171
Переводы с балкарского
КАЙСЫН КУЛИЕВ
1917-1985
Народный поэт Кабардино-Балкарии.
Лауреат Ленинской премии (1990, посмертно).
Кайсын Шуваевич Кулиев родился в ауле Верхний Чегем,
Верхняя Балкария.
Автор книг «Раненый камень», «Мир дому твоему»,
«Книга Земли» и др.
173
Мустай Карим рассказывал, как однажды они с Кайсыном Кулиевым приехали в высокогорный балкарский аул. Остановив машину возле одного дворика, Кайсын вошел в дом. Немного погодя к машине подошла молодая женщина, осмотрела известную всей республике голубую «Волгу» Кулиева, затем, показав взглядом на саклю, куда зашел Кайсын, почти шепотом спросила: «Скажите, а это действительно Кайсын Кулиев?». «Действительно», - ответил Мустай. «Правда,
он?» - «Правда». Женщина удовлетворенно вздохнула, затем, помолчав, спросила: «А вы кто будете?» - «Ну… подумайте сами, кто я, коли шофёр у меня - Кайсын Кулиев!» Женщина резко отступила назад и покачала головой: «Знаете, у нас с этим именем не шутят!»
Есть поэты, имена которых называют первыми в национальной поэзии, но есть поэты, имена которых называют первыми в нации. Такое выпадает лишь на долю тех, кто не только обогащает свою поэзию новыми мелодиями, не только правдиво и смело выражает чаяния и печали народа, но кто свободен от мелкой лести народу, шумной клятвы в любви к нему и назидательной позы.
«Наш Кайсын» - так, почтительно и ласково, называла его вся Балкария. Порой в этих двух словах проскальзывала нотка печали и благодарности: «О-о, наш Кайсын…» Вся Балкария помнила, что в декабре 1944 года он, недавний парашютист-десантник, выписанный после ранения из госпиталя, вернулся домой, поднялся в родной Чегем. За десять месяцев до этого балкарцы были вывезены
из своих ущелий и в лютые мартовские бураны выброшены в северо-казахстанской степи. Тысячи и тысячи, в том числе и великий поэт, семидесятипятилетний Кязим Мечиев, остались лежать там - не засыпанные землей, а занесенные снегом.
Неделю пробыл тогда Кулиев в Чегеме. Хромая, с палочкой, обходил селения, заходил в пустые сакли с разбитыми окнами, с очагами, куда уже намело сугробы. У него было разрешение не ехать в ссылку, он мог жить в любом месте (кроме Москвы и Ленинграда). Но Кайсын знал: бывало, что владыки лишали поэта родины, отрывали его от народа, ссылали прочь. Но не было и не будет, решил Кайсын, чтобы народ был сослан, а поэт остался.
…Он долго смотрел в окно вагона на уходящие горы, на свою заоблачную родину, как она все ниже и ниже спускается к горизонту.. Снова он увидел их только через одиннадцать лет; казалось, те самые облака так и стояли там, словно и не расходились. Но многое за это время изменилось…
За тридцать лет, прошедшие после возвращения из ссылки, он написал много прекрасных произведений. Он вглядывался во все, что окружало его, разговаривал с камнями, травами, облаками, деревьями, животными и птицами, сочинял песенки за них. Зачастую стихи так и назывались: «Песенка горной речушки», «Песня камня», «Песня чинаровых досок»… Есть в этих стихах простота и неисчерпаемая глубина любимого им Федерико Гарсия Лорки, который тоже чувствовал, что это он сам «в апельсиновой роще старой, в любом цветке», сам трепещет «флюгером на крыше, на ветру»… Возможно, столь напряжен был его взгляд оттого, что никак не
мог утолить тоску десятилетней разлуки, когда там, в ссылке, на крохотном участке возле дома посадил кукурузу и подсолнухи, чтобы было похоже на кавказский дворик. Так же пристально вглядывался в лица соплеменников, с особой неотрывностью - в лица женщин, детей и стариков; он знал, как все это уязвимо, как зыбко. В ссылке у него умерли две маленькие дочки…
Народ чувствовал эту боль поэта за каждого. «Наш Кайсын» - это было выражением ответной любви, самой высокой.
Потом он тяжело заболел, и, когда весной 1985 года, умирающий, вернулся в Нальчик, вся привокзальная площадь и улицы были заполнены людьми - мало не вся нация встречала своего Кайсына, каждый хотел увидеть своего поэта живым хотя бы еще раз.
Тогда он сказал: «Я увидел свои похороны. Такое счастье дается не каждому».
Кайсын Кулиев. Печаль травы
Переводы с балкарского
«Мустай Карим рассказывал, как однажды…» . . . . . . . . . . . . . . . . 173
«Не верю тем, чьи никогда…» Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . 175
«речь горцев не цветиста, а сурова…» Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . .176
Когда я говорю с горами. Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 177
надпись на книге Кязима Мечиева. Перевод С. Липкина . . . . . . . . . . . . .178
вечерняя баллада. Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .179
«Большая боль не вопиет…» Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . . .180
терпенье. Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 181
раненый камень. Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .182
«ноги у печали стали черные...» Перевод К. Симонова . . . . . . . . . . . . . . . 183
Молот и наковальня. Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .184
349
черный конь умирает на белом снегу. Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . 185
два голоса в горах. Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .187
Старая песня. Перевод С. Липкина . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .188
чокка. Перевод Б. Ахмадулиной . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .189
Глухонемой. Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 191
Слепые. Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .192
Старики. Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 193
Состязание. Перевод В. Сикорского . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .194
зекер и зари. Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 195
Побег. Перевод В. Сикорского . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .196
танец. Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .198
Старуха сидит на камне. Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . . . . .200
Кизиловый отсвет. Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 201
три стихотворения. Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .202
Песня чинаровых досок. Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . . . . .204
Божий меч. Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .206
Плач медведицы, медвежат которой унесла река. Перевод Н. Гребнева . . . . . .207
«Мир снова полон страхов и тревог…» Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . .209
азамату вместо колыбельной. Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . . 210
воспоминание о зиме. Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 211
Больной мальчик. Перевод Я. Козловского . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 212
две свечи. Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 213
«Я вижу, мама, день весенний…» Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . .214
в тени орехового дерева. Перевод И. Лиснянской. . . . . . . . . . . . . . . . . . 215
«Мула погонял когда-то…» Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . . .216
«тревога сердце озадачит…» Перевод Я. Козловского . . . . . . . . . . . . . . .218
Когда я увидел тебя. Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .219
«уйдя на фронт, я письма сжег твои…» Перевод Ю. Нейман . . . . . . . . . . .220
«Был снег пушистым, словно кролик…» Перевод Я. Козловского . . . . . . . . . 221
«Глупец, опять я женщину обидел!..» Перевод И. Лиснянской . . . . . . . . . . .222
«Я уподоблял тебя луне…» Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . . . .223
«не надо сетовать в печальный час…» Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . .224
женщинам, которых я любил. Перевод Я. Акима . . . . . . . . . . . . . . . . . .225
женщинам, которых я не знаю. Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . .227
«дорогая, вслушайся сама…» Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . .228
«Судьба, прошу, не пожалей добра…» Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . .229
женщина купается в реке. Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . . . .230
«Я кричу уходящему времени вслед…» Перевод О. Чухонцева . . . . . . . . . . 231
«в пору детства, далекой порою…» Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . .232
Прислушайся к словам. Перевод Б. Ахмадулиной . . . . . . . . . . . . . . . . .233
«Себе присвоить не хочу…» Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . . .234
Монолог Прометея. Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .235
«Шел лермонтов на гибель и глядел…» Перевод С. Липкина . . . . . . . . . . .237
Стихи, сказанные на площади Пушкина в Москве. Перевод С. Липкина . . . . .238
Мустаю Кариму. Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .240
Письмо к расулу Гамзатову. Перевод Б. Ахмадулиной . . . . . . . . . . . . . . .241
350
Давиду Кугультинову. Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .243
Памяти Михаила Киреева. Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . . . .245
Владимиру Николаевичу орлову. Перевод М. Дудина . . . . . . . . . . . . . . .247
Летние строфы. Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .249
Половецкая луна. Перевод М. Дудина . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .250
«Вы не плачьте в день моей кончины…» Перевод Н. Гребнева . . . . . . . . . . .257
«Деревья, вы - братья мои…» Перевод Б. Ахмадулиной . . . . . . . . . . . . .258
175
* * *
Не верю тем, чьи никогда
Глаза печалью не туманятся.
Я знаю: плачет и вода
Пред тем, как льдом она затянется.
Река грустит, как мы с тобой,
Хотя и знает: все изменится,
Растает лед, и вновь листвой
Ольха на берегу оденется.
Без грусти лист не упадет,
Без боли ветка не сломается.
Без тяжких мук не тает лед
И льдом трава не покрывается.
Мне видится в закате дня:
Стекает на дорогу пыльную
Слеза крестьянского коня,
Что тянет тяжесть непосильную.
Поэты, знаете ли вы
Печаль травы, под корень скошенной?
Боль выгорающей листвы
И женщины, любимым брошенной?
Уменье жить и не страдать -
Благое свойство не любившего
Заботой согнутую мать
И брата своего погибшего.
Не станет людям веселей
От показного молодечества,
Легко любить все человечество,
Соседа полюбить сумей.
176
* * *
Речь горцев не цветиста, а сурова,
Их разговор бесхитростен и прост
Настолько, что боюсь я вставить слово,
Как конь боится выскочить на мост.
