даже поэты с прозорливым умом и чуткой душой. К примеру, М. Хай первым написал философские сонеты, он же писал редкие по тем временам глубокие, трепетные лирические стихи. И вот он же в 1936 году издал книгу  од “Песни о Сталине”.

Эпоха, в которую в стране и республике произошло много радостных изменений, таких, как культурная революция, завершилась кровавыми репрессиями. В это беспощадное время Башкортостан потерял тысячи и тысячи своих лучших сынов, а башкирская литература утратила своих лучших представителей, тех, чьи имена золотом вписаны в историю. Рами Гарипов писал об этом в своей поэме “Поклонение”.

 

* * *

 

«Если завтра война» — это настроение в конце тридцатых годов усиливалось в обществе с каждым днем. Оно проникло в произведения искусства и литературы, оно царило в различных учебных заведениях, воспитывающих новое поколение. И в повседневной жизни все были уверены, что враг нападет, что надо быть внутренне готовым к этому и что в будущей войне победа, несомненно, будет за нами. Поэтому, если начало войны и потрясло советских граждан, то для поэзии это не было полной неожиданностью. Готовность идти на смерть, прозрения, обещания и клятвы мирного времени должны были теперь пройти испытание на прочность перед лицом беспощадного врага.

Война стала жестоким испытанием для всех, в том числе и для поэзии. Она прошла это испытание по-солдатски стойко и героически, на полях сражений и в боевых походах.

Уже с первых дней войны в печати и на радио, на собраниях общественности прозвучал гневный и пламенный голос башкирских поэтов. Многие башкирские поэты ушли на фронт, воевали под огнем, были ранены. Многие талантливые молодые поэты из их числа, это М. Хай, Малих Харис, Хусаин Кунакбай, сложили свои головы на полях войны.

В этой статье говорилось уже о том, как поэту приходилось совмещать в себе творца и воина. Восстание Салавата, все предыдущие восстания и столкновения, война с французами, русско-японская, Вторая Мировая, гражданская, башкирское национально-освободительное движение — о каждом событии наш народ слагал  кубаиры, стихи, песни, баиты. Тем не менее, не было еще в башкирской поэзии стихов и кубаиров такого размаха, как в Великую Отечественную войну. То была воистину Великая, воистину Отечественная война, героизм защитников Отечества не знал предела, и этот дух поднял поэзию тех лет на небывалую высоту.

В военное время в башкирской литературе самые значительные произведения создали поэты. Ежедневно, ежечасно решалась участь нашей страны. В это сложное время надо было без промедления, без опоздания, именно в нужный  момент сказать самые пронзительные и меткие слова, которые вдохновляли народ на справедливую войну. И поэты исполнили свой святой долг. “Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо” — это желание поэта исполнилось в те дни. Время отринуло старую мысль о том, что “когда грохочут пушки, музы молчат”. Слово поэта стало боевым кличем и вдохновило сердца и души людей.

В то время и в жизни, и в поэзии возродились древние воинские традиции. И в стихах, и в поэмах центральными образами стали храбрые батыры, их матери, их жены и возлюбленные, а главными темами — темы верности, героизма, любви к отчизне и ненависти к врагам. Наказ народа, слово матери, пожелание батырам исполнить заветы отцов и дедов — эти мотивы были практически в каждом произведении. Особенно удачными оказались поэтические письма. Была создана коллективная поэма, посвященная воинам башкирской кавалерийской дивизии. Рашит- Нигмати написал поэтическое письмо “Слово Башкортостана”, с “Ответным письмом башкирскому народу” выступил сражавшийся с оружием в руках Мустай Карим. В литературе военной поры эти произведения занимают видное место.

Как советский солдат закалялся в жестоких боях, становился смелей, опытней, сильнее духом, так и башкирская поэзия военной поры становилась все уверенней и закаленней. В то время она пережила интересную эволюцию. Начав с призывов и воззваний, с  клятв верности, она перешла к описанию   внутреннего мира бойцов, побеждавших в кровавых битвах с врагом. И если в начале войны из-под пера поэтов выходили в основном стихи, то вскоре появились и песни, и поэмы, и баллады. В поэмах Сайфи Кудаша “Мой односельчанин”, Мустая Карима “Ульмясбай”, “Песня декабря”, Гарифа Гумера “Солдат Файзулла”, Мухутдина Тажи “Урал-батыр” героизм башкирских воинов передавался через судьбы отдельных сильных людей. Развивался жанр, она становилась все ближе к народу.

В годы войны метким и проникновенным стало поэтическое слово Баязита Бикбая, Рашита Нигмати, Ханифа Карима, Саляха Кулибая, Кадира Даяна, Гайнана Амири, М. Хая, Акрама Вали, Малиха Хариса, Максуда Сюндюкле и других поэтов.

Исходя из опыта самых удачных стихов и поэм тех лет, надо особо обратить внимание на новаторский подход к народным традициям, именно опора на них вдохновила поэтов на большие творческие свершения.

В этой связи вспоминаются очень поучительные слова Мустая Карима: «Моя военная поэзия по сути фольклористична. Война и фольклор! Эта сцепка родилась не от нехватки опыта. Я хотел говорить со своими читателями, со своими соплеменниками на языке истории. Мне хотелось напомнить, что мы не появились на свет не сегодня, что мы веками творили свою культуру, сами создавали себя, веками сохраняли свое творческое начало. Раньше я никогда не увлекался фольклором, но тогда посчитал это необходимым, потому что именно в фольклоре аккумулирован культурный, эмоциональный и нравственный опыт поколений». Разговор со своими соплеменниками на языке истории вдохнул в поэзию Мустая Карима новые силы, приблизил ее к читателям.

Усиленное внимание к фольклору было присуще всей тогдашней литературной среде. Так, в 1942 году был издан кубаир Мухаметши Бурангулова “Отечественная война”, в 1943 году издана его книга “Эпос о батырах”. В эти же годы отдельными сборниками увидели свет поэмы Рашита Нигмати “Не жалей, мой сын, фашиста!” (1942), “Письма твоей невесты” (1943).

Эти две поэмы Рашита Нигмати стали самыми значительными событиями не только в творчестве поэта, но и в развитии всей башкирской литературы военной поры. Эти произведения вырезали из газет, их отправляли солдатам в письмах, их переписывали, а когда вместе с бригадой уфимских артистов Зайтуна Бикбулатова выступала на фронте, читая отрывки из поэмы “Не жалей, мой сын, фашиста!”, бойцы Башкирской кавалерийской дивизии со слезами на глазах слушали ее.

Языком древнего кубаира поэт проник в сердца своих земляков-фронтовиков, он нашел для них самые нужные, самые дорогие слова, чтобы  пробудить и укрепить в их сердцах чувство родины. Священная гора Урал звала своих любимых сыновей защищать отчизну, не жалея жизни, родной край, который простирается “за семью землями”, “за семью колыхающимися озерами”, «семью  шумящими лесами», звал освободить страну от врага. Пронизанные духом народности, эти произведения осуществили великое дело пробуждения в людях не только советского патриотизма, но  и чувства гордости за свой народ.

Поэзия и война... Поэты рождаются на свет с мирной, творческой миссией, а здесь доселе небывалая война возложила на их плечи обязанность сражаться и победить в кровавых боях... Башкирская поэзия в этой борьбе была в первых рядах, сражалась смело, и ни единым словом не отступилась от клятвы, что принесла своей родине. Свой священный долг перед соотечественниками она исполнила по-мужски, с честью и достоинством.

 

 

Когда бы сердце впрямь окаменело

Среди боев без края и числа,

Моя любовь, которой нет предела,

Цветами бы на камне расцвела.

 

(перевод В.Тушновой)

 

Можно ли сказать сильней о любви солдата, чем это сказал поэт-воин Мустай Карим, комсомольский билет которого пробил осколок мины? Все размышления и чаяния суровых лет войны стали для башкирской поэзии тем букетом цветов, что вырастает на камне и излучает свой свет сквозь толщу времен, толщу веков.

 

* * *

Мирную жизнь, начавшуюся после Великой Победы, лучше всего характеризуют такие слова Рашита Нигмати:

 

Мы взялись за мирный труд,

Как будто с марша вступили в бой.

 

В то время было написано множество стихов, даже циклов стихотворений о том, как советский солдат, завоевавший  огромное уважение и славу во всем мире, вернулся на родную землю. Теперь в центре литературных произведений оказалась тема труда и мира. Но вот что интересно: даже перейдя к описанию мирной жизни, поэты еще долго не могли отойти от атрибутов  военного времени. И, хотя Гайнан Амири писал: «Я снял погоны, словно меч вложил в свои ножны», «военные» образы еще долгое время не уходили в запас. Не случайно и Рашит Нигмати говорил о переходе к мирной жизни словами военного времени, сравнивая его с войсками, которые «с марша вступают в бой».

Бывают для поэзии счастливые времена творческих удач, бывают и периоды, когда на смену вдохновению приходят упадок и творческий застой.

Мы уже говорили о сложном, запутанном пути, который прошла башкирская поэзия в двадцатые годы. В послевоенное десятилетие ее ждали не меньшие потрясения.

Творческую среду, которая с нетерпением ждала мирное время, которая  с небывалым вдохновением взялась за новую работу, потрясли решения Центрального Комитета ВКП (б) “О журналах “Звезда” и “Ленинград”, “О репертуарах драматических театров и мерах по их улучшению”, “О кинофильме “Большая жизнь”. И хотя сверху беспрестанно  твердили, что эти решения принимаются исключительно для того, чтобы предостеречь деятелей литературы и искусства от политических заблуждений, что они направлены на очищение творческой атмосферы, они все равно поселили тревогу во многих и многих сердцах. В решении о репертуарах театров были подвергнуты уничтожающей критике произведения Мухаметши Бурангулова и Баязита Бикбая. Таким образом, дурная слава о башкирской литературе распространилась по всей стране, ее представители были опозорены. Башкирский обком партии 22 октября 1946 года принял решение “О работе Союза писателей Башкирии», в котором поставил задачу коренным образом перестроить его деятельность.

И все же решения партии, призванные придать мощный импульс творческому развитию литературы и искусств, имели больше отрицательных, чем положительных последствий. Может быть, в то время сложно было это увидеть и понять, но с годами это становились все очевиднее.

По сравнению с подъемом, который был в предвоенные и военные годы, в последующий период поэзия не смогла удержаться на завоеванной высоте. Произошло это по многим причинам.  Да, в произведениях продолжали говорить и о восстановлении страны, и о великих стройках, о важности сохранения мира, о дружбе народов, были сказаны верные, даже очень верные слова, но поэзии в этих стихах было маловато. Бедность чувств, отсутствие малейших следов сомнения, риторические воззвания и наскучившие пересказы одного и того же, конечно же, приостановили творческое развитие. Многочисленные длиннейшие поэмы опытных поэтов не шли дальше повествований о мирном, созидательном труде, особенно колхозном, где все было гладко, все было прекрасно. Такие бутафорные произведения, не добавили ничего нового в развитие башкирской поэмы, к тому и написаны были намного ниже того эстетического уровня, что был достигнут в этом жанре.

Такие невеселые времена наступили не только для башкирской поэзии, наступили они и для всей советской литературы. Партия строго следила за тем, о чем можно, а чем нельзя писать писателям, поэтам и драматургам. А уж положению авторов, которые были названы в жестоких указах, завидовать не приходилось. Вот почему послевоенная поэзия переживала очень нелегкие времена.

Сложна и поучительна не только история развития поэзии, но и творческая судьба поэтов. Трагические судьбы некоторых поэтов повторяли судьбу самой поэзии, сплетаясь с ней в один. Из их числа и Рашит Нигмати.

На небосклоне башкирской поэзии Рашит Нигмати, начавший свою творческую деятельность в двадцатые годы, был одной из самых ярких звезд. Были времена, когда тучи пытались заслонить свет этой звезды, затмить ее лучи.

В письме Сайфи Кудашу от 23 сентября 1935 года Рашит Нигмати, в то время служивший на Дальнем Востоке, писал: «Чтобы я не писал, все время боюсь: как бы не ошибиться!»

Рашит Нигмати не был трусом, он высказывался прямо. Но политические ограничения тех лет, жестокие удары критики задевали Нигмати. Так необоснованная критика обедняла башкирскую лирику.