Здесь говорят, не повышая голос,
Неприхотлив крестьянский разговор,
Но слово совершенно, словно колос,
Бесхитростно, как каменный забор.
Тревожит рассуждающих не вечность,
Не старый спор: что истина, что прах?
И в речи их нет слова «человечность»,
А просто человечность в их словах.
Течет неприхотливая беседа,
И тем бывает речь омрачена,
Что ночью телка пала у соседа,
Что нет кормов и далека весна.
И о насущном хлебе вновь заходит
Речь горских мудрецов, и речь сама
Родной землею пахнет и походит
На их нелегкий хлеб и на корма.
Я не вступаю в споры-разговоры,
Мне все равно, кто прав и кто не прав,
Мне сладко просто слышать речь, в которой
И доброта хлебов, и мудрость трав.
177
КОГДА Я ГОВОРЮ С ГОРАМИ
Когда я говорю с горами,
Я с целым миром говорю,
Мне внемлет дерево и камень
И свет, рождающий зарю.
Когда, по тропам скал бредущий,
Я слово молвил в тишине,
Мне кажется: всяк в мире сущий,
Как эти скалы, внемлет мне.
Моим реченьям горы вторят,
Их повторяя наизусть,
Лишь здесь я радостью и горем
Со всей вселенною делюсь.
Внизу я просто суетливый,
Обычный грешный человек.
Лишь здесь чисты мои порывы,
Чисты мои слова, как снег.
Когда я вижу эти скалы,
Со мною молча речь ведет
Все, что когда-то миновало,
Все, что когда-нибудь придет.
Я говорю с нависшей где-то
Вершиною, что так бела,
Как будто совесть мира это
И лишь такой она была.
178
НАДПИСЬ НА КНИГЕ
КЯЗИМА МЕЧИЕВА
Это книга - иль это народа родного
Сердце, полное смуты, пыланья, томленья?
Слышу мудрой горянки душевное слово,
Слышу рев пораженного пулей оленя.
Это книга - иль это народа родного
Сны, которые снятся в ночные туманы?
Вижу крови следы на скале, вижу снова:
Тур срывается в пропасть, страдая от раны.
Это книга - иль это народа родного
Боль, терпенье, и мудрость, и жизни начало?
Или это вода из ключа из живого,
Та, что горцев от ран боевых исцеляла?
Эта книга - как зов, что звенит издалече,
Весть о тех, кто прошел, головы не склоняя,
Мимо бездны, взвалив на широкие плечи
Камни бед, камни горя сурового края.
Эта книга осталась как их завещанье,
Эта книга - как память о времени злобном,
Эта книга - и встреча с былым и прощанье,
Эта книга - как надпись на камне надгробном.
Это к нам из-за гор голоса долетели
Тех, кому до мечты доскакать так хотелось.
Это ярость борца, это песнь колыбели,
Боль надежды, и ум, и безумная смелость!
179
ВЕЧЕРНЯЯ БАЛЛАДА
- Ты откуда идешь, Азрет?
- С гор высоких, с далеких скал.
- Что ты делал в горах, Азрет?
- Гнал оленя.
- Догнал?
- Не догнал!
- Что случилось с тобой, Азрет?
Иль в стволе твоем пули уснули?
- Нет, владеет ружьем Азрет,
Но олени быстрее пули.
- Что ты видел в лесах, Азрет?
- Ветер сосны сгибал в дугу.
- Что ты видел в горах, Азрет?
- Кровь охотника на снегу.
- Что ты видел еще, Азрет?
- В небе сокол чертил круги.
- Что ты видел еще, Азрет?
- Видел мглу, а за ней ни зги.
180
* * *
Большая боль не вопиет,
Печаль всегда немногословна.
В горах безмолвно тает лед,
Пересыхает пруд безмолвно.
Давно, еще на той войне,
Мои друзья без вести где-то
Пропали, не оставив мне
Ни завещанья, ни завета.
Им, превратившимся во прах,
Не знать ни наших снов, ни бдений.
Не видеть им у нас в глазах
Своих нечетких отражений.
Погибшим, не услышать им,
Как дождь весной стучит по крыше,
И что о них мы говорим,
Им не узнать и не услышать.
Боль не криклива никогда,
Печаль не терпит жалоб длинных,
Безмолвна и суха беда,
Как горлышки пустых кувшинов.
181
ТЕРПЕНЬЕ
В твой дом несправедливость и беда
Пусть не найдут дороги никогда.
Но если их тебе не избежать,
Умей терпеть, а это значит ждать.
Терпи, как пуля, сжатая в стволе,
Терпи, как порох, спрятанный в земле.
Как терпят боль от топора чинары,
Как терпит камень молота удары.
Есть мужество боренья, но не менее
Благословенно мужество терпенья.
Терпенье - вот, мой друг,
Оружие героя,
Коль выбито из рук
Оружие другое.
182
РАНЕНЫЙ КАМЕНЬ
Война бедой не обошла и камень.
Когда в горах пылало все огнем,
Он был контужен, обожжен и ранен,
Следы от пуль еще видны на нем.
В те дни, когда поток огня и стали
Все разорял у горных переправ,
И камни здесь, как смертники, стояли,
У человека стойкость переняв.
О камни родины! В огне и гуле
Мы вместе закалялись в грозный час,
Пронзали нас одни и те же пули,
И жгло одно и то же пламя нас.
183
* * *
Ноги у печали стали черные,
Шла она босой по неживым
Пепелищам, по жилищам взорванным,
По снегам войны пороховым.
Руки у печали стали черные,
Рылась она в пепле и золе,
Отгоняла от убитых воронов,
Предавала мертвецов земле.
Платье у печали стало черное,
Слишком долго с нами она шла
Той дорогой, где по обе стороны
Сыновей обугленных тела.
Люди, дайте отдохнуть печали,
Дайте руки, ноги ей омыть.
Дайте хоть теперь! Раз мы вначале
Не смогли ее остановить.
184
МОЛОТ И НАКОВАЛЬНЯ
На свете молот есть и наковальня.
На свете есть дорога и арба...
Не знаю: кто из них многострадальней,
Чья горше, чья счастливее судьба?
Кому из них - не знаю - больше чести,
Кому больней и чей ценнее труд,
Но знаю: молот с наковальней вместе
Железо раскаленное куют.
Чья в их удачах большая заслуга,
Чья в неудачах меньшая вина -
Не знаю я, но знаю: друг без друга
Их жизнь бессмысленна и не нужна.
Не знаю, кто из них звенит печальней,
Кто большее кому приносит зло,
Я только знаю: трудно наковальне,
И молоту - я слышу - тяжело.
185
ЧЕРНЫЙ КОНЬ УМИРАЕТ
НА БЕЛОМ СНЕГУ
Смерть поблажек не знает,
И, упав на бегу,
Черный конь умирает
На белом снегу.
По дорогам горячим
Нес он всадников вскачь,
Где бы ни было скачек,
Он не знал неудач.
Повидал он немало
Рек и склонов окрест.
Привозил он, бывало,
Тонкостанных невест.
Он летел по дороге,
Он спускался с горы,
Были тонкими ноги,
Были уши остры.
Черный конь погибает
От жилья вдалеке,
И слеза застывает
На печальном зрачке.
Сил своих он для дела
Никогда не жалел.
К цели мчаться умел он,
А петлять не умел.
Снег на склоны сползает,
Увядают цветы.
Черный конь погибает.
Жаль такой красоты.
Смерть поблажек не знает,
Всех сгибает в дугу.
Черный конь умирает
На белом снегу.
187
ДВА ГОЛОСА В ГОРАХ
- Твердят, что здесь погрязло все во зле,
Издревле здесь жестокость почиталась!
- Неправда, здесь, как на любой земле,
Ценили сострадание и жалость.
- Что ж было свято в давние года
Для этих гор, для здешнего народа?
- Здесь было и осталось навсегда:
Священны хлеб, работа и свобода!
- Здесь, говорят, сражались племена,
Чем кровь врага, вода была дороже!
- Здесь знали: кровь людей у всех красна,
Хоть разны боги их и цвет их кожи!
- Чужую жизнь никто здесь не ценил,
Здесь кровь текла, как в половодье реки!
- Неправда, тот, кто кровь чужую лил,
Презренен был и проклят был навеки!
- Не здесь ли Прометея Зевс карал,
Цепями к скалам приковав когда-то?
- Быть может, здесь, но ни одна из скал
В жестокости богов не виновата!
188
СТАРАЯ ПЕСНЯ
Раненный, я одолел перевал.
Дайте воды мне, дайте воды!
Чудом я смерти в горах избежал.
Где-то за мною - топот беды.
Жаркую рану я к снегу прижал.
Помощи нет ниоткуда! Без сил
На перевале я долго лежал,
Только у звезд чего-то просил.
Мне еще слышится горный обвал,
Ветер, летящий издалека
В пропасти между уступчатых скал,
Пули жужжанье, посвист клинка.
Раненный, шел я по пояс в снегу,
Чудом я спасся в смертном огне.
Дальше и дольше идти не могу.
Двери откройте, откройте мне!
Если б вы поняли, как мне нужны
Сердца тепло, тепло очага!
Как мне слышны средь ночной тишины
Волки, и как высоки снега!
Раненный, я одолел перевал.
Падал, катился по крутизне.
Как от дороги и ран я устал.
Двери откройте, откройте мне!
189
ЧОККА
В селении Тегенекли,
где, пав с Эльбруса, вдаль текли
река и малость ручейка,
жил, благоденствуя, Чокка.
Он умер в сто шестнадцать лет,
из них сто лет он сеял хлеб,
и ровно сто шестнадцать лет
он видел горы, солнце, лес
и высоко над головой -
свет наших душ, Эльбрус седой.
Здесь скот его, и огород,
и той дороги поворот,
где от мелькнувшего огня
крепчала прыть его коня.
Здесь что ни путь - то перевал,
здесь он на свадьбах пировал,
здесь скорбной сухостью зрачка
на кровь и смерть смотрел Чокка,
но жизни воздавал хвалу,
растил детей, косил траву,
и, поупрямившись сперва,
тащился ослик по дрова.
Так жил он сто шестнадцать лет,
из них двенадцать лет он слеп
от слез. И там, вдали от гор,
он сам не знал, зачем огонь
он разводил, зачем зерно
лелеял, как заведено.
Пускай минует вас тоска,
которой тосковал Чокка!..
Он умер дома, в декабре,
при белом снеге на дворе.
Навек оставшийся в зиме,
он счастлив, он - в родной земле.
Теперь считать я не берусь,
как часто позволял Эльбрус,
чтобы Чокка пришел туда,
где лишь вершина и звезда.
Кто жил вблизи, кто жил вдали -
всяк ехал, шел в Тегенекли.
Чокка всегда был гостю рад,
для гостя пенился айран,
и я недавно и давно
ел хлеб его и пил вино.
Я видел, как он целый день
греб сено, возводил плетень,
да что там день - почти века
трудился на земле Чокка,
считая не важней тщеты
все, что сложнее простоты.
Попробуйте-ка так пожить,
так знать рассвет, так стог сложить
и незаметный вечный след
оставить там, где вечный снег.
Жил сто шестнадцать лет Чокка,
ущелья, горы, облака,
дожди, колосья, дерева
любил он больше, чем слова.
А я доверился словам
и жизнь Чокка поведал вам.
191
ГЛУХОНЕМОЙ
Бьются реки осенней порой,
Соловьи заливаются летом.
Даль гремит.
Что он слышит, глухой?
Что, немой, он расскажет об этом?
Птичьих песен ему не понять,
Петушиного крика в селенье,
Той молитвы, которую мать
Шепчет, веря в его исцеленье.
Он своих не расскажет обид.
Утром в путь он уходит недальний,
В молчаливую кузню спешит,
У беззвучной стоит наковальни.
Разжигает он черную печь,
Поднимает свой молот сурово
И руками, обретшими речь,
Произносит заветное слово.
Я смотрел на работу его,
На широкие смуглые плечи.
Мне казалось - его мастерство
Обладало и слухом и речью.
Закалял он железо в огне,
И своими большими руками
Говорил он такое, что мне
Не сказать никакими словами.
192
СЛЕПЫЕ
Не могут различить слепые,
Гора близка иль далека,
На небе тучи грозовые
Иль голубые облака.
«Тарк-тарк» - стук посохов убого
Доносится издалека.
Идут слепые, и дорога
Им не бывает широка.
Не видят ни земли, ни неба
Слепые люди с малых лет,
Лишь вкус воды и запах хлеба
Слепым определяют цвет.
Вершат слепые путь свой древний,
Идут неспешно в жаркий день,
Не зная цвета тех деревьев,
Которые им дарят тень.
Но жизнь порою все иначит,
И мы слепых берем в пример:
Кто из людей увидел зрячих
То, что узрел слепой Гомер?
«Тарк-тарк» - беспомощны, как дети,
Идут слепые тяжело.
Но и для них на белом свете
Не все черно, не все бело.
«Тарк-тарк» - по камешкам горячим
Постукивают палки их.
Пред ними тьма, их свет утрачен,
Им видно только, что у зрячих
Есть беды, как и у слепых.
193
СТАРИКИ
Сидят два седовласых старика,
Все далеко от них, лишь смерть близка.
Земля внизу, вверху небес чертог,
Где много звезд, как позади дорог.
Им, старикам, известно лучше всех -
Засохший вновь не зацветет орех.
Не возвратятся прежние слова,
Не задымят сгоревшие дрова.
Молчат. Кто может старикам помочь?
Конца дороги ближе только ночь.
А в южном небе южная звезда
Горит, как в молодые их года!..
194
СОСТЯЗАНИЕ
- Хоть склон горы отвесен -
Иду, не устаю.
Тебе я много песен,
Красавица, спою.
- Что ж, спой мне, если можешь.
А память отшибет -
На чучело похожий,
Замрешь, разинув рот.
- Зазубрин у кинжала
От грозных битв не счесть.
Таких, как ты, немало
В ауле нашем есть.
- Нет, девушек красивых
Немного все равно.
А юношей хвастливых
Везде полным-полно.
- Нет, девушки не хуже
В родном ауле ждут.
Я к ним ушел бы тут же...
Да ноги не идут!
- Я жениха могла бы
Прекрасного найти.
Тебя я прогнала бы...
Да глаз не отвести!
195
ЗЕКЕР И ЗАРИ
- Зекер, над Дыхтау светлей, чем всегда,
Звезда горит, посмотри!
- Нет, это светится не звезда,
Это сердце мое, Зари!
Ветер опять будет стонать,
Стучаться в дверь: «Отвори!»
То не ветер, то сердце мое опять
Будет рваться к тебе, Зари!
- Зекер, ты слышишь ржанье коня
И звон стремян у двери.
- Это скакун унесет меня,
Если будешь ты злой, Зари!
- Я брата боюсь, он глядит, как медведь.
Брат кинжал точил до зари.
- А я, дорогая, боюсь умереть
Вдали от тебя, Зари.
- Зекер, а умрешь ли ты рядом со мной,
Если я прикажу: умри.
- Прикажи, клянусь, я о смерти иной
Не мечтаю, моя Зари.
- Чего же ты медлишь, Зекер, поскорей
Укради меня, забери.
- Горяч мой конь, и под буркой моей
Ты не замерзнешь, Зари!
196
ПОБЕГ
- Любимая, сзади погоня,-
Крепче за бурку держись.
Догонят - я буду сражаться
За нашу любовь до конца.
Красавица, как я был счастлив,
Когда я похитил тебя.
Если жить нам вместе не дали -
Вместе хотя бы умрем.
- Рядом с тобой я жила бы
Даже на голой скале.
Хочешь - бросай меня в пропасть,
Хочешь - хоть к звездам вези!
Вот твое сердце - прижалась
Крепко к нему щекой,
Вот оно, вот оно, счастье,
Я уж познала его...
- Конь вороной - вот надежда,
Конь наше счастье спасет.
- Милый мой, слышишь ты голос -
Это мой брат позади.
- Тише, не бойся!
- Я слышу
Сзади дыханье коней.
- Тише, не бойся!
- Я слышу
Сзади оружия звон!
- Милая, конь быстроногий
Нас от погони спасет.
Я ему дам свое сердце,
Он полетит, как стрела.
Если жить нам вместе не дали -
Вместе хотя бы умрем...
Вот и родное ущелье -
Милая, мы спасены!
198
ТАНЕЦ
Пол гудит в просторной сакле,
Стук подошв, свирели звон -
Все мелькает, словно сабли,
Вырванные из ножон.
Танец гор хмельной и сладкий,
Как, в какой далекий год
Выдумал тебя не падкий
На веселье мой народ?
Может, он, забравшись в выси,
В блеске радостного дня
Этот ритм из сердца высек,
Словно искру из кремня.
Или высек в день ненастный,
Чтобы рук не опустить,
Чтобы мир свой, мир несчастный,
На мгновенье озарить.
...Зрители устали хлопать.
А танцующий джигит
Вновь взлетает, словно пропасть
Он вот-вот перелетит.
Но, на миг прервав круженье,
Замер он и сделал вдруг
Чуть заметное движенье,
Приглашающее в круг.
Слушаясь беспрекословно,
Вышла девушка - и в пляс,
Распростерла руки, словно
В облака взлетит сейчас.
Пол гудит в просторной сакле,
Стук подошв, свирели звон -
Все мелькает, словно сабли,
Вырванные из ножон.
200
СТАРУХА СИДИТ НА КАМНЕ
Сидит на камне древняя старуха,
Быть может, камня этого древней.
Что ветер до ее доносит слуха?
Что в этот час дарует память ей?
Она сидит - и вновь семнадцать лет ей,
И за ее спиною две косы.
Она идет к ручью - и парни вслед ей
Глядят и крутят черные усы.
Закрыть глаза - и кто-то скачет в горы,
И на заре стучат в ее окно
Лихие парни, каждый из которых
Холмом могильным стал уже давно.
Немногое ей память сохранила,
Но, хоть она и памятью плоха,
Ей слышен запах городского мыла
От стираной рубахи жениха.
Сидит старуха, смотрит пред собою,
А я молю, пока она живет,
Пусть затуманит время все плохое,
Пусть в памяти все светлое всплывет!
201
КИЗИЛОВЫЙ ОТСВЕТ
Горят везде кизила гроздья,
Вершины красны, даль красна,
Кизила кровь на спинах козьих
И на папахе чабана.
Ложится ярый свет кизила
На бесконечные луга.
Его горенье озарило
Вблизи - стога, вдали - снега.
Горит кизил, и отсвет алый
Все поглотившего огня
Застыл на валунах и скалах,
В глазах и сердце у меня.
И кажется, что без пощады
Все беды он сожжет дотла,
В горах не будет больше града,
В сердцах не будет больше зла.