Произведения Рашита Нигмати, написанные в тридцатые годы и в особенности те, что создавались во время войны, стали наивысшим достижением не только самого поэта, но и всей башкирской поэзии тех лет.

Размышляя о его дальнейшей творческой судьбе, поневоле вспоминаешь слова Владимира Маяковского: “Но я себя смирял, становясь на горло собственной песне». Преданный душой и телом делу коммунизма, Нигмати в 1946 году написал поэму “Большевик”. Кажется невозможным, чтобы поэт, который  создавал столь совершенные по своей поэтике и народности произведения, как, например, «Не жалей, сын мой, фашиста!», мог написать такую бесцветную поэму, которая есть ни что иное, как обыкновенная иллюстрация марксистских принципов. К тому же, не успело это произведение увидеть свет, как на него тут же обрушилась критика, которая обвиняла поэта в отрицании грядущего коммунизма, в принижении участия великого Сталина в грандиозных свершениях. Короче, на поэта навалили грехов выше головы. И вот после того, как тебя грохнули по голове этакой политической дубинкой, попробуй снова прийти в себя и даже творить...

Потоку несправедливых обвинений не было конца. В послевоенные годы многих башкирских литераторов и поэтов, таких, как Кадыр Даян, тот же Рашит Нигмати, Джалиль Киекбаев за воспевание родной земли обвинили в национальной ограниченности. В 1951 году на республиканском собрании писателей Башкортостана Рашит Нигмати выступил против этих лживых обвинений. Он высказался в адрес своего главного критика так: «Товарищ Чанышев, желаете ли вы того, или нет, нравится ли вам это или нет, но мы, башкирские писатели, будем писать и об Урале, и о Деме. Писатели, которые придут вслед за нами, тоже будут писать об этом. В любом случае вы не сможете это запретить. Это не местничество, а патриотизм».

Беспощадные санкции, грязные, лживые  обвинения, слежка за каждым шагом, строжайшая цензура наступили на горло не только Нигмати, но и всей поэзии, затуманили ее взор. Горести и напасти, обрушившиеся на литературу, оставили  свой отпечаток и в судьбе поэта.

Несмотря на это, нельзя рассматривать этот период как топтание на месте или же отступление. Это не так. Были в то время  открытия, были свои достижения. Развитие все же не прекращалось. Именно в послевоенное десятилетие уверенными шагами вошли в мир поэзии молодые поэты-фронтовики Хаким Гиляжев, Гилемдар Рамазанов, Шариф Биккул, Муса Гали. В этот период лирика Назара Наджми, наполненная до краев тихой светлой печалью, стала новым, примечательным  явлением. И то обстоятельство, что десятилетие завершилось таким крупным событием, как грандиозный цикл стихов Мустая Карима «Европа-Азия», уже говорит о том, что поэзия шла по пути развития, завоевывая новые высоты. Несмотря на множество запретов, несмотря на преследования, в поэзии не угас народный дух, и чувство национальной гордости только усиливалось. Тот же Рашит Нигмати, обвиненный в национализме, написал стихотворение “Я — башкир!”.

 

* * *

 

Мустай Карим, создавший в своем цикле стихов “Европа-Азия” новый образ Башкортостана, писал в предисловии к московскому изданию, вышедшему  в 1958 году: “Мой народ исторически жил на стыке двух материков — Европы и Азии... (есть ли перевод?)

И в конце пятидесятых, и в начале шестидесятых горизонты башкирской поэзии не переставали расширяться. На основе вековых традиций и опыта, в новых условиях она обновилась, поднялась планка эстетических требований. После “оттепели”, начавшейся в стране после XX съезда КПСС, в духовной сфере стало гораздо больше свободы, появился простор для творческого мышления. Силы, годами копившиеся в башкирской поэзии, после снятия преград раскрылись по-настоящему. В это время начался новый этап развития башкирской поэзии. Каковы же были основные качественные характеристики этого этапа? Перечислим: это усложнение мыслей и чувств, новый подход к воплощению в произведениях многогранного духовного мира поэта, творческой  личности, пристальное внимание к реалиям жизни, к ее цвету и звуку. Одним словом, постепенно поэзия становилась все многообразней, естественней и человечней. Чувства и мысли сплетались воедино, лиричность и философия соединялись в органическое целое. Как раз философская лирика стала одним из важнейших достижений того времени.

В это же время в башкирской поэзии происходил синтез традиций Запада и Востока, возрос интерес к достижениям многонациональной советской поэзии, к   сокровищам ее словесного искусства, созданного  на национальной основе. Этот процесс сильно повлиял на эволюцию форм и жанров, на разнообразие интонационно-стилевых и поэтических средств. Как возрастает уважение к человеку, много потрудившемуся, многого достигшему, так  возросло  уважение к слову, уважение к стихотворному произведению.

Молодые поэты Рами Гарипов, Рафаэль Сафин, Марат Каримов, Ангам Атнабаев, Абдулхак Игебаев, издавшие в пятидесятых свои первые книжки, очень скоро стали основной опорой современной поэзии. В творчество они принесли свои биографии, свое понимание жизни, свое слово, размышления, переживания и наблюдения поколения, которое на своих, еще не окрепших плечах вынесло все тяжести и невзгоды военного времени. Когда был развенчан культ личности Сталина, перевернувший жизнь истинно верующих коммунистов, молодые поэты с радостью встретили эти события, их подход отличался категоричностью, они были беспощадны к ошибкам старшего поколения, обо всем они судили с непримиримых позиций. Искренность молодых поэтов, их решительность, даже некоторое сумасбродство не могло не привлечь к ним внимания читателей. Вокруг их произведений велись споры, была какая-то шумиха.