Горит кизил, его горенье
Уже прокрасило насквозь
В чуть розоватый цвет свершенья
Все то, что в жизни не сбылось.
И как давно уже не пелось,
Поется мне, и я пою
Так, будто бы кизила зрелость
Вернула молодость мою.
202
ТРИ СТИХОТВОРЕНИЯ
1
Я знаю: трудно быть горой,
Хранить покой века.
Я знаю, тяжелы порой
Снега и облака.
Но как прекрасно быть горой,
Вовек не знать забот
И понимать, что над тобой
Лишь снег да небосвод.
Как хорошо на мир глядеть
С той белой высоты,
К которой могут долететь
Лишь птицы и мечты.
2
Я знаю, трудно быть рекой,
Зимой под снегом стыть,
О камни биться головой,
Чтоб в скалах путь пробить.
Но как прекрасно быть рекой,
Живой водою быть,
Дарить надежду и покой
И буйволов поить,
В сеть рыбаков бросать дары,
Теряться вдалеке,
Быть радостью для детворы,
Что плещется в реке.
3
Я знаю: трудно быть ольхой
И вянуть каждый год,
Терпеть, что даже зверь незлой
Твою кору грызет.
Но как прекрасно быть ольхой,
Менять наряд весной,
Быть птицам крышею родной,
Влюбленных прятать в зной.
Пусть солнце жжет ее в жару,
Зима несет ей зло...
Как хорошо служить добру,
Как это тяжело!
Но жизнью все живут такой,
Какою могут жить:
Ольхе - ольхой, реке - рекой,
Горе - горою быть!
204
ПЕСНЯ ЧИНАРОВЫХ ДОСОК
Не дай нам бог лежать весь век в могиле,
гробами быть, в земле холодной гнить!
Уж если вы свалили нас, спилили,
хотим мы теплой колыбелью быть,
чтобы не плачи безраздельные,
чтоб песни слышать колыбельные.
Еще недавно в чаще мы росли,
где ручейки журчащие текли,
где все зимой от снега было бело,
где летом, в зной, малина багровела,
где ветер осенью, слетев со скал,
пред нашими стволами утихал.
Мы в бурю, в град хоть гнулись, но стояли,
мы в листопад густой покров теряли,
и отдыхали в отсвете луны
у наших ног стада и чабаны.
Добра и зла мы видели немало,
вокруг трава росла и выгорала,
и птицы те, которых мы любили,
на высоте, меж веток, гнезда вили.
Мы были баловнями отчих гор,
пока в горах не застучал топор.
И хоть мы вашим свалены ударом,
для жизни вашей быть хотим мы даром.
Пусть не дано опять нам быть живым,
как в прежней жизни, вам служить хотим.
Мы не хотим весь век лежать в могиле,
гробами быть, в земле холодной гнить,
уж если нас в недобрый час свалили,
хотим мы теплой колыбелью быть,
чтобы не плачи безраздельные,
чтоб песни слышать колыбельные.
206
БОЖИЙ МЕЧ
Радуга, опять на небе радуга.
В ней кизила кровь и зелень трав,
Радуга людей умеет радовать,
Горы и моря собой связав.
Семицветная, семиэтажная,
Все осенено твоим огнем:
Перевалы, скалы, поле влажное,
Женщины, что трудятся на нем.
Знак удачи, радости пророчица,
Может, ты и правда божий меч
*
.
Детям радугу потрогать хочется,
Хочется в игру свою вовлечь.
Меч висит над миром, не качается,
И детишкам хочется узнать,
Где кривое лезвие кончается
И куда уходит рукоять.
Меч твой добр и безобиден, радуга,
Не умеешь мстить ты и карать.
Ты умеешь удивлять и радовать
И надежду слабым даровать.
Радуга. Добры ее зазубрины,
И хоть нет оружия древней,
Ни травинки ею не загублено,
И ничто не пало перед ней.
Как прекрасно это полукружие,
Что ничьих голов не сносит с плеч.
Уничтожьте, люди, все оружие
И оставьте только этот меч!
*
Радуга по-балкарски: тейри кылыч, что буквально означает «божий меч».
207
ПЛАЧ МЕДВЕДИЦЫ,
МЕДВЕЖАТ КОТОРОЙ УНЕСЛА РЕКА
(Эту песню мне в детстве пела мать)
Иль холодно было нам в нашей берлоге,
иль ягоды мало у нас в Садулгу,
зачем поплелись мы по этой дороге,
чего мы искали - понять не могу.
Лишь горе да тяготы, детки мои,
с глазами как ягоды детки мои!
Ужели созревшей смородины мало
и мало малины у нас в Текели?
Чего нам в родимом краю не хватало,
зачем мы к реке этой злобной пришли?
Зачем, несмышленые детки мои,
рекой унесенные детки мои!
Смородина наша была ль не сладка мне,
зачем же тащилась я издалека?
Ужель, чтоб теперь о прибрежные камни
беспомощно биться, как эта река?
Малину любившие детки мои,
мой свет помутившие детки мои!
Для деток своих я малину искала,
на склонах я дикий рвала виноград.
Пусть тот потеряет детей своих малых,
кто гибель навлек на моих медвежат,
малину любивших деток моих,
еще не поживших деток моих!
Мы шли, мы искали дорогу короче,
коварная нас обманула река,
и полдень погожий мне кажется ночью.
Малина в малинниках ныне горька.
Одна я осталась, о детки мои,
черна моя старость, о детки мои!
209
* * *
Мир снова полон страхов и тревог,
И где-то снова громыхают войны.
А здесь, в горах, как мой отец покойный,
Спокойно горец складывает стог.
Сегодня, как в минувшие века,
В горах звенит коса, траву срезает,
И сено свежее благоухает,
И в небе проплывают облака.
Летят устои, рушатся твердыни,
И миру беды новые грозят,
А кучи сена, скошенного ныне,
Лежат, как сотни лет тому назад.
Стоит косарь, и, как его предтечам,
Лес и поляна, скошенная сплошь,
На не менявшемся с тех пор наречье
Твердят ему: «От жизни не уйдешь!»
Я вижу, над землею птица кружит,
Пасутся где-то буйволы вдали,
Как будто огнестрельного оружья
Покуда люди не изобрели.
Ложится солнце косарю на плечи,
Над головой сияет белизна,
Как будто мир, где настает мой вечер,
Не сотрясала ни одна война.
Траву сгребая граблями спокойно,
Степенный горец складывает стог
Так, будто в мире вовсе нет тревог
И отгремели все на свете войны.
210
АЗАМАТУ ВМЕСТО КОЛЫБЕЛЬНОЙ
В сумерках бывает синим
Горный склон, что утром - бел.
Я сыночку и долине
Сказку рассказать хотел.
Стал я говорить про скалы,
Про волшебного коня.
Но долина задремала,
Не дослушала меня.
Все уснуло сном безмолвным,
И до будущего дня
Спит арбуз и спит подсолнух,
Голову на грудь склоня.
Спят леса и звезды ночи,
Угли - в печке, дым -в трубе.
Неусыпна, мой сыночек,
Лишь любовь моя к тебе.
Спит ущелье и дорога,
Лишь не спит в груди моей
Вековечная тревога
Всех отцов за сыновей.
211
ВОСПОМИНАНИЕ О ЗИМЕ
Как будто застыло время,
Я вижу: белы дома,
И снегом пишет в Чегеме
Белую повесть зима.
Путник пришел издалека,
И бурка его в снегу.
У матери в тесте по локоть
Руки... Забыть не могу.
Дорогу и скалы пудрит
Снегами своими зима,
И, значит, на санках утром
Мы будем лететь с холма.
У печки гость запоздалый
Растягивает слова.
Мне дремлется, я, усталый,
Все слышу едва-едва.
А снег все валит на крыши,
Мне веки сон тяжелит,
И гость говорит все тише,
И тише огонь горит.
И вот, убаюканный речью,
Поднять я не в силах век.
И нет ни гостя, ни печи,
А только санки да снег.
Я сплю, чтоб встать спозаранку,
Не зная ни бед, ни зла...
У меня тогда были санки,
И мама еще была.
212
БОЛЬНОЙ МАЛЬЧИК
- Мамочка, мама! С горы, что седа,
Спускается бык чернолобый сюда.
Мамочка, мама! Смотри, как остры
Рога у быка, что шагает с горы.
- Лежи, мой сыночек, лежи...
- Мамочка, мама! На белом снегу
Он черную шею сгибает в дугу.
- Лежи, мой сыночек, лежи...
- Мамочка, мама! До самых копыт
Склоняет рога он и в пропасть глядит.
- Лежи, мой сыночек, лежи...
- Мамочка, мама! Темна его масть,
Он встал над скалою, он может упасть!
- Лежи, мой сыночек, лежи...
- Мамочка, мама! Сядь ближе ко мне!
Его голова показалась в окне.
- Не бойся, мой маленький, встала луна,
И ветки качает орех у окна.
Лежи, мой сыночек, лежи...
213
ДВЕ СВЕЧИ
Давно в земле чужой, в глухой ночи
Две дочери моих угасли милых.
Погасли тихо две мои свечи,
И я сберечь огонь их был не в силах.
Война и нечто хуже, чем война,
Одолевали нас в тот год далекий,
И дочери мои - чья в том вина? -
Немного дней носили имена,
Которые я выбрал и нарек им.
Был ветер слишком лют, метель бела.
Меня и то едва носили ноги,
В тот страшный год жестокою была
Зима моей беды, моей тревоги.
Я не пойму: во сне иль наяву
И правда ль вообще, что это было,
Но я остался жив, и я живу,
Как жизнь велела и судьба судила.
Я сохранил свой облик, силу, речь,
И вроде жизнь идет обычным ходом,
Но тень и пламень двух погасших свеч
Все ближе и яснее с каждым годом.
И ныне, подытоживая век,
Я свет их все отчетливее вижу.
«Проходит в жизни все»,- мудрец изрек.
Проходит жизнь, а дальнее все ближе.
И, как ни светел зимний вечер мой,
Я вдаль смотрю и ощущаю ясно,
Как две свечи далеких предо мной
Зажгутся слабым светом и не гаснут.
214
* * *
Я вижу, мама, день весенний.
Ты молода еще, я мал.
Уткнув лицо в твои колени,
Я слушал песню и дремал.
Ты, не откладывая дела,
Под мерный гул веретена
Про медвежат мне песню пела,
И уносила их волна.
Как искры на спине форели
В прозрачном озере весной,
Слова искрились, и горели,
И пахли ягодой лесной.
Ты пела звонко, пела тонко,
Тебя чужая жгла беда
Так, словно твоего ребенка,
Как маленького медвежонка,
Уносит полая вода.
И нынче, как тогда, в то утро,
Спой песенку про медвежат, -
Пусть нам покажется, как будто
Сидим мы тридцать лет назад.
Что нет у глаз морщин суровых,
И где-то старость далеко,
Что у меня на сердце снова
Светло, как в детстве, и легко.
215
В ТЕНИ ОРЕХОВОГО ДЕРЕВА
Поставив колыбель под сводом
Ореха посреди двора,
Склонилась мать над огородом,
И нет ей отдыха с утра.
За грядкой очищает грядку
От сорной въедливой травы,
Накормлен мальчик, спит он сладко
В тени ореховой листвы.
Еще сорняк ему неведом,
Он дышит тихо и легко.
Еще беда не ходит следом,-
И все печали далеко.
Еще заботы и невзгоды
Его не замутняют снов,
Сны мальчика чисты, как воды,
Сбегающие с ледников.
Еще вся жизнь его покуда -
Лишь тень ореха средь двора,
И горьким ветром ниоткуда
Не веет Черная гора.
Лишь Белая гора сверкает
Вблизи, и день его пока
Похож на мать и протекает
Струей грудного молока.
Как светлый сон в тени ореха,
Отраден мир начальных лет.
Что это -память или эхо,
Что это - музыка иль свет?
216
* * *
Мула погонял когда-то
По дороге здесь, в горах.
И бешмет мой был в заплатах,
Был разодран на локтях.
Как всегда, мой верный мул
И меня и груз тянул.
Звонко стукали копыта,
И болталась голова,
И, ночным дождем омыта,
Сочная росла трава.
Потому, наверно, мула
В сторону, к траве тянуло.
Ехал я, и шел я пешим,
Пел я, делал, что хотел.
Рвал орехи я с орешин,
Их раскалывал и ел.
Подставлял мне спину мул,
Я вставал и ветки гнул.
Кто меня тогда тревожил?
Где она была, беда?
Понял я намного позже,
Как я счастлив был тогда.
Никогда мне даже мула
После время не вернуло.
Дней минуло слишком много
С той поры, с былого дня.
Нынче даже та дорога
Вряд ли вспомнила б меня.
Да и мул, когда б не пал,
Вряд ли бы меня признал...
218
* * *
Тревога сердца озадачит,
Во мне отзовется стихом,
А маленький мальчик все скачет
На палочке тонкой верхом.
Беспечному всаднику сладко
По улицам мчаться с утра.
Ах, первая в мире лошадка,
Кобылка лесного тавра!
И мальчик не пеший, а конный
Несется навстречу векам,
И веточкой, веткой зеленой
Он хлещет тебя по бокам.
Резвей ты любых иноходцев
И внемлешь не только трубе,
И лошади всех полководцев
Завидовать могут тебе.
219
КОГДА Я УВИДЕЛ ТЕБЯ
Кем это был я?
Стольником царским
Или невольником в стане татарском,
Когда я увидел тебя?
Что это было?
Беда иль веселье,
Кубки блестели иль цепи звенели,
Когда я увидел тебя?
Вмиг позабыл я о боли неволи
И о веселом застолье тем боле,
Когда я увидел тебя.
Что моя жизнь, что застольные речи,
Косы - я помню - стекали на плечи,
Когда я увидел тебя!
И полюбил в этот век, в этот день я,
И позабыл все, что помнят с рожденья:
Волю и долг свой святой!
Много веков существует на свете.
И восхищаюсь я много столетий
Вечной твоей красотой!..
220
* * *
Уйдя на фронт, я письма сжег твои.
Любимая! Я сам их бросил в пламя,
Чтоб чистые слова твоей любви
Враг не запачкал грязными руками.
И вот теперь, когда гляжу назад,
Я вижу сизую полоску дыма...
Они горят, горят неугасимо.
Они горят. Они еще горят.
221
* * *
Был снег пушистым, словно кролик,
В Москве холодный был февраль,
Вдруг ты запела: «Лорик, лорик...»
*
И в этот миг исчезла даль.
И я услышал плеск Севана,
И Арарат передо мной
Возник за дымкою тумана,
В снегу, под желтою луной.
И запах трав был стар и горек,
И опьянял он, как вино.
Ты нежно пела: «Лорик, лорик...»
И стыло в елочках окно.
Я видел тучи край лиловый,
Дороги мокрую спираль.
Я видел праздник, вечно новый,
И вечно старую печаль.
Засыпан снегом горский дворик,
А звезды трепетнее свеч.
И словно слышу: «Лорик, лорик...»
И годы сбрасываю с плеч.
*
Лорик - перепелка (арм.).
222
* * *
Глупец, опять я женщину обидел!
Так помрачнел зеленоглазый день,
Как будто свет меня возненавидел
И осудила собственная тень.
Как смел я женщину обидеть снова?
Иль я забыл, что женщиной вскормлен,
И красотой рифмованного слова
Был к женской красоте я обращен.
Не понимаю своего поступка,-
Ополоумел я или ослеп?
О, как легко разбить все то, что хрупко!
Как погорчал, как почерствел мой хлеб!
О жизнь, ты и сложна и непреложна.
И знаю, одного себя виня,
Что ошибались глупо и ничтожно
И те, что были поумней меня.
Сегодня все на свете мне постыло,
Глаза поднять сегодня тяжело,
Всегда мне радость утро приносило,
Сегодня стыд и горе принесло.
Сижу, неправотой своей унижен,
Не мило и вино мне на столе.
Гляжу в очаг, но не огонь я вижу,
А головешку черную в золе.
223
* * *
Я уподоблял тебя луне,
Со звездою сравнивал, бывало,
Ну, а ты обед варила мне,
Шла на рынок, огород копала.
Ты, не разгибавшая спины,
М€оя пол или белье стирая,
В час ночной не видела звезды
Той, с которой сравнивал тебя я.
И теперь, уже немолодой,
Знающий, сколь все сравненья зыбки,
Все ж сравню, не побоясь ошибки,
Я тебя с луной и со звездой.
Ибо больше чем за двадцать лет,
Тех, что ты была моей женою,
Ты на жизнь мою бросала свет,
На листы, исписанные мною.
Женщина, что хлебы мне пекла,
Суп варила и белье стирала,
Ты моею с самого начала
И луною и звездой была.
224
* * *
Не надо сетовать в печальный час,
Что женщины не ангелы у нас.
И сами мы не ангелы отнюдь,
Хотя, быть может, оттого крылаты,
Что женщины наш озаряют путь,
Нас дарят счастьем незамысловатым.
Я никогда не видел ангелиц,
Не трогал крыл, не целовал их лиц,
Не повторял причудливое имя,
В палатах госпиталей и больниц,
Едва живой, я не лежал пред ними.
И не у ангелов во дни беды
Просил я хлеба, соли и воды.
И в дни былые сладко и лукаво
Манили взглядом грешного меня
Не ангелы без плоти и огня,
А женщины не ангельского нрава.
Я с ними в светлый день плясал и пел,
В день черный с ними плакал и скорбел
И с ними утешался, безутешный.
Как хорошо, что женщины у нас
Сотворены из нашей плоти грешной,
Хоть мне, признаться, кажется подчас,
Что и от них исходит свет нездешний.
225
ЖЕНЩИНАМ, КОТОРЫХ Я ЛЮБИЛ
Женщины, которых я любил,
Вас я всех сегодня вспоминаю,
Осень и весну соединяю
В женщинах, которых я любил.
Вы мой тихий праздник, день и ночь,
Вы мое тепло в промозглый вечер.
Даже горе уходило прочь
Под рукой, ложившейся на плечи.
Ваши лица метила луна,
Губы пахли травами степными.
Точно звезд далеких имена,
Каждой для меня священно имя.
Снег отряхивая, рядом шли,
Под дождем бродили вы со мною,
Но теперь мерцаете вдали
Лишь моей зеленою весною.
Как ребенок видит шапки гор,
С вами я на мир глядел впервые.
Нежность вашу помню до сих пор,
Забывая раны ножевые.
Женщины, которых я любил,
Ни полслова нет для вас упрека.
Ты, цветок, любивший одиноко,
Разве солнце чем-нибудь корил?
Вы дарили счастье, как вино,
Горячо, свободно и мгновенно.