Но перемены в башкирской поэзии чувствовались и в произведениях  поэтов старшего поколения. Сайфи Кудаш, Баязит Бикбай, Зайнаб Биишева, Гайнан Амири, Максуд Сюндюклы, Мухутдин Тажи, Ханиф Карим словно переживали вторую молодость, у них открылось второе дыхание. Это интересное явление можно назвать “омоложением аксакалов”. В их произведениях пробудилась пронзительная душевность. Многие из поэтов этого поколения годами ничего не писали о любви, они словно не испытывали грусти, сомнений и колебаний, а размышлениям над ошибками оставляли мизерные участки в самых глухих, самых отдаленных уголках своих произведений. И вот они вдруг встрепенулись и начали смело писать на эти темы. Этот духовный подъем зажег в их душах яркий свет, расширил взгляд на мир. Вот почему наступила для  них “молодость аксакалов”. Неяркие краски сменились в их творчестве полноцветьем самой жизни. Сайфи Кудаш, Кадыр Даян, Максуд Сюндюклы отдали дань философским стихам. Последние стихи Баязита Бикбая, в которых он размышлял о прожитых годах, о судьбах современников, прибавила лиризма всему его творчеству. Многие поэты, активно работавшие в жанре поэмы, приобщились к лирике, и теперь, даже если и писали поэмы, то  в них уже преобладал лирический настрой (таковы “Завещание Салавата” Гайнана Амири, “Мать-Земля и Веснянка” Саляха Кулибая и др.)

Обновление в конце пятидесятых — начале шестидесятых затронуло каждого поэта. Произведения Мустая Карима, Назара Наджми, Хакима Гиляжева, Мусы Гали, Гилемдара Рамазанова, Катибы Киньябулатовой, Шарифа Биккула, Фаузии Рахимкуловой, Тимера Арслана были в самом центре поэтического процесса.

Когда размышляешь о путях развития башкирской поэзии за последние полвека, вдруг начинаешь понимать, что стихотворения и поэмы Назара Наджми на протяжении десятков лет были самыми важными вехами в этом процессе. Даже тогда, когда в поэзии преобладала пустая риторика, когда у некоторых поэтов все “мастерство” уходило на громкие лозунги, Назар Наджми вносил весомый вклад в очистку воздуха поэзии. Именно этому служило его стремление показать мир и человека во всей их противоречивости. Когда кто-то стеснялся своих страданий, пытался их спрятать или как-то завуалировать, Наджми был весь на виду.

И поэт, безусловно, прав в своем стремлении быть одинаково внимательным и к солнечным дням нашей жизни, и к ее дождливым временам, и вполне уместен его вопрос: “А почему стихи должны быть все время об одном и том же?”, и вполне оправдан его удивленный взгляд: “И не смеется он, и не плачет, вот где несчастье”, и полны самого глубоко основания его философские размышления: “Раз счастье есть, наверное, есть и несчастье — и ходят они по одной тропе».

Назар Наджми — один из наиболее выдающихся наших лириков, своими  прекрасными стихами, и светлыми, и печальными, он вошел в золотую сокровищницу башкирской поэзии. Но этим его творчество не ограничивается. Он создал такие произведения, как “Врата”, “Одиннадцать песен о друге”, “Поэт и царь”, “Дьявол”, “Урал”, которые являются одними из самых лучших, высочайших достижений башкирской поэмы.

В двадцатых годах правительство республики учредило звание народного поэта. Первым его был удостоен Мажит Гафури. В последующие годы это звание было присуждено Рашиту Нигмати, Мустаю Кариму, Сайфи Кудашу, Рами Гарипову, Назару Наджми, Ангаму Атнабаеву.

Символом нерушимого единства народа, Отчизны и поэта стали жизнь и творчество Мустая Карима.

Если смотреть в широкой исторической перспективе, понимаешь, что  развитие национальной литературы определяют приверженность традициям, усвоение высших достижений мировой культуры, свое участие, свой вклад в формирование узора мировой культуры. Башкирская поэзия растет именно в этом направлении, и ее успехи во второй половине XX века во многом, наряду с творчеством других своеобразных талантов, определяются произведениями Мустая Карима.

Неоценимо значение творчества Мустая Карима для раскрытия образа   Башкортостана. Он донес свет нашей земли до многих народов мира.  Его книги переведены на многие языки, изданы во многих странах. Имя башкирского поэта с уважением повторяют во всех краях. Только творчество, завоевавшее искреннюю любовь своего народа, может взять на себя такую ответственность перед лицом всего мира. И действительно, талант Мустая Карима, корнями уходящий в землю Урала, соединяющего Европу и Азию, развивался, вбирая в себя и историческую память, и историческую гордость, и окрыленность жизни, и мечты о будущем. В то же время, подобно тому, как наши величественные горы объединяют два материка, в творчестве Мустая Карима сплелись словесное искусство башкир и традиции литератур всего мира, все лучшие явления сокровищницы мировой культуры.

Мустай Карим обращается к народам как посол Башкортостана, как тот, кто пришел поделиться светом своей Отчизны. Потому что, как говорит сам поэт: «Когда делишься песней, умом и  дружбой, они только возрастают». Чтоб поделиться с другими, у тебя должна быть своя песня, свой ум, свое веское слово, способное завоевать внимание и уважение других народов. Творчество Мустая Карима проникло в души и умы современников своей жизненностью, глубиной переживаний, даже страданий, незабываемой мелодикой, меткими образами и мастерством слова. Поэт-философ учит нас видеть, понимать и ценить смысл бытия, раскрывает перед нами духовные ценности человека.

Видный мастер слова, чуткий мудрец — естественное сочетание этих качеств породили эстетическую ценность творчества Мустая Карима, его влияние на литературное движение, высокую оценку и авторитет у нашего народа.

В середине шестидесятых годов в литературу пришла группа своеобразных молодых поэтов. Это способствовало новому звучанию гражданственности, усилило философские размышления в поэзии, обусловило крупные достижения в лирике, повлияло на общий рост уровня поэтического мастерства. Мощной волной влились в поэзию Рашит Назаров, Тимер Юсупов, Хасан Назар, Ирек Киньябулатов, Сафуан Алибай, Асхаль Ахмет-Хужа, Мухамет Ильбаев, Муса Сиражи, Махмут Хибат, Рашит Шакур, Самат Габидуллин, Барый Нугуманов, Равиль Шаммас, Аниса Тагирова, Вафа Ахмадиев, Зигат Султанов, Сулпан Имангулов. Ничего подобного не было в башкирской поэзии с начала тридцатых годов.

Весной все цветет, а вот плоды поспевают по-разному. И у молодых, пришедших в литературу в одно и то же время, бывает разная судьба. Во второй половине пятидесятых годов Миассар Басыров, Булат Рафиков, Шакир Биккулов, Ахмет Гайсин, Галим Давледи, Ихсан Ахтамьянов образовали новое поэтическое поколение.

Особенное место во всей башкирской литературе занимает творчество Рашита Назарова. Меткая образность, глубина мыслей, бурлящий темперамент, талант высекать огонь даже ударом льда об лед, как говорил о себе сам поэт — все это не могло остаться без внимания читателей. Рашит Назаров творил в то время, когда научно-технический прогресс, покоривший космос, сильно повлиял на человеческую психологию, на своеобразие поэтической мысли, на систему образов, на саму поэтическую структуру. Его произведения способствовали выходу из привычных рамок, привнесли в поэзию новые ритмы, новые измерения и подходы. Полет в небо, беседы со звездами и луной, начавшийся с творчества Шайхзады Бабич и его современников, иначе говоря, тесная связь с космосом, романтика эпохи покорения человеком Вселенной нашли ярчайшее воплощение в произведениях Рашита Назарова, поэта, который  покорил высочайшие вершины в философской лирике, поэта, чье имя вписано золотыми буквами в историю башкирской поэзии.

В конце семидесятых — начале восьмидесятых годов в поэзию пришли новые силы. В своей поэме “Белая юрта” Кадим Аралбаев смело поднял острые проблемы, связанные с судьбой нашего народа. Поэта взволновали тема верности основам, завещанным нам нашими предками, судьба родовых деревень, по чьей-то прихоти объявленных бесперспективными. Уже первая книга стихов Рамзили Хисаметдиновой “Подарок” привлекла внимание любителей поэзии своеобразным творческим видением талантливой поэтессы. В семидесятые- восьмидесятые годы прошли свой путь поисков и обретений Риф Мифтахов, Маулит Ямалетдинов, Асылгужа, Риф Туйгун, Равиль Нигматуллин, Ринат Хайри. Стремительно развивалось творческое дарование Гульфии Юнусовой. Поэтическая мысль Тансылу Карамышевой, Факихи Тугузбаевой, Тамары Ганиевой от книги к книге становилась все острее и емче.

Изменения, привнесенные в общественную жизнь страны периодом “оттепели”, не смогли разрушить все закаменевшие препоны для развития творчества. Тем более, что это время было недолгим, не став правилом  жизни, оно осталось в истории кратким периодом. В середине шестидесятых годов произошло обострение обстановки, стало нормой искать подводные камни в каждом поэтическом высказывании. Не могли не повлиять на творческие судьбы то, что из книг выбрасывали неугодные властям  произведения, а за невинную оплошность или вовсе по навету некоторых поэтов вообще перестали печатать. В семидесятые годы преследование по подобным мотивам только усилилось.

 

* * *

 

В середине восьмидесятых процессы, начавшиеся  под лозунгами перестройки и гласности, породили хаос не только в жизни, но и в поэзии. Отбросим грязную пену, рассмотрим самую сущность этих процессов. Можно смело утверждать, что открытие запретных зон, размыкание ранее закрытых ворот стало великим благом для развития творческой мысли, и в том числе поэзии, это был самый ценный дар нового времени. Теперь можно было во всеуслышанье говорить о судьбе страны и языка, об экологических катастрофах наших земель и вод, о необходимости суверенитета для Башкортостана, и даже о людях, самые имена которых раньше были под строгим запретом. В начале вперед вырвалась поэтическая публицистика, поэтику победила политика, политический пафос. Но вот иссякла первоначальная эйфория, и стало выясняться, что изменения, задуманные как перестройка общества, оказались на деле хаосом без четкой программы действий. Как следствие, в произведениях теперь стало больше не восклицательных, а вопросительных знаков, зазвучали удивленные, недоуменные голоса, затем появилось и разочарование. В этот бурный период посреди сумятицы и неразберихи молодые поэты Рамиль Кул-Давлет, Хисмат Юлдашев, Ахмер Утябай, Раис Туляков, Танзиля Давлетбердина, Буранбай Искужин, Искандария, Габидулла, Юмабика Ильясова, Рафига Усманова, Марат Кабиров, Инсур Ягудин, Финат Шакирьянов, Мухамет Закиров, а также пришедшие в литературу чуть позже Зульфия Ханнанова, Салават Абузаров, Айсылу Гарифуллина, Гульназ Кутуева своими первыми произведениями привнесли в поэзию мечты и надежды нового поколения. Многие из них вступили в девяностые годы с собственным, вполне зрелым мировоззрением, с новыми мыслями. Свободомыслие, обновление исторической памяти народа, рост национального самосознания, увеличение числа специальных изданий для молодежи, забота о сохранении и развитии своей культуры, языка, широкое народное движение за самостоятельность Башкортостана — все это прибавило поэзии молодых и смелости, и вдохновения.

Во времена противоречивых изменений, начавшихся с громогласной перестройки, вскоре вылившийся в  хаос, как это бывает при подобных резких поворотах, не все деятели культуры смогли удержаться от шараханий из крайности в крайность. Проклятия, которыми осыпали целую эпоху некоторые деятели, отрицание достижений нескольких поколений, разрушение великой страны, расхищение и грабеж народных богатств никому не принесло ничего хорошего.  Эти напасти не обошли стороной Башкортостан и башкирскую литературу, но, к счастью, они не стали причиной такого количества столкновений и трагедий, как это случилось в других регионах.

Такое непримиримое слово, как застой, нельзя применять к  литературе, а тем более к творческому человеку. И в те годы кто-то равнодушно спал, а кто-то страдал от бессонницы. “Куда мы идем?”, — этот вопрос задавали тогда многие. Когда глава государства давал пустые обещания, мол, через двадцать лет будем жить при коммунизме, Мустай Карим предупреждал: “Не обещай!”.

Поэт, привыкший говорить прямо, страдал, когда не мог сказать то, что накипело на душе, когда не мог донести свое слово до народа. Творческая судьба, да и вся жизнь Рами Гарипова — трагический тому пример.

Рами Гарипов выделялся среди тех, кто пришел в поэзию в пятидесятые годы. Его талант раскрылся очень рано. Верность своей цели, неустанное стремление идти вперед, жизнь, вдохновленная высокими мечтами, —  вот основные черты всей его жизни и творчества.