Ах, земной короткой жизни цену
Так давно я знаю, так давно!
Ветви памяти не обрубил,
Ночью вижу вас и утром ранним...
Женщины, которых я любил,
Пью из родника воспоминаний.
227
ЖЕНЩИНАМ, КОТОРЫХ Я НЕ ЗНАЮ
О женщины, которых я не знаю,
Вам эти строки скромные дарю,
Цветы земли, ее вода живая,
Я вас благодарю, боготворю!
Я вам не клялся в верности до гроба,
Не слышал ваших слов, не знал имен,
Но с вами я существовал бок о бок,
Я вас любил и до сих пор влюблен!
Мне лишь украдкой вас случалось видеть,
А потому из вас я ни одну
Не мог задеть нечаянно, обидеть
И неуклюже искупать вину.
Вы не были со мной добры иль черствы,
Но пусть не с вами я встречал зарю,-
За все, что мне дарили ваши сестры,
Я, женщины, всех вас благодарю!
Благодарю вас, женщины, которым
Порой глядел я лишь украдкой вслед:
Но все равно нас восхищают горы,
Хоть их достичь порой надежды нет.
Меня вы успокаивали в горе,
Пусть с вами даже не был я знаком,
Но разве нам покой не дарит море,
Хоть мы вовек воды его не пьем?
О женщины любого в мире края,
За все добро я вас благодарю.
Вам, женщины, которых я не знаю,
Я эти строки скромные дарю.
228
* * *
Дорогая, вслушайся сама,
Не кукушка ли кукует снова
То ли из-за дальнего холма,
То ль из детства нашего былого.
Милая, прислушайся сама,
Кукованье нам доносит ветер.
Рада птица, что прошла зима,
Что тепло и нам, и нашим детям.
Нет, она кукует не о том,
Сколько нам прожить еще на свете,
Но о том, что ныне солнце светит,
Что бы с нами ни было потом.
Знаю: птица счастлива сейчас,
Потому что луг зарос цветами,
Потому что синева над нами,
И оттуда солнце греет нас.
Издалека слышится опять
Птичье кукованье, как бывало.
Сколько тех «ку-ку» - зачем считать?
Сколько птица б ни накуковала,
Все равно покажется, что мало,
Потому что в мире благодать.
229
* * *
Судьба, прошу, не пожалей добра,
Терпима будь, а значит, будь добра,
Храни ее, и под своей рукою
Дай счастье ей, а значит, дай покоя
Той женщине, которую люблю.
Дай знать ей, где друзья, а где враги,
И от морщин ее убереги.
Не дай пресытиться любимым делом,
Не дай отяжелеть душой и телом
Той женщине, которую люблю.
Обереги от порчи, от изъяна
Рук красоту ее и легкость стана,
Обереги ее от всякой боли,
От старости храни как можно доле
Ту женщину, которую люблю.
Из всех щедрот, из всех невзгод земли
Добро приблизь, все злое отдали.
Дай силы и возможность без предела
Жить по добру, благое делать дело
Той женщине, которую люблю.
Пусть будет наш остаток - путь недальний,
Не столько долгий, сколько беспечальный,
Ты сбереги тепло огня и крова,
Любовь мою до часа рокового
К той женщине, которую люблю.
Не приведи, судьба, на склоне дней
Ей пережить родных своих детей.
И если бед не избежать на свете,
Пошли их мне, не ей самой, не детям
Той женщины, которую люблю.
230
ЖЕНЩИНА КУПАЕТСЯ В РЕКЕ
Женщина купается в реке,
Солнце замирает вдалеке,
Нежно положив на плечи ей
Руки золотых своих лучей.
Рядом с ней, касаясь головы,
Мокнет тень береговой листвы.
Затихают травы на лугу,
Камни мокрые на берегу.
Плещется купальщица в воде,
Нету зла, и смерти нет нигде.
В мире нет ни вьюги, ни зимы,
Нет тюрьмы на свете, нет сумы,
Войн ни на одном материке...
Женщина купается в реке.
231
* * *
Я кричу уходящему времени вслед:
- Возврати мне надежды, что были вначале! -
Я ответа прошу у безжалостных лет:
- Вы куда моих лучших друзей разметали?
Я вдогонку кричу беспощадным годам:
- Возвратите мне юность, верните мне смелость!
Чтоб легко мне ходилось по милым горам,
чтоб спокойно спалось и уверенно пелось.
Нет ответа. Года -
как речная вода.
Зимний двор. Белый сад.
Лишь деревья скрипят...
232
* * *
В пору детства, далекой порою,
Мать склонялась моя надо мною.
О Поэзия, в час мой ночной
Будь мне матерью или сестрою.
Тронь мне щеки, склонись надо мной!
Окажи мне, Поэзия, милость,
Сядь со мною, как мама садилась,
Песню спой, подскажи мне слова,
Чтобы жить еще долго осталось,
Что я молод и мама жива!
Что поделать, чем люди старее,
Тем бывает их кровь холодней.
Ты зимою холодной моею
Мне, Поэзия, сердце согрей!
Смерь ты мерой своей абсолютной
Правоту мою, неправоту
Перед той роковою минутой,
Как судьба подведет мне черту,
И с былой материнской любовью
В миг, когда я ресницы смежу,
Засвети мне свечу в изголовье,
Если этого я заслужу.
233
ПРИСЛУШАЙСЯ К СЛОВАМ
Прислушайся к словам: «Сегодня снег идет»,-
звук стерся дочерна, но как бела услада!
Прислушайся к словам: «Сегодня льется дождь»,-
всего-то, а душа - свежей дождя и сада.
Прислушайся к словам: «Светает на земле»,-
лицо - уже светло, еще темна природа.
Прислушайся к словам: «Звезда встает во мгле»,-
и обретут слова значенье небосвода.
Прислушайся к словам: «Печется хлеб в печи»,-
нет новости старей, и нет желанней вести.
Прислушайся к словам: «Горит огонь в ночи»,-
при них тепло, светло, как при тепле и свете.
Прислушайся к словам: «Зеленая трава»,-
прислушайся к словам: «Сад расцветает снова»,-
и кажется тебе, что мать твоя жива
и прочен на губах вкус молока парного.
Прислушайся к словам: «Уже луна взошла»,-
на землю снизойдет покой благословенный.
Прислушайся к словам: «Гора опять бела»,-
и мысль соотнесешь с веками и вселенной.
234
* * *
Себе присвоить не хочу
Заслуг высоких.
Всю жизнь лишь рифмы я ищу,
Шепчу я строки.
Всю жизнь я бормочу слова,
Чтоб сделать что-то,
Я ль виноват, что такова
Моя работа?
Хоть я не проливаю пот,
Поля взрыхляя,
Но пусть меня не попрекнет
Земля родная.
Я, люди, не желал вам зла,
И не за то ли
Ко мне гора добра была,
И сад, и поле.
Земля за незлобивость строк
Стихов и песен
Желала мне: «Пусть твой кусок
Не будет пресен!»
За то, что зло мной никогда
Не управляло,
«Будь чистою твоя вода»,-
Река желала.
И, может статься, оттого
Порой кружится
Над крышей дома моего
Златая птица.
235
МОНОЛОГ ПРОМЕТЕЯ
Я верил: он подарит вам свободу,
Огонь, который взял я у богов,
Чтоб хлебы вы пекли и грели воду,
Чтоб был теплей ваш дом, надежней кров.
Не для пустой игры детишек малых,
Не для безумцев, не для их игры,
Я дал огонь вам, чтоб в горах и скалах
Зимой вас грели печи и костры.
С небес, где боги смотрят вниз в гордыне
На тех, кто копошится там впотьмах,
Я взял огонь, чтоб на земле отныне
Светились звезды, как на небесах.
Я думал: пусть живое пламя будет
Гореть, сердца людские веселя.
Пусть чувствуют себя богами люди,
Пусть небу не завидует земля.
Но не прощали боги тех, кто смело
На власть их и всесилье посягал.
Кузнец Зевеса ловко сделал дело,
К скале меня цепями приковал.
Орел парил, не улетал за горы,
Клевал мне печень злее с каждым днем,
Но я любил вас, люди, вас, которых
Я одарил божественным огнем!
Меня судили и карали строго.
Мои мученья длились много дней.
И все-таки я был сильнее бога
В сознанье вечной правоты своей.
Терзаемый на скалах птицей хищной,
Я думал о всесилии огня.
Я знал: вы греетесь в своих жилищах,
Забыв или не зная про меня.
Но, подарив огонь вам, я не ведал,
Что в некий час служить он может злу.
Не думал я, что можно дом соседа
Моим подарком превратить в золу,
Когда я слышу ржи горящей шорох,
Когда я вижу зарево во мгле,
Терплю я боль, в сравнении с которой
Ничто мое распятье на скале.
Мне оправдаться в этот час едва ли,
Вину я с вами наравне делю.
Не плакавший, когда меня терзали,
Я, видя ваши €огни, слезы лью.
Я заклинаю, мы за все в ответе.
Огонь уже родил довольно слез.
Он в силах уничтожить все на свете.
Я это знаю - я его принес.
И снова говорю я вам в печали,
Огнем горит и камень и металл.
Чтоб землю вы огнем моим сжигали,
Не для того я жил,
Не для того страдал.
237
* * *
Шел Лермонтов на гибель и глядел,
Как над Бештау небосвод блестел.
Он вишни ел спокойно, а вдали
Белел Эльбрус и тучи залегли.