В поэзию Рами Гарипов пришел с основательной подготовкой, с широким кругозором после прохождения московской школы, где он учился в Литературном институте имени Горького. Внимание к человеку труда, размышления о судьбе народа, забота об отчизне, о родном языке, высокие требования к поэтическому слову, забота о развитии образности, простота и лирическое звучание стихов, яркость страданий и переживаний, — к рассмотрению поэтических высотах, завоеванных Рами Гариповым, можно подходить с разных сторон. Самоотверженность — вот слово, которое более всего подходит к нему, полнее всего раскрывает сущность его дарования и его характер... Борьба за справедливость, любовь к прекрасному — это не абстрактные слова, это судьба поэта. Немало было навешано на Рами Гарипова несправедливых обвинений, в том числе и из-за его прямолинейности, из-за смелых высказываний. За стихотворение “Родной язык”, в котором воспеваются священные чувства, присущие каждому полноценному человеку, чувства, которые человек впитывает вместе с молоком матери, Рами Гарипова в начале шестидесятых обвинили в национализме. Написанная в 1964 году поэма “Поклонение (1937)” при жизни автора так и не увидела света. Когда в начале семидесятых Рами Гарипова пригласили прочесть свои стихи на телевидение, то за строки “Перед царем не склонял головы башкир, а уж перед остальными тем более склоняться не станет”, он подвергнулся жестокой опале: перед ним закрылись двери всех изданий.

Весьма любопытна связь поэтов с таким вечным понятием, как время. Все они по-разному проходят это испытание. Порой вокруг чьих-то произведений поднимается шумиха, но вскоре она утихает, и уже при жизни поэта его стихи исчезают из народной памяти.

Рами Гарипов — талант, уже при жизни завоевавший в народе огромное уважение и любовь. Эта горячая любовь всей нации не была временной, наоборот, с годами она становится все глубже и крепче. К сожалению, из-за общественных противоречий и запретов поэт не смог представить народу все грани своего таланта и в 45 лет умер от разрыва сердца.

Одно из прекрасных явлений, которые принесли противоречивые изменения восьмидесятых, — то, что духовное наследие нашего народа, годами скрываемое за семью замками, наконец вернулось к народу. Читатели восьмидесятых-девяностых годов больше, чем его современники, знают о творчестве Рами Гарипова, лучше понимают его. Большинство его произведений увидело свет уже после его смерти. В 1987 году, через 23 года после написания, башкирский народ смог прочитать поэму “Поклонение (1937)”. Множество стихов, поэм, дневников, переводов увидели свет на страницах газет и журналов, изданы в виде отдельных книг. Увидело свет и трехтомное собрание сочинений.

В восьмидесятых-девяностых годах Рами Гарипов стал лауреатом Государственной премии имени Салавата Юлаева, удостоился высокого звания Народного поэта Республики Башкортостан, его образ воссоздан в кинофильмах и скульптурах, в его родном доме открыт музей, подготовлена к печати книга воспоминаний о нем. Статьи о нем выходили практически во всех газетах и журналах, ему посвящались стихи, каждый вечер, посвященный его творчеству, становился  большим праздником.

Восьмидесятые-девяностые годы можно смело назвать торжеством Рами Гарипова. Радостно и то, что подобные торжества не ограничиваются только один именем. В книгах Рашита Назарова “Шлю свое сердце”, “Молния”, изданных в девяностых годах, великий талант поэта заблистал еще сильнее, привлекая к себе внимание многих и многих читателей, в особенности молодых. В эти книги были включены стихи, которые по тем или иным причинам не могли быть напечатаны ранее. В этот же период читателям довелось встретиться с творчеством Абуса, поэта с трагической судьбой, поэта, который не признавал компромиссов. Его стихи не издавались с двадцатых годов XX века.  Конечно, для всех нас огромная радость, что талантливые произведения этих авторов, которые не могли дойти до народа раньше,  тем не менее не пропали, не сгинули ((а ведь таких случаев в нашей истории немало), что в новых условиях они влились в духовную сокровищницу народа. Радость, хоть и запоздала, все же пришла…

В поэзии восьмидесятых-девяностых годов большое место занимает женская поэзия. Если в предыдущие периоды среди творцов литературы женщин не было вообще, то в тридцатые годы первая башкирская писательница Хадия Давлетшина уже за первые свои повести была признана мастером слова. Своим романом “Иргиз”, написанным в конце пятидесятых годов, она подняла нашу прозу на новую высоту. Зайнаб Биишева, которая работала в литературе с сороковых по девяностые годы, внесла весомый вклад в башкирскую прозу. Кроме того, она сумела сказать свое слово и в драматургии, и в поэзии. Затем в поэзию пришли Катиба Кинзябулатова, Фаузия Рахимгулова. Чуть позже зазвучали голоса Альфинур Вахитовой и Анисы Тагировой.

Свой голос в башкирской поэзии у Зубаржат Янбердиной, Сасании, Гульнур Якуповой, Гузель Галиевой, Гульшат Ахметкужиной, Гузель Ситдиковой, Фании Чанышевой, Айсылу Ягафаровой, Земфиры Муллагалиевой, Расимы Ураксиной, Фаузии Юлдашбаевой, Халисы Мударисовой, Каусарии Шафиковой, Минлегуль Хисамовой, Минлегуль Хисматуллиной, Дили Булгаковой и др.

Сущность поэзии определяется не полом, поэзия не делает скидок никому. Поэтесс можно сравнить с женщинами-фронтовичками. Наравне с мужчинами они горят в огне поэзии. Как на войне труднее всего приходится женщинам, так и поэтессам труднее в творчестве. Они ведь более впечатлительны, тоньше чувствуют, больше страдают за судьбы мира.

Речь здесь не о том, что женскую поэзию надо рассматривать отдельно, просто в творчестве поэтесс чувствуются такие грани жизни, которые могут почувствовать только они. К примеру, обратим внимание на название стихотворений или же первые строки стихов Тансылу Карамышевой: “Коромысло”, “Бусы”, “Словно младенец, грудь сосущий...”, “Колыбельная”. В последних строках стихотворения “Коромысло” есть слова: “Прольешь одно ведро, опрокинется тут же другое — ведра держат друг друга”. В этих простых словах через обычную бытовую деталь так глубоко передан смысл гармонии мира. В таких произведениях, как “Режу лук” Фаузии Рахимкуловой, “Замесила тесто с вечера” Тамары Ганиевой, “Скатываю тесто”, “Пуховая шаль” Зубаржат Янбердиной, “Девичья память” Танзили Давлетбердиной обычные домашние дела, несвойственные мужчинам, превращаются в поэтические находки. Из женских переживаний рождаются такие сильные стихи, как “Рождение” Факихи Тугузбаевой. Рассказывая о любовных страданиях, Гульнур Якупова превращает ежедневно используемые предметы быта в поэтические образы:

 

 

Не прячу от тебя, моя любовь

Словно покрывало в сорок лоскутков.

Уж кончились нитки, сломалась иголка,

Прощения ты больше не проси!

 

В одной из своих статей Назар Наджми обвинял женскую поэзию в излишнем “бытовизме”. Но в произведениях некоторых поэтесс бытовые явления превращаются в истинную поэзию, поднимаются до философских высот.

То, что в башкирской поэзии в семидесятые-девяностые годы большое место занимают поэтессы, говорит о том, что наша нация раскрывает свои новые    потенциальные возможности. Рассматривать это явление отдельно от противоречий времени было бы неверно. В эпоху духовных потрясений и разрушений женское сердце сохраняется сильнее, потому что вечное материнское чувство, стремление к продолжению жизни, “дыхание матери” (Катиба Киньябулатова), материнский долг удерживают женщин от падения. А мужчины в погоне за наживой, во время всяких распрей бывают вовлечены в события, результатом которых становится отчуждение от своих духовных корней. Именно этим, по- моему, и объясняется то, что новых поэтесс к концу двадцатого века стало больше, чем новых поэтов.

 

* * *

 

В поэме Кутуба “Хосров и Ширин” Хосров спрашивает у Фархада, который готов своротить горы ради любви: “Откуда ты?”. Фархад отвечает: “Из страны влюбленных”. К этим словам Фархада могли бы присоединиться все поэты мира: “Мы — из страны влюбленных”. Мир поэзии — мир влюбленных.

В Х1У веке Хорезми на берегах Сырдарьи, которая тогда принадлежала Золотой Орде, пишет свою знаменитую «Книгу о любви”. В ней есть такие строки:

 

Люблю свои глаза, что видят вас,

Хожу по земле, чтобы увидеть вас.

 

Если задуматься, то  вся поэзия есть книга, которую пишут веками, книга о любви, о страсти. Жили на земле красавицы, жили, опаляя огнем сердца мужчин. Но даже падишахи не могли сделать их вечно юными, а вот поэты сумели сохранить для вечности их бесценную красоту.

Еще раз обратим внимание на строки из “Книги о любви”:

 

Передай привет моей возлюбленной,

Бессердечной душе, что равна Вселенной.

 

Как видно из этих строк, как ясно по многим иным примерам, в мусульманском мире женщина не была унижена, она сама заставляла страдать мужчин.

 И еще две строки из “Книги о любви”:

 

В любом деле нет ничего лучше терпения.

Только любовь не признает терпения.

Тот же огонь, те же стремления не утихают в веках. Сегодняшние песни, сегодняшние стихи перекликаются со словами древних:

“Сломаны крылья терпения, не смогу больше терпеть” (Мустай Карим).

Любовная лирика в башкирской поэзии пережила удивительно своеобразную эволюцию: скромная, терпеливая с наружи, изнутри вся — неистовая — такова любовь в фольклоре, глубоко психологичная, вся из переживаний   — такова любовь Салавата. В творчестве сэсэнов говорится о том, что любви нельзя противостоять, и даже суфии не в силах были противиться этому чувству. Любовь Акмуллы, Мажита Гафури, любовь в поэзии романтизма, где главный поэт Бабич, который словно весь состоял из любви, горел в этом огне. В двадцатые и тридцатые годы прославлялся аскетизм. Любовь как призыв к подвигам в поэзии военной поры... Эмоциональная сухость многих послевоенных стихов…Признание за любовной лирикой полных прав в шестидесятых-девяностых годах… Вот этапы пути, который прошла башкирская поэзия. От защиты свободы женщин и призыва следовать идеалу по известным правилам до стремления раскрыть любовь во всей ее полноте, во всех страданиях и метаниях, естественности чувств и переживаний и психологизма — такие изменения пережила тема любви в башкирской поэзии. В этой эволюции можно четко проследить эволюцию личности, более полного раскрытия в поэзии человеческой души.

В 1978 году увидел свет сборник стихов Мустая Карима “Четыре времени любви”, в 1982 году был издана “Книга любви”, включившая в себя лучшие образцы любовной лирики башкирских поэтов. Сами названия заставляют задуматься об изменениях, происходивших тогда в поэзии. Содержание “Книги любви” еще раз подтверждает наши наблюдения об эволюции любовной лирики. Так, Гафури в этой книге представлен только двумя стихами. Немного и других стихов тридцатых годов. Большинство стихов написаны в шестидесятые-семидесятые годы.

В поэзии шестидесятых-девяностых годов любовь предстала во всем многообразии своих проявлений- в радостях и печали, в огне и страданиях, наивной вере и светлых надеждах. Знакомясь со многими стихами о любви, вошедшими в данную антологию, читатель убедится в этом сам.

Представляя собой образную летопись веков, поэзия вбирает в себя и славные времена в судьбе народа, и смутные эпохи, и кровавые события, оставляя все это в памяти и сердце. Из века в век все более раскрывается в ней вечная связь — связь между народом и личностью, проявляется священная любовь человека к своей земле, и все эти чувства соединяются с образом величественного и священного Башкортостана, с идеями земли и свободы, которые во все времена были и есть центр, душа, позвонок творчества каждого поэта. Эта связь непреходяща во всей нашей истории и поэтическом  искусстве, они передаются из века в век как своеобразный священный завет. “Урал батыр”, “Акбузат”, Салават и сэсэны, кубаиры, исторические песни, Мухаметсалим Уметбаев, Даут Юлтый, Шайхзада Бабич, Нигмати, Баязит Бикбай, Мустай Карим, Рами Гарипов, поколение Рашита Назарова, последующие поколения, молодежь восьмидесятых-девяностых... Невозможно представить историю развития башкирской поэзии без образа личности, преданной родной земле, воспламененной борьбой за свободу народа, без  этой эстафеты, освященной творчеством во имя страны, полной  духа самоотверженного труда.