Скал белизна и зелени простор.
Непрочность жизни. Прочность древних гор.
Зарделись вишни, как закат - горят.
Как пролитая кровь, горит закат.
Покой и разум. Скорбь и толчея.
Отрада и отрава бытия.
Раздался выстрел. Лермонтов упал.
Нет для него ни неба и ни скал.
238
СТИХИ, СКАЗАННЫЕ
НА ПЛОЩАДИ ПУШКИНА В МОСКВЕ
Опять на площадь Пушкина приду,
И сяду, и увижу я поэта.
Он тоже знал и гибель и беду,
Но в имени его так много света.
Его следы еще хранит Кавказ,
Его шаги еще слышны в ущелье.
На горы наши он смотрел не раз,
Созвездья наши для него блестели.
И я судьбу благодарю всегда
За то, что Пушкин слушал наши реки,
За то, что с той поры слита навеки
С кавказским солнцем Пушкина звезда.
На памятнике я читаю строки,
Столь дорогие сердцу моему.
Забуду ль, как, покинув край далекий,
Пришел я в летний день сюда, к нему.
Пришел сказать ему, что было всюду
Во мне, со мной его души тепло,
И в дни, когда мне было тяжело,
Я знал, что с ним я снова счастлив буду.
Чуть слышно говорю его слова,
Чтоб облака и листья не встревожить.
Пусть мчится время так, что не стреножить, -
Неспешны облака, тиха листва.
Чтоб не смутить деревья у святыни,
Чуть слышно за стихом читаю стих,
А вечность гонит лошадей своих,
И время свиток свой читает ныне.
Во мне сегодня слитно говорят
Печаль и радость и зима с весною,
Недавнее былое с новизною,
Восход мой ранний, поздний мой закат...
240
МУСТАЮ КАРИМУ
Друг мой, сегодня в горах снегопад,
Медленный, неотвратимый, как старость.
Многие наши под снегом лежат.
Мало товарищей с нами осталось.
Многих война обжигала огнем,
В белые пропасти сваливал ветер,
Скольким друзьям мы руки не пожмем,
Ибо уже никогда их не встретим.
Медленно падает снег за окном,
Прыгают в санки мальчишки с разбегу,
Где вы, друзья, с кем уже не пройдем
Мы, как бывало, по первому снегу?
Есть еще жар в очаге у меня,
Пламя в моем очаге не унялось.
Сколько таких очагов, где огня, -
Что там огня! - и золы не осталось.
Падает снег, покрывает во мгле
Наших друзей надмогильные плиты
Или холмы на остывшей земле,
Где торопливо тела их зарыты.
Падает снег, все заносит вокруг,
Медленный, неотвратимый, как старость,
Дай же мне руку, мой сверстник и друг,
Старых друзей, нас немного осталось.
241
ПИСЬМО К РАСУЛУ ГАМЗАТОВУ
- Беречь друзей! - ты написал, Расул.-
Вот жить - не зря - единственное средство. -
И, как строку ответа ни рисуй,
не нарисуешь безутешность сердца.
Во всем ином то я, то ты не прав,
но прав твой лист, изъятый из тетради.
Не дай нам бог друзей легчайший прах
оплакивать при черном снегопаде.
Покуда пули, спящие в стволе,
пеклись во сне о смертоносном деле,
текли беспечно реки по земле,
беспечно мы в глаза друзей глядели.
Недолог сон всех пуль во всех стволах,
недолог срок от дружбы до утраты:
где этот друг мой или тот стоял,
теперь то снег, то - ничего, то - травы.
Склонялись мы к тому, кто падал ниц,
не поровну нас опалило пекло.
О, лучше ты останься и склонись,
я буду пеплом, буду меньше пепла!
У нас пред ними не было вины,
кроме войны, в которой неповинны
живые мы и мертвые - они.
Но кто разметил эти половины?
Они хотели жить, и я хотел,
и я хочу, но все же не настолько,
чтоб жить взамен тех юных душ и тел,
убитых беспощадно и жестоко.
Железный и глухонемой туман
был нас сильней и нас разъял с друзьями.
Мы плакали, а он их отнимал,-
железо не разжалобишь слезами.
Я выбрал риск, но я бы не рискнул
не заручиться долголетьем друга.
Как трудно уберечь друзей, Расул,
как трудно уберечь, Расул, как трудно!
243
ДАВИДУ КУГУЛЬТИНОВУ
Какого цвета темень без просвета,
Как воет вихрь, ломая дерева,
На вкус беда людская какова -
Кто-кто, а мы с тобою знаем это.
Мы знаем, что такое ветер бедствий,
Когда он воет, бьет нещадно в грудь,
И нет огня, нет крова, чтоб согреться,
И лишь надежда указует путь.
А может, ничего и не бывало,
А просто в дни былые - верь не верь -
Таких нам сказок жизнь нарассказала,
Что мы с тобой их помним и теперь.
Но есть у жизни сказки и другие -
О том, как птица певчая поет,
Как дерево, наперекор стихии,
Зимою снежной раскрывает плод.
Вот и сейчас одну такую сказку
Сплетает жизнь, не тратя много слов,
О том, как в самом сердце гор Кавказских
Сидим мы, все невзгоды поборов.
Нас озаряет сказочное солнце,
На нас глядит приветливо Кавказ,
Который в прошлом видел стихотворцев
Во много раз значительнее нас.
И на тебя с любовью смотрят горы
Не потому ль, что ценит высота
Лишь тех, чья совесть в радости и горе,
Как снег высот, всегда была чиста.
И дни войны, и дни страшней, чем войны,
Нам испытать пришлось, но с давних пор:
Чем совесть чище, тем душа спокойней -
Закон твоих равнин и наших гор.
И жизнь людей не так мрачна в итоге.
И мы, взойдя на эту высоту,
Давай, мой брат Давид, поднимем роги
За вечность гор и нашу правоту!
245
ПАМЯТИ МИХАИЛА КИРЕЕВА
Никогда к твоим ногам жар-птица
Не роняла своего пера.
Баловни судьбы и мастера -
Вовсе не одни и те же лица.
Да и правда, что такое слава,
Вспыхнувшая где-то над тобой?
Слава - это детская забава
По сравненью с красотой земной.
Может, то, что я скажу, не ново,
Но недаром было во сто крат
Каждому из нас родное слово
Слаще всяких суетных наград.
Ты не видел, занимаясь делом,
Смерти, притаившейся во мгле,
Как не вижу своего предела
Я, еще живущий на земле.
Мы, бывало, в сумерках бродили,
Возвращались к дому, шли опять,
Глядя, как в сады, что мы любили,
Прилетали птицы ночевать.
И теперь летят бог весть откуда
Стаи птиц, крича наперебой,
Словно в те, недавние покуда,
Дни, когда здесь были мы с тобой.
Если б ты, как эти птицы, тоже
Мог вернуться бы когда-нибудь
В край кавказский, где ты век свой дожил,
В край орловский, где ты начал путь?
Смерть перемешала как-то сразу
Все, что важно только для живых,
Нет Орловщины и нет Кавказа -
Этих двух твоих краев родных.
В мире нету ни зимы, ни лета,
Ни рассвета, ни зари во мгле.
Память вечная тебе пропета
Теми, кто остался на земле.
Косит певчих птиц недуг сердечный
Злей, чем ловчих птиц иль птиц иных.
Помню о тебе, мой друг сердечный,
О тебе, кавказский пленник вечный,
Помню я, покуда сам в живых.
247
ВЛАДИМИРУ НИКОЛАЕВИЧУ ОРЛОВУ
Я многих на милой земле любил,
И много прошел дорог,
И добрым словом не позабыл
Прославить чужой порог.
И ты мне свой город открыл, как друг,
Судьбы его быстрый бег.
Белых ночей его зыбкий круг,
Зимы его белый снег.
Здесь все тебе дорого: пыль веков
И века грядущего слог.
С этой звездою меж облаков
Когда-то беседовал Блок.
Здесь он умирал, вот в этом дому,
В серый, бесцветный день.
И эта лестница больше ему
Уже не подставит ступень.
А в этом окне жила Она.
И - только что, а не давно -
Он тихо прошел у ее окна
И посмотрел в окно.
...Ах, эти окна, их милый свет,
Ошеломляющий нас!
Где-то в снегу затерялся след
Песни моей сейчас.
Быть может, она уже видит сны
Иль сон ее счастьем скуп.
О, вкус смородины и весны
В изгибе славянских губ!
...Тут Пушкин жил, Достоевский - здесь.
Там Тютчев прошел, как тень.
Ты оказал мне высокую честь
В благословенный день.
Весь город твой, как старинный друг,
Со мной весь день пировал.
И предо мной открылся вдруг
Невиданный перевал.
249
ЛЕТНИЕ СТРОФЫ
В путь-дорогу вышел я чуть свет,
А в дороге ничего чужого,
Вроде все знакомо с давних лет,
Хорошо ли мне?
А что плохого!
Сыр нарезал, хлеб переломил,
Из ручья напился ледяного.
Багровеет на горе кизил.
Хорошо ли мне?
А что плохого!
Камешки бросаю с высоты
Вниз, где от кизила все багрово.
Нету ни забот, ни суеты.
Хорошо ли мне?
А что плохого!
Я валяюсь на траве густой
Под покровом неба голубого.
Не иду, не тороплюсь домой.
Хорошо ли мне?
А что плохого!
Теплый камень, горы, облака -
Ничего не надо мне иного.