Было нелегко сохранить эту связь, составляющую основу поэзии. Размышления о судьбе родной земли, почти забытые в письменной поэзии во времена после Салавата, возродились и заблистали в творчестве Мухаметсалима Уметбаева. Акмулла говорил тревожные слова о судьбе народа. Произведения Бабича показали Башкортостан в ином, ярком свете. В письменную башкирскую литературу само слово «Башкортостан», образ Башкортостана по сути вошли вместе с произведениями Шайхзады Бабича. Образ свободной независимой республики доказал свою жизнеспособность в его пламенных стихах, кубаирах, в войсковых молитвах и маршах, в знаменитом поэтическом обращении к народу. Родная земля, известная в народном творчестве как “Синий Урал, земля наших отцов и дедов”, как священный отчий край, теперь предстала как Башкортостан, и, наконец, стала центральным образом нашей поэзии.

И вот что любопытно: подобная ситуация наблюдается и в татарской поэзии. Образ родной земли, известной как “Лучезарная Казань”, “Земля Казанская”, после обретения статуса республики, был изменен на «любимый Татарстан», «родная республика». Но трудно назвать того, кто так же ярко воспел бы образ своей республики, как Бабич воспел Башкортостан. Образ Татарстана вошел в татарскую поэзию не так стремительно, а медленно, неторопливо.

Образ Башкортостана, родной земли и народа каждое поколение раскрывает по-своему, поэты нового времени говорят о них свое, новое, незаемное слово. У каждого поэта свой Башкортостан. У Бабича он полон героического духа, для него это республика с героической и трагической судьбой. Башкортостан Бикбая, Нигмати, Саляма — это гордая республика, которая оправилась от тяжелого прошлого и вступила в свободную жизнь. У Мустая Карима это беркут, поднявшийся на новые высоты, который своими крыльями кружит над двумя материками, дух которого реет в вышине. В стихах Рами Гарипова к этому образу прибавляется горечь. Эта горечь усиливается в восьмидесятых-девяностых годах в произведениях Марата Каримова, Ирека Киньябулатова, Зигата Султанова, Маулита Ямалетдинова и др.

Судьбу Башкортостана и его народа, подъем исторических пластов стало важной тенденцией в современной поэме. Произведения таких авторов, как Абдулхак Игебаев, Тимер Юсупов, Кадим Аралбаев, Тамара Ганиева, Факиха Тугузбаева доказывают это. То, что в поэзии вместе с гордостью за Башкортостан и родной народ все более проявляется боль от виденного и пережитого, можно понять, сравнив поэмы шестидесятых-семидесятых и восьмидесятых-девяностых. Вот, к примеру, бодрость духа в “Воротах” Назара Наджми и израненная душа народа в “Белой юрте” Кадима Аралбаева. Непобедимый человеческий дух в поэме Назара Наджми “Платье” и изломанные судьбы в “Кашмау” Раиса Тулякова. То, что произведение Зигата Султанова “Моя родословная” названа поэмой-одой, а поэма Тамары Ганиевой “Кипчаки” — эпитафией — яркое тому доказательство. Такая эволюция не есть  пессимизм, наоборот, это происходит из желания смотреть жизни в глаза, от стремления вырвать людей из плена равнодушия, призвать к пламенной жизни во имя будущего страны и народа.

Есть и такие, что видят современную жизнь нашего народа только с плохой стороны. Но основные чувства, двигающие  башкирскую поэзию вперед, — это чувства надежды и веры, стремление к единству. В этом своем стремлении поэзия находит крепкую опору и в духовном мире своих современников, и в самоотверженных судьбах исторических деятелей. Таковы, к примеру, произведения о Салавате. Не было поэта в советское время, который не посвятил бы ему произведения. Бабича, Баязит Бикбай, Мустай Карим, Назар Наджми, Зайнаб Биишева, Рами Гарипов, Ангам Атнабаев, Рафаэль Сафин, Гайнан Амири, Тимер Юсупов, Кадим Аралбаев, Сафуан Алибай, Факиха Тугузбаева, Асылгужа  — каждый сказал о Салавате свое слово.

 

От стука сердца Салавата,

Звенит его железная одежда, —

 

говорила Катиба Киньябулатова в “Балладе о Салавате”, и читатели словно и впрямь слышали стук его сердца.

В своем развитии башкирская поэзия никогда не ограничивалась собой. Стремление к общению с другими народами стало для нее принципом. В то же время она никогда не копировала кого-то, не теряла свое лицо.

Не только человек, но и народы приходят в этот мир со своей судьбой, своей долей, со своим обликом, характером, природой: кто-то задумчив, грустен, кто-то проворен и лукав. Национальные характеры, иначе говоря, менталитеты разных народов отличаются друг от друга, также отличается и природа поэзии. Каждый народ по-своему поэт и мудрец. Но если один народ более прагматичен, то в другом побеждает поэтическое начало.

О башкирах русские ученые говорили как о философской и поэтической нации, как о народе-сэсэне, который поет о том, что видит в пути.

 То, что у нашего народа обостренное поэтическое чутье, философский взгляд на вещи, то, что он тысячелетиями размышляет о сиюминутном и непреходящем, о жизни и смерти - завещано нам предком нашим, великим гуманистом Урал-батыром, воином-философом, который пожертвовал своей жизнью ради спасения людей, который подарил земле Родник бессмертной жизни. Но если и смотрит наш народ на красоты мира взглядом поэта, все же не торопится он молвить слово. Поэтическое слово рождается у него только от сильных потрясений, глубоких переживаний и страданий. Путешествуя по башкирской поэзии, обозревая ее вековые пласты, кочуя по эпохам и вехам, мы не раз убеждались в этом.

Как поется в бессмертной песне башкирского народа “Урал”, ставшей народным гимном:

 

О, мой Урал! Когда срезаю лозу.

Чтобы погонять коня,

Кровь батыров, погибших в боях за Родину,

Стекает по лезвию ножа.

Башкирская поэзия, словно эти ивы, пустившие корни на земле Урала, словно дубы, выросшие по хребтам его, уходя своими корнями в тысячелетнюю жизнь народа, рассказывает о радостях и печалях его судьбы. А башкирские поэты веками пишут поэтическую летопись нашей истории.

 

Декабрь 1999 — январь 2000.