Дровосек идет издалека.
Хорошо ли мне?
А что плохого!
Я сижу на камне, рву кизил.
Кажется, что ничего дурного
В жизни я еще не совершил.
Хорошо ли мне?
А что плохого!
250
ПОЛОВЕЦКАЯ ЛУНА
1
Освещается степь половецкой луной.
Облака, словно сны, беспокойны и рваны.
Красной кровью намокла трава подо мной.
И пылают мои обнаженные раны.
Я смотрю на луну. Я раздумьем томим.
Нету судьбам прошедшего ясного счета.
Те, что шли через гибель под ликом твоим,
На земле этой сами оставили что-то?
Отвечайте мне, предки, чем память жива,
Где плоды ваших рук, торжество урожая,
И каких откровений высоких слова
Вы оставили миру, столетья сближая?
Где он, вашим стараньем построенный кров?
Где они, мастеров и строителей вехи?
Или только одна лишь пролитая кровь
На косматом пожарище ради утехи?
Вы неслись по земле черной бурей пустынь,
В дикой страсти самим разрушениям рады.
Наслаждаясь пожаром прекрасных святынь,
Вы не знали в кровавом разгуле пощады.
Смутный свет половецкой луны надо мной,
Словно страшная тень от кровавого следа.
И устала луна, и трава под луной
В беспощадности памяти горького бреда.
Ваша боль, ваши раны - на теле моем.
Ваши судьбы меня окружают стеною.
251
Я к траве припадаю, пронзенный огнем,
Пригвожденный к земле оперенной стрелою.
Я смотрю в этот лик половецкой луны,
Проклиная железную ханскую волю.
И в наплыве застывшей, как кровь, тишины
Я надежде своей умереть не позволю.
Эти звезды разбили мечи надо мной,
И кипчакскую степь раздробили копыта.
Ночь краснеет в степи половецкой луной
И в глаза моей памяти смотрит открыто.
2
В легком танце
При свете багровой луны
Половецкие девушки
Страсти полны.
В их глазах и движеньях
Надежда и страх.
Храбрецы отдыхают
В зеленых шатрах.
Меч протерт ковылем
И запрятан в ножны.
Половецкие девушки
В страсти нежны.
Ночь, как темные косы,
Тепла и длинна.
И траву и шатры
Освещает луна.
Половецкие девушки -
Юность и стать.
Мне сегодня опять
Этой ночью не спать.
Белый ханский шатер,
И туман пеленой,
252
И зеленая степь
Под кровавой луной.
3
И, может быть, в том танце непрестанном
Кружилась всех свободней и смелей
Красивей всех лицом своим и станом
Прабабушка прабабушки моей.
И красота и стать ее, возможно,
Всей чистотой любви и молока
Передалась по капле осторожно
В грудь матери моей через века.
Их кровь - во мне, в моей судьбе и крови,
В моих словах - их жизни молоко.
Лишь то в потомках оживает внове,
Что в предках утвердилось глубоко.
Их слово возникало, оживая,
В моей строке, придя издалека.
Я - веточка зеленая, живая
На дереве родного языка.
Они умели тихо и сурово
Переносить утраты острой боль.
Через мое сегодняшнее слово
Их слезы проступают, словно соль.
Полынь и пыль в степи кипчакской стары.
Забвение. Ни песен, ни имен.
Толпятся звезды, как в жару отары,
И лик луны - как зеркало времен.
4
Красавица! Я снова в бой иду.
Ты освети мне сердцем путь до срока.
Быть может, снова, победив беду,
Вернусь к тебе по доброй воле рока.
253
Я в бой бросался с именем твоим.
И ты меня от метких стрел спасала.
Ты приходила в сон - и нам двоим
Ночь звездное дарила покрывало.
Измученный, я падал на траву
И вспоминал глаза твои и брови.
Ты светом звезд светилась наяву
И шла ко мне по следу свежей крови.
Но снова в бой жестокий рвется хан,
И ясный день кровоточит пожаром.
Сквозь посвист стрел, через седой туман
Твой лик мне улыбается недаром.
На поле боя мертвые молчат,
И сытый ворон каркает на камне.
Когда меня покроет смертный чад,
Твоя слеза сверкнет издалека мне.
5
Мой предок, закаленный на войне,
Считая храбрость выше всяких правил,
Сидел, как тигр, на бешеном коне
И злую гибель ни во что не ставил.
Он был в своей уверенности слеп,
Пожар и кровь - его судьбы дорога,
Он не растил и не лелеял хлеб
И острый меч считал превыше бога.
Под всадниками, дики и вольны,
Пластались кони днями и ночами.
И лик луны, как лик самой войны,
Темнел над обнаженными мечами.
Вы были храбры, родичи! И страх
Пред вами душу прожигал потемкам.
И, все живое превращая в прах,
Чего же вы оставили потомкам?
254
Над временем, самим себе указ,
Поет стрела, как варварская лира.
Я знаю вашу храбрость. Но у вас
Я не нашел Спинозы и Шекспира.
Вот ваша жизнь - судьбы моей исток.
И мне нести свою по жизни ношу.
Но я не буду к прошлому жесток
И камень в это прошлое не брошу.
Там, в темном незабытом далеке,
Не только страха смертная остуда,
Я говорю на вашем языке,
Признательный душой за это чудо.
Мне горек запах ваших пепелищ.
Моя душа - чужой бедою слепла.
И свой очаг я - голоден и нищ -
В годину горя возводил из пепла.
И я судить вас строго не могу.
У времени - законы жизни строги.
И разные в единственном кругу
Судьбою перекрещены дороги.
В степи полынной затерялся след.
Развеян прах. И сквозь тоску столетий
Из ваших дней идет печальный свет
В мою судьбу, в мои раздумья эти.
И светит одиноко из темна
Тревожному под стать великолепью
Простреленная стрелами луна -
Багровая - над половецкой степью.
6
Несется снова конница из мглы
На смертный бой лавиною летучей.
Летят за нами черные орлы,
И солнце багровеет в черной туче.
255
Сверкает в туче ханской сабли сталь.
В глазах темно. Но я скачу быстрее.
Дрожит земля. И древняя печаль
Отточенного лезвия острее.
Надеждою и гибелью маня,
Пронзает тучу шелковое знамя.
И враг заносит саблю на меня.
И черные орлы летят за нами.
И я скачу. И крови жаждет хан.
И кровь течет и сохнет на кургане.
И вороны летят через туман.
И черные орлы кричат в тумане.
Не ведаю, где мой последний бой.
Зачем я убиваю - не отвечу.
Летят орлы над гибельной судьбой.
И я лечу погибели навстречу.
О мать моя, из этого огня
Мне не уйти. Иссякла в сердце сила.
Моя стрела уже нашла меня,
Вошла в меня и сердце погасила.
Ни правых, ни виновных. Ночь темна.
И нет на свете ни зимы, ни лета.
Качается кровавая луна
И в черном небе пропадает где-то.
7
Кипчакскую степь осветила седая луна,
Равно одинакова к горечи бед и победам.
На сонной земле и на дальней звезде - тишина.
И я в тишине ни земле и ни звездам неведом.
На мягкие травы стрела меня сбила с коня.
Мне хочется спать.
Но заснуть мне придется едва ли.
Таинственна степь. И погибшие здесь до меня
По боли и ранам сегодня мне равными стали.
Под летней луной, под спокойной звездою тепла
Трава и земля. И полно мое сердце любовью.
Слезою вселенной звезда с горизонта стекла.
И тихо печаль подошла к моему изголовью.
Не мысль мудреца здесь когда-то сверкала, а меч!
Не книги, а прах. Не трава, а полынь на кургане.
И черным орлам здесь положено память беречь,
И звездам высоким тревожно светиться в тумане.
Здесь гулом копыт невысокая бредит трава,
И призрак беды над туманной клубится водою.
Как старый табунщик, луну окликает сова,
И пахнет над степью багровый рассвет лебедою.
257
* * *
Вы не плачьте в день моей кончины,
Поглядите на громады скал.
Я любил безмолвные вершины,
Потому что боль их понимал.
Вы у моего не плачьте гроба,
Видя даль, что окружает вас.
Я любил ее, любил особо
В час рассветный и в закатный час.
Вы не плачьте над моей могилой,
А безмолвно посмотрите ввысь,
В небо над землею нашей милой,
Где с дымками облака слились.
Не горюйте, что ушел до срока,
Но, порою видя в окнах свет,
Думайте, что за одним из окон
Я сижу и мне скончанья нет.
Не горюйте, что меня не стало.
Жизнь идет, и вдоль могильных плит,
По тропе, где я ходил, бывало,
За водой красавица спешит.
Обо мне горюйте, да не очень,
Не печальтесь, что я мало жил.
Я вам оставляю дни и ночи,
Небо, землю - все, что я любил.
Сколько слез прольется, пусть прольется,
Но прошу вас: думайте подчас
Обо всем, что в мире остается
Вечным после каждого из нас.
258
* * *
Деревья, вы - братья мои.
Темнело, но все же могли
глаза мои видеть при звездах,
что впали вы в дрему и отдых,
как путник, как пахарь, как кто-то,
кого утомила работа.
Деревья, я раньше уйду.
Я вам оставляю звезду,
и снег, и рассвет, и пространство,
к которому сердце пристрастно.
Спасибо вам, братья мои,
за то, что метели мели,
за тень и за шорох листвы,
за то, что я - раньше, чем вы...
Newsletter:
теги:
