Алима, или свадьба старика Мырдаша

1.

На берегу Тука, в большом башкирском ауле Юлаево жил такой Умматкул-агай, среднего возраста человек, крепкий телом, состоятельный и предприимчивый купец. Он возил из города различные товары, продукты и напитки и продавал их в своих магазинчиках в Юлаево, окрестных аулах и деревнях. Бедные сельчане мало что могли купить в лавках Умматкула, всё самое лучшее, особенно ткани и богатая одежда доставалось боярам, так раньше в башкирских селениях называли зажиточных людей, помещиков и баев.

Однажды в июне, когда местные богатеи и наехавшие гостить в Юлаево бояре из других аулов ставили на берегах реки Тук свои большие белые юрты, готовились к пирам и гулянью, предвкушая щедрые угощения Умматкула, пронёсся слух, что купец скоропостижно скончался прямо в своей лавке: схватился за грудь, охнул и замертво упал на мешки с мукой, лицом посинел, даже какие-то пузыри изо рта пошли, а потом сразу и дышать перестал, - так рассказывал прибежавший к юртам работник Умматкула. Эта печальная весть всех сильно удивила, ведь многие хорошо знали Умматкула, энергичного подвижного человека, неугомонного, деятельного; казалось, его хватит ещё на сто лет, он отличался примерным здоровьем, никогда в жизни не курил табак, водки пил мало и был вовсе не стар, чтобы умереть так неожиданно и очень не вовремя - как же теперь быть с праздником? Неловко вроде веселиться, но и отменять гулянье никак не хотелось.

Повздыхали бояре по своему надёжному поставщику Умматкулу, взяли продукты и вино у его приказчиков, помянули добрыми словами верного своего соратника и помощника, и к вечеру схоронили со всеми полагающимися почестями. Так что вместо весёлого гулянья, получились поминки.

 

Иные говорили, что помер Умматкул от перенапряжения да и от жадности своей. Недосыпал, недоедал, всё время и все силы тратил на купеческие свои дела, никому не доверял, всё сам да сам, вот и надорвался. У него всегда были одни заботы - как бы получше ублажить богатых чревоугодников да повыгоднее провернуть сделку. Много было у него добра и денег, но он хотел ещё больше. Хитрый купец хорошо знал, что богатые не поскупятся, если ты сможешь в любой момент, ночь за полночь, предложить им такие напитки и яства, копчёности и разносолы, которые и не в каждом городском кабаке найдёшь, любой, даже лучший английский чай имелся в лавках Умматкула, а простые люди заваривали луковую шелуху да жареные куски дыни.

Изворотлив был Умматкул, расчётлив и хитёр. Но жаден без меры: в займе, например, никому не отказывал, но проценты заламывал невиданные, а кто не мог отдать долг вовремя, предлагал отработать на своих полях или складах, - таким образом дармовая рабочая сила у Умматкула была всегда.

Вот, к примеру, в самом начале последнего лета он вдруг принялся собирать где попало бросовые шкуры и всякую никуда не годную шерсть. Особенно много навёз во свой двор костей. Кучи лошадиных мослов и ребер страшно топорщились между сараями и за домом,  тучи чёрно-зелёных мух кружились над всем этим, и вонь разносилась далеко вокруг. Начали поговаривать, что Умматкул повредился умом. Но он собирался осенью выгодно сдать весь этот хлам на вновь открытую большую мебельную фабрику в городе, где из костей сделают много хорошего клея, а бросовой шерстью будут набивать диваны. Умматкул договорился с хозяевами фабрики, что кости, шерсть и другой утиль они будут покупать только у него.

Эта странная затея Умматкула вызвала в ауле много кривотолков. Одни просто посмеивались над его неуёмной жадностью - хочет, мол, даже из гнилых костей сделать доход, вот до чего хитёр! Люди совсем старые и чёрные старухи уверяли, что Умматкул натаскал во двор ведьминых костей из заколдованных оврагов, и злые духи не простили ему такого страшного надругательства, иссушили мозги, испортили кровь и в конце концов остановили сердце. А как иначе объяснишь, что  такой большой и здоровый Умматкул помер в одночасье, ведь не болел ничем.  Вспоминали, что недели за две до смерти на середине лба Умматкула появились две чёрные бородавки с волосами, а кто не знает, если у человека есть бородавка с волосами, это знак скорой его смерти за тяжёлый грех. После смерти Умматкула все кости с его двора в одну ночь исчезли неизвестно куда. Понятно, что слуги шайтана утащили их обратно туда, где они и должны быть, в неведомые глухие овраги и пещеры, потому что малые лохматыедети ведьм и шайтанов питаются именно костями.

 

Место Умматкула вскоре занял малый купец Мырдаш из ближнего аула Каратаево.

Старик Мырдаш, так его звали в округе, хотя он был не очень старый, пообещал, что будет исправно обеспечивать жителей всех окрестных аулов необходимыми продуктами, товарами и мануфактурой, и ценами обещал не пугать простой народ. Ему верили, потому что в неуёмной жадности Мырдаш замечен не был.

У почившего Умматкула остались наследники, два сына и дочка по имени Алима.

Старший, беспутный транжира Иманкул, гуляка и выпивоха, любил играть в карты на деньги или под отцовский товар, пить вино с товарищами и кутить в городских трактирах, попусту тратя оставшиеся от отца накопления. И они быстро таяли в карманах Иманкула, скоро кабатчики уже перестали давать еду и напитки Иманкулу в кредит.  Иманкул начал распродавать имущество своего отца.

Давлеткул, младший сын купца, был совершено другим человеком, скромным, деловым и целеустремлённым. Он старательно учился в хорошем медресе и совершенно не помышлял о купеческих делах, намеривался стать муллой, чтобы всех учить  как быть справедливыми и добрыми. Однако, некоторое время спустя после смерти отца, несколько пудов порубленных костей до того как остатки исчезли со двора, отвёз-таки на мебельную фабрику и неплохо на этом заработал. Хозяин фабрики предложил Давлеткулу дальнейшее сотрудничество.

Давлеткул был полон возвышенных мечтаний о просветительском пути, мечтал нести в народ грамоту и знания о справедливом устройстве жизни, потому что он видел, что грамоты в людях мало, а справедливости в их трудной жизни и вовсе нет.

В таком же духе Давлеткул старался воспитывать и сестрёнку, красивую и смышлёную Алиму, глазки как смородинки и волосы цвета вороньего крыла. Он втайне надеялся, что со временем из неё получится хорошая учительница, ведь ничего благороднее этого занятия нету на свете. Алима уже интересовалась книжками брата, бывало засиживалась за чтением до полуночи.

Матушка их, Хабиба-апа, женщина простая и добрая, порядком затурканная

беспокойным мужем, очень любила младших, Алиму и Давлеткула, и была довольна, что дети мечтают о порядочном и уважаемом людьми занятии. Иногда она  немного жалела, что доходное торговое дело прекратилось в их семье после смерти мужа, и уговаривала Давлеткула  при случае заняться тем же, чем был занят его отец. Давлеткул прислушивался в задумчивости, но ничего определённого не говорил. Он, конечно, понимал, что немалую семью кормить надо, одним подворьем не обойдёшься, но никак не мог понять, как совместить купеческие занятия со служением Аллаху. Хабиба-апа говорила, что Аллах не запрещает торговлю, только надо, чтобы она была делом чистым и честным.

Иманкул огорчал семью, уже сколько добра пустил по ветру, трудно ждать от него толку и заботы, не будет он опорой, карты да пьянка, вот и все его   дела беспутные.

Полгода не прошло после смерти отца, как младшему пришлось самому зарабатывать деньги на учёбу, собирать эти чёртовы кости где попало и возить на фабрику. Хорошо ещё, что хозяин фабрики подтвердил договор. Занятие это оказалось чрезмерно хлопотным, грязного труда много, а денег на всё не хватало. И старший брат надоел со своими бесконечными приставаниями, - дай да дай, дай в последний раз, но последний раз так и не наступал.

Спустя год после смерти Умматкула о нём напоминали только клоки никуда не годной шерсти за сараями да полусгнившие шкуры. Даже ящики, по которым Умматкул начал было сортировать весь этот вонючий мусор, развалились. Груды полусгнивших досок и хлама теперь валялись во дворе, некогда ухоженном, чистом и приличном. Разбитый тарантас, две полусломанные телеги пришли в окончательную негодность, местный кузнец отказался их ремонтировать, только купил за гроши некоторые железные части, так что подворье Умматкула постепенно приходило в совершенное запустение.

Всё развеял по ветру беспутный Иманкул, семья обеднела, а ведь у него самого было два маленьких сына.

Бросив их на слабосильную свою жену, неразумный Иманкул, прослышав, что в большом и весёлом городе Ташкенте хлеб достаётся почти даром, уехал в далёкие края искать  денег и счастья. Жена Иманкула, поплакав, вернулась в свой родной аул, к старикам, которые и сами перебивались с хлеба на воду.

Так опустел второй дом на подворье покойного Умматкула.

 

Бежали дни, подошёл срок призыва в армию для Давлеткула.

Вместе с другими парнями он уехал осенью служить в неизвестном направлении.

Затихла, совсем заглохла некогда благополучная и шумная жизнь во дворе усадьбы Умматкула. Покосился, запал местами некогда плотный плетень,  осыпалась глина со стен, провалилась кое-где крыша на сараях и дворовых постройках, скособочились баня и амбар. Теперь на подворье остались две слабые женщины, старая Хабиба-энге и малая девушка Алима. Кто же плетень подправит? Некому починить крыльцо, крышу перекрыть. Второй дом пришлось продать на дрова.  Амбар кто-то купил на вывоз, он был построен хозяином из сосновых брёвен.

Алима к этому времени закончила обучение.

Была она трудолюбивой девушкой и, благодаря способностям и усидчивости, выучила не только те предметы, которые преподавали в медресе, но основательно познакомилась по дополнительным книгам с географией, историей и математикой. Давлеткул, когда приезжал домой из медресе, непременно занимался с сестрёнкой, стараясь передать ей всё, что узнавал сам. Любознательная Алима на удивление быстро схватывала всё новое, поэтому в учёбе всегда была впереди сверстниц, помогала младшим девочкам. Эти учительские занятия были ей по сердцу, радовали брата, и уже как бы говорили о дальнейшей судьбе девушки.

Теперь Алима всякую свободную от домашней или наёмной работы минуту проводила за книгами, молитвами, и уже знала наизусть много сур Корана, за что её очень уважали старики аула. Однако местный мулла строго-настрого запретил ей толковать суры, женщине это не положено.

Вместе с Хабибой-энге они как могли тянули невеликое и всё более приходящее в упадок хозяйство.

Так и текли, проходили потихоньку их одинокие и однообразные дни.

 

Однажды осенним вечером Алима осторожно заговорила с матерью о том, что не пора ли ей попробовать силы как учительнице, а то знания, таким трудом приобретённые, могут пропасть попусту. Я чувствую, что смогу осилить такое дело, говорила Алима. Только придётся прекратить работать по найму, иначе времени не останется. Но люди смогут платить за обучение своих детей, это и будет небольшим нашим доходом. Алима всегда мечтала учить детей грамоте, даже в детстве играла с подружками в школу. Дом у нас просторный, места много, будем собирать девочек, учить их грамоте, учредим начальную школу. Разве кто-нибудь будет против такого важного дела? Муллы из медресе будут против, - говорила Хабиба, - они не упустят свою выгоду, и не позволят, чтобы женщина учила детей вере и грамоте. Теперь другие времена, возражала Алима. Времена всегда одни и те же, вздыхала мама, слова приходят иные, а времена и привычки, обычаи остаются прежние, поверь мне, дочка, я много уже чего повидала. Совсем другие времена настанут, когда все прежние люди закончат жизнь и придут новые, это не скоро произойдёт. Мы вот с братом Давлеткулом уже разве не другие люди? - возражала Алима, - разве нас таких мало? Пока не много, чтобы вы могли сделать новую жизнь, - говорила мама, -и пока один мулла сильнее вас всех вместе взятых. Но мама, горячилась Алима, это же мечта всей моей жизни, я всегда хотела таким делом заняться, давай попробуем, вдруг и люди нас поддержат, зачем их детям ходить в далёкое медресе, если начинать учиться можно прямо в родном селе? Ох, ох, - вздыхала Хабиба-энге, прямо и не знаю, что народ скажет. Он ведь всякий... Не каждый человек добром за добро платит. Пойдут какие-

нибудь пересуды, сама замучаешься.  Да какие пересуды, мама! Я добра людям хочу: и общей пользы. Разве плохо быть грамотной девушкой?

Им же самим потом будет легче, я их подготовлю. Давай соберу девочек на посиделки, расскажу что к чему, вместе подумаем, обсудим. Сама по дворам похожу, поговорю. Со стариками побеседуем, с отцами и матерями. Уж и не знаю, дочка, не знаю... Прежде всего надо с муллой нашим переговорить, пойди к нему за советом и на поклон, без этого всё равно не обойтись. Старших надо чтить. Тревожно мне от твоей задумки. Боюсь, не все тебя поймут в селе. Некоторые, конечно, согласятся учить своих детей у тебя, это верно. А что скажут о твоей затее старики, это неизвестно. Дело-то, новое, невиданное. Да и мулла у нас суровый, строгий, вряд ли ему понравится твоя затея. Начнёшь ты учительствовать, кто ему деньги будет носить? Понимаешь? Да как ты не уразумеешь, мама, что если дети будут подготовленными, мулле и его учителям в медресе легче с ними будет? Я-то понимаю, дочка, а вот поймёт ли мулла? Свою выгоду никто упускать не станет, хоть мулла, хоть кто. Иначе не бывает. Иди-ка ты поначалу к мулле, у нас обычаи строгие. Девочек-то не очень хотят учить всякой грамоте, а ты хочешь и мальчиков учить и девочек! Невиданное дело! Слыхала, как говорит старик Губаш? Губаш человек мудрый, уважаемый всеми, он говорит, что учёные дети старикам не помощники, в старости не опора, потому что они отвлекаются на пустые науки и всякие соблазны, а на работу желания не остаётся. Во многом знании много зла, вот как говорит мудрый Губаш. Большая правда в этих его словах, дитя моё.

Загрустила Алима от такого разговора с матерью. Она чувствовала, что мать сердцем не согласна с ней, опасается стариков и старух, боится людской молвы. Но для чего я тогда так много и упорно училась, думала Алима. Для чего не спала ночами и отказывала себе в немногих девичьих радостях? Конечно, мама права, не все люди сразу поймут, что она всем им хочет только добра и света учения... Но вот скоро вернётся брат из армии, тогда будет легче жить и разговаривать с людьми, со всеми, кто не понимает моих намерений. Постепенно все поймут меня, поверят и поддержат. И если сейчас не решиться начать учительствовать, то разве будет смысл в жизни? Жизнь без благородной цели превратится в бесконечную череду унылых будней. Вот и брат Давлеткул не раз говорил: будешь учить детей грамоте, они скоро и сами узнают, что такое справедливость и поймут смысл своей жизни. Ты, Алима, должна служить народу, а учительство - это самое важное дело на земле, ты же видишь, как тёмен и забит наш народ, так же не может продолжаться бесконечно. Тёмный народ нужен только баям и мироедам.  Учёный человек узнает своё достоинство, а неграмотный до конца дней своих останется рабом сильных, помни об этом, сестрёнка.

Но сомнения и тревоги не оставляли сердце Алимы. Мама прямо не сказала,

хорошее ли дело  задумала Алима. А как приниматься без маминой поддержки и её согласия? И не запретила, и согласия не дала... Как вот теперь понять её, как разобраться?

По характеру девушка спокойная и мягкая, Алима с большой робостью пред-ставляла, как будет она разговаривать о школе с аксакалами. Да и с молодыми родителями тоже, наверное, будет не просто. Настороженно относятся сельчане ко всему новому, а тут вовсе неслыханная затея.

Ещё в детстве заботливый брат Давлеткул научил сестрёнку немножко играть на тальянке, у Алимы  и тут обнаружились способности. Теперь она часто брала гармошку брата, наигрывая любимые мелодии, пела песни для подруг на посиделках. Это заметно помогало ей, успокаивало и веселило разволновавшуюся душу, грело сердце. В такие минуты матушка, оставив дела, присаживалась на лавку и слушала игру дочери, одобрительно кивая, а иной раз и подпевала. В такие минуты лицо матери светилось, разглаживались морщины, тихой кроткой радостью светилось родное лицо.

Но грустные протяжные мелодии всё чаще слышались из окна Алимы. Соседи говорили, что бедняжка истосковалась по брату, неизвестно где запропавшем в тяготах военной службы. Вот и сейчас взяла Алима тальянку, подбирать недавно слышанную новую мелодию, размышляя о своей судьбе.

Она всегда мечтала стать учительницей,  чего же ждать? Надо, надо решаться попробовать, не стоит оглядываться на всякий недобрый взгляд, прислушиваться ко всякому шепотку за спиной. Народ пока тёмный, запуганный, предрассудки очень глубоко сидят в нём. Не стоит обращать внимания на злые и несправедливые слова, а такое непременно появится, это Алима понимала. Надо быть твёрдой! Важно достигнуть поначалу хотя бы самого маленького успеха. Так часто говорил ей любимый брат Давлеткул .

...Мелодия, кажется, удавалась, уже получались складные и стройные переборы.  Хорошо! Ещё немного усилий, и людей удастся порадовать новой музыкой.

 

Девушки аула любили собираться в доме Хабибы-энге и Алимы, благо места много и нет суровых мужчин, для которых что девушка не сделай, всё им не так.

Алима никогда не отказывалась поиграть. Бывало, что девушки и сами сочиняли частушки. Сидели, разговаривали, сплетничали и смеялись, пели песни, шили и вязали. Большой самовар пыхтел на столе. Родители спокойно отпускали дочерей к Алиме, потому что знали, в её доме не бывает парней, а за девичьи посиделки никто не волновался.

Бабушка Хабиба была человеком добрым, приветливым, она не сердилась, если   парни изредка заходили вечерами к ним в дом. Бывало, что хулиганистые мальчишки галдели под окнами, заглядывали из любопытства в щелки между занавесок. Но не увидев ничего интересного, разбегались.

- Ничего, - говорила матушка, - пускай. Молодёжи скучно, пустая тишина хуже человеческого шума. Приходите, беседуйте, а простого чая на всех хватит.

Гармошка Алимы всех утихомиривала, привораживала. Даже мальчишки, раскрыв ротики, переставали шуметь и галдеть, и замирали под окнами на завалинке, слушали.

Долгими вечерами начитанная Алима затевала беседы с девушками о разных вещах, вовсе неизвестных подругам, - про другие страны и большие города, пересказывала содержание книг, которые когда-то прочитала. Такие истории, особенно если про любовь, девушки обожали слушать. Девушки увлекались, забывали про песни и частушки, откладывали шитьё, готовы были слушать хоть всю ночь напролёт, если бы не боялись, что родители заругаются за поздние отлучки. Их ограниченный и тусклый мирок расширялся, приобретал краски, возникало любопытство и хотелось другой жизни, где были нарядные богатые люди, всякие интриги с шикарными мужчинами, путешествия и приключения на островах, полных страшных животных и людоедов.

Девушки узнавали от Алимы, что на свете существуют другие красоты, страны и города, странные явления природы, различные механические чудеса. И везде простые люди очень много трудятся, добывают хлеб свой насущный тяжёлой работой на богачей и других жестоких эксплуататоров.

Иногда Алима читала вслух книги, в которых описывалось, как правильно надо обустраивать справедливую жизнь для трудового народа и других крестьян. В них было мало что понятно, но интересно. Бывало, возникали споры и горячие обсуждения этих книжечек, потому что всем хотелось новой красивой жизни, а как её устроить, никто не знал.

Но всё же больше всего девушкам нравилось, когда Алима пересказывала книжки, где люди вовсе не думали о куске хлеба, но всё время страдали от несчастной любви, и в конце к ним приходило богатство, знатность и счастье, они соединялись со своими возлюбленными, различными принцами и морскими офицерами.

Так исподволь, постепенно Алима поселила в некоторых желание учиться грамоте, и они уже стали приходить к самодеятельной учительнице как ученицы, а не только как слушатели и подруги.

В ход пошли старые тетрадки брата, огрызки, остатки его карандашей, амбарные книги отца, где между строк еще можно было писать буквы и цифры. Печная заслонка служила грифельной доской, лучина указкой. Было у Алимы несколько новых карандашей, она разрезала их на части, так что письменных принадлежностей хватало на всех. Даже обёрточная бумага от сахара, чая и мыла сгодилась для учёбы, на ней можно было писать, с одной стороны эти бумажки были чистые.

Считать начали, как и положено, на палочках. А книг Алимы с картинками, картами и примерами вполне хватило на первое время, чтобы увлечь девочек и даже тех, кто повзрослее, заразить их желанием учиться, Хабиба-энге присаживалась в сторонке, слушала, как Алима рассказывает задание, проводила  урок или читала книжку вслух.

Постепенно Алима почувствовала, что уже не может жить без нового занятия. Она ночами размышляла о том, как лучше, с большим толком организовать учительские дела, как больше заинтересовать девушек. Теперь не приходило чувство одиночества и пустого течения времени, дни наполнились делами, а жизнь смыслом. И не так сильно тяготила работа на чужих подворьях и в полях, потому что она знала - вечером её ждёт любимое занятие и подруги.

Случалось, что от брата с войны приходили письма, и Алима писала ему длинные ответы, где подробно рассказывала о своих новых делах. Но скоро письма от брата приходить престали, Алима по-прежнему писала и писала ему длинные письма, безответные послания, и это занятие казалось нужным, так как в процессе составления этих своеобразных отчётов для брата в голову приходили новые мысли. Да и письма её не возвращались, значит - не пропадали, а достигали брата. Просто ему некогда сейчас писать ответы, занят на войне.

Всю работу по дому или в огороде теперь она делала быстро, чтобы сэкономить время.

"Дорогой мой, любимый брат, - писала Алима  Давлеткулу. - Не сердись на меня, что я пишу тебе редко, это потому, -что никаких писем от тебя давно не получаю в ответ, дорогой мой брат. И мама наша иногда плачет, потому что ты погиб или нет, мы не знаем. Или ты очень занят на войне, что и минуты свободной нету, там, наверное, очень много врагов и они мешают тебе написать мне письмо о твоей жизни, Я скоро исправлюсь и буду писать тебе очень часто и очень длинно, хотя я тоже сильно занята обучением своих подруг, чтобы ты хорошо знал всю мою жизнь и труд. Теперь я очень занятая, потому что работаю в огороде у себя и у соседей, а все вечера учу учениц и девушек нашего аула и даже несколько из других сёл. Я всегда помнила и не забывала, что ты говорил мне, когда тут был рядом со мною и с матушкой в нашем доме. Я очень запомнила твои слова, что мне нужно служить народу и людям всей земли, чтобы поскорее настала справедливая жизнь, когда у всех будет много еды и всякой одежды. Вот теперь я занимаюсь тем, что служу людям, потому что учу ихних детей всякой грамоте, письму и арифметике. Только пока от этого не прибавляется ни еды, ни одежды. Это для меня самое главное и цель моей жизни, я всегда буду стараться достигнуть цели своей жизни. Скоро сбудется и цель твоей жизни, когда ты победишь всех врагов и напишешь мне длинное письмо. Я даже теперь не замечаю как летят-пролетают дни и ночи моей жизни, потому что поняла, что смысл её вот в такой моей работе для добра людям и детям. Уважаемый и любимый мой брат, я буду писать тебе много и часто, и ты, как освободишься на войне, пиши нам с мамой подробные письма, чтобы мы знали как ты жив и цел и не болеешь. Я только часто плачу и рыдаю, как от тебя нет никаких вестей, мы боимся, не убило тебя пулей или снарядом или ранило на войне насмерть. Лети с приветом, вернись с ответом. До свидания, это твоя сестра Алима".

И вот однажды принесли в их дом затёртый грязный конверт, это было письмо от брата. Давлеткул писал про трудную военную жизнь, опасностях от врага и различных лишениях, как не бывает на войне иногда ни табака, ни соли, ни сахара. Но очень хвалил дела и занятия Алимы, обещал почаще писать, давал советы сестрёнке, чтобы её учительство продвигалось вперёд быстрее и успешнее.

Весточки от Давлеткула стали приходить почаще. Он старался приободрить сестру, просил её беречь матушку, успевать делать по хозяйству всё, что необходимо.

Молодой солдат радовался, что любимая сестра нашла дело по душе, он понимал все сложности её работы. От участливой заботы брата у Алимы умножались силы.

А трудности не заставили себя ждать.

Прибавлялось учениц у Алимы, иные делали замечательные успехи. Некоторые родители очень благодарили Алиму за образование своих детей, приносили подарки, но все продуктовые подношения Алима скармливала своим ученикам, хотя много отбирал Иманкул; ну что поделаешь, у него тоже двое мальчиков.

Начали приводить детей из других сёл, и временами уже тесно становилось в просторной избе Хабибы.

Но поползли по селу и округе недобрые слухи, всякие пересуды об её учительстве. Распространялись сплетни, пущенные злыми и завистливыми людьми. Темные силы имеют огромную власть. А власть и влияние муллы, рассерженного делами Алимы, только добавляли зла и несправедливости. Сначала шептались, что Алима подговаривает девушек неуважительно относиться к старшим, к их словам и наставлениям, обычаям и привычкам. Толковали ещё, что она учит девушек писать нехорошие записки и даже целые любовные письма парням в другие аулы, приглашения на посиделки, заставляет заманивать парней на свои нехорошие ночные дела. И поют они там по ночам русские песни с дурными словами, похабные частушки, гуляют, шумят, играют на гармошках инородские песни, злословят про всех аксакалов. А самое главное - поносят муллу и говорят, что никакого Аллаха нету.

Потом начали болтать, что в чёрном доме выжившей из ума старухи Хабибы, которая некогда вместе со своим мужем собирала ведьмины кости по оврагам, вообще происходят жуткие вещи, прямо ночные шабаши, там собираются самые дурные парни со всей округи, разбойники всякие, и девушки занимаются с ними ужасными вещами, страшно сказать. И всё это соблазны молодой колдуньи, всё это старания Алимы.

Как снежный ком сплетни и фантазии обрастали немыслимыми подробностями, и вот уже чёрные слова о колдовских делах старухи Хабибы и её дочери разнеслись по округе. Слухи, один грязнее другого, один другого невероятнее, множились и словно ветром разносились по селениям берегов Тука.

Алима заметила несколько раз, как поздними вечерами под окнами их дома мелькали тени людей, они, наверное, подглядывали, подслушивали, хотя нечего было выглядывать и подслушивать, одно время Алима даже занавески на окнах не задёргивала, только назойливые мальчишки надоели. С болью в сердце приметила она как-то двух стариков, что очень огорчило и серьёзно озаботило Алиму. Потеряешь доверие у стариков, вернуть и восстановить его будет невероятно трудно. Старые люди неотходчивы и злопамятны. Это она очень хорошо знала, хотя прожила небольшую часть своей жизни.

Некоторые девушки перестали приходить к ней на уроки, остерегались дурной молвы. Тех же,  кто был посвоевольнее и посамостоятельнее, увели из её дома отцы и матери, не желающие связываться с непримиримым муллой.

А однажды несколько пожилых женщин во главе с известной своей истеричностью крикливой старухой устроили в доме Хабибы-энге настоящий скандал. Вломившись без спросу и приглашения, они хором выложили весь запас гадких сплетен и слухов, которые сами же и сочинили на ходу, и тех, что бродили по округе про Алиму и её школу. Чем больше они трещали, тем больше распалялась их фантазия и уже всё больше становилась похожей на бред выживших из ума. С ужасом и затаёнными слезами горькой обиды слушала всё это старая Хабиба. Давно ли вы, крикливые злобные ведьмы были уважительны и тихи, когда приходили просить в долг денег или продуктов, и кланялись в пояс моему мужу, благодетелю вашему? Давно ли ты, глупая старуха Кабика, плакала, что сыновьям нету никак работы нигде, и муж мой дал вам денег в долг и работу на целое лето? Женщины, не стараниями ли Алимы ваши дочери стали немножко грамотными девушками? И за всё это крик, лай и ругань?

Хабиба защищалась как могла, убеждала замороченных глупой и злобной старухой тёмных женщин, не понимающих счастья своих детей. Но мало чего добились они с Алимой. Закончилось всё тем, что женщины с воплями и угрозами в адрес самозванной учительницы уволокли домой своих девчонок чуть ли не за волосы.  Старуха-предводительница погоняла их своей клюкой, сыпя руганью и проклятиями.                                                           

Долго в тот вечер плакала Хабиба-энге, уговаривала дочку смириться, отступить, бросить неуважаемое людьми занятие, чтобы не накликать ещё большей беды.

Видишь, говорила она, не  принимает тебя народ. Значит, поспешила ты со своим делом. Не иди поперёк старого,  уже тебе не раз это говорила, - причитала мать. - Поломают люди тебе жизнь и судьбу, сама погибнешь ни за что и меня опозоришь на старости лет, я уже больная совсем, разве много мне дней осталось, вон ноги вовсе не ходят. Дай мне спокойно дожить последние дни свои. Пожалей. Не губи себя и меня прежде времени. И имя брата своего младшего не позорь. Придёт время, всё, что надо само образуется.

Алима вконец расстроилась.

Не решилась она на этот раз возражать матери, и в сердце вселилось непреодолимое сомнение в пользе и нужности её дела. А как всё интересно начиналось, все были увлечены и всякого вечера ждали с нетерпением. А последнее время если кто и приходит, то тайно, задворками, и расходятся очень рано, чтобы родители ничего не заподозрили.

Как же так, думала Алима, я столько добра хочу людям, столько сил им отдаю, ничего не прошу взамен, а они платят чёрной неблагодарностью. И вспоминалось в этот тяжёлый час, как её беспутный брат Иманкул, споря с ней и Давлеткулом, приговаривал постоянно, что никогда не надо делать людям добра, они никогда тем же не отплатят, а только обозлятся потом. Алиме такие речи брата казались пустыми, даже глупыми. Ведь что в человеке главное? Добрая душа! А Иманкул считает, что это приносит только вред жизни. У самого-то Иманкула разве много доброты? Сам живёт за счёт доброты других. А потом добрых ругает! Как такое понять? Путаник этот Иманкул. Такую ерунду Давлеткул не сказал бы никогда. Но вот как понимать то, что сейчас происходит? Разве не отдавала я свои силы и время и знания другим, детям других, и какая благодарность? Обвиняют теперь чуть ли не в разврате! Надо написать подробное письмо старшему брату; наверное, он разъяснит что происходит и почему люди так неожиданно переменились ко мне и к моей матери. Неужели какая-то выжившая из ума старуха имеет такую  странную власть над людьми? Или всё это власть и зависть муллы?

Или в чём-то был прав сгинувший в неизвестном городе Ташкенте непутёвый брат Иманкул?

А злобные старухи всё нашёптывали по углам про Алиму, что соблазнил  девку шайтан, связалась она с дьявольским отродьем, путается с ведьмами и ведьмаками, да и сама она бесовское отродье, а никакая не дочь Хабибы.  Алима и свою несчастную мать лишила ума, притворившись её дочерью, накрасила свои рыжие волосы сажей и притворилась.

Поглядите, добрые люди! - шипели злые языки, - поглядите какой бесовский огонь вспыхивает по ночам над домом старой несчастной Хабибы. В окнах мрак мраком, кругом непроглядная ночь, а над трубой вспыхивают искры снопом: разве не видели? Откуда такое? Да всё от бесовской девки. И тени с крыльями всю ночь мотаются над домом и сараями, а это и есть бесенята да чертенята, за своими костями прилетают родственнички Алимы проклятой. Это они Умматкула неразумного иссушили и извели, вот какая девка, отца родного не пожалела. Да и он тоже хорош, разворовал, разворошил чёртовы кости, а такое никому не прощается, вот и наказал Аллах их всех, всю семейку. Разве кто вспомнит такие дела, чтобы человек кости по оврагам собирал, да вовек не было! Самые старые люди таких дел не припомнят! Попомните наши слова, она и мать свою, бедную Хабибу , без времени сведёт в могилу.                                                                                  

Разве не знаете, - подхватывали другие, вот и дом их опустошился, и сыны запропали невесть где. И завалится скоро этот дом чёрный, раздавит всех ваших дочерей, неразумные! В мечеть надо ходить, в мечеть, а не к Алиме. Ведьмачка скоро улетит в трубу, к своим бесенятам, в тучи чёрные, и кости ваших дочерей с собой прихватит, потому что ей надо рассчитываться с нечистой силой за грехи отца своего.

Да-да-да, к Алиме, видать, сам шайтан недавно сватался, вот она и старается угодить ему сатанинскими делами, сводит с пути праведного ваших детей.

Бойтесь её, бойтесь, бегите от её дома подальше, пока не поздно, не пускайте к ней своих дочек, она из них колдуний сделает.

Неграмотные тёмные женщины с ужасом слушали такие речи. Находились, что полностью верили старушечьим бредням. Бывало, иные боялись своих гусей брать домой, если те ненароком забредали на зады подворья Хабибы-энге. Бабки бормотали, что она на всякую скотину и птицу может напустить смертельную порчу. Споткнулся конь в борозде - проклятия Алиме. Утащила лиса курицу - это Алимы проделки...

Всё же некоторые разумные девушки, которые были постарше, продолжали ходить к Алиме.

Но уже не было прежнего веселья в её доме. Все стали тихие, осторожные и грустные. Однако, ко всему постепенно привыкает человек, к самому дурному и тяжелому  тоже. Постепенно перестали слушать люди болтовню недобрых людей.

Вот ведь, говорили иные, наши дочери теперь дома вечерами Коран нам рассказывают, календари читают. Разве не богоугодное дело делает Алима?

Люди видели, что их дочери как были уважительны к старшим, такими и остались, даже лучше стали, смирнее и тише. Видели они и понимали, что грамотный человек может новым интересом порадовать неграмотного.

Девушки не чурались никакой работы, по-прежнему исправно управлялись в поле и на своих подворьях, ничего предосудительного в их поведении не появлялось. Наоборот, уставшие за день отцы и матери, наскучавшиеся старики с нетерпением ждали возвращения своих дочерей и внучек от Алимы,  потому что те, всякий раз вернувшись из дома Хабибы, рассказывали что-нибудь новое и удивительное про иные страны, города и жизнь людей.

Время медленно восстановило  справедливость. Понемногу изменилось отношение односельчан к Алиме и её делу.

Одумайтесь, люди добрые! - начали защищать Алиму разумные люди. - Вспомните, её отец был хорошим хозяином, работящим и справедливым человеком. Вина не пил, табак не курил, почитал Аллаха, всем помогал, никому не было отказа, если кто хотел занять у него. Да, он заставлял нас много работать, но и сам работал с утра до ночи, разве не так? Неужели вы всё это забыли? И от дочери его Алимы разве кто из нас дурное слово слышал? Никто не слышал! Жалко, что Умматкул умер так рано, так ведь перетрудился, и никакие черти и ведьмы тут не виноваты. Просто сердце его не выдержало лишнего напряжения непосильного труда. Маленько жадный был, это верно, но если не будешь строгим хозяином, разве разбогатеешь? Хороший был человек, и семья его хорошая. Ну да, один сын его немножко беспутный человек, но ведь в семье не без урода. Зато другой воюет, чтобы нас враги не поработили. Достойный джигит Давлеткул! И медалей, слыхать, у него уже много штук и все важные. Скоро большим командиром станет.

Пусть, пусть Алима учит наших дочерей и сыновей. Она девушка бескорыстная. Подумайте сами, пришлось бы нанимать за немалые деньги учителей или муллу, чтобы дети наши умели хоть немножко считать и писать и знали, что написано в Коране, а вот Алима всё это делает бесплатно, это же так выгодно всем нам.

Правильно, правильно! - кричали двуличные, тихо подшёптывая и подмигивая друг другу  и ухмыляясь. Пускай работает бесплатно, если такая дурочка нашлась, нам что, нам в самом деле выгодно. А если дадим ей ведро крупы или муки, от нас много не убавится, мы тоже добрые и щедрые люди!

Были и такие, которые хотели поддержать обедневший дом Хабибы-энге чем могли, хотя и сами жили скудно.

Совсем Хабиба с Алимой обнищали. Вон как обносились, даже платки на голове подштопаны и подшиты. Если рот откроют, так прямо кишки видать, вот до чего. Надо бы маленько помогать им. В семье нет мужчины, а от брата толку никакого. Когда вернётся её другой брат с войны, неизвестно, а был слух, что он сильно раненый и без ноги лежит в больнице, если и вернётся, какой из него работник. Надо всем миром помогать этой семье, обе женщины слабосильные.

Однажды один деревенский богатей дед Мустак, человек бездетный, молчаливый и угрюмый, пришёл во двор Хабибы-энге.

Громко постучав палкой о ставень, он дождался пока в окошко выглянула Хабиба, неожиданно приветливо поздоровался, справился о здоровье ее и  Алимы. Послушал малые жалобы, молча кивая и поддакивая. А потом и говорит:

- Хабиба, твоя дочь Алима, слышал я, по своей воле и без корысти старательно учит детишек и девушек нашего аула начальной грамоте и счёту. Это хорошо. И Коран им читает. Это очень хорошо. Она у тебя молодец. Ты правильно воспитала свою дочку. Я одобряю ваши деда и хвалю девушку Алиму. Да благословит Аллах её богоугодные дела, и пусть ей и тебе пошлёт долгих лет жизни и хорошего здоровья.

- Спасибо, Мустак, спасибо, - удивлялась речам богатея Хабиба. - Да продлит Аллах дни твои на земле.

- Только вот много ли благодарности видели от людей за все свои полезные дела? Скажи-ка, хоть кто принёс вам чашку зерна, сахару кусок или соли мешочек?

Хабиба вздыхала:

- Вот сын Хайбрахмана бая немножко помогает. Муки как-то принёс. Да мы и сами стараемся, дюжина курей есть на дворе, огород ухоженный. А ещё один тетрадки, книжки и карандаши из города привозил. Подарил два платка, мне и Алиме. А так нет, редко кто помогает чем.

- Это достойный джигит, я его хорошо знаю. И его, и отца. И я, - важно продолжал Мустак, - человек разумный и справедливый, ты меня знаешь. Да кто меня не знает, что в ауле, что в округе. Я дарю твоей дочери за её труд лампу и две бутылки керосину, а завтра мой работник принесёт вам ведро гречневой крупы и головку сахара. И отрез на платье для праздника. Шить и кроить, я так думаю, она умеет.

-Умеет, умеет,  мы обе умеем, - мелко кивала Хабиба, удивлённая невиданной щедростью Мустака.

- Хорошо. А ещё вот что. Поди и возьми из лавки Ермета за мой счёт чаю хорошего и постного масла, чтобы вам хватило на два или три месяца. И самим, и угощать учениц Алимы. Я там уже распорядился и всё за вас заплатил. Для Алимы там есть и платки, пусть выберет два, которые понравятся. А тебе калоши новые. Собирайся, иди в лавку. Всё за мой счёт. Чтобы вы с дочерью знали, какой я добрый и справедливый человек. Кто хорошо работает для людей, для тех я щедрый. А кто лентяй и лежебока, как сын твой  ташкентский, для тех я скупой, ничего не дам.

- Да-да, уважаемый, кланялась Хабиба, - все это знают. И ты прав, ой как прав, мудрый аксакал, сынок мой запропал неведомо где, такой уж уродился, бродяга, что ли. Хоть и бестолковый, а всё равно жалко, всё же родная кровинка.

- Ничего, - строго проговорил Мустак, - человек сам делает свою судьбу. Перед тем, как сбежать в город Ташкент, сынок твой выпросил у меня много рублей взаймы, обещал отработать, но ничего  не отработал.

- Ах! - всплеснула руками Хабиба. - Значит, мы у тебя в долгу неоплатном!

- Пусть сам отрабатывает. Помыкается в дальних краях, да и вернётся домой , придёт ко мне с повинной. Тогда я с ним и поговорю. Вот придёт младший с войны, он и будет вам опорой. И Алима. А про старшего забудь. Таких горбатых и могила не исправит.

Старушка смахнула уголком платка навернувшуюся слезу. Она не сразу нашлась, какими хорошими словами благодарить старика Мустака, уж очень всё это было неожиданно, прямо счастье свалилось для их нищенского существования.

- Пусть Алима почаще читает молитвы, благодарит меня и Аллаха. А теперь слушай внимательно вот что. Скоро приведу к вам двух моих малолетних внуков, и чтобы Алима занималась с ними отдельно. Надо быстро научить их всякой грамоте, чтобы в медресе я отправил их уже хорошо подготовленными. Надо чтобы они стали лучшими учениками. Один будет муллой, а другой хорошим купцом. Скажи всё это Алиме. Пусть старается, я труд её не забуду.

И, не дождавшись, что на это скажет готовая прослезиться Хабиба, степенно удалился,

Для старушки и её дочери подарки были словно манна небесная. Алима не могла скрыть искренней радости. Давно уж, недели три они пили только травяной чай с крошками остаточного сахара.

Всей душой благодаря Мустака-агая, Алима взяла в лавке всё это богатство, да еще лавочник Ермет прибавил от себя кулёк сладких конфет в нарядных бумажках. Сказав при этом, что, мол, как разбогатеешь на своих учительских делах, отдашь долг, а пока запишу за тобой в специальную тетрадку.

В этот вечер в доме Хабибы-энге случился настоящий праздник.

Долго пили и никак не могли напитться настоящего чаю с настоящим сахаром, потом ели крутую кашу с растительным маслом. Подруги прикидывали на себя цветастый платок Алимы, обворачивались отрезом, полосой переливчатой ткани, наперебой советуя, что и как из этой ткани сшить. Гармоника Алимы прибавляла веселья.

Поступок Мустака, слывшего в ауле довольно скупым, стал как бы знаком для всех остальных жителей села.

Одиин привёз сена для скотины, другой полвоза дров. Всем миром поправили совсем было завалившийся плетень, починили дырявые крыши на сарае и доме. Были сделаны три крепкие лавки из толстой доски, теперь у Алимы могли разместиться хоть двадцать человек.

Потихоньку затихли, а скоро и совсе заглохли несправедливые слухи про Алиму и её занятия.

- Душа-девка! - говорили о ней прохожие, когда вечерами слышались серебряные мелодии тальянки из распахнутых окошек дома Хабибы-энге.

- Вон как чувствительно грустит о родных своих братьях, беспокоится, не случилось ли чего с ними на войне да на чужбине. Ждёт, не дождётся.

Скоро девушку стали приглашать в зажиточные дома на праздники и свадьбы. Скоро так сложилось, что без Алимы вроде и застолье не получалось как надо, не хватало музыки, веселья, песен и частушек. Старики оживали под её игру, молодели. Женщины становились светлее лицом и глазами, людям прибавлялось радости, они хоть на время забывали про свои натруженные тела, мозолистые руки, и даже несправедливость жизни не так больно ранила души. Кто помоложе, пускались плясать и петь частушки, благо Алима была большой мастерицей сочинять их. Пусть ненадолго, но благодаря Алиме отступали повседневные нескончаемые заботы, забывался бесконечный труд, веселье приходило в сердца, и за это люди были очень благодарны неутомимой, умной и весёлой девушке.

 

К весне школа Алимы стала почти как настоящая.

Многие девушки посещали занятия регулярно. А некоторые стали способны и сами помогать в учёбе тем, кто помладше. Теперь ни у кого из родителей это не вызывало недовольства или подозрительности.

Наиболее упрямые старухи и старики при случае всё ещё поругивали самозваную учительницу, но на таких уже почти никто не обращал внимания.

Алима жила полной, полноценной жизнью, она была счастлива, что исполняется мечта её, смыслом наполняются дни, и люди ценят и с благодарностью принимают её труд. А зарабатывать она научилась немного своей гармошкой. Родители учениц помогали Алиме, бедность ушла из дома Хабибы-энге.

 

Весной, когда начал сходить снег с уставшей от зимы земли и постепенно обнажился мусор на улицах, во дворах и задворках, деревенская молодёжь как-то собралась во дворе дома Хабибы. Убрали всякий проржавевший железный хлам, закопали в дальнем овраге оставшиеся кости и шкуры. Это всё когда-то было содержанием занятий последних дней Умматкула-агая, а теперь превратилось в прах, мусор и гниль.

Скоро двор Алимы покрылся стрелками молодой травы.

Однажды ночью лаковые изумрудные листочки обсыпали две берёзки перед воротами. Алима с подружками посадила под окнами  и в огороде проросшие семена цветов, привезённые в своё время из немецких поселений под Оренбургом. Семена быстро взошли, края огорода покрылись невиданными в ауле цветами. Это сильно удивляло сельчан,  ведь в их огородах места для цветов никогда не находилось, да такое и не было принято, обычая не существовало. Удивлялся народ, дивился, но никто не осуждал, потому что невиданная красота радовала.

Совсем недавно всё между надворными постройками было захламлено, завалами громоздились полуразвалившиеся ящики, корзины скособоченные, железки и деревяшки, а теперь всё в травах и цветах.

Подкрашенные свежей зелёной краской наличники радовали глаз. Блестели чистые, отмытые стёкла окон.

А когда из-за цветных занавесочек по вечерам раздавались звуки гармошки Алимы, доносилась тихая песня, редко какой прохожий не задерживался около дома, всякому хотелось постоять у плетня, послушать пение и гармошку, понаслаждаться  видом ухоженного, нарядного двора, цветами и чистотой.

 

Пришло лето.

Жаркий июнь принёс горячий степной ветер, он врывался в распахнутые окна, крутил, гнал сор и пыль по улицам села, вечерами дышали волны душистых запахов с цветочных лугов предгорий. Там кое-где стояли по опушкам липовых рощиц ульи; уже начинался сбор мёда.

На склонах холмов, по берегам стариц и прудов, на молодой траве паслись кобылицы с жеребятами; скоро будет дойка, люди готовились к производству кумыса.

Когда на полях заканчивается посевная, до первого сенокоса у сельских жителей есть несколько дней, не слишком занятых работой, короткий отдых после первой страды. И люди стараются придумать как повеселее отдохнуть перед следующим трудом. Шумят сабантуи, к этим же дням приурочиваются ярмарки, гулянья и свадьбы. На праздниках батыры демонстрируют свою удаль и силу, наездники каждого рода хвалятся мастерством джигитовки, показывают и продают скакунов разных пород, стати и мастей.

Городские гости, бояре да купцы, состоятельные чиновники в эту пору любят приезжать в аулы, погулять на природе, на берегах рек, отдохнуть, попить браги и свежего пенистого кумыса.

По зеленеющим берегам Тука, вблизи студёных родников и на опушках тополиных рощ появляются белые юрты приехавших из города гостей. Их ухоженные, разодетые в дорогое жёны и сытые толстые дети радуются солнцу, воле, простору, резвятся на лугах и у воды, затевая игры и развлечения. Ночами горят по берегам костры, далеко разносится аппетитный запах крепкого бульона, варится в котлах молодая конина, шипит в боярских кружках весёлая густая брага.

В аулах наступает время сватовства.

Люди ходят из дома в дом целыми семьями, устраивают смотрины невест, обсуждают выгодность свадебных сделок и размеры калыма. Шум и гам в ином доме стоит целый день. Бывает, что к вечеру случаются и ссоры. Хоть о женитьбе речь идёт, а всё же сначала торг, и разве обойдётся без крупного разговора, если торгуются за целую сотню рублей.

 

Появились свадебные заботы и в доме богача Хайбрахмана.

Сын его, который готовился стать муллой, задумал жениться.

Такая суета царила во дворе Хайбрахмана! Родственники и работники сновали про двору, таскали из погребов в дом окорока и колбасы, доставали прошлогодние медовые соты и сваливали их в бочонки для подкисания, чтобы приготовить хмельную медовуху. Свежий цветочный мёд нового сбора разливался по маленьким липовым бадейкам, его в деревянных пиалах подадут к чаю многочисленным гостям, сватам и свахам, дружкам жениха и подружкам невесты. С лугов пригоняли молодых кобылиц на дойку, кумыс тоже должен быть самый свежий, прохладный и пенистый. Пару молодых жеребцов поставят в стойло на несколько дней, и не будут им давать ничего, кроме парного молока, чтобы мясо приобрело особо нежный вкус.  Нескольких гусей для свадебного пира специально откармливали только пареной гречкой . А молодые барашки и так хороши, были бы только пожирнее.

На улице от хозяйского стада стояла пыль клубами, словно пурга мела.

Крикливые пастухи отбирали самых молодых,  жирных и упитанных овец  для убоя, молодых козочек  и загоняли их в отдельный загон. Бараньи, козлиные печёнки, почки и сердечки будут вкусно поджарены, предварительно вымоченные в свежем кумысе, и подадут эти яства старейшинам и родителям жениха и невесты. Из овечек сделают жаркое, а молодую козлятину сварят в молоке с пучками лугового чеснока.

Во дворе бая работали плотники, сбивали длинные лавки и столы, строили деревянный навес, чтобы защитить многочисленных гостей от солнца и зноя.                                                                                                                         

Шумел, гомонил аул. Ждал большого праздника и дармового угощения на несколько дней. Даже ремесленники, жившие отхожим промыслом, не спешили уходить в другие сёла на работу, тоже ждали большую свадьбу в доме щедрого Хайбрахмана, надеясь недельку потешить души и кишки, поесть вволю замечательной пищи, пошуметь, погорланить песни, забыться от бедности и беспрерывных трудов в плясках и во хмелю.

Люди живо обсуждали предстояшее гулянье, вспоминали свадьбы и праздники прошлых лет у других хозяев, и говорили, что судя по приготовлениям, нынешняя свадьба в доме Хайбрахмана станет самой большой, самой сытной и самой пьяной, самой дорогой и щедрой. Ведь Хайбрахман человек очень богатый, у него много земель - и работников, собственная семья крепкая, в суровой строгости держит всех бай. Скота у него тучи, в табуне двадцать лошадей, две крупорушки, мельница и несколько пасек. Его неуёмная натура хорошо известна в округе, а после такой невиданной свадьбы он станет знаменитым далеко окрест, люди долго обсуждают широту гулянья, долго помнят щедрость.

Наконец на двух тройках приехали разнаряженные сваты.

Прежде чем остановиться у дома Хайбрахмана, тройки с гиканьем и свистом пронеслись по улицам аула туда и обратно. На всю деревню звенели колокольчики под дугами троек. Развевались цветные шёлковые ленты на упряжи и оглоблях, на дугах и постромках. Детвора толпами носилась за повозками, не в силах отвести восхищённого взгляда от яркого убранства тарантасов, от гладких и сильных коней, в хвосты и в гривы которых были вплетены яркие ленты. Из тарантасов сваты и дружки их разбрасывали во все стороны леденцы горстями, мальчишки кидались в пыль и траву искать сласти, дрались, отнимали конфетки друг у друга.

Когда храпящие кони стали у дома Хайбрахмана, там уже собрались чуть не все жители села.

Певцы и танцоры, кураисты и гармонисты, наряженные в лучшие свои одежды, бодро ходили между нескольких белых юрт, поставленных недалеко от дома на просторном лугу. Одни пробовали свои голоса, другие настраивали инструменты, репетировали песни, которыми будут славить хозяина, родителей жениха и невесты.

Весёлое оживление царило кругом. Народ с нетерпением ждал, когда сваты начнут хмельное балагурство, хотели посмотреть, как эта забава будет набирать силы и размах.

Праздник затянул в свой круговорот и Алиму.

Она была особо приглашена Хайбрахманом, он вежливо и ласково просил все дни свадьбы быть у него во дворе, играть и петь для молодёжи и гостей, веселить и ублажать самых знатных и уважаемых. Обещал заплатить щедро, и деньгами, и продуктами.

В народе в то время считалось большим грехом, если приглашённый на свадьбу не приходил. Никто не мог нарушить старый обычай, никто и не нарушал, не часто перепадало беднякам вволю попить кислушки и поесть хорошей пищи.

Алима не очень любила шумные и многолюдные сборища, но неразумно было отказываться от хорошего заработка, да и обычай нарушать негоже, особенно женщине.                                                                                                                                    

Была ещё одна важная причина, по которой Алима с искренней радостью хотела быть у Хайбрахмана и веселить гостей. Очень ей нравился младший сын бая Канзафар. Тайно знакомы они были уже давно. Канзафар, джигит, заметный среди сверстников независимым характером, учился в Каргалинском медресе города Оренбурга. Гордый красивый юноша был известен среди односельчан не только крутым нравом, но и справедливостью. Жених знатный, желанный, из наиболее состоятельной семьи округи. Многие девушки с робким интересом заглядывались на Канзафара. Однако сам парень, хотя и был избалован вниманием городских барышень, не скрывал, выделял из девушек родного аула Алиму. Он хорошо знал о её деятельности, одобрял, и даже несколько раз посылал дорогие подарки. Скромная, но энергичная и умелая Алима была по сердцу Канзафару. Они изредка переписывались. Алима просила у Канзафара новые книжки, учебники. На первую такую просьбу Канзафар охотно откликнулся, с тех пор и появилась между ними связь и переписка.

Постепенно в словах и письмах Канзафара стало всё больше чувств, последнее время он постоянно уверял Алиму в своей преданности и уважении, в горячей любви к ней. Алима же робела отвечать на такие письма. В редкие свидания с Канзафаром она старалась переводить разговор на другие темы: расспрашивала о его жизни в городе, как и чем там люди живут, увлечённо рассказывала о своей самодеятельной школе. Он много говорил о городской жизни, тамошних нравах и обычаях, но часто всё же и о своей тоске, что скучает по милой Алиме среди городских барышень. Не. Очень-то верила Алима,

но приятно было слышать такое.

Однажды Канзафар пообещал на собственные деньги построить для Алимы и её подруг небольшое медресе в ауле, когда сам выучится.

- Отец тебя очень уважает, Алима. Я с ним не раз разговаривал о строительстве, он обещал помочь. Вообрази только, будешь главной учительницей во всей нашей округе. Хороший дом построим для школы, а постепенно и расширим, чтобы к нам приезжали ученицы издалека и могли жить рядом со школой. И плату за обучение будем брать небольшую,  пусть в свободное время работают в хозяйстве отца.

Такие слова подкупали мечтательную Алиму, да и понятно, что это предприятие было вполне по силам богатому, многолюдному роду Канзафара.

- Это было бы замечательно, Канзафар! - восторгалась Алима. – Весь аул, вся округа будут благодарны тебе и твоему отцу, добрые дела не забываются в народе никогда.

- Всё для тебя сделаю, милая моя Алима, - ласково говорил Канзафар, осторожно обнимая девушку за плечи, наклоняясь к ней, касаясь губами её волос.

- Нет, нет, Канзафар, не надо... - отстранялась Алима, волнуясь, боясь обидеть парня.

Но сердце её уже полностью принадлежало этому честному юноше. Не всякий байский сынок станет встречаться с девушкой из бедной семьи.

С нежностью думая ночами о Канзафаре, Алима чувствовала и неясное беспокойство, - словно бы подсказывало бедное сердце: не мечтай слишком, девушка, не обнадёживайся сильно, подумай ещё раз, пара ли ты знатному Канзафару. Хоть семья твоя и непоследняя, но ведь вовсе обедневшая.

Матушка однажды поделилась с дочкой секретом.

Оказывается, Канзафар просил выдать Алиму за него замуж, обещал засыпать девушку серебром, разодеть в шелка, клялся, что все её желания будет исполнять по первому слову и всю жизнь.

- Нет, сынок, нет, уважаемый Канзафар, - отвечала после раздумья Хабиба-энге. - Просуди сам, разве отец твой и вся ваша многочисленная родня позволит тебе связываться с бедняками? Никогда не позволит. Только гнев отца вызовешь на свою голову. Даже если и случится чудо, сначала согласятся, уступят тебе, зная твой крепкий характер, но потом не будет никакой жизни моей единственной доченьке в вашем доме, ведь отец твой сделает из неё батрачку, и никогда не быть ей учительницей, а ведь без этого она и жизнь свою не представляет. Какое там серебро, какие шелка... Разве ты ослушаешься своего отца? Не по обычаям это.

- Могу и ослушаться, - жёстко сказал Канзафар.

- Тогда оставит он тебя без денег и наследства, - вздыхала Хабиба. - Да-да, так оно и будет, я много лет на земле прожила, всякого повидала.

Алима не могла принять всего, что говорила её мама. Девушка была переполнена любовным чувством, она верила красивым и страстным словам возлюбленного, верила своим мечтам. Последнее время только и жила надеждами, редкими встречами с Канзафаром, его обещаниями, и сама уже жила его планами. Будущее представлялось ей светлым, радостным, наполненным любовью к ней Канзафара и желанным учительским делом - чудесное будущее рядом с единственным нужным человеком. И так будет продолжаться долгие дни, годы, всю жизнь...

Вот и сегодня, на этом большом празднике она чувствовала себя легко и естественно, куда делась её природная стеснительность, робость. Всё получалось! Она знала, что Канзафар всегда защитит её, не даст в обиду.

Она играла на звончатой гармони неутомимо, сама удивляясь невесть откуда берущимся новым мелодиям. Легко вспоминались казалось бы давно позабытые песни и озорные частушки. Люди восхищались Алимой, дивились её мастерству. А стоило ей прерваться, отложить гармошку, тут же гости начинали приставать, уговаривали спеть ещё что-нибудь. Родственники же Канзафара, так те даже и строгое   недовольство выражали, если Алима намеривалась отдохнуть.

- Мы тебя и Хабибу-энге, Алима, кормим и поим столько дней, и аванс дали хороший, и ещё щедро заплатим. Так уж будь добра, голубушка, работай на совесть, чтобы наши дорогие гости были всегда в веселии. Ведь чем лучше они себя будут чувствовать,  тем больше денег дадут, а значит, и тебе больше достанется.

Алима, усталая, но покорная, снова включалась в общее веселье. И тут же начинали шуметь друзья жениха:

- А где же наша сваха-гармонистка? - как бы сватая её, громогласно орали они. - Такую гармонистку и артистку и свахой не грех к себе взять! Пойдёшь, Алима?

Сельчане, шутя, противились этим зазывным шуткам, они говорили, не отдадут Алиму ни за что, ни в какой самый богатый дворец, ни в какие роскошные боярские хоромы.

- У нас одна такая затейница на весь наш большой аул, и одна учительница на всю округу, нет, ни за что не отдадим, ни за какое серебро!

- Кто будет учить нас и детишек наших читать и писать?

- А сама-то читает-пишет, словно утка по воде плывёт, и поёт соловьем, и на инструменте мастерица, - поддерживали балагурство доброжелательные гости.

Хоть и шутки всё это были, но такие слова до горячих слёз благодарности грели душу непосредственной Алимы, ведь Канзафар видит всё и слышит. В эти минуты она ощущала себя своей в доме Хайбрахмана, сердцу становилось вольно, билось оно со сладким напряжением, словно желанные перемены совсем рядом. И так хотелось, чтобы Канзафар гордился Алимой, чтобы радоваться вместе уважению и успеху. Но пока свои чувства, уже в ней самой не умещающиеся, она передавала тальянке и песням своим, и музыка звучала ярче, озорнее. При таком скоплении людей Алима не могла явно, в открытую общаться наедине с Канзафаром, народ такое не одобрил бы. И поэтому временами грустью сжимало сердце. Скорее бы уж кончилось это затянувшееся веселье, уже казавшееся ей не столь  радостным, даже посторонним. Канзафар, улучив момент, шептал на ухо Алиме, чтобы потерпела ещё немного, нельзя, чтобы люди заметили её усталость. И девушка с новыми силами принималась за своё дело.

 

Промелькнула неделя богатой свадьбы. Разъехались довольные гости, богатые оставили щедрые подарки и подношения невесте и жениху, и денег оказалось собрано столько, что все затраты были почти покрыты. Хайбрахман был доволен. И гулянье получилось знатное, и траты невелики, а слава повсеместная. Вот как важно не быть когда ненужно излишне жадным.

Разбрелись по дальним местам некоторые сельчане мужчины - на заработки, в отхожий промысел. Праздник прошёл как сон, начинались привычные трудовые будни.

Сенокосная страда поднимала людей с восходом, а возвращались с полей затемно, многие работали на дальних лугах неделями, и жили там же , в шалашах или палатках. Луговые неудобия требовали много труда, некоторые делянки были на склонах гор и предгорий, косить неудобно, трудоёмко, а откладывать нельзя, приходилось иным косить и по ночам, ведь по росе работать легче.

Жизнь входила в привычную колею.

Но ещё долго хранился праздник в душе и сердце Алимы, ведь целую неделю удалось побыть рядом с возлюбленным,  пусть днём на людях, но вечерами-то они могли оставаться вдвоём.

Тихие тёплые вечера на берегу реки, уютно потрескивающий костёр, долгие беседы обо всём на свете, ночное небо с россыпью звёзд... Нежность сильных, но осторожных рук Канзафара, долгие прощания, когда уже и заря утренняя показывала своё розовое личико из-за гор.

Любовными воспоминаниями жила Алима, ночами не давали спать эти воспоминания. То въяве слышала она страстный шёпот Канзафара, то с внезапным приливом жара и стыда чувствовала она его живую ласку помнящей кожей. Гнала она от себя такие видения и воспоминания - и умоляла продлиться, продлиться... Такое состояние она испытывала в детстве, далёком, забытом, беззаботном детстве, когда полная безмятежной радости, она купалась в солнце и цветах на весеннем лугу, и ласка влажных  утренних лепестков и росной травы давала восторженное наслаждение, и хотелось долго-долго бегать, кружиться среди луга, купаться и купаться в тепле и солнце... Подобное, с пугающим головокружением, испытывала она и теперь, когда ночами вспоминались тихие поцелуи Канзафара, шея и щёки вспыхивали, вспоминая его губы, становилось опять жарко,  Алима сбрасывала одеяло и долго лежала так, коротко и часто дыша, всматриваясь в непроглядную заоконную тьму, ожидая и прислушиваясь к всякому шороху. Утром будущее представлялось ей непрерывным сияющим днём, пронизанным как лучами солнца восторгом взаимной любви.

Подруги и соседи видели, как изменилась Алима, даже не узнавали её тальянку и песни. Мелодии стали протяжными, тоска слышалась в них, зов неутоленной любви.

Приезжая в аул, Канзафар уже не таясь приходил вечерами к Алиме.

Необыкновенно интересны были его речи, в городской жизни много событий и впечатлений, а в деревне мало. А книжки и учительские занятия теперь почему-то стали меньше увлекать Алиму, с маленьким огорчением она начала замечать, что слишком часто отвлекается даже во время уроков или во время чтения - вроде и не думает ни о чём, а вот уставится в окно на шумящие деревья, если днём, или на звёзды, если ночью, и читать не получается.

Всю жизнь заполняло ожидание Канзафара.

Он же обещал райскую жизнь своей Алиме, сулил ручьи из мёда и молока, берега из шербета, низал слова, словно делал дорогие бусы из крупного жемчуга, монисто из звонких серебряных монет... Они мечтали о долгой жизни в достатке и беззаботности, о путешествиях в другие страны. Канзафар много рассказывал о других странах, диковинных городах и тёплых морях с пальмами, а Алима тоже кое-что знала про другую жизнь из книг.

Ночь и любовь долго не отпускали её от Канзафара, Алима совершенно теряла волю и разум, желанно забываясь в объятиях любимого, словно в долгом желанном сне...

 

Однажды Хабиба-энге так сказала парню:

- Канзафар, я всё вижу, ведь доченька моя за несколько последних месяцев совсем иная стала, неузнаваемая, иногда словно сама не своя. И сердце моё болит, Канзафар. Ты всю душу девушке разбередил и занял её сердце. Одним тобой живёт, даже занятия свои с девушками забросила. Она  всегда была у меня совсем послушная, словно шелк.                       Косо не глянет, слово поперёк не скажет. А теперь? Возражать стала на мои замечания! А то и совсем ничего не отвечает, что я ей говорю по нескольку раз. Так, Канзафар, дальше дело не пойдёт. Алима честь потеряет, опозорит меня и наш род на всю округу, люди станут плевать нам вслед и отворачиваться на улице, разве сам не знаешь наши обычаи? Я старая, Канзафар, мне не долго осталось жить на земле, я не перенесу этого срама. Разве ты хочешь свести меня в могилу? Раньше времени! Подумай, Канзафар, над моими словами. Так дальше продолжаться не может. Теперь я так думаю, что тебе в ауле нет места, а Алиме нет места в городе.

Канзафару не очень понравились эти суровые слова старой женщины, но он сдержался и спокойно спросил, чего же хочет Хабиба-энге, ведь он предлагал отдать за него Алиму.

- И зря ты, Хабиба-энге, думаешь, что Алиме в городе нет места, скромные и порядочные девушки везде ко двору. И дело для неё найдётся,  ведь грамотная и трудолюбивая. А я в аул уже вряд ли вернусь навсегда, тут ты права.

- Если ты решил поставить себе Алиму ровней, то скажи об этом родителям и всем своим родственникам, присылай сватов, как положено. А насчёт города, я так тебе скажу. Мне неизвестно, чем ты там будешь заниматься, и какое такое дело приготовил Алиме. А если ты увезёшь её от меня, тогда что будет со мной ? Об этом ты подумал? Надо жить как все люди живут, как жили наши отцы и деды. Всегда дочери и сыновья были опорой своим старикам, если Алима уедет, то кто мне тут будет опорой? Я уже слабосильная. И где сыны мои - одному Аллаху известно. И ещё вот что... Как ко всему этому отнесётся отец твой и твои родственники? Разве согласятся они? И останется Алима ни с чем, с одним своим позором. Вот как я считаю. Горе мне только одно от ваших отношений, Канзафар.

Старое опытное сердце Хабибы сжималось при этих словах и болело. Она чувствовала, что такой оборот дел почти невозможен, никогда бай не позволит сыну взять в жёны бедную девушку. А если и случится чудо, отзовутся родители и родственники Канзафара на его просьбу, то не будет долгим счастье Алимы. Станет она рабыней в доме богача. Не примет её как родную байское семейство. Пройдёт умопомрачение первых любовных месяцев, и останется она батрачкой  при муже, заставит Канзафар её рожать всё время, и прости-прощай учёба и учительские занятия, которые столько счастья принесли Алиме. А вернётся с войны брат Алимы, что он-то скажет? Разве трудно представить?

Долго молчал Канзафар. Он был умный парень, и жизнь уже научила трезво смотреть на людей и события. Да, пока он не волен распоряжаться своей судьбой. Слово отца непререкаемо, как закон. А что скажет отец, что скажут родственники? Канзафар с горечью понимал - согласия на свадьбу с Алимой ему вряд ли удастся добиться, несмотря на то, что она из хорошего рода. Но  совершенно обеднел этот род теперь. Да и разумно ли ссориться с отцом? Когда ещё я сам на ноги встану...

-Ладно, бабушка Хабиба, я всё сделаю, как вы говорите. Попробую сделать так. Хотя это не просто будет.

Произнёс это Канзафар , не глядя в глаза Хабибы-энге, и у неё навернулись слёзы, совсем плохо стало на душе, тревожно. Предчувствовало сердце матери, что ждут её любимую и единственную дочку тяжёлые дни и нехорошая молва явится очень быстро.

- Вот и я говорю, Канзафар, что ничего путного из ваших отношений не получится. Алима будет в печали, если не в позоре, а ты перессоришься с роднёй. Отец у тебя человек суровый, своевольный, не трудно предвидеть его гнев. И неотходчивый он. Лишит тебя наследства, и всё.  Канзафар попытался пошутить:

- Вот и будем мы с Алимой как два бедняка жить-поживать, добро наживать…

На что Хабиба сказала:

- Нужду вы будете наживать, а не добро. Твой отец на своих полях вам работу-то найдёт...

Хабиба рассказала об этом трудном разговоре дочери, утаив, конечно, свои сомнения, скрыв неопределённый ответ парня.

Алима же была вне себя от радости.

Она сама никогда бы не решилась затеять такой серьёзный разговор с Канзафаром, это не было принято, как бы запрещалось строгим обычаем. А теперь она знала, что её тайные мысли мама высказала возлюбленному, теперь оставалось только терпеливо ждать в счастливой надежде хороших событий, которые переменят её судьбу.

Расцвела Алима, снова предупредительна и ласкова стала с матерью и вовсе не замечала в обольщении её грустных, озабоченных тревожными думами глаз.

Подружки дивились перемене в поведении Алимы, которая снова стала общительной и разговорчивой, снова начала собирать их в своей избе, развлекать игрой на тальянке и пением. Возобновились и занятия. Подруги, конечно, давно догадывались обо всём, желали ей удачи, только плохо они верили, что придёт к Алиме эта удача. Не помнили такого в ауле, чтобы байский сынок взял в жёны бедную девушку. Хотя некоторые и завидовали.

Между тем проходил день за днём, но от Канзафара не было никаких вестей, не присылал он писем, записочек, долго не приезжал домой в аул из города.

И снова начала расти тревога в душе Алимы.

Для Хабибы всё это не было неожиданностью, предчувствия её оправдывались.

Хабиба уже предвидела тот недалёкий день, когда наконец откроются глаза у бедной девочки, прозреет она умом и сердцем, и старая женщина заранее глубоко жалела свою дочь.

Матушка была печальна, сердце её болело всё сильнее. Алима же пока ничего подобного не испытывала, по-прежнему была беспечна и радостна.

Как слепо бывает влюблённое сердце, так туманит разум любовь и надежда. Алима считала, что Канзафар, заканчивающий обучение, попросту очень занят.

 

Однажды вечером со двора бая Хайбрахмана выехал ездок, запряжённый парой серых лошадей.

Янифа, близкая подружка Алимы, как раз видела его, прибежала и рассказала, взволнованная, что в тарантасе был Канзафар. Люди говорят, он целых два дня гостил у отца в доме.

 Алима была поражена известием.

Не хотела верить, приискивала разные оправдания любимому. И - не хотела слышать правду! Заболел Канзафар, конечно же, заболел, лежал немощный и теперь, наверное, пришлось ехать в медресе больному. Как же она не почувствовала это сразу. Не сумела навестить, не смогла придумать, как свидеться с ним. Сама виновата... Может быть, он и обиделся? Но Янифа дополнительно рассказала, что поговаривают о недалёкой свадьбе Канзафара, а невеста - городская знатная барышня. И едва ли не с этим приезжал к отцу Канзафар. Люди слышали, как они круто и громко ругались между собой во дворе перед тем, как парню уезжать.

Да... С больным сыном не станет отец ругаться.

Алима терялась в догадках. И зачем ссориться, если невеста городская из знатных?

Почему, почему не пришёл Канзафар, не заглянул хоть на краткую вечернюю минутку, она ночами не спит, каждый  миг ждёт его посещения, хоть словечко бы... Почему не сообщил через знакомых, что прийти не сможет, разве трудно такое было устроить? А вдруг он отправился в город за свадебными подарками для неё? Не хотел приходить с пустыми руками, спорил с отцом, сколько и чего купить... Но мог бы хоть словцом обмолвиться о своих намерениях, ведь Алима вся извелась, его ожидая.

Нет, она всё же не понимала, что происходит. И ничего утешительного не придумывалось. Мысли, одна тяжелее другой приходили в голову. А предположение подруги о городской барышне для Канзафара и вовсе повергло Алиму в полное уныние, она как-то горько и безутешно расплакалась на плече Янифы. Неужели Канзафар предал, всё-всё забыл, неужели нашёл другую и теперь к ней отправился? Так неожиданно... Чего же стоят все его нежные признательные слова, клятвы его и заверения? Зачем он так много говорил о будущем, о нашей совместной счастливой жизни... Он же никогда словом не обмолвился, что общается в городе с барышнями, даже наоборот, всегда рассказывал о городских с презрением, высмеивая их чопорность и спесь, вычурные наряды и важные разговоры.

Тоска, но уже не сладкая любовная,  тоска безнадёжности и обмана холодной змеёй заползала в сердце Алимы. Неизвестность вызывает невероятные фантазии, самые немыслимые картины. Болело и ныло неопытное девичье сердце, Алима потеряла сон, даже есть стала очень мало и неохотно. Хабиба-энге удручённо молчала, не зная чем сейчас можно помочь дочери; остаётся надеяться, что время в самом деле всё лечит, и дай бог Алиме забыть всё. Матушка и дочка уже понимали, что судьба окончательно отвернулась от их дома. О чём говорить в такое время? Только лишние слёзы, лишняя бесполезная боль.

Застыв как мумия, не в силах избавиться от одолевающих мрачных дум, закутав голову шалью, часами сидела в неподвижности у окошка немая Алима. И хорошо, если погода была пасмурная, ещё лучше, если шёл дождь, его мерный шум успокаивал. А солнце раздражало, потому что казалось, что оно светит всем, но не ей. Исчез с её пухлых щёк румянец, запали глаза, тёмные круги появились в подглазьях. Глянет на свою страдающую дочку Хабиба и уйдёт потихоньку за печку всплакнуть, потому что не находила слов, которые могли бы успокоить или хотя бы утешить.

Скоро Алима совсем сдала. Ляжет на тахту в самый тёмный угол, отвернётся к стенке и тихо плачет, тихо и непрерывно, вздрагивая всем телом, словно подбитая собачонка. Даже ночь не приносила облегчения, потому что сон приходил на краткий миг, а думы ночью чёрные и безнадёжные.

 

Как-то утром, возвращаясь из ночного с табуном лошадей, пастух Хайбрахмана бая, старик Вахит, подъехав на коне к окошку дома Хабибы, постучал кнутовищем в ставень.

- Дома ли уважаемая Хабиба-энге?

В окошко выглянула печальная Алима, по брови закутанная в шаль. Увидела пастуха, сердце сорвалось и застучало у самого горла, волнующее предчувствие охватило всё её существо. Глядя на заросшее щетиной лицо Вахита, она лихорадочно пыталась предугадать, какую же весть принёс старик. Хоть чем-то он порадует или окончательно отнимет еле тлеющую надежду?

Но ничего невозможно было понять по коричневому от загара лицу Вахита. Его невыразительные, узкие и вечно мутные от похмелья глаза ничего не сказали Алиме, а сам Вахит почему-то молчал, что-то жуя и как бы тихо мыча. Денег просить будет?

- Алима, дома ли матушка твоя уважаемая?  - наконец произнёс он.

 Алима кликнула Хабибу. А сама ушла в другую комнату, чувствуя, что ничего отрадного не принёс пастух.

- Хабиба-энге, - заговорил Вахит, навалившись грудью на подоконник. - Хозяин велел передать мне вам, что хочет видеть вас с дочерью у себя дома. Велел приходить прямо с утра пораньше, сейчас вот и идите, а то разгневается хозяин, вы знаете моего хозяина, он не терпит непослушания.

Всё сразу поняла Хабиба, ничего и не переспросила.

 Вахит удивился неприветливости и осерчал:

- Ты слышала, что я тебе сказал? Если я говорю чего тебе, это всё равно что хозяин говорит тебе! Прямо сейчас отправляйтесь!    

Пастуха не любили в ауле, он был настоящий пёс при хозяине, Хайбрахман поручал Вахиту самые неприятные дела: принести дурную весть, посылал вышибать деньги у должников. Вахит всегда ходил с кнутом для устрашения, даже когда просто гулял, без дела болтался по аулу.

Слушая грубые слова Вахита, его бубнящую речь, скрипучий голос, Алима вся сжималась от дурного предчувствия, и принялась собираться. Однако, мать строго сказала, чтобы Алима оставалась дома. Дочь сразу присела на лавку, опять закуталась в шаль, зябко притулившись к тёплому боку печи. И закрыла глаза. В самом деле - зачем идти? Всё понятно и так... Хоть бы дрёма появилась и дождик пошёл, давно не было дождя, всё солнце да солнце противное.

У открытого окна появилась Курбанбика, соседка, она шла на ручей полоскать бельё и позвала Алиму с собой. Не откликнулась Алима.

И как бы впала в сумрачное полузабытьё, полусон.

Очнулась от голоса мамы.

Хабиба-энге сидела в далёком тёмном углу неуютной их избы и глухим голосом тихо говорила, что нечего больше ждать им, не на что надеяться.

Хайбрахман строго-настрого наказал ни сном ни духом никогда не то чтобы говорить с кем-нибудь о сыне Канзафаре, но вообще , забыть о его существовании, мол, так к добру будет всем, и Алиме, и Канзафару, и всем их родственникам. Гусь свинье не товарищ, сказал бай, и каждый сверчок должен знать свой шесток. Он ещё напомнил, что никогда ничего по два раза не повторяет. А если чего, денег дам немножко. И сразу дал денег, не так уж мало, - сказала матушка. А не взять было невозможно, наорёт так, что свет будет не мил. Да и остались у нас с тобой, доченька, жалкие копейки, и всё кончилось, и крупа, и масло, и сахар... Я и взяла.

И скоро, обнявшись, они неудержимо и безутешно плакали вместе, не в силах сказать друг другу ни слова. И некому было на всём белом свете приободрить их, некому поддержать две сиротские души людей бедных и оскорблённых.

 

Когда Канзафар сказал дома о своих планах насчёт Алимы, отец поначалу

воспринял это как глупую шутку. Даже растерялся:

-  А-га-га-га... А может, возьмёшь в жёны Муниру кривую? Знатная девка, всегда в обоссаных красных тряпках ходит по деревне, песни тоже поёт, как твоя Алима. Ой какая знатная да нарядная!  Га-га-га...

Мунира кривая была деревенская дурочка.

 Канзафар вспыхнул:

- Не смей так говорить про Алиму!

- Чего-чего-о? - удивился бай. - Ты забыл с кем  разговариваешь, в городе научился перечить старшим? Чему только вас там учат, это ещё надо проверить. Сейчас пару раз вытяну по горбине вожжами, быстро у меня опомнишься.

- Не вытянешь, - тихо проговорил парень.

- Плохо меня знаешь.

- Хорошо тебя знаю. Всё равно не вытянешь.

- Ладно, стыдное это дело. Ты уже мужчина взрослый. Поздно тебя лупить. А то бы я сейчас с удовольствием...

Поняв, что сын серьёзно, Хайбрахман разбушевался, не хотел слышать никаких доводов, орал, стучал кулачищами, топал ногами и грозился прогнать бестолкового сына из дому навсегда.

И вся родня, что была в тот момент в доме, поднялась против парня, со всех сторон посыпались укоры в неразумности, глупости и чёрной неблагодарности. Ставили в пример старшего брата, умного и послушного сына, вон какую удачную партию ему нашли, и приданое хорошее, а уж какая свадьба была! Где это видано, говорила родня, чтобы сын ослушался отца? У маленьких-то людей и то такого не водится.

- Неблагодарный шакал! - орал отец. Такое ли будущее пророчил я тебе? Только дураку могло прийти в голову связать свою жизнь с нищенкой и блудницей! Для того ли я холил тебя и воспитывал? Сколько денег вбухал на твою учёбу, чтобы ты стал уважаемым человеком. Я учу тебя в лучшем медресе! Знаешь, сколько это стоит мне? Я туда даю дополнительные деньги, чтобы тебя учили побольше и особо, чтобы твоё будущее было надёжным и скорым, чтобы ты жил в прекрасной городской квартире и имел хорошую

должность в управе. Не хочешь в городе, делите моё со старшим братом,  тоже хорошее дело. Но в городе лучше. И что же ты там будешь делать со своей нищенской Алимой? Как на тебя люди будут смотреть? Разве заимеешь уважение и авторитет, если будешь жить с деревенской девкой? Шакал ты неразумный, больше ничего. Какое может быть уважение к человеку, если у него жена из замарашек? Я сам тебе невесту найду! Уже есть на примете одна. А если гордый очень, сам ищи в городе достойную нашей семьи барышню,  чтобы образованная была под стать тебе и из рода хорошего, а не из тёмной избы, как твоя Алима. Рождённый рабом и холопом им и останется навсегда. Ты меня понял?

Но Канзафар, имевший твёрдый характер, сказал сквозь зубы:

- Отец, я люблю Алиму. И больше никого никогда не полюблю. Она порядочная девушка, чистая, уважительная и умная.

- 0=о! наигранно застонал отец. Видали? Замарашка у него, оказывается, чистая. Арифметику выучила, так сразу и умная! Не в учёности ум, дурак. Ум в знатности и богатстве, в хитрости и опыте жизни. А у тебя какой опыт?  Опять он за своё, посмотрите на этого обормота!.. Тоже нищим хочешь стать? Смотри, я тебе это устрою за непослушание! О, алла, зачем у меня такой неразумный сын, и в кого только уродился. Ты не мой сын, ты отродье шайтана! Хочешь опоганить наш род? Кого может тебе родить замарашка? Только таких же замарашек. Хочешь принести в семью горе и позор? Кому нужна эта оборванка Алима, сирота и нищенка? И отец у неё был глуп и жаден, и помер от глупости и жадности своей, и кому только в голову могло прийти собирать гнилые шкуры и кости, ну пойми же ты, что это пустой род, вот и брат Алимы бродяга и бандит, и младший невесть кто, никто не знает, чем они занимаются, а если весь род дурной, значит, и сестра их такая же дурная, и никакого толку от неё не будет, и нарожает она тебе не сынов, а дураков. А какая опора на дураков? Что ты не сделаешь, они всё пустят на распыл. Ей суждено быть батрачкой, больше ничего. Тебе нужна жена  батрачка? И что ты получишь за Алимой? Две горсти стёртых монет с ее. платья? И платья её матери? Три платка, что сам же ты ей и подарил? Отвечай, я жду! Хотя мне наплевать, что ты теперь скажешь. Я запрещаю не только встречаться с Алимой, но даже и думать о ней. Это моё последнее слово!

Канзафар, зная вспыльчивый и неуёмный характер отца, всё же поначалу пытался спорить, говорил о чудесном, мягком характере девушки, её способностях, красоте её и учтивости.

Ничего не хотел слышать Хайбрахмаи.

- Поступишь по-своему, не дам никогда согласия и отлучу от дома. И вся родня отвернётся от тебя навсегда! Понял меня? Никогда не дам! Прогоню, будешь скитаться как батрак со своей Алимой от бая к баю. Я вам даже земли не дам! Посмотрим, сколько вы проживёте без гроша в кармане, да в позоре.

... Вот этот громкий разговор и слышали люди.

Канзафару была дорога честь Алимы, он испытывал сильное чувство к ней, и понимал сердцем, что отвечает перед Аллахом и судьбой за её жизнь.

Но угроза лишиться наследства и благополучия серьёзно напугала парня. Гнев отца был неподдельный. И вся родня словно сговорилась, никто доброго слова в защиту Алимы не сказал. Канзафар хорошо знал, что отец слов своих на ветер не бросает. И всё же Канзафар пытался возражать, и вот в семье возник раздор. Когда родные убедились, что Канзафар серьёзно заупрямился, отец сменил тактику. Хитрый, он сделал вид, будто успокоился, даже сказал, что надо крепко подумать, посоветоваться со всеми, не спешить с таким важным решением... И велел сыну в тот же вечер отправляться в город, якобы срочные бумаги надо передать знакомому купцу, неотложное дело. Сын повиновался. Он участвовал в предприятиях отца и срочность деловых отношений понимал хорошо. Но он понимал уже, что отец своего решения не изменит. Если вдруг отец менял гнев на милость, это означало, что настоящий гнев впереди.

Отец же, как только тарантас сына скрылся за околицей, послал окольной дорогой конника с письмом знакомому баю в Оренбург, прося немедленно посетить сына и пристроить его к такому делу, чтобы тот не смог отлучаться из города, наказывая со всей  возможной строгостью присматривать за парнем, чтобы всё его время было занято, велел нанять дополнительных учителей, чтобы как следует и скоро Канзафар освоил русский язык и нужные в жизни и делах науки.

Хайбрахман целил далеко и наверняка.

Он хотел из сына сделать грамотного купца, чтобы тот постепенно стал большим начальником, влиятельным человеком с надёжной властью в руках, а для широких и дальних связей русский язык был совершенно необходим.

Уехал Канзафар, и Хайбрахман  тут же позвал к себе Хабибу-энге, строго отчитал, что так дурно воспитала дочь. Разговор тот, тяжёлый и позорный для старой женщины, бай затеял при всех своих родственниках, бывших в доме. Это усугубило страдания старой женщины, совершенно подавило её.

Больно ударил бай, умело!

Долго он говорил, грубо и громко, дружно поддакивала его родня, не давая рот раскрыть Хабибе. Ладно, сердце подсказало ей не брать с собой в дом бая Алиму, и над ней бы наизгалялись тут вволю. Хабиба ушла со двора бая совершенно сломленная и униженная.

А ведь сначала... Когда старая женщина, в которой всё-таки теплилась слабенькая надежда на хороший исход дела, пришла в этот богатый дом, коварный Хайбрахман встретил её ласково, провёл в передний угол, усадил на почётное место. Велел работнику принести две пиалы свежего кумыса, одну собственноручно поднёс растерявшейся Хабибе.

- Отведай, уважаемая, моего свежего напитка, оцени, хорошо ли получился кумыс, кобылок хлебом кормили, молоком отпаивали, отборным овсом ублажали. Люди так не едят! А пока хочу рассказать тебе о наших с тобой заботах, уважаемая. Ты женщина полуграмотная, тёмная, но умная и понятливая, быстро сообразишь, что я хочу тебе сказать. Ты прожила большую жизнь. Но, скажи мне, много ли ты в ней смыслишь? Прости меня за такие слова, уважаемая, но ты знаешь, я человек прямой, что думаю, то и говорю. Ну, ты пей кумыс-то, пей, не стесняйся, если понравилось, ещё принесут.

Хабиба немного успокоилась. Поблагодарила за угощение и приготовилась слушать; поправила платок, руки смиренно сломила на животе.

И тут ласкового бая словно подменили. Он внезапно стукнул кулаком по столу, аж  пиалы подпрыгнули.

Потом встал и молча, несколько минут ходил из угла в угол по избе. Было слышно, как он шумно и часто дышит. Хабиба, предчувствуя недоброе, напряглась. И в самом деле - грянула гроза, бай разразился бурей слов:

- Что такое вы со своей беспутной дочкой задумали? Чужим трудом жить? На  шею мне сесть? На чужом труду и поту жизнь построить решили? Думаете, всех хитрее на свете? Или из ума на старости лет окончательно выжила? Посмотрите на неё! Богатства захотела! Ты его чего, в могилу с собой возьмёшь? Богатство и уважение трудом добывают, работой с утра до ночи, как я, как все мы, обвёл он руками молчавшую родню. - А не обманом, как ты! Разве от обмана бывает счастье в жизни? Не  бывает! Аллах всё видит, всем воздаст! Неужели вы с Алимой Аллаха не боитесь? Безбожники неверные, гореть вам в огне адском! Аллах не только милостивый и милосердный, он и суровый к таким как ты! Ведь покарает, жестоко покарает он вас с дочерью за такие дела. Ну, если нет у тебя ни гроша за душой, так пришла бы ко мне, разве я не даю взаймы всем, кто просит? Я знаю, ты немощная, уже не отработаешь, но Алима-то твоя не слабосильная. Вот и отработает осенью. У меня дел много, на всех хватит. И тебе я не раз денег давал, разве забыла? И никогда не тороплю с отдачей, всегда даю срок новый. Да и ты ещё можешь принести пользу. Возьми козий пух, вяжи платки и шали, разве такое не по силам тебе? Так нет, хочешь заиметь всё сразу и задарма! Позор, старая, позор. Все вы нищие такой народ бездельный и неблагодарный. Чёрные вы люди. Надо же придумать, Канзафара благородного в мужья им подавай! Тьфу ты, прямо безмозглые. Такие гадости только в городе можно вытворять, да и то не очень. А у нас в аулах обычай - это закон. Для всех! В деревне всё на виду. Никто тебе не простит до конца твоих маленьких дней подлости вашей! Правильно я говорю? - обратился он к родне.

- А как же! Правильно, правильно! -наперебой загалдела родня. - Ты мудрый человек, справедливый!

- Вот как всё правильно рассудил, любой дурак поймёт, а это старуха, видать, уже и не способна ничего понимать.

- Да о чём с ней говорить! Выпроводить её из нашего дома и не подпускать близко никогда больше.

- Вот, слышала, что говорят люди? - как бы поклонился родне Хайбрахман. - Разве можно развращать молодого, образованного, хорошо воспитанного джигита?

Заложив руки за спину, бай наклонился к замершей Хабибе, и его бородка оказалась прямо у глаз женщины.

- А? - выдохнул он прямо в лицо Хабибе.

 И разогнулся.

Теперь весь белый свет застил огромный живот бая.

- Мой сын очень порядочный человек, у него большое будущее, и ему нужна достойная жена, чтобы под стать ему была. А какое будущее у твоей несчастной Алимы?

- Она тоже будет учиться,- тихо сказала Хабиба.

 Хайбрахман приложил к уху ладонь раковиной:

- А? Что-что? Не расслышал! Повтори. Учиться? Где, на что? На, твои деньги, может быть? - воскликнул Хайбрахман. - Или на мои? Или на деньги моего сына? А? Ну, отвечай, отвечай! Подумай своими пустыми мозгами, что ты такое говоришь. Рустем! - вдруг рявкнул он, - неси мне ещё кувшин кумыса. Она вишь ты, ещё возражает... Слышали? - обернулся он к родне.

- Я не возражаю, уважаемый Хайбрахман-бай,  я хочу...

- Замолчи, женщина! - прошипел бай. - Замолчи. Если я, хозяин, спрошу, будешь говорить, а если не спрашиваю, молчи и всё.

- Да в чём же Алима провинилась! - всплеснула руками Хабиба.

- А вы обе провинились, вот как. Ты подсунула моему сыну свою оборванку немытую, нахальную. Кроткими прикидываетесь, тихими, скромненькими. А на уме у вас известно что. Хитро задумано, ничего не скажешь! Хитрая, как змея, а прикидываешься простушкой. Посмотрите, люди добрые, опять обратился он к родне. - Поглядите, какая тихая да скромная. Только мы не первый день на свете живём, и хорошо знаем  что в тихом омуте шайтаны водятся. И дочка твоя хороша, тоже вроде посмотришь, глазки всегда опускает, а на уме обман и Канзафар. Так что тут сразу два шайтана. Алима послушала тебя, глупую женщину, окрутила парня неопытного, скромного, соблазнила, вертит им как хочет. Деньги выпрашивает, подарки всякие...

- Какие деньги? - ахнула Хабиба.

-  Как это какие деньги? Ему там, в городе, тетрадки да книжки за так, что ли, дают? Или они там с неба падают? Сколько чего Канзафар перетаскал вам? Карандаши, платки, одной еды нашей сколько. Это всё что, денег не стоит? Позор на твою голову, старая.. Не будет никому нужна  твоя несчастная Алима.

Родня бая гудела как растревоженный улей.

Хабиба сидела, оцепеневшая и онемевшая. Поражённая несправедливыми наговорами, она хотела было протестовать, возражать, но замороченная громкой руганью бая и тявканьем злобной стаи родственников его, уже и слов не находила, да и желание защитить себя и Алиму куда-то пропало. Да бай не давал и рта раскрыть, и домашние поддакивали каждому его слову, где тут возьмёшь сил возразить? Заклюют. Разве переговоришь такую ораву во главе с самим баем...

- Вы посмотрите, правоверные! Эта бабка из своей дочери сделала откровенную шлюху, какие только мужики не бывают в их доме! Кто тебе поверит, что они учатся у тебя правильному? Блуду и разврату она их всех учит, плохие книжки читает, и песни плохие поёт. Где это видано, чтобы девушка пела и играла по вечерам? Ладно, была бы свадьба или праздник какой, а то среди недели, да не по разу! Иные горбатятся на полях, а тут песни да частушки. Что там у тебя, старуха, вообще в доме происходит?

- Да-да, распутством Алимы и живёте. Откуда это у тебя такой дорогой платок? Никак шёлковый? Знаешь, сколько он стоит? Очень дорого! У меня, и то такого нет - визжала одна.

- Деньги собираете со всех, вот и нашего дорогого Канзафара обобрали до нитки.

- И не одного нашего, не одного нашего!

- А мне вот говорили , что она тайком в город ездила не раз. На какие деньги и зачем, интересно узнать. Что ты на это нам скажешь, Хабиба?

- Один раз или два раза Алима ездила за тетрадками и карандашами.

- И ничего не тайно, вместе с тёщами. А другой раз с подругами.

- Во! Так мы и знали! С подругами! Знаем мы ваши карандаши...

- Да! - взвинчивался Хайбрахман. - Ладно, это мы отдельно проверим.

- Если что, у тогда, держись у меня! А зачем детей, зачем малолетних детей развращаете?

- Каких детей? - испугалась Хабиба.

- Каких детей? По именам тебе сказать? А таких! Зачем собираешь их в своём доме по ночам? Чему учите? Дури всякой, чтобы старшим перечили? Или ещё чего? За такое можно и на каторгу отправить, там ей быстро мозги вправят… Все науки свои забудет навсегда. С вечным позором из аула выгоним, сгниёте на рудниках в Сибири. А то камнями побьём по древнему обычаю, так и знай. Правильно я говорю? - обратился он к родне.

Те согласно и радостно загалдели, перебивая друг дружку:

- Правильно, правильно!

- На каторгу, а как же, на каторгу, в Сибирь!

- И камнями её,  их обоих камнями побьём!

- Что ты молчишь, старая? Нечем оправдаться? Всем в округе, да и в дальних аулах известно, чем занимается твоя грязная девка. Покрываешь шлюху и распутницу, но не удастся ничего тебе скрыть, от добрых людей ничего не скроется, немного ты наживёшь на лжи и обмане.

- Да и сама она ещё та! На старости-то лет.

- Да обе они, обе!

- А я чего говорю?

- Проститутки, проститутки и ведьмы, народ зря не скажет.

- Не. место им в нашем ауле, вот что! Пускай вон в город уматывают, в публичный дом, там вроде есть такой.

- Да кто их возьмёт таких...

- Слышишь, старуха Хабиба, что люди говорят? - неожиданно мирно промолвил Хайбрахман, когда по его жесту родня замолкла, как по команде. - Поняла теперь, что ты натворила своей вольностью? Какую жизнь устроила девке своей и себе?

Предательские слёзы потекли по тёмным щекам Хабибы.

- Поняла, поняла, уважаемый. Только она ни в чём не виновата, клянусь Аллахом.

Хабиба задыхалась. Слёзы обиды и бессилия душили её. Откуда они это всё взяли, кто наговорил столько ужаса; сколько зла и несправедливости в людях...

Тётка одна поднялась, начала было опять кричать, но бай неожиданно зло гаркнул:

- Хватит! Замолчи и пошла вон. И все молчите, чтобы больше ни слова. И без того нагородили чёрт знает что, вам , дурам, только волю дай, так языки развяжете, что самому шайтану тошно станет. Молчать всем, я сказал!  И пошли вон все. А ты чего стоишь? - обернулся он к жене. - И ты пошла вон.

Недоумённо ворча, женщины вышли из комнаты.

Хабиба подумала, что бай всё же справедливый человек, вон как всех осадил.

- Перестань мне тут сырость разводить. Утрись.

Он долго молча ходил из угла в угол, изредка косо поглядывая. Бай хотел убедиться, хорошо ли он и его женщины обработали Хабибу, поняла ли она, что ей грозит, ей и Алиме, если не будут они вести себя правильно, тихо и смирно...

- Вот тебе, Хабиба, немного денег.- Ладно... Успокойся. Про детей это напрасно сказал. Не бери близко к сердцу. Забудь. Если ты меня правильно поняла, то все будет в порядке. Не беспокойся. Ну а если не правильно поняла, пеняйте на себя! Бери, бери, деньги-то. Поди, в доме жрать уже нечего? А?

- Мало чего, Хайбрахман уважаемый, - пролепетала Хабиба, всхлипывая.

- Так не на гармошке играть надо, а на полях пахать.

- Да Алима уже давно не играет.

- Ну конечно, чего ей теперь играть! - пробубнил Хайбрахман. - Даже она поняла, как я надеюсь, что неправильно ведёт себя. Отыгралась. На вот, бери, бери. Будешь помнить мою доброту и справедливость. И не смей отказываться, рассержусь. Отдавать не надо. Видишь я какой добрый? А теперь иди домой, и долго не попадайтесь мне на глаза, ни ты, ни твоя девка.

В комнату вошла какая-то женщина.

-  Хайбрахман, а чашку, из которой пила кумыс эта старуха, бросить собакам? - сказала она, ядовито улыбаясь, заискивающе заглядывая в глаза хозяину.                                  

- Закрой рот навсегда, - тихо и страшно сказал Хайбрахман. - Я уже сказал всем вам - хватит! Вы что, собаки бешеные? Я сейчас заставлю тебя из этой чашки пить..

Он налил из кувшина кумыс и протянул родственнице:

- Пей!

Она выбежала из комнаты, словно бешеная.

Словом, Хайбрахман сделал всё, чтобы раздавить, унизить, уничтожить мать Алимы. Целую свору приспешников спустил он на безропотную старушку, прекрасно зная, что каждое им сказанное слово будет известно Алиме, да и всем, кому надо. Точный расчёт был у бая. Только вот родственники, видать, перестарались и прогневили хозяина.

Униженная и оболганная, Хабиба-энге не сможет не поделиться дословно всем с Алимой, соседскими старухами, те разнесут по аулу, и родственнички постараются. Алима тоже поделится с подругами... Те отшатнутся от неё. И Алима не посмеет и глянуть в сторону дома Хайбрахмана, не посмеет она и подумать о Канзафаре,  не посмеют и другие девки вздумать мечтать о его сыне. Нет тут Канзафару равни!  Он, Хайбрахман, сам найдёт невесту.

Спасти сына от глупой и, как понял отец, почти непреодолимой любви к Алиме,  вот какова была цель бая, и тут, как он считал, любые средства во благо. Ведь ослепленье любовью пройдёт, и сын поймёт дальнюю правоту отца. Разве Канзафар не чувствует, что всё, что делает теперь престарелый отец, это всё для него, любимого и родного Канзафара. Разве не ради него отец топал ногами, орал, брызгал слюной, так старательно стучал кулаком по столу, устрашал Хабибу собою и глупыми родственниками, готовыми по его команде, как собаки, лизать его сапоги или обгадить того, на кого укажет хозяин.

Хайбрахман даже сам устал от этого спектакля.

 

Сама не понимая почему, задами и околицей, прячась за сараями и плетнями, боясъ попасться на глаза даже курице, словно в тёмном тумане пробиралась Хабиба-энге домой. Ей казалось что она сразу умрёт, как только доберётся до своего дома, до своей лежанки.

И всё же ни сама Хабиба, ни Алима не могли вообразить, до какой степени осрамлён их дом и они сами.

Ядовитые сплетни снова поползли по аулу и округе. Изо всех сил старались подпевалы бая, лизоблюды и приспешники его. Наверное, бай задумал попросту выжить Хабибу и Алиму из аула.

Начали поговаривать, что несчастный юноша, такой видный сын Хайбрахмана знатного, срочно уехал в Казань, лечить у немцев страшную болезнь, которой его заразила Алима. Постепенно везде - на улице, на ярмарках, на работах судачили о её болезни, новость обрастала жуткими подробностями, потому что никто ничего толком не знал и знать не мог. Скоро у Алимы провалится нос и на его месте образуется гнойная дырка, потом Алима и Канзафар покроются кровавыми язвами, волосы выпадут, ногти исчезнут, слепота будет, и все кишки сгниют. Смерть их будет страшна и мучительна, и хоронить таких в земле нельзя, надо только сжигать, чтобы пепел разнесло далеко-далеко. Старухи проклинали Алиму, а ведь совсем недавно хвалили за бескорыстную работу и носили в дом Хабибы подарки, еду и одежду. Иные даже перестали здороваться с Алимой и Хабибой-энге. Некоторые, завидя мать или дочь, переходили на другую сторону улицы. Алима выходила из дома рано и редко, только по крайней необходимости, за водой к ручью, в магазин. К колодцу, из которого Хабиба и Алима брали воду, люди перестали ходить. Даже родственники озлобились, не нашлось в их сердцах разума и милосердия.  Грозились написать обо всём Давлеткулу, никаких объяснений не желали слышать от истаявшей Алимы и несчастной её матери, неизвестно как ещё живой от горя и переживаний.

- Зачем вы связались с богачами? - ругались родственники. - Что теперь с вами делать? Неужели бы мы вас оставили в нищей беде или бесприютности? Как-нибудь собрались бы помаленьку, помогли. Кому нужны подачки от богатеев, от них добра не жди. Занялись какой-го школой. К чему это привело? А теперь, если бай увидит, что мы помогаем тебе, так он и на нас свой гнев обрушит. Себе навредили, и нам всем навредили.  Беда с вами!

- Канзафар про тебя давно забыл! Приехал-уехал, он давно в городе с чистенькими барышнями и знатными людьми дружбу водит, зачем ему наши деревенские дела? А ты как была в скудости, так и останешься.

- Так-так, правильно, правильно, вот попользовался он твоим девичеством, и бросил, забыл навсегда, а ты теперь порченая девка. Куда тебя девать?

- До какого позорного занятия докатилась ты, девка! Какое горе всем нам, кто бы мог подумать, что из скромной девушки получится такая нечисть! Не уважаешь наши обычаи, и наши слова не слушаешь, всё своё думаешь. И останешься никому не нужная совсем!       

Алима как-то постепенно привыкла и даже зачерствела. Бывало, отговаривалась, объясняла, даже огрызалась на старших женщин, напоминала людям, что совсем недавно они ей говорили иное - хвалили, благодарили, а теперь лают и шипят, как собаки и змеи. Что же, если завтра бай вам скажет, что я ангел, молиться будете?

Однако, все возражения и оправдания Алимы только ещё больше распаляли родственников. Не водилось так, чтобы младшие девушки оправдывались. Временами Алима совершенно не могла понять, что такое происходит с людьми, ещё совсем недавно благожелательными.

В душе Алимы появилось тупое равнодушие ко всему, что происходило вокруг неё. Охладело, устало сердце, опустошила его измена и неразделённая любовь. Ум её уже не реагировал на оскорбления. А окружающие, видя, что она не возражает и не защищается, понимали это так, что она согласна с обвинениями, а, значит, виновата кругом.

За две или три недели вдвое повзрослела Алима.

Ей было очень жалко, что так разочаровалась в людях. С сожалением думала она об их тёмных и загадочных душах, с такой готовностью подхвативших дурные разговоры и бессмысленные сплетни. Тёмный народ неразумен, готов поверить в любую ерунду, а бедный ещё хуже - дай ему грош, и он будет делать всё, что угодно баю, продаст подругу, отца и мать продаст, честь и совесть забудет. Горе неграмотным и бедным! С  жалостью смотрела она на бедных своих родственников, бездумно подвывающих Хайбрахману-баю и лакеям его. И уже понимала, что может сделать с людьми денежная власть, сладкие посулы и обещания, как калечит людей даже чужое богатство, как темнит их ум и души подачка и вечные долги, кабальный хлеб с барского стола, в какое рабство и суеверие затягивает безропотная покорность и скудость жизни.

Жалко было Алиме людей, но и ненавидела она некоторых теперь сильно. Вчера улыбка и добрые глаза - сегодня злобное высокомерие. Как так происходит? Успокоилось сердце, ещё недавно готовое разорваться от обиды, устало. Да и что можно сделать с этими лицемерными баями и их сыновьями, рабски послушными, зависимыми от родни. Если отец бай, разве сын может быть другим? Яблоко от яблони недалеко падает.

Несколько верных подруг Алимы тайком от соседей и родителей приходили к ней в дом под покровом ночи. Иногда приносили простую еду, поддерживали, чем могли.

Пылилась в углу на сундуке тальянка. А если и брала её в руки Алима, ничего кроме тягучих заунывных звуков не получалось, ведь в ожесточившемся сердце Алимы было темно и пусто. Нечему было радоваться, не о ком тосковать.

Мать ослабла, слегла - болезнью отозвались оскорбительные разговоры в доме Хайбрахмана. Хабиба почти ничего не ела, спала очень плохо, всё время молчала.

С равнодушной покорностью ждала Алима новых ударов судьбы.

 

2.

Сильные и богатые издавна используют для своих вероломных дел ленивых подхалимов, верных своих слуг и холопов, готовых за ничтожную подачку пойти для своего хозяина на любое подлое дело, никаких угрызений совести при этом не испытывая. Словно специально для грязных затей создана эта человеческая порода, волки в овечьих шкурах. Из них получаются прекрасные бездумные исполнители, хитрые соглядатаи и доносчики, провокаторы и обманщики всех мастей, верные псы своих хозяев. Власть и деньги обстряпывают подлые свои проделки их руками, сами же повелители чаще всего остаются в стороне, а то и выставят себя защитниками или благодетелями.

В каждом ауле найдутся неглупые плуты и ловкие пройдохи, большие охотники за чужой счёт попить, сладко поесть, очень облегчающие себе жизнь благодаря недалёким простодушным любителям подхалимства и неуёмных славословий в свой адрес.

Средней руки купец Мырдаш, мужик не первой молодости, из аула Каратаево для таких мастеров-лгунишек, подхалимов и сладкопевцев - сущий клад. Очень падок на лесть и похвалу, любит выказывать себя богатым и удачливым, щедрым и уважаемым. Но ещё больше любит, когда о его чудесных качествах говорят все вокруг, и побольше, и почаще. В такие моменты цветёт его душа, сладко бьётся сердце.

И вот в один ярмарочный день хитрецы из аула Каратаево, как говорится, напихали ему солому за пазуху.

А подосланы они были на этот раз баем Хайбрахманом, он поручил своим приспешникам сосватать глупому и тщеславному Мырдашу Алиму. Хайбрахман знал, в каком состоянии теперь находится Алима, деваться ей некуда, и расчётливая авантюра Хайбрахмана вполне могла получиться, так считал бай. Он хотел и задумку свою довести до конца - чтобы не было в ауле ни Алимы, ни её матери. Тогда и Канзафару некуда будет деться, не станет же он вспоминать девку, которая спуталась с немолодым мелким купчишкой, болтливым и невзрачным, над которым посмеивалась вся округа.

Бай не сомневался, что он хорошо подготовил почву для этого дела. Старуха и девка раздавлены, теперь они тише воды и никогда не опомнятся. Сплетни и дурные разговоры сделали своё дело, многие сельчане отвернулись от Хабибы и Алимы, и оболганная девчонка со своей еле живой матерью ухватится за Мырдаша, как тонущий за соломинку. Что ещё остаётся Алиме, всеми презираемой, никому теперь не нужной? Для неё Мырдаш может оказаться и выходом и спасением. Домашним Хайбрахман говорил, что он хочет удачи и нормальной жизни Алиме, нельзя же жить девушке в одиночестве. Домашние восторгались мудростью и милосердием хозяина.

 

... Подсев к Мырдашу за столик  в кабаке, завели каратаевцы долгие медовые речи, подливая сладкое пиво в стакан Мырдаша.

- Асалям вагалейкум, друг Мырдаш! Слыхали мы, что дела твои, уважаемый, идут совершенно замечательно. Много корья продал, несколько овец. Большой куш, наверное, словил! Давай выпьем за твой успех, все вон говорят, какой ты удачливый купец стал.

- Много у меня хорошего товара, а значит, будет ещё больше! И денег будет очень много! Это так! - щурился довольный Мырдаш, поглаживая редкую свою сивую бородёнку. - Очень хорошо идут дела, да-да. А в другом году буду мельницу строить. Или пока не знаю что.

- Ведь добро к добру идёт, а деньги к деньгам.

- Богатеешь, Мырдаш-агай, прямо не по дням, а по часам.

- Уважаемый, видный человек наш Мырдаш!

- Мы уже слыхали, хочешь мельничку на реке поставить, мука будет?

- Да-да, - улыбался Мырдаш, - очень много будет муки!

- Скоро будешь самым уважаемым купцом в округе.  Просто честь и радость посидеть с таким человеком за одним столом. Не обижай нас, пей, пожалуйста, наше сладкое вино, закусывай бараниной. Потом и нас отблагодаришь, как начнёшь продавать муку.

- Я обязательно! - расплывался в радости Мырдаш. - Я всех вас напою вволю! Очень скоро.

- Одно удовольствие послушать мудрые речи аксакала.

- Вагалейкум ассалам, Мырдаш-агай! Аллаху угодно твоё процветание.

- Иншалла, иншалла! - вскрикивали собутыльники хором. - Дай бог! - Афарин, Мырдаш! Честь тебе и слава!

Улыбался и кивал, поддакивал Мырдаш, расцветала его простая душа, молодела.

- Вот ты уже давно живёшь без женщины, пусть будет пухом земля жене твоей достойной. А ты же молодой ещё! Нельзя такому человеку без хорошей жены, помощница разве не нужна тебе? Толкового да работящего, грамотного конторщика тебе надо, чтобы ещё больше богатства накопить, и дела пойдут ловчее, дополнительный прибыток будет.

- Всех перещеголяет Мырдаш уважаемый!

- Да-да, друзья, женщину в дом надо, надо, хозяйку надо, и конторщика надо, а как же.

Хотя в его пустяковых делах управлять было и нечем особо.

- Мы знаем, Мырдаш-агай, что ты и сам можешь справиться со всем, но для солидности! А женщина для ухода и ласки. Разве не так?

- У нас для тебя и подходящий человек есть, присмотрели исключительно только для тебя.

Мырдаш совершенно раскис, радуясь такой заботе друзей.

 - И где же вы нашли мне замечательную женщину? Крепка ли собой? Умная ли? Мне ведь очень умная нужна, я глупых-то не привечаю, сами знаете.

- Знаем, знаем! Не сомневайся, и грамотная, и крепкая женщина.

 Купил Мырдаш хорошего вина, принялся угощать приятелей, хотя некоторых он видел вообще в первый раз, наверное, из дальних аулов приехали. Вот куда докатилась слава его!

- Да, - подтвердили приятели. - мы с братом издалека, но и до нас дошла слава твоя, а мы, уж ты не сомневайся, разнесём её ещё дальше.

- Э нет, ребята, погожу я пока с конторщиком и управляющим, мне надо работников нанять. Я ещё хочу начать лес заготавливать, чтобы в город его возить. И экономить надо, мельницу же очень дорого строить. Вот все кругом говорят, какой я рачительный хозяин, я важную сейчас мысль имею, пока тайна очень большая, но вам, друзья, так и быть, скажу по секрету, только никому не слова, договорились? Чтобы ни-ни, никто-никто не прознал...

- Ну что ты, Мырдаш агай! Мы же могила! Что скажешь, тут между нами и умрет, верь нам.

- А если надо, то бери нас в работники, мы умеем лес валить, и у нас в семье есть три коня. Много ли надо? Две пилы да два топора, и все дела.

- Что за тайна у тебя такая, поделись, Мырдаш, - подзадоривали самолюбивого купца собутыльники.

- Сделай честь, окажи такое доверие, может и мы, хоть и неразумные, чего присоветуем. Приятно помогать благородному человеку.

- Я вот чего думаю, - для солидности медленно, с большими паузами заговорил Мырдаш. - Надобно мне поначалу построить в ауле большой каменный магазин. Из белого камня. Его вокруг много тут у нас. Или кирпичный, из красных гладких кирпичей, ещё лучше. Крыша зелёная, наличники зелёные! Как в городе, двухэтажный! На  первом этаже будет склад и производиться различная торговля, а на втором этаже у меня будет просторная квартира и контора. Вот что я задумал. Вот какой план у меня. Подвал будет, холодный погреб для колбасы и вина. Шинок небольшой пристроим к дому, беседку летнюю. И будем с вами сидеть-пировать, дела обдумывать. А? - увлёкся своей фантазией Мырдаш. - А тогда в мою светлую просторную квартиру и хозяйка понадобится, как же без хозяйки. И конторщиком чтобы у меня стала. И жена и конторщик, и хозяйка! Вот как надо!

Приятели восторгались, цокали языками.

- Вот тогда и найму кого надо, продавца, нет, продавать буду сам или жена, или наоборот, пусть жена продаёт, я  с вами буду сидеть в летней беседке и пиво пить всё время. Всем торговцам  в округе на зависть. Налейте-ка мне ещё стакан вина! Вывеску закажу в городе железную с картинкой, мануфактуру пусть нарисуют и окорок, и колбасу всякую.

- И напишут: " Мырдаш-магазин"!

- И русалку рядом с колбасой нарисуют пускай.

- Зачем русалку? - сказал Мырдаш.

- Как же, как же, сейчас, Мырдаш, везде на таких вывесках русалок с хвостами рисуют, поверь нам, мы много видели.

- О, Мырдаш! Какое важное ты дело задумал. Как тебя весь народ станет уважать, если увидит такую заботу и красоту, даже и представить трудно.

- И на нас можешь рассчитывать, обязательно поможем строить новый красный магазин, Чтобы с русалкой обязательно!

- Ну, если сейчас везде русалки, будет и у меня, - смеялся Мырдаш. Шумели, галдели приятели, наперебой восхваляя доброту и щедрость, и мудрость Мырдаша, и дальновидность его, лезли к нему с бесконечными тостами. Кто-то раскошелился на бутылку дешёвого вина, зная, что за это одуревший от похвал купчик тут же закажет три.

Словно в меду и масле купался Мырдаш, только что хвоста не было, а то бы распустил веером. Расщедрился, и пошло-поехало стакан за стаканом, бутылка за бутылкой. Еды - полный стол! Прихлебателей набежало на дармовое угощение, что мух на мёд, неведомо кто, невесть откуда. Шёл пир горой в честь купца Мырдаша, большого человека с широкой душой...

И вот между возлияниями прислонился один из собутыльников к размякшему потному Мырдашу и говорит ласково на ушко:

-Дорогой друг, ты же видишь, до чего мы тебя любим и уважаем, мудрый добрый аксакал. У нас и слов не хватит, чтобы были достойны тебя, да продлит Аллах твои дни. А я тебе самый уважительный человек и хочу доложить важное дело, для тебя совершенно замечательное.

- Давай, давай, - благодушно кивал Мырдаш. Если важное дело, тогда мне первому. Давай, только говори тихо.

- Чтобы тебе всё сделать по уму,  правильно рассчитать, тебе уже сейчас обязательно нужен конторщик, Мырдаш-ака. Знаю одного, ой, какой хороший. Образована, скромна, умна, красавица. Помощником дельным будет и женой ласковой. А чего ты всё бобылём? Это нехорошо, неправильно.

- Зачем такое говоришь? - подскочил Мырдаш на стуле. - Какой такой женой? Опомнись мало-мало, чего несёшь тут, болтун бестолковый?

- Да-а, - наклонился к Мырдашу другой человек, дыша в лицо горячим перегаром. - Не удивляйся, специально для тебя подыскивали. Замечательная ханум, луноликая, грамотная и скромная. Просто сэсэкей, цветочек!

- У, нечестивцы! - в пьяном кураже орал Мырдаш. - Наверное, христианку какую-нибудь негодную ни на что хотите мне подсунуть? Знаю вас, шакалы неблагодарные. Смеётесь, да? Да не собираюсь я жениться, отвяжитесь! А грамоту всякую я и без вашей девки давно знаю лучше всех!

- Мырдаш, Мырдаш, - гладили по плечам, увещевали, успокаивали разбушевавшегося купца приспешники Хайбрахмана бая, старательно и напористо отрабатывая заказ хозяина. - Какая ещё христианка? Мусульманка благоверная, башкирка чистокровная, да ещё из знатной семьи, хорошего рода. Молодая, крепкая, в самом соку. Вот посмотришь на нею, и сразу нас будешь благодарить всю жизнь.

- А? - поутих Мырдаш. - Молоденькая? Правоверная? Из какого такого знатного рода, говорите немедленно, отвечайте нечестивцы, а то я вас всех сейчас...

-Мырдаш, это цветущая Алима... - сладко прошептал, почти пропел один прямо в волосатое ухо Мырдаша. - Дочка покойного Умматкула и Хабибы-энге из Юлаево.

Хмель из старика как ветром выдуло.

Он отшатнулся от приятелей, даже стул отодвинул от стола.

- Да что вы такое говорите, брехуны пьяные, подлые хитрецы. Хотите мне подсунуть дурной товар, порченую девку? Да?  Я кого спрашиваю! Отвечайте! Разве неизвестно, кто она такая, эта Алима бабки Хабибы? Да я её в последние батрачки не возьму, в хлев к баранам не пущу, курячее дерьмо не доверю убирать. А вы мне - в жёны! Рехнулись? Ей только у русских помещиков свиней пасти да гусей, больше ни к чему не годная. Кому только в голову взбрело предлагать такое мне, знатному Мырдашу! Да знаете ли вы, худоумные, сколько замечательных женщин в аулах мечтают о моём доме! Я могу взять три жены, или даже пять! И все будут ухожены и обласканы. А вы мне эту Алиму.

- Погоди, погоди, Мырдаш уважаемый, послушай нас, - перебивали приятели друг друга, потому что напугались реакции Мырдаша. Старик-то оказался с норовом, спесивый. Вон до чего дотрепался, три жены хочет взять. Он их чем кормить будет,  соломой?

- Нас слушай, никого других не слушай, всё это говорят об Алиме пустые головы, завистливые и злобные языки! Мы ведь специально для тебя прознали всю настоящую правду про Алиму. А сплетни про неё распускают тёмные люди, совсем некультурные. Разве Мырдаш человек некультурный, разве Мырдаш тёмный человек?

- Нет, я не тёмный и культурный!

- Конечно, конечно, дорогой! Это всем известно. Ты самый культурный человек в округе, разве станет культурный человек слушать, что говорят безграмотные старухи? Никогда!

- Я? - в некоторой растерянности сказал Мырдаш. - Конечно, никогда.

- Так зачем же ты безграмотных дураков и дур всяких слушаешь? Негоже это для тебя, неприлично.

- Что неприлично? - вовсе растерялся Мырдаш.

- А мы-то думали, что ты у нас самостоятельный, сам всё знаешь и сам всё решаешь, - с поддельным разочарованием проговорил другой приятель.

Даже малейшую критику Мырдаш не переносил, это товарищи знали хорошо, и сыграли на этом.

- Да как вы смеете! - Мырдаш вдруг стал строгим. - Как  вы смеете сомневаться в моей самостоятельности? Мне посторонняя болтовня - пустой звон, больше ничего,  как гусей гоготание, и всё.

- Да мы так и думаем. На  самом деле Алима очень гордая, потому и завидуют ей, злословят. Она всех сватов и женихов гонит из дома, вот потому и сердятся на неё. Она даже сына Хайбрахмана прогнала, никакой взаимностью ему не отвечает.

- Как? - изумился Мырдаш. - Самого Канзафара? Да не может быть!

- Да-да, самого Канзафара. А уж сколько он ей подарков из города перевозил, не счесть, а Алима ничего не брала, вот она какая! Во всей округе нет девушки лучше и порядочнее.

- Но как же так, - сомневался Мырдаш. - Мне брат самого Хайбрахмана бая рассказывал про её тёмные делишки... И другие... Все говорят, везде.

- Так ты разве не знаешь эту простую загадку? Брат Хайбрахмана сам сватов два раза посылал к Хабибе-энге. Так она их даже в дом не пустила, вот как! Потому брат Хайбрахмана и обозлился, вот и вся загадка. Вот и стал он и его приспешники распускать дурные сплетни про Алиму, это он так мстит ей за непокорность. Разве не понимаешь?

- Теперь понимаю... - раздумчиво сказал Мырдаш. Брат Хайбрахмана всегда мне. не нравился. Он тёмный человек.

- Вот именно. Всегда был тёмным человеком. Теперь понял, где собака зарыта?

- Неужели так всё и есть?

- Так всё и есть, а как же!

- Ты же мудрый, разумный, кому будешь верить, верным твоим товарищам или глупым бабам и обиженному Канзафару?

Известие о том, что Алима отказала самому Канзафару, повергло Мырдаша в крайнее удивление. Может ли быть такое?

Видя, что Мырдаш почти обработан, приятели неустанно наседали, чтобы закрепить успех дела, которое им поручил хозяин Хайбрахман.

- А ещё скажем тебе, что сам нехороший Хайбрахман со своими родственничками тоже осердился на Алиму и Хабибу-энге, тоже велел всем распускать мерзкие слухи про Алиму и её дела. Хайбрахман же мстительный человек, разве не знаешь?

- Как не знать, знаю, конечно. Хайбрахман очень мстительный, нехороший человек.

- Во-вот. Потому из их семьи и всё зло идёт.  А правда только у нас, Мырдаш уважаемый. Алима прекрасная девушка, самая скромная, самая умная.  Нет лучше ни в ауле, ни во всей округе. Понял теперь?

- Теперь да, начинаю понимать...

 Мырдаш был готов.

Хайбрахман щедро заплатил теперешним собутыльникам Мырдаша, чтобы они изо всех сил сначала расхвалили мелкого и самолюбивого этого купчишку, а потом и Алиму, даже велел себя самого поругать, чтобы Мырдаш  ещё больше возгордился в своих глазах. Вот и наседали, неутомимо пели теперь порученцы Хайбрахмана, пьянчужки и бездельники, что нет лучше человека, чем удачливый купец Мырдаш, и нет на свете прелестней и умней замечательной девушки Алимы, дочери знатного купца и мудрейшей Хабибы-энге. Ведь за удачный оборот дела ждало их дополнительное вознаграждение, и дармовая выпивка, и еда обильная. А много ли надо никчёмным бездельникам? Получится сейчас всё успешно, глядишь, бай ещё какое-нибудь весёлое  дело поручит, так и будут жить припеваючи. Важно ещё, что Хайбрахман и работу обещал ...Хорошо было этим старательным трепачам и врунам: Хайбрахман деньжат даёт, а глупый Мырдаш кормит-поит от пуза. Получается всё как надо, значит и дальше они оба, довольные Мардаш и Хайбрахман, будут привечать своих помощников, и Хайбрахману, и Мырдашу будет за что их благодарить. Не зря же говорят, хитрая овечка двух маток сосёт. Верно, не один день такое будет продолжаться... Ой, хорошо бы. Надо стараться и стараться.

- А ещё мне известно, - сказал самый верный прислужник Хайбрахмана, - что бедная Алима очень по тебе вздыхает. Не веришь? Это потому, что не доверяет глупым молодым джигитам, они  только ходят, словно петухи, а ума нету, она это всё видит и понимает. Она хочет человека солидного и с именем, как ты. Иные говорят, прямо измучилась совсем  извелась.

- Сохнуть скоро будет, - смеялись приятели. - А виноват будешь ты. Не может же она сама к тебе сватов прислать, сам подумай.

- Аллах не простит тебе, если такая девушка пропадёт из-за тебя, Мырдаш. Давай, спеши, не сомневайся, пока не поздно.

- По сердцу, видать, пришёлся ты ей. А что? Не старый , крепкий, удачливый. Знатный и богатый. А что бородка седая, так это же от мудрости!

- Вон ты какой бравый у нас. Что тебе толку от немолодых женщин, детей не родят они тебе, а Алима сынов родит. Нужно тебе три сына?

- Три? - улыбался Мырдаш. - Мне надо три или четыре!

- Ну вот, Алима тебя и осчастливит.

- Да вот я... Уже с Салихой  вроде начал вместе хозяйство вести, как же теперь с ней-то быть?

- Да что Салиха, что тебе эта Салиха!  Никуда не годная апайка, наверняка больная насквозь.

- Да гони её прочь, или в баню посели, пусть там живёт, будет Салиха вам с Алимой служанкой, это очень хорошо. Видишь, как здорово мы всё придумали.

- И откуда ты только взял эту Салиху кривую? Разве она ровня тебе?

- Ну как же, - сказал Мырдаш, - Она не старая, работящая и тоже совсем одинокая, как я.                                                                                 

- Подумаешь, какое дело - одинокая! Теперь что же, всех одиноких женщин возьмёшь к себе на двор?

- Решайся, Мырдаш, спеши скорее. А то гляди, уведут у тебя из-под носа Алиму дальние купцы в свои края. Не опоздай! А то жалеть потом будешь всю жизнь, локти кусать и репу чесать.

- Слыхали мы, что даже из Оренбурга сваты были. Да...

-  Неужели? - Мырдаш насторожился.      

- Да-да! А как же. Таких девушек многие хотят. А она, как видишь, только одного тебя. Алима сама к тебе побежит, только пальцем помани.

- Судьба в руки сама идёт, Мырдаш-агай. И так нос подотрёшь баю Хайбрахману! Представь только! Околеет бай от зависти, и сынок его тоже околеет. Они со своим задавакой сыном думают, что прямо князья тут, всё могут, все у них в кулаке. И вот на тебе, выкуси, желанная им Алима  и - с тобой! Помрут от зависти.

 Мырдаш окончательно расцвёл, вообразив такое. А в самом деле, сделаю так, и всю жизнь будет скрипеть зубами большой бай! А то больно важный стал. Пора его поставить на место.

- А не старый я ей? - спросил Мырдаш.

- Ты? Какой старый! Да ты у нас ещё тот джигит!  Разве какой молодой перепьёт тебя? Ни в жизнь. Давай еще выпьем вина.

Глотнул Мырдаш на радостях жгучей водочки, заулыбался, захорохорился, грудь колесом, руки в бока. Глазки заплыли от удовольствия, подбородок и шея лоснятся от жира.                                                                       

А приятели старались изо всех своих последних сил: гордая девка, строгая, недотрога такая! Мусульманка правоверная. Коран по десять раз на дню читает, и других учит вере и писанию. А уж как хороша собой, просто гурия  и ханум! И ты ей под стать, вон какой крупный мужчина, руки крепкие, ноги крепкие... Хватит думать, Мырдаш, нечего сомневаться, тебе и беспокоиться ни о чём не нужно, сами приведём-привезём Алиму к тебе, только скажи. Во как утрём носы Хайбрахману-баю и сынку евоному, спесивому Канзафару!

- Я? Я да, - язык у Мырдаша уже заплетался. - У меня очень крепкие ноги, и руки крепкие очень, я всё могу, пешком вёрст двадцать, для меня не дорога. Я тарантас могу из  грязи вытащить! Я сто раз тарантас из грязи вытаскивал!

- Мы знаем, мы видели! - верещали приятели. - Если нужно будет, ты тарантас и сам сможешь тащить, не хуже любой кобылы.

- Какой кобылы? - надул губы Мырдаш. - Какой такой ещё кобылы? Он уже плохо понимал, о чём шла речь.

- Ну, не кобылы! - спохватывались приятели. - Ты же как конь, как жеребец, вот как.                                          

Приосанился Мырдаш и уже сидел такой весь из себя важный, словно жених на свадьбе. Степенно поглаживал неверной рукой свою жиденькую бородёнку, в хмельном тумане сладко мечтал о райской жизни с молодой женой... Разве это справедливо, что у многих есть дети, сыновей не по одному, а у него нету. Вот удача сама идет в руки. Глупо отказываться. Надо хватать её за подол, и хватать крепко.

Много собралось народу у стола Мырдаша, все наперебой хвалили щедрого купца, а иные уже и поздравляли с такой удачной женитьбой, невиданной красавицей и умницей женой, о которой все джигиты в округе только мечтают. Пиво лилось дюжинами. Так разгулялась удалая кампания, что и после закрытия базара они ещё долго колобродили на улицах.

Утром Мырдаш еле очухался.

Выпил три ковша воды подряд и снова спал до обеда. Съел большой чугунок картошки с курицей, надулся кумыса и опять поспал. А вспомнить ничего толком не мог. Весь вчерашний день был словно в тумане. Голова трещала словно мороженый кочан. К вечеру послал за пивом, надулся его так, что чуть живот не лопнул. И принялся вспоминать, что же за праздник он устроил вчера себе и товарищам, поскольку обнаружилось, что денег истратил немало.

Подавая ужин, Салиха не стерпела обиды, съязвила:

- Ну что, гуляка, совсем память отшибло? Забыл приглашение? Старый, а такой неразумный... Твои новая родня, поди, с утра ждёт тебя в гости, а ты во как набрался, до сих пор вздыхаешь и икаешь. Надо же так надрызгаться. Разве прилично будущему зятю являться выпивши или с похмелья? И куда только в тебя лезет, бочка бездонная. Посмотри, пузо выше носа стало.

- Что такое говоришь, женщина? - не понял речей Салихи Мырдаш. - Какая такая новая родня? Зачем голову мне морочишь, а?

Однако, в мозгах постепенно светлело, кое-как припоминался вчерашний вечер и застольные разговоры.                                                                   

Желая выпытать, что же такое он наплёл, Мырдаш невинно спросил;

- Ну-ну... Скажи-ка, Салиха, чего такое я наболтал тут тебе? Может, перебрал лишнего, сболтнул пустое. Рассказывай давай.

- Прикидываешься, старый! - сердилась Салиха, не чувствуя подвоха. - Вчера чуть не половину мужиков из Юлаева притащил к себе, вон во дворе две корзины бутылок, всех перепоил, сам чуть не до смерти опился, пришлось тащить тебя домой из сарая, уже и на ногах не стоял. И всё орал на весь аул: Алима, Алима, где моя дорогая Алима!

- Какая такай Алима? - хитрил Мырдаш. - Наверное, юлаевские хотели свою девку выдать за хорошего купца,  а я по пьянке да по дружбе и пошутил так, давайте, говорю, мне её в младшие жёны. Это же у нас шутки такие, не понимаешь разве? Совсем ты старая, неразумная, ничего не понимаешь. Брось свои глупости говорить тут, не серди меня. Лучше пива давай мне ещё две бутылки.

 - Глупости? Вот я посмотрю, как ты к Хабибе отправишься, посмотрим,

какие глупости тогда будут. Обмануть меня хочешь? Я ещё из ума не выжила, знаю, чего ты задумал.

Мырдаш, притворно охая и кряхтя, слез с тахты, подошёл к зеркалу.

Долго стоял, поворачиваясь так и сяк, с сожалением разглядывая своё одутловатое лицо, совершенно заплывшие после возлияний глаза. Щетина какая... Надо голову побрить.

Мырдаш короток, сутул, но широк в кости, плечист и крепконог. Фигурой он напоминает медведя. На тёмном, плоском, изрытом оспинами лице, как пробка от бутылки, торчит маленький нос, вздёрнутый, на одной ноздре коричневая бородавка с волосами, четыре щетинки растут на ней в разные стороны. Мырдаш состригал их ножницами. А волоски зачем-то собирал в коробок. На левом глазу небольшое бельмо, вокруг него извилистые красные сосудики, кривые, как червячки. Замечательны были руки у Мырдаша: толстые пальцы с крепкими ногтями могли согнуть концы вил. Он в самом деле мог запросто переставить тарантас с места на место. Природа наделила Мырдаша силой недюжинной. Когда был помоложе, в одиночку ходил на медведя с рогатиной.                                                                                                           

Мырдаш отошёл от зеркала на пару шагов. Эх, хотя бы этого бельма не было! И бородавку надо свести как-нибудь, вроде одна бабка в Юлтышах умеет, надо съездить. А если раскалённую кочергу приложить? Надо бородку подкрасить. Хорошая бородка, не такая уж и жидкая, очень даже аккуратненькая, А бородавка нет, не аккуратная, лишняя. Нос махонький, а она большая. Напугаешься такой рожи ночью... Ну, ничего, думал Мырдаш, зато я удачливый и мудрый, не зря же так все говорит.

Чужие люди, кто видел Мырдаша впервые, просто ужасались его внешности, до такой степени старик был непригляден. Но пообщавшись с ним, к собственному удивлению замечали, что он добр, прост, и поэтому как бы и даже симпатичен.  Простодушен был Мырдаш, бесхитростен, люди слегка подсмеивались над ним, но никто никакого зла на Мырдаша не держал. Была в людских сердцах и жалость к Мырдашу,  рано умерла его жена от чахотки, так и не успев родить ему ни сына ни дочь.

- Ничего, ничего, - бубнил теперь Мырдаш, хмуро разглядывая своё лицо, словно видел его впервые. - Богатого да уважаемого какая девушка не полюбит? С лица не воду пить. Свыкнется, слюбится... Что красота! Зато денежки всегда при мне. А скоро будет много, очень много. Я же ещё очень сильный. А чем больше монет, тем больше всякой любви, так вот, моя дорогая Алима,. красавица моя. У нас с тобой впереди долгая жизнь, всё будет очень хорошо, на зависть всем баям и их холёным сынкам... Только надо, пожалуй, бородку подправить и волосья в ушах отстричь. Раскосматились, такие-сякие...

- Салиха! Иди ко мне немедленно!

- Ну чего тебе ещё, несчастье? 

- Молчи мне такие слова, женщина неразумная. Давай мне ножницы. Буду бороду подстригать.

Мырдаш ходил по комнате и разговаривал сам с собою вслух.

- Дом мой немножко поизносился, это раз. Надо собраться, напилить хороших брёвен, заменить несколько венцов снизу. Хорошей глиной всё промазать как следует. Крышу перекрыть. Это два. И потихоньку начинать собирать материалы, камень там, кирпичи, чтобы простроить большой новый дом с магазином. Мебель закажу в городе, кровать широкую, перину куплю, нет, лучше две перины. И подушек пуховых гору... И сундук, да, сундук нужен крепкий, окованный железом, с большими замками! Для подарков всяких и другого добра. Мне же много всяких подарков на свадьбу с Алимой принесут мои товарищи. Ни в чём не будет нуждаться моя дорогая Алима-ханум, разодену как картинку, никакой работы знать не будет, только сидеть у окна и шаль вязать, да носки мне, или зелёную тюбетейку вышивать бисером. Тоже мне. А главное, чтобы ты рожала почаще, Алима, я хочу, чтобы у нас было два сына. Или три.

Мырдаш сел за стол, с удовольствием выхлестал полковша пива, охнул, утёрся рукавом.

- Зачем бормочешь тут, а? - прервала радостные фантазии Салиха. - О своей грязной девке мечтаешь? Разве не слышал, во что превратилась её неразумная Хабиба? Ползает как подбитая кошка с кривой своей клюкой, уже и разговаривать разучилась, наверное умом тронулась. Все всё видят, всё знают, а ты как слепой котёнок и глухой кот. Да и на себя посмотри, медведь облезлый, куда тебе молодуху? А чего ты мычишь про перины да про подушки пуховые? У самого полтора зипуна дырявых да пара калош, а он про дом строить! Что такое у тебя с головой? Кругом пошла, с ума тебя свела девка? Она вот так и других сводит с ума, одна беда от ней.

- Чего разболталась, старая! - погрозил здоровенным кулаком Мырдаш.

- Алима самому Канзафару отказала, вот Хайбрахман и распустил дурные слухи про Алиму, а вы, пустые старухи, повторяете ерунду всякую, как попугаи. А всё почему бай это сделал? Да от зависти ко мне! Потому что благородная Алима хочет пойти в мою благородную семью! Теперь тебе всё понятно, неразумная женщина?

Салиха обомлела от таких глупостей. Вовсе пропил остатки ума мужик...

- Нам сам Аллах велел сойтись, я знаю! От судьбы не уйти. Видать, мне на роду написано, значит так тому и быть. И не зуди мне тут, не серди и не расстраивай, а то пойдёшь жить в чёрную баню, как не знаю кто…Я ещё две жены могу взять! Или даже целых три! Какой от тебя прок, я не знаю.

- Ну да, ну да, скажи уж сразу пять, чего уж там три. Чем кормить-то будешь свой гарем, старый дурак? Лепёшками просяными? Да и тех у тебя не вдоволь.

- Какие лепёшки, старая! Что говоришь! У меня одних только овец не знаю сколько, со счёту сбился.

- Овец? Десяток у тебя овец, и всё. Какой ты бай? Скоро сам в батраки пойдёшь наниматься к тому же Хайбрахману.

- Я? Да никогда! У меня скоро своя мельница будет! Что мне твой бай, ни зачем  не нужен мне твой бай.

- Тогда чего же ты весь год в одних портках ходишь?

- Э-э, старая, мало чего знаешь, зачем тратить на новые портки, пока и эти ветер не продувает. У меня денежки припрятаны! Скоро новый дом с магазином построю. И мельничку. И беседку.

- Какую ещё беседку? У меня фуфайка десять раз штопана-перештопана, какую беседку?                                                                                          

- Рукава не отвалились? Ну вот и носи пока. Беседку! Чтобы сидеть с нужными людьми и беседы беседовать. А ты нам будешь бешбармак приносить и чай, много самого лучшего чая.

- Это который из луковой шелухи, что ли?

- Нет! У меня скоро будет только англицкий, тебе и не снилось. Сейчас одежду надо купить нарядную и новую.

- А куда тебе ходить-то? Из дома во двор, со двора в хлев, из хлева в сарай или на огород, из огорода в дом. Одежду ему подавай! Видали купца красного?                                                                                                               

- Как куда? Как куда? На люди, в собрание какое, в город , в театры будем с Алимой ездить на тарантасе.

- А я? - заплакала Салиха. - Я что, буду в бане твоей сидеть, как дворовая собака?

- Ладно, - смягчился Мырдаш. - Привезу тебе из города новый жакет. Бархатный такой, знаешь? И чего ты расплакалась, Салиха? Боишься Алимы? Алима добрая, умная. Она тебя не тронет. Прекрати мне тут. Знаешь ведь, не люблю я ваших бабьих слёз. Что баба плачет, что курица, всё одно и то же. Ничего не значит. Глянь, глянь на себя в зеркало, старая, седая, кривая, нездоровая вся, кому ты нужна такая?

- Помилосердствуй, Мырдаш-агай, разве я виновата в этом?

- Ладно, ладно, я и не виню тебя. Просто говорю. Живи как живёшь. А про баню я пошутил, это я так, сгоряча. Рассердила ты меня слишком. Женщина должна быть покорной! Разве забыла?                                      

- Чего же мне теперь, молча в углу сидеть, и не скажи ничего?

- Скажи, да думай как сказать. А старая и крикливая, зачем мне такая? Ни сына у меня нет, ни дочери... Разве ты мне родишь? Что ты плачешь? Я не упрекаю, я спрашиваю.

Между тем Салиха уже плакала по-настоящему, всхлипывая и постанывая.

- Да не виновата я, Мырдаш, не виновата! Думаешь, разве я не хочу сына или доченьку, но что же теперь поделаешь, не получилось  в своё время, откуда я знаю почему. Ты что же думаешь, я не переживаю, что в старости мне некому будет чашку воды подать? А старость недалеко, и мне страшно от неё. В чём же я провинилась перед тобой?

- Не  плачь лишнего, женщина. Разве ты одна на свете? Братья есть, у меня две сестры живы и здоровы, у твоего брата трое детей, разве останешься без помощи и на улице?

- Да у них своих забот полон рот!                                                  

- Ничего, ничего. Найдут  время и для тебя. Да что ты расскулилась, я разве выгоняю тебя? Только мне свой сынок нужен! На кого я оставлю богатство своё? Подумала хоть раз об этом?

Салиха упала, как мешок, на тахту, зарыла лицо платком. Плечи её вздрагивали от рыданий.

- Ладно, ладно... Да перестань ты. Живи себе, никто не гонит. Как была, так и останешься. Старшая жена, чего тебе ещё. Разве я собака какая? Только если будешь ругаться и вредить, смотри, выставлю в чёрную баню во двор.

Несказанно горько было Салихе от несправедливых слов Мырдаша. В самом деле, обидел Аллах неизвестно за что, не дал детей, а болезней слишком много, вот и все суставы болят по ночам так, что хоть плачь, Мырдаш не знает, как она всё делает через силу и стонет по ночам в подушку. Два или три кочана капусты извела, наворачивала листья на коленки, ничего не помогает. Как жить одной? У родственников приживалкой дело последнее... Что случилось с Мырдашом? Разве не понимает, что он не нужен никакой Алиме, все кругом обманывают его, пользуются его простодушием. А дружков-собутыльников вокруг много, пока ты при деньгах, кормишь их и поишь, за это чего хочешь наплетут. А Мырдаш доверчив, всему верит, как ребёнок, любит лесть да похвалу, тем и пользуются. Как ему рассказать всю правду?

Она уже понимала, что не нужно было сердить его язвительными высказываниями, оскорбительно это для мужчины. Надо было спокойно поговорить, чтобы он понял, куда влип со своей доверчивостью, поверив льстецам и обманщикам. Ведь ничего, кроме нового позора и насмешек не будет, бедный мой Мырдаш. У каждого  своя судьба, бедный мой Мырдаш, и никогда у тебя не будет нового кафтана и белого дома с магазином, и никакой беседки тоже не будет никогда.

- Дорогой Мырдаш, - сквозь вздохи и всхлипы говорила Салиха, - по мне хоть пять жён приводи в свой дом, сколько хочешь, воля твоя, разве я возражаю? Я ведь совсем другого боюсь...

- Чего это такого другого ты боишься? - удивился Мырдаш.

- Разве Алима пойдёт за тебя? Такая молодая... только понапрасну людей насмешишь со своим сватовством, опозоришься на старости лет. Видишь, я разве о себе думаю? О тебе я думаю, дорогой Мырдаш. Я по твоей чести плачу, а не от своей обиды. Разве ты не веришь своей Салихе, ведь уже почитай как пять лет мы с тобой живём вместе, разное было между нами, но разве я не угождала тебе? Разве перечила? Разве не ухаживала? Вот и сейчас я только о том и думаю, чтобы тебе жилось спокойно и по судьбе. Не ввязывайся ты в это дело, не ввязывайся.

Довольный Мырдаш улыбнулся, развалившись на перине.

- Всё ты своё бубнишь, неразумная женщина. Зачем сердишь меня целый день? Подай мне халат мой лучший и красную тюбетейку. Пойду по делам. Теперь дел много будет, всё обмозговать надо. С людьми встретиться, переговорить что да как устроить.

Салиха мыла посуду не столько водой, сколько своими слезами солёными. Такая беда пришла к ней на склоне лет... Она, конечно, была уверена, что Алимы в их доме не будет, но зато сколько позора ждёт Мырдаша, сколько насмешек незаслуженных. А ведь он доброй души человек. Жалко ей было Мырдаша, привыкла она к его простой душе за пять лет совместной жизни. Мырдаш почитал Салиху, хорошо ладили-то, дружно. Баловал, берёг, ласково обращался, нянчился поначалу с ней, как с малым дитём. За  Салихой не было ничего, кроме сундука со старыми одёжками да кой-какой утвари. Бывало, сам Мырдаш недоедал, но свой кусок всегда отдаст Салихе. Такое отношение грело одинокую женщину. И даже загулявший, пьяный Мырдаш рвался от своих собутыльников домой, к своей Салихе, а не как другие, к чужим женщинам или по неизвестным гостям и девкам. Словом, вполне ладно жили, пока не пришла к Мырдашу удача и небольшой достаток. Стали жить без долгов. Но вот чуток разбогател, тут же появились собутыльники, и стал Мырдаш иной раз вздорным и грубым, и начал укорять Салиху за бездетность, отдалился, посуровел. Салиха и сама сильно переживала, что бесплодна, ходила тайком по бабкам и знахаркам, чего только не делала, каких гадостей не перепила, но Аллах не сжалился, детей так и не было. Экономила, собирала копейки на городских врачей, но те сказали, что надежды нет. Мырдаш совсем осерчал. И отвернулось от Салихи ее маленькое счастье, покинул покой.. Дом без детей выстуживается, даже углы сиротеют. А годы уходили, и слабая надежда на появление     сынка или дочушки растаяла. Может быть, потому и стало пусто в сердце некогда доброго Мырдаша. Быстро старилась Салиха, дурнела прямо день ото дня, сгорбилась даже, затихла.

Не замедлили появиться разные хвори, худой работницей стала, плохой помощницей, - ни в доме, ни в поле, ни в своём огороде долго не могла трудиться. Пришлось Мырдашу нанимать работников.

Не покой и счастье принесло в дом небольшое богатство Мырдаша, а печаль и раздор.                                                                                                                                          

Полный котёл и новая одежда не заменят ласкового слова и доброго обращения. Разговаривать с Салихой Мырдаш стал совсем мало, бывало днями слово не вымолвит.

А если всё же молодая жена появится в доме? Она тут же наведёт свои порядки, вовсе отнимет Мырдаша, и будет Салиха доживать тусклые свои дни в сырой бане на задворках.

Откуда только появилась эта подлая девка Алима? Ведь ещё вчера не поминал, вообще никогда не поминал, ни разу... Не пожалеет Салиху Мырдаш, никто она ему, совсем человек чужой. Такая дурь вошла в Мырдаша. Седина в бороду - бес в ребро.

Жалко было Салихе Мырдаша. Сердцем чувствовала она, что ждут его тяжёлые времена. Как он перенесёт их?

 

Дальновидный Хайбрахман бай не обманул своих приспешников; не тот был случай, чтобы жадничать. Хорошо они поработали, на славу. За старание надо платить. Угощая их в своём доме, слушая занимательный рассказ, бай от души хохотал. Ловко удалось им окрутить простодушного и глупого Мырдаша! Славно получилось, сладко и весело. Молодцы, ребята, хвалил их бай. Хвалил и захваливал, потому что хорошо знал - этим обормотам лесть как мёд на уста, радость на сердце. И случись в них нужда, позовёт, побегут делать любое дело для него, надо облаять, облаят по первое число того, на кого укажет Хайбрахман.

Бай считал, что теперь и Мырдаш будет доволен, и Алима устроит свою жизнь, и Канзафар перебесится, перегорит в долгой разлуке его любовь, и увидит он как прав отец, ещё благодарить будет за житейскую науку. И Хабиба-энге успокоится, натерпелась старая женщина достаточно, пора и пощадить их, неразумных. Чтобы вы все делали без меня? - думал бай. - Сами себе одни только беды и несчастья делаете. Хотя разве оценят должным образом эти бедняки усилия доброго бая? Разве поймут своими скудными мозгами, сколько он делает им хорошего? Неблагодарный народ, непонятливый. Никак им нельзя жить без хорошего петуха, непременно заблудятся в дремучем лесу жизни. Ругают нас, добрых пастухов, а что вы все без нас? Стадо бестолковое, больше ничего, теперь мой интерес соблюдён, осталось дело довести до конца. Хорошо бы сначала сделать развод Мырдаша с Салихой, чтобы не путалась под ногами эта карга. Можно, конечно, и так оставить,  пусть ведёт себя тихо, как подобает старой жене. Салиха женщина никчёмная, но совсем одинокая, ладно, пусть живёт у Мырдаша, будет им как служанка, дела всякие по дому и хозяйству делать. Много ли она съест? Нет, не много. А в одиночестве пропадёт Салиха. Надо пару своих старух к ней подослать, пусть хорошо поговорят с Салихой, чтобы там воду не мутила, она хоть и пустая женщина, но не такая глупая, как кажется иным. А лишний ум ей ни к чему. Мои старухи вправят ей мозги куда надо. Чтобы не противодействовала и не вредила. Всем им надо устроить правильную судьбу, выправить  от неразумного пути. Ах, глупый пустой народец, овцы бестолковые, чтобы вы делали без нашей заботы и денег наших? Сами-то ни к чему не способны.  Коверкают друг другу жизнь, а потом жалуются Аллаху и всем вокруг. Какое дело Аллаху до вас? На себя надо жаловаться всегда, на себя! Пропадёте без нас.

- Сильнее подзадоривайте Мырдаша, не теряйте его из виду ни на минуту. Надо чем помогать, помогайте. Чтобы он всё время чувствовал вашу доброту и дружбу, чтобы некогда ему было думать самому о себе, я за него всё подумаю, а вы всё сделаете. Если наши бабки уговорят Салиху уйти, ещё лучше будет. Велю вам делать всё так, чтобы Мырдаш ни на шаг не отступал от своего намерения, ни минуту не сомневался, что делает правильно. Куйте железо, пока горячо! Случаем передумает, засомневается, от глупого ведь не знаешь чего ждать завтра, начинайте всё сначала! Капля долбит камень. И денег не жалейте, дам еще сколько надо. Надо помочь бедному Мырдашу, и Алиме тоже, вот наша с вами задача какая!

Приспешники Хайбрахмана после таких слов восхищались своим хозяином - не о себе думает, о людях! Золотой человек. И щедрый.

- А заупрямится Мырдаш глупый, поженим их хитростью или силой в крайнем случае.

- Как это так? - удивлялись исполнители.

- А просто. Украдёте Алиму, привезёте к Мырдашу в дом, лучше ночью, а мои другие люди тут как тут, скажем, что Мырдаш украл Алиму сам и опозорил, и куда тогда будет деваться им обоим? Мырдаш с ума сойдёт, если поймёт, что может быть опозорен. А с муллой я сам поговорю, он слишком суровый у нас, вы к нему не ходите, не послушает. Придётся мне самому его обработать. Суровый, да до монет охочий. Неправильный у нас мулла, слишком набожный и упрямый, уж очень большой законник. Надо бы сменить...

- Так-так, это ты верно говоришь Хайбрахман ака! - радостно поддакивали служки бая, учуяв что их ждёт новая выгодная работа, да и не короткая наверняка, мулла это тебе не глупый Мырдаш, ведь обговорить муллу - дело долгое и непростое, очень даже не простое. Мулла слыл в округе человеком жёстким, справедливым, заступником обездоленных, богатеи его недолюбливали. И если Хайбрахман затеет интригу против муллы, значит, жизнь у помощников бая надолго будет сладкой и беззаботной.

- Чего скалитесь, холопы! Поживу почуяли? - хмурился Хайбрахман. - Вы сначала одно дело мне сделайте, а там видно будет. Не с вашими куриными мозгами подступать к мулле. Об этом деле ещё много думать надо. А пока делайте, что я велю. И чтобы всякий день мне докладывать, что там и как, всё до мелочей, кто куда ходил, что сказал. Понятно, холопьи?

И пошла команда Хайбрахмана бая выполнять указания хозяина, добивать доброго Мырдаша и несчастную Алиму.

Однажды, когда Мырдаш с гордым своим видом удачливого человека проезжал в новом тарантасе по улице аула, его с вежливым поклоном приветствовал пеший Хайбрахман.

- Ассалям алейкум, Мырдаш-агай! Афарин тебе, удачи и славы. Слышал, хорошо идут твои дела?

Удивлённый и польщённый Мырдаш остановился, степенно вылез из тарантаса, тоже поклонился в приветствии, вроде бы как равный.

- Чем обязан такому вниманию, многоуважаемый Хайбрахман! Ассалям алейкум, да продлит Аллах твои дни.

- О, какой ты солидный да нарядный, никак новую одежду приобрёл. Вижу, вижу, дорогие вещи. Совсем городские. Вон как сапоги блестят. Сразу понятно, состоятельный ты человек.

Мырдаш совершенно расцвёл - ну как же, сам большой бай называет его, бая маленького, почти другом, почти равным себе, никогда такого раньше не бывало.

- А Хайбрахман пел:

- Пусть дела твои цветут  как черёмухи весной цветут в наших урёмах, пусть лучшие девушки поют тебе славу, как соловьи весной среди черёмух. Приветствую твои успехи, друг Мырдаш. Знаем, ты уже кирпичей много из города на берег реки привёз, скоро ли начнёшь строительство? Если нужна какая помощь, только скажи. И денег ссужу, и людей подгоню тебе. Дело  ты затеял людям нужное, и себе доходное, такого компаньона иметь я почёл бы за большую честь.

 О! - таял Мырдаш, - надо же как заговорил со мной сам большой бай...

А Хайбрахман пел и источал слова сладкие, уважительные - желанная отрада для простодушного Мырдаша.

- Погоди, Мырдаш-агай, не спеши, удели мне маленько своего драгоценного внимания, скромному и верному другу твоему, Нужен мне совет, спрошу только у тебя. Тебе понадобится совет - приходи, пей чай и вино, спроси у меня. Потому что теперь нам надо жить дружно, увеличивать торговлю, чтобы твою мельницу построить побыстрее. Вот как я понимаю наши дела.

- О, Уважаемый, - как бы в покорности, благодарности и согласии склонил набок голову Мырдаш. - За честь почту вступить к тебе в долю.

- Это я  почту за честь помогать тебе, правильному человеку. Не, заглянешь ли ко мне в гости, Мырдаш, мы бы не спеша обсудили всё за хорошей беседой. Угощу по первое число, ты меня знаешь.

Поначалу после таких слов Мырдаш даже оторопел.

Не только он сам, отец его не был ни разу в доме Хайбрахмана. Уже в молодости несколько лет Хайбрахман был старшиной в ауле, теперь эта должность перешла к старшему сыну Гаязу. Бая знают везде, даже русские помещики почитают за честь водиться с ним. Есть у него дела и с городскими боярами, многие чиновники в городе - друзья и товарищи Хайбрахмана. Земли не меряно десятин, подворья в трёх аулах, хутора в степи, заимки в лесу и на речках, загоны в луговых предгорьях, тучи овец, табун лошадей. Сила большая, богатство большое; кругом его слово имеет вес. Не удивительно, что приглашение такого человека было для Мырдаша полной неожиданностью и ввело его в некоторую оторопь. Бедный купчик растерялся, даже как-то заробел.

Хайбрахман вскочил в тарантас, втащил за рукав Мырдаша, и уже через несколько минут провёл его в дом к столу, усадив на почётное место, велел работнику быстро принести вина и кумыса, и чай приготовить, и варёной баранины подогреть. И затеял бай долгий неспешный разговор о делах и начинаниях, всё выспрашивал заинтересованно  о планах, кредитах, процентах и долгах, интересовался всякой деталью, щедро давая советы, всяческое содействие обещал по первой просьбе и на самых выгодных условиях.

- А кредит дам, Мырдаш, самый хороший, и процент для тебя будет самый малый. Только для тебя, - доверительно наклонялся к уху Мырдаша Хайбрахман, снижая голос, словно их кто мог услышать, подслушать. -Только никому не скажи, это между нами, сам понимаешь.

- А как же, понимаю, понимаю, дорогой Хайбрахман. - Узнают, доймут просьбами. Знаем мы этих людей!

- То-то и оно, - кивал бай. - Как не знать, знаем людишек. Мы же с тобой аксакалы почти.

- Нельзя этим людям сильно доверять.

- Во-во. Умный ты человек, приятный.

Старая лиса Хайбрахман немало повидал на своём веку недалёких тщеславных людишек, знал как можно завоевать их доверие, подчинить своей воле. Льсти, приласкай, подкинь деньжат, выскажи уважение и заинтересованность в их занятиях, даже если совершенно дурацкие занятия, похвали, даже если не за что. Лесть - универсальная отмычка к людским сердцам! Полезны мелкие подачки, выпивки под любым предлогом. И постепенно человек станет твоим верным слугой. На таких людях, приручая их и незаметно разоряя или вводя в полную зависимость от себя, и разбогател Хайбрахман коварный.

Сейчас же он, ведя неспешный обстоятельный разговор, тихонько выпытал у Мырдаша все его планы, все начинания, вычислил даже его капитал, прикидывая - может, и вправду стоит помогать ему в строительстве мельницы. Не думал Хайбрахман только о своём сыне. Конечно, надо бы между делом заманить Мырдаша в долговую ловушку. Пусть построит мельничку, а потом можно будет всё так устроить, что её у него и оттяпаем за долги. Всё, что приносит доход, должно быть в одних руках!                                             

- Да, брат Мырдаш, финансы твои нужно поправлять маленько. Я прикинул, тебе на такие деньги со строительством не справиться. Там одного железа сколько надо! Потом жернова, телеги... Плотину строить, это же целая бригада нужна. Пожалуй, дам я тебе хороший кредит, и работников подберу толковых и радивых. Кредит - надолго, а работников на сколько скажешь.

- Это для меня большая честь, не знаю как и благодарить, как буду расчитываться за вашу доброту и бесценные советы. А процент за кредит отдам двойной, не сомневайся ни минуты, только бы мельницу запустить. За мной долгов отродясь не водилось, ты же знаешь меня.

- Это знаю, потому и беседую с тобой. Не знал бы твоей порядочности, не стал бы и разговоры разговаривать.

Принесли в графине кислушку, тарелку с пирогами.

 Хайбрахман своими руками наполнил пиалу Мырдаша.

- Ну, коли так, осуши до дна за наше с тобою общее дело, чтобы между нами была дружба вечная и деловое согласие на все времена. Мы же с тобой не чернь какая-нибудь, должны дела делать и держаться друг друга, а недоброжелателей не допускать до наших планов и дел. Правильно я говорю? Пей, Мырдаш, не оставляй капли на дне, злой мысли в сердце!

... Всё, что хотел, постепенно выведал Хайбрахман, подливая и подливая словоохотливому простодушному Мырдашу. А как приспело время, достаточно захмелел гость, Хайбрахман и говорит:                                                         

- Я теперь много времени дома провожу. Есть у меня болезнь небольшая, а доняла, надоела. Лежать велели городские доктора, всяких лекарств пить, не знаю, где что происходит, чем люди живут, и разговоры мне их неизвестны. Вижу, вижу, Мырдаш, наше время потихоньку уходит, теперь всё постепенно перейдёт в ваши руки, ты же помоложе, покрепче. А потом детям нашим... А иные детки  в город тянутся, как сын мой младший. Но что же делать,  всё равно надо работать, жизнь одна, спеши брать от неё побольше радости. А женщина - это тоже большая радость, Мырдаш, если она неглупая и правильная, слушается мужа своего с покорностью и рожает ему сыновей. А если и помощница в делах, грамотная, так и вовсе хорошо. Такой семье удача будет.  У тебя вот детей до сих пор нет, и Салиха, с которой ты сейчас живёшь, тебе уже никогда не родит ни сына, ни дочь, она старая. И дошло до меня, что хочешь ты принять в дом молодую жену. Так ли это? Верно ли говорят?

- Да как...- замялся Мырдаш  - Точно пока не решил, думать надо ещё. Как быть с Салихой не знаю, вот что. Она ругается да плачет, жалко всё же. Не выгонять же её. А если сейчас ругается, приведу новую жену, тогда Салиха ещё больше ругаться будет. Что за дом,  где две женщины не ужились? От Салихи ждать, конечно, уже нечего. Столько лет прожили вместе, а детей нет и нет. Ты прав, уже и не будет. На кого я добро оставлю? Не сто лет мне жить.

- Почему не сто, Мырдаш уважаемый? Ты вон какой крепкий, и отец твой прожил почти девяносто, и дед почти столько же. Значит, и твой век будет долгим. Значит, жизнь твоя совсем ещё не заканчивается, а наоборот, начинается новая жизнь. Но для этого нужна и новая жена. Ты же сейчас в самую силу вошёл, тебе молодуха ой как нужна. А Салиха твоя, слышал, болеет и ногами, и спиной, одна пустая только обуза, а не помощница. Зачем она тебе? Пусть идёт к своим родственникам, как-нибудь прокормят. Ей не много надо. Так что не раздумывай попусту, отлучи её от дома своего, и бери молодую, да побыстрее. А если так уж жалко тебе бедную Салиху, оставь работницей, пусть прислуживает вам по хозяйству за еду да кров. И все дела. Посмотри на меня, я почти старый совсем, а взял в дом новую жену.

- Да ты вроде и не разводился, - осторожно вставил Мырдаш. - Обе жены в доме?

- Ну так они меня слушаются совсем. А твоя Салиха зашпыняет молодую. Характер такой нехороший у Салихи. Прости уж меня за такие слова. Мы же с тобой откровенные друзья.

- Да чего извинять, - вздохнул Мырдаш, - так оно и есть. Не исправишь теперь, горбатого могила исправит.                                                                             

- Ну так вот, - тихо наседал Хайбрахман. - Разве можно в твоём возрасте ограничиться одной женой, особенно, если она несправная, ни к чему не способная, ни порадовать тебя лаской, ни поухаживать, ни поработать? Что проку от такой женщины? Это дурная трава, как сорняк, а что делают с сорняками? Дурную траву - из поля вон. Разве не так? Чем больше в доме работников, тем лучше пойдут дела и собственная твоя жизнь. Ты вот тоже будешь старый, как я, кто тогда приласкает, уход различный сделает,

есть-пить подаст? Вдруг станешь немощным, что тогда? Ложись на печку и подыхай, Ну уж не-ет, дорогой Мырдаш, никак такого нельзя допускать. Годы-то аль не примечашь, летят как молодые жеребцы. Только пыль на дороге остаётся бывшему джигиту. Сколько было жён у пророка Мухаммеда, помнишь?

- Да никак девять, уважаемый Хайбрахман. - Я не сильно знаю про Мухаммеда.

- Правильно, девять. И ни одной старухи. А невольниц? Сотня! А у пророка Даута? Его девяносто жён ласкали, вот как надо жить. А у тебя одна, да и то немощная и кривая. Тьфу ты, как ещё тебе объяснять?

- Ай, хорошо бы так! - мечтательно улыбнулся Мырдаш. - Только мы же не халифы. Дай бог прокормить тех, что есть.

- Закон наш и наши обычаи мусульманские так велят, Мырдаш-агай. Против закона и обычая не смей идти, это большой грех. Мы женщинам жизнь даём хорошую, а не рабынями делаем. Рабами, Мырдаш, пусть будут наёмные работники, так положено по жизни и по нашему закону. И Аллах говорил, что все должны быть разными, одни богатыми, а другие бедными, и пусть бедные едят свой хлеб с достоинством, говорил Аллах, и не завидуют богатым, а подчиняются им во всём. Тогда будет справедливость. Работники должны быть послушными, а жёны кроткими и ласковыми, вот наш закон. Неблагодарная женщина, крикливая и глупая, позор для мужа. Так что новая жена никакой не грех. Ты вот скоро с моей помощью ещё богаче станешь, сможешь содержать хоть три жены, хоть пять. Сможешь конечно! Да и твоей Салихе тихий уголок найдётся. Пусть доживает в покое, мы же справедливые с тобой люди.

- Думал вот магазинчик кирпичный построить с амбаром и холодным подвалом, а на втором этаже чтобы квартира просторная была. Чтобы всем было место где жить. И беседку...

- Магазин с погребом, это очень хорошо. А какую такую беседку?

- Я в городе один магазин видел, там рядом с ним беседка, в ней сидят люди и пьют чай. А человек им носит чай и еду из магазина. Очень хорошо, мне понравилось.

- Вон чего! Интересно ты придумал. В самом дел - будем с тобой и с нашими помощниками сидеть в твоей беседке, выпивать и закусывать и разговаривать о приятных вещах. Хорошо это ты придумал.

Хайбрахман не жалел времени своего и сил, не скупился на похвалу и посулы, даже сам пожаловался на жизнь и болезни, тем самым как бы выказывая особое доверие собеседнику. И Мырдаш всё больше раскисал и таял, обольщался бедный доверчивый купчишка, - да и мудрено было устоять перед такими перспективами, что рисовал ему большой бай. Ещё и ещё распространился Хайбрахман о превосходных качествах собеседника, говорил об уважении и почёте, которыми тот якобы пользуется не только среди односельчан, но даже в городе.

На седьмом небе чувствовал себя Мырдаш - какие хорошие дни и годы ждали его впереди!

И тут Хайбрахман спрашивает:

- А не секрет ли, из какого рода берёшь молодую жену?

- Зачем секрет? - с готовностью отозвался Мырдаш. - Вот Алима, дочка Умматкула покойного и Хабибы-энге приглянулись мне.

- Алима? Умматкулова дочка? - с натуральным восторгом воскликнул Хайбрахман. - Какой замечательный выбор, очень правильный выбор, сразу видно мудрого мужа. Знаю, как же. Наслышан. Все помнят этого замечательного человека. И Хабиба-энге очень приличная женщина. Куда-то подевался её старший сын вроде? Но зато другой настоящий герой, у него большое будущее. И про Алиму я слышал только хорошее. Бескорыстная учительница, занимается с детьми и молодыми людьми, грамоте их учит. Благоверная мусульманка, строгое поведение. Всё очень хорошо. Только вот в девках засиделась, Хотя поговаривали про неё всякое, тоже было. Слышал чего?

- Слышал, да. И Салиха всё время говорит, что Алима очень дурная девка. Вроде, даже твоего достойного сына хотела окрутить. Вот что я слышал.

- Ох уж эти старухи бестолковые, никакой культурности нет. Кого хочешь обгадят, грязью обольют, всё бы им шипеть, как змеи совсем. И не думай ничего плохого об Алиме. Сам суди: разве стал бы мой грамотный Канзафар помогать её школе? А он просто помогал, покупал книжки, тетрадки, карандаши. Алима даже никогда не просила Канзафара об этом, он сам всё делал, потому что очень благородный и порядочный человек. И посуди сам - разве стали бы ходить к ней учиться из других сёл и аулов? Ты же разумный человек, знаешь, что завистники всегда найдутся, разве у меня или у тебя нет завистников, даже врагов. Ведь чем больше людям делаешь добра, тем неблагодарнее они становятся. Что делать! Таков уж род человеческий. Эти мракобесы до чего додумались? Чуть ли не сосватали Канзафара и Алиму. Да, Канзафар очень уважает эту замечательную девушку, но и всё. Что,  разве нет на земле женщин, которые достойны уважения? Алима именно из таких. Джигит вполне может уважать человека, даже если это женщина. Именно такой мой Канзафар. А их уже сосватали такие дуры, как твоя Салиха. Это всё бабья глупость, она всегда есть в их пустых головах. Потому и нужно мусульманину держать женщин в крайней строгости. Не надо, Мырдаш, обращать внимания на женщин, особенно, если они глупы. А большинство из них это глупые существа. Не зря Аллах не пускает женщин в рай. Разве ты не чтишь законы шариата?

- Чту, чту, а как же!

- Ну вот и забудь про пустые бабьи головы.

- И я так думаю, уважаемый. Хотя Алима девушка немного учёная, но совсем скромная, тихая.

- Да-да, - подхватил Хайбрахман. - Я бы сам почёл за большую честь взять такую в дом, но вот не приглянулся ей мой сын, видишь какая гордая? Хотя мусульманская женщина не должна быть слишком гордой. Должна слушаться отца беспрекословно. Да что поделать, нет у неё отца. Девушка без отца это почти сирота.

Бай притворно вздохнул, опустив плечи в скорби.

- Такой как Алиме надо крепкого хозяина в мужья,  чтобы берёг её. А то пропадёт без толку. Я так думаю, ты смог бы быть для неё хозяином.

- Неужели Канзафару отказала? - поразился подтверждению слухов Мырдаш. - Трудно в такое поверить. О Канзафаре, наверное, девушки из самых богатых семей мечтают.

- Мечтают, конечно. Ничего, мы ему в городе невесту найдём. Хотя, конечно, честь его задета, это так. Но такое лишний раз говорит о том, что Алима из знатного рода. Только такие могут позволить себе отказать моему Канзафару.

На какую высоту в своих глазах в эти миги возносился Мырдаш, легко представить. Соперник самому сыну большого бая, кому сказать - не поверят.

- Большой удачи я тебе желаю, Мырдаш-агай! Не забудь на свадьбу позвать. А к нашим делам с тобой скоро вернёмся. Сейчас для тебя главное -не упустить такую удачу. Смотри, - посмеялся Хайбрахман, - вдруг Алима передумает. Или кто-нибудь увезёт её неизвестно куда. Не найдёшь, не догонишь!

Ушёл Мырдаш из дома Хайбрахмана в небывалом состоянии, бодрый, весёлый, полный планов и надежд.

А за воротами его уже поджидали Ермет, Батрай и Шагали, байские слуги. Заранее обученные, как себя вести, что говорить, они вроде бы нечаянно сейчас встретились с Мырдашом.

Мырдаш хотел важно прошествовать мимо, да не тут-то было.

- Ассалям вагалейкум, Мырдаш-агай! - чутъ ли не хором заверещали джигитики. - Что мы видим? Никак в гостях у самого большого бая был? Скоро другом ему станешь, правой рукой! И товарищей верных своих забудешь, заважничаешь, загордился скоро, не подойдёшь к тебе.

- А давно ли пиво пили вместе, вместе гуляли! Помнишь недавнюю ярмарку?

- Ай, дорогой, не спеши, не уходи, не обижай нас.

И завели славословия свои узорчатые кружевные, опутали паучьей сетью, хитрой лестью Мырдаша. Ведь хозяин строго-настрого наказал не упускать купчишку из рук, чтобы не остыл от байского внимания и уважения, не вздумал даже сомневаться в своих намерениях насчёт Алимы.

А Мырдашу и не много надо.

- Скоро, скоро большой праздник объявлю, зур гулянка будет, на весь аул! А вы, как самые близкие мои товарищи теперь, почётными гостями будете.

- Да когда же, Мырдаш? Не терпится погулять на твоём празднике.

- Скорее лови-созывай, у нас тоже кое-что есть для тебя, вон большой бай столы даст, лавки, навес сделаем на поляне, печку поставим, всё устроим, только скажи, только пальцем своим знатным пошевели.

- Приходи ко мне в гости, поговорим не спеша как и что, - на прощанье сказал Мырдаш. - Мне теперь помощники ой как нужны будут. Вот прямо завтра и жду вас.

Троица была довольна! Есть что хорошее доложить хозяину, "прямо завтра", сказал Мырдаш. Именно этого и требовал Хайбрахман.

Мырдаш лихо стегнул коня и во весь опор понёсся по улицам аула, присвистывая, два раза проехал мимо дома Алимы, чтобы видела девушка, сколько в нём молодой удали и лихости, вот я, Мырдаш, весь в силе , а скоро во славе и богатстве, жених знатный, завидный! Радуйся, Алима! Мы достойны друг друга! Это твоё счастье под окнами гарцует в нарядном новом тарантасе!

За деревней Мырдаш придержал уставшего коня.

Развалясь в тарантасе, он предался сладким мечтам о новенькой молодой жене, сладостно воображая её прелести, жаркие ласки и долгие ночи. Как близко была иная жизнь, какие открывались возможности!

Что теперь получается? - блаженно думал Мырдаш. Все, буквально все кругом, даже такой  большой человек как Хайбрахман бай, не только поддерживают его намерения и планы, но торопят, помогают! Ах, какие хорошие товарищи, эти Ермет, Батрай и Шагали! Золотые люди! Вот что значит настоящие друзья, во всём готовы помогать. Иные, конечно, уже и завидуют мне, а как же! Что сказал Хайбрахман? За честь почёл бы взять такую девушку, как Алима, в свой дом. Вот  так. Да... А для Канзафара моя свадьба, думал Мырдаш, подставляя лицо ласковому солнышку и тёплому ветерку, будет тяжёлым испытанием. Что же делать, бедный Канзафар, если Алима выбрала меня, на всё воля Аллаха. Ещё немного, и все заговорят о моей новой жене.

Разогрелся Мырдаш, разомлел, и вывалился из тарантаса на траву под деревом. Привязал коня. Вытащил попону, улёгся... С удивлением подумал, что, кажется, никогда не смотрел в летнее небо, а там оказывается, такие интересные облака; если приглядеться, некоторые похожи на каких-то животных.  И ласточки или стрижи реют так высоко и свободно! Как я, - подумал Мырдаш. Разве я не высоко взлетел? Сладкая похмельная дрёма охватила его. Вот что значит, если ты угоден Аллаху, да собственный большой ум имеешь. Главное, конечно, это мой ум, на бога надейся, говорят русские, а сам не плошай. А что это значит "не плошай"? А это значит -лови удачу, если она сама идёт к тебе. А с чего начинал я? С пятьсот рублей, которые заработал так же, как отец Алимы, на костях да шкурах. А теперь сотнями ворочаю. Скоро и тысячи будут, Хайбрахман большой кредит обещал, возьму и мельницу за один сезон построю. Или крупорушку. Пасеку заведу! Городские за хороший мёд большие деньги дают. Или масло из подсолнухов начну делать... Или ещё чего придумаю. Вон русский купец из Кизяково приноровился колбасу делать из конины. А у нас тут много коней. И разбогател за два года. Половина округи покупает его колбасу в его магазине. И я покупаю  А почему бы не делать колбасу самому? Отправлю Алиму в город, она научится там как делать самую лучшую колбасу, и заткну за пояс этого русского колбасника Горькова. Нет, не буду колбасой заниматься, хлопотное это дело. Лучше всего мельница, ведь у нас в аулах совсем мало хлеба, любой будут покупать. Колбаса лучше, чем хлеб, но хлеб нужнее. И стану я как камень драгоценный, а Алима будет мне достойной оправой...

Сладко заснул счастливый хмельной Мырдаш, и слепни с комарами не беспокоили его, почему-то облетали стороной.

И приснилась ему Алима. Она сидела в шёлковой зелёной одежде на краю белого облака, и манила Мырдаша к себе обеими руками, улыбалась и шептала что-то ласковое. И вольные ласточки или стрижи кружились вокруг Алимы и её облака. Вот птицы огромной стаей спускаются к Мырдашу и, подхватив его своими крыльями, несут в голубом просторе к желанной Алиме, в её небесные объятья... Но почему-то внезапно ослабла поддержка птичьих крыльев, и вот Мырдаш летит обратно к земле, ветер свистит в ушах, и стремительно приближается поляна и тарантас... Мырдаш проснулся, вскочил с земли в испуге и холодном поту. Что за сон такой хороший и нехороший? На небе вместо редких белых облаков образовалась тёмная туча, сейчас пойдёт дождь. Вдали, над полем и холмами висела цветная радуга.

Почему тут так дурно пахнет? Рядом был буерак, глухой глубокий обрыв с остатками зелёной воды на дне, в этой тухлой жиже тихо догнивали шкуры и кости, которые когда-то собирал Мырдаш, чтобы из них на городской фабрике сделали клей для мебели и мыло. Надоело Мырдашу возиться с костями, и он выкинул их в урёму. А теперь они гнили.

Прокатился по предгорьям гром. И сразу хлынул проливной ливень, словно все хляби небесные разом отворились.

Мырдаш моментально промок до нитки.

Но всё равно он чувствовал себя хорошо. Гроза пройдёт скоро, он высохнет и снова будет сплошное солнце в его судьбе и жизни с Алимой.

Все вокруг только и говорили о скорой свадьбе Мырдаша и Алимы. Это постарались Хайбрахман, его подельники Ермет, Батрай и Шагали, помощники их, вся родня бая.

Мырдаш поручил товарищам начать подготовку, только они что-то медленно работали, объясняя нерасторопность свою желанием сделать всё как можно лучше. Но уже стояли на поляне за аулом несколько длинных лавок, и ямки под столбы для навеса были вырыты. На взлобке Батрай сложил из кирпичей небольшую печку, чтобы подогревать пищу.

Мырдаш не торопил. А чего особо торопиться? Всё впереди. Пусть слухи разойдутся по всем дальним аулам, чем больше будет гостей, тем больше подарков и денег. Подумаешь, неделей раньше, неделей позже. Главное, вокруг очень много хороших доброжелательных людей, все предлагают помочь, все его любят и уважают.                                

Деньгами Мырдаш сорил напропалую, тратился на угощение и выпивку. Не раз уже он ездил в город за подарками, вином и продуктами. Вёл переговоры о начале строительства дома и мельницы. Решил до свадьбы съездить не только в Оренбург, но и в далёкую Казань, прикупить лучшей мануфактуры и товаров для своей лавки, надо было побольше денег заработать. Да и гости, увидев богатый выбор товаров в его магазинчике, больше уважать будут. Хайбрахман дал на эти дела денег, не обманул Бай сказал, где, у кого в Оренбурге взять чертежи, дал адреса людей, которые растолковали с чего начинать дело.

Наконец Мырдаш послал сватов к Хабибе-энге для предварительного разговора.

Снабдил их расписной посудой, бочоночком мёда, мешочками муки, риса, гречневой крупы и головкой сахара. Спички, две четверти керосина, иголки, нитки, две пары калош. Те вернулись радостные и наврали Мырдашу столько, сколько он хотел слышать. А все подношения Мырдаша завернули Хайбрахману. А Хайбрахман уже как бы от себя отнёс всё это Хабибе.

Хабиба-энге была в ужасе от подтвердившихся слухов. Оказалось, всё правда. Что сказать Алиме? Она же совсем сойдёт с ума от таких вестей, ждала жениха всадника-джигита, образованного красавца, а тут престарелый купчишка с бельмом и бородавкой величиной с фасолину.

Сваты Мырдаша расписывали его как богатея невиданного, умницу и

красавца, говорили, что ни Алима, ни Хабиба и все их бедные родственники отныне ни в чём не будут нуждаться, работа будет простая и посильная, в удовольствие, на мельнице, а в лугах и в сенокос всё сделают наёмные работники Мырдаша. Мырдаш=агай человек, конечно, в возрасте, но зато с прочным положением и всеобщим авторитетом, за ним как за каменной стеной, это тебе не парень какой-нибудь, ни кола, ни двора. А иные, кто с образованием, - намекали сваты на Канзафара, - пока ещё на ноги встанут, когда ещё у них свои деньги появятся, так к тому времени твоя замечательная Алима постареет и пересидит в девках, жизнь пройдёт. Никак неразумно, мол, отказываться от предложения, не в такой вы с дочкой ситуации, чтобы думать или ломаться.

Мудрая печальная Хабиба хорошо понимала, какое у них с Алимой положение.

Тяжёлый разговор в доме большого бая она помнила прекрасно, будет помнить до последнего дня своего.  Старая женщина понимала, что эти разлюбезные сваты с подарками не столько от Мырдаша пришли, сколько от Хайбрахмана. И отказать им - значит, отказать большому баю, а не Мырдашу. А разве можно сказать "нет" Хайбрахману? Разве простит он такое? Никогда не допустит. Ему всеми способами нужно убрать с дороги Алиму, спасти сына от неравного брака. Откажешь - ославит так, что Алиме никогда не отмыться. Вот на что хитро намекали сваты Мырдаша, и на этот раз хорошо наученные Хайбрахманом.

Поймёт ли всё это Алима, в печали думала мать её. Сразу вряд ли, но постепенно вполне может быть и поймёт, надо ей тихо рассказать всю горькую правду, описать в какое положение они попали, что обложены со всех сторон жестокими, сильными и хитрыми людьми, у которых всё есть - и власть и деньги.

Хабиба разговаривала со сватами вежливо, подробно, тянула время, а отвечала уклончиво и неопределённо.                                     ^

В общем-то это было сватовским обычаем, беседы беседовать до одури долго, с изнурительными повторяющимися подробности, не по разу возвращаясь к уже не раз обсужденному - калыму ли, подаркам, организации свадьбы, кого приглашать, кого не стоит, а кому и не надо быть на празднике, потому что за некоторыми числятся нехорошие дела или долги. И обе стороны всегда со спокойной понятливостью тянули эти, зачастую мало имеющие смысл разговоры. Но так принято, не нами установлено, не нам отменять. Но здесь Хайбрахман предупредил своих слуг, чтобы ни в коем случае не грубили, ни полсловом не угрожали, терпеливо принимали уклончивость Хабибы, чтобы она сама потихоньку проникнулась неизбежностью и безысходностью ситуации, и через некоторое время они с Алимой сами поймут, что им предлагают очень достойный вариант жизни, хороший выход из безнадёжной ситуации. Хайбрахман был уверен, что его недавний резкий разговор с Хабибой уже сыграл свою роль, подготовил почву для согласия на свадьбу Алимы и Мырдаша. Он знал, что головы у старухи и Алимы светлые, но и гордости у обнищавших этих наследников среднего боярина всё ещё в избытке, не стоит на них уж слишком давить, а угрозы могут дать нежелательный эффект. Учёл Хайбрахман и как отнесётся молва к его поведению. О разговоре с ним Хабиба не всё расскажет Алиме, а всем иным вообще ничего не расскажет, не станет же человек болтать о том, как его унижали. И посланные сваты от Мырдаша продолжат его дело, но другим способом - лаской, уважительностью, это лучше, чем насилие.

- Надо подождать немного, вот придёт из армии Давлеткул, брат Алимы, с ним ведь тоже надо посоветоваться, теперь  он Алиме заместо отца, - говорила Хабиба.

Сваты обо всём подробно рассказали Хайбрахману.

Тот надавал новых указаний, советов, что переврать Мырдашу, как преподнести.

И вот как они ему преподнесли.

Алима, мол, сама просто в слезах от счастья, что Мырдаш решил взять её к себе, да и Хабиба-энге очень приветливо их встретила, словно давно ждала, тоже вся в благодарности и радости. Но девушка боится нарушить обычай, хочет дождаться брата со службы, а пока, мол, написала ему большое письмо со всеми подробностями.

- А когда Давлткул придёт? И придёт ли вообще, одному Аллаху известно. Вестей-то давно никаких нет. Мало ли что на войне бывает, а может быть и вообще где-нибудь в городе осел, не хочет в деревенскую бедность возвращаться. Нет, нельзя ждать, Мырдаш уважаемый, надо придумать другой план, - убеждали товарищи. - Например, просто украсть Алиму, это же обычаем не осуждается. И она сама будет рада такому обороту дела. Засиделась девушка, заждалась жениха.

- А что Хабиба-энге? - с беспокойством спрашивал Мырдаш.

Ему всё же хотелось всё устроить так, чтобы о нём говорили только хорошо.

- Свадьбу без матери справлять никак нельзя, конечно, - сочувственно и с пониманием соглашались товарищи. - А мы её потом привезём, это дело малое, уговорим быстро. Хабиба всё поймёт, простит и ещё благодарить будет тебя за решительность. Умыкание это же ерунда, на самом деле всё произойдёт по взаимному согласию.

- Оно, конечно, так... - сомневался Мырдаш. - Да вот я отправил людей в Оренбург, чтобы товару нового привезли, подарков всяких. Может, подождать как вернутся, да ещё раз сходить к Хабибе. Не с пустыми руками.

- Может так, а может и не так, - изворачивались приятели. - Хайбрахман даст тебе что нужно, он встретился нам, очень обо всем расспрашивал, переживает за тебя, Мырдаш.

- Хайбрахман? Расспрашивал? - переспросил Мырдаш, чтобы ещё раз услышать приятные слова. Ну как же! Сам большой бай переживает за меня!

- И что же он спрашивал, рассказывайте подробно.

- Когда же, говорит Мырдаш-агай пригласит меня на большую свадьбу? Велел тебе приходить, смотреть товар и подарки, выбирать что понравится, у него много чего припасено. А потом, когда люди твои что привезут из Казани или Оренбурга, кое-что отдашь в обмен, вот и вся проблема решена. Как положено, честь по чести. Вот так сказал Хайбрахман мудрый.

Мырдаш подумал-подумал, да и согласился с новыми планами. В самом деле, зачем сомневаться, если невеста совсем заждалась. Нельзя девушку изводить понапрасну. Да и самому нет никакого терпения ждать.

- Ну а Алима-то, Алима сама, как она вас встретила, что говорила, как угощала, как проводила?

Тут мужикам было труднее. Алима, пока они беседовали с Хабибой, ни разу не вышла к ним, не показалась. Она сидела в другой комнате, и как мать не кликала её, так и не появилась. Но весь разговор слышала. В какой-то момент ей хотелось выйти и прогнать этих сватов поганой метлой, но речи матери останавливали, нельзя идти поперёк родителя, не принято. Что могли про Алиму рассказать ходоки? Приходилось придумы-вать.

- Да она просто прекрасна, создана самим Аллахом для твоего хорошего дома.

- Чудесно угостила, уважительная, вежливая, мы таких никогда в жизни не видели.

- Скромница, соблюдает правила и обычаи строго. Мы с Хабибой сидели

за столом и беседовали, а она скромно в уголке, не присела к нам, сколько

ни уговаривали. Всё время молчала и улыбалась.

- И проводила нас до самых ворот, и приглашала ещё в гости, и платком

своим красивым махала нам. Вон как!

-  Всё, джигиты! Я решил окончательно. Давайте готовиться, нечего больше ждать.

Эту отрадную для Хайбрахмана весть и принесли они баю своему.

 

Мырдаш нанял служанку, домработницу, чтобы всё в доме блестело и сияло

к тому моменту, когда он приведёт в дом новую жену. Девушку взял из самого бедного дома, чтобы работала непрерывно и безропотно, и денег не просила. Достаточно того, что будет обута-одета и сыта. Разве этого мало по нынешним временам?

А новая жена должна побольше  отдыхать, чтобы быть всегда молодой и нежной.

Помощники привезли два больших ковра, новую мебель, три зеркала в

красивой витой деревянной оправе. Обновил Мырдаш свою ещё вполне приличную одежду, щеголяя теперь исключительно в новом и свежем. Мягкие сапоги всегда блестели, начищенные. Большой сундук, крест-накрест обитый жёлтыми металлическими полосами, громоздился в красном углу, ожидая когда в него наложат подарков.

Оставалось самое главное - увезти Алиму из родного дома. Наверное, совершенно истомилась в ожидании дороги в своё счастье дорогая моя невеста.

Верные подружки, конечно, давно рассказали о намерениях и хлопотах старика Мырдаша. И хотя грустна была Алима, глубоко переживала предательство Канзафара, но не могла удержаться от небольшого смеха, слушая о нарядах и мечтах старика, его хлопотах и приготовлениях. Что такое затеял сумасбродный купчишка с бородавкой на носу? Думает, что ему теперь древние порядки? Захотел девушку, показал пальцем, прислал сватов, и всё, готово, есть новая жена? Нет, бабай, теперь другие времена на дворе. Смеялись, вышучивали жениха и подружки, никто из них всерьёз не воспринимал происходящее. У Мырдаша уже две женщины в доме, Салиха и молодая служанка; наверное, он задумал начать жить с этой молодой служанкой, с ней и будет свадьба. Тихо улыбалась Хабиба, видя, что дочка не очень озабочена слухами. Но в глазах матери таилась и долгая печаль, потому что знала она - чему быть, того не миновать, ведь Хайбрахман нипочём от своего не отступит.

Мать понимала, что всё уже решено у Мырдаша с Хайбрахманом, но Хабиба всё же решилась завести с дочкой тяжёлый разговор о том, что надо покориться, такая им обоим судьба выпала, а то будет совсем плохо. Большой бай, да и Мырдаш, обнаружив непокорность, жизни  им с Алимой не дадут. Некуда Алиме деваться, нечего иного ждать и выбирать не из чего, не хочет же она век вековать со своей дряхлой матерью в нищете и позоре, уже нет никаких сил так жить дальше. Но как всё это пояснить молодой девушке, всё ещё тайно ждущей своего Канзафара. А от него ни слуху, ни духу. Надо выждать подходящий момент, чтобы Алима сама поняла - никогда не будет у неё Канзафара, никогда не быть ей среди богатых и знатных, а если большой бай осерчает, так и останется Алима навсегда старой девой, разве что какой худоумный возьмёт её в свой дом. Этого она хочет? Разве что уезжать в дальние края. Ну вот уехал брат в неизвестный дальний город Ташкент и сгинул без вести.

- Алима, дочушка родная моя, - иной раз заводила вечерами разговор мать, - Мырдаш хоть и купец, но он же из простых людей, человек доверчивый, незлобивый, не обидит тебя. Дурного-то о нём никто ничего не говорит. Может быть, это наши с тобой враги научили его свататься к тебе, чтобы задеть тебя лишний раз, обидеть. Не обращай внимания, родная моя. А Мырдаш, говорю тебе, человек хороший, работящий, добрый. Да, немного простодушный, слишком доверчивый, но разве эти качества самые плохие у человека? Вон с Салихой сколько лет живут мирно. Он от жалости взял её к себе, пропала бы одинокая женщина без его доброты. Какой бы бай так поступил?

- А что, разве теперь они не живут вместе? - спрашивала Алима, со смутной тревогой вслушиваясь в речи матери.

- Да ведь они жили просто по согласию. Новую жену, молодую хочет взять на новое своё богатство Мырдаш. Мельницу будет строить, магазин. Ну что же делать, Салихе уже мало что нужно, да и она малосильная, больная вся. И детей у них так и не получилось. Бесплодная Салиха, неправильная. А мужчина всегда хочет иметь детей и сыновей.

- Мне какое дело, мама, до этого облезлого деда?

- Не такой уж он дед, - отводила глаза Хабиба. - Я вон не раз сама видела, как он верхом на коне гоняет табун. А красота, ну что тебе красота, с лица не воду пить.

Пройдёт день-другой после подобного разговора, и Хабиба опять, улучив подходящий момент, заведёт:

- Дитя моё, хватит тебе сидеть в тоске да одиночестве, вон почти все подружки как-то устроились, а ты всё принца ждёшь. Канзафар твой когда был в ауле в последний раз? Давно... То-то же. И к нам не заглядывал… И не заглянет. А ты всё вечерами, чуть не до полночи, в окошко глядишь, не спишь, разве не вижу? Материнское сердце всё видит. Понапрасну ты страдаешь. Дни бегут, уходят, а ты всё никакая... Надо жить дальше, дочушка, а то так совсем попусту у меня засохнешь. Смотри, вон уже и поля кругом желтеют, в этом году будет много хлеба. Пошла бы, нанялась к большому баю. Нужно трудиться, Алима, а то мы с тобой с голоду помрём зимой. Посмотри, как мы обносились с тобой, прямо как нищенки последние. Обновки купить хоть мало-мало денег надо. Можно не бояться идти к людям, слухи уже устали и забылись, сплетни улетели. Не сиди сиднем. Мырдаш вон нанимает работников, он скоро другим человеком станет.

- Да, мама, права ты, права, - соглашалась Алима. - Хватит сидеть взаперти. И мне надоело, устала. Теперь страда, никто не придёт учиться, никто не принесёт нам с тобой ничего, мало чего в доме осталось, даже соль кончается.

- Да - подхватила Хабиба, - кончается почти. Вместо чая опять будем корки от дыни заваривать. Слыхала я, Мырдаш лишнюю свою муку и даже  масло раздаёт недорого. Сходила бы?

Алима тихо смеялась:

- Это как же я пойду к Мырдашу, если он моим женихом назвался?

- А чего такого особенного? - делала недоуменный вид Хабиба. - он нисколько не злобивый, я же говорила тебе. Только рад будет.

- Ладно, мама. В самом деле, права ты кругом. Надо пойти. Соберусь вот и пойду. Завтра, например.

- Да, дочка, молодец, правильно решила, вот завтра пораньше и отправляйся. А то другие дорогу перейдут, бедняков немало в ауле. И нам с тобой ничего не достанется.

Видя, что дочка оттаивает душой, Хабиба начала успокаиваться.      

И долго в этот вечер рассказывала о своей молодости, как легко и радостно было работать в поле и на покосах с такими же молодыми девчатами и парнями, усталость не брала, хватало сил и на работу, и на праздники, бывало долго гуляли при кострах на берегу Тука. Хотя вовсе не была безоблачной молодость Хабибы... Но очень хотелось матери, чтобы к Алиме вернулись жизненные силы.

Аул их располагался на двух холмах просторно, в несколько улиц, с севера был защищён от ветров и непогоды предгорьями, глухо забранными смешанным лесом. Извилистый чистый Тук омутами и перекатами огибал село, по берегам были заливные луга, плодородная земля, поля и старицы. В долине росли липовые леса, дубравы.

Из окон дома Хабибы-энге были видны заречные дали, неописуемые в своей красоте цветочные луга;  скоро откроются сиреневые поля гречихи, а осенью будут солнечные площади подсолнухов. Алима часто воображала себя там, на духмяном пространстве лугов и полей, и возникало полузабытое чувство свободы и бесконечной радости, которое обещали птицы, кучерявые облака в синем бездонном небе, ароматы жнивья и желанный глоток студёной воды из родника. Там вон, на меже, под столетними ветлами, среди ивовых густо-сплетений кустов есть маленькое озерцо и родник на бережке, среди камней вставлен жёлоб из коры, это Канзафар устроил, когда они гуляли там ранним утром. Струя винтом стекает в песчаную ямку. Вкусней воды не пила Алима в своей жизни. Жив ли ещё этот родник незабвенный?..

Разнеслась по аулу весть: Алима нанялась в работники к боярину Шабалову.

Хайбрахман быстро сообразил, что такая ситуация очень хорошо вписывается в его планы.

И так он сказал при встрече Мырдашу:

            - Они работают на полях, часто даже ночуют там, потому что работы много. Мырдаш, ты, конечно понимаешь, что она сделала это нарочно, чтобы удобнее было сбежать к тебе, а нам с тобой будет легче её умыкнуть. Такая удача, всё само в руки идёт, нельзя больше ждать, надо действовать немедленно,  Мырдаш, решайся, давай команду, я помогу, у меня есть лихие джигиты, всё устроим  весело.

Весть эта обрадовала и жениха. Он щедро угостил друзей, тут же объявившихся в его доме, водочкой и пивом, даже небольшого барашка закололи и зажарили на костре, и в застолье они обсудили все детали, разработали подробный план действий, как заправские стратеги.

Решили сделать так. Забить пару баранов и приехать на поля Шабанова, как бы мясо продать тамошним работникам для дополнительного прокорма, очень дёшево. Наёмные ребята с собой прихватили вина и кислушки, чтобы задобрить и отвлечь мужчин, особенно дядю Алимы, известного своей строгостью и дурным характером. Напоить, накормить всех, ну а дальше должно всё получиться просто, как бы само собой.

Простота привлекает, план понравился Мырдашу. Тем более, что всем этим пообещали заняться его товарищи, ему же предстояло только тихо сидеть в тарантасе в условленном месте.

Немалые радости ждали и помощников Мырдаша.

- Настоящей удачей для нас будет эта хитрость. Похитим Алиму, отдадим в руки Мырдаша, а потом само всё устроится. Главное, быстро разнести по аулу и округе слух, что Алима в доме Мырдаша, тогда она уже никуда не денется, а уж домой точно не убежит. Разве что поплачет маленько для порядка, и всё. А дядька её поскрипит, поскрипит зубами, да и смирится, ведь он не хочет ей нового позора. Её дядька - самая главная опасность для нас всех.

- И Хабиба, если совсем не поглупела, не захочет нового позора своей девчонке, быстренько тоже смирится с произошедшим, да ещё уговорит дочку поменьше артачиться.

- А пока давайте растрясём женишка покруче, пусть раскошеливается, баранов пожирнее отберёт, да пива побольше купит, чтобы нам погулять за такие дела. Пострижём с этого купчишки побольше шерстишки!

Им, конечно, было совершенно все равно, удастся ли Мырдашу жениться на Алиме или нет. Была бы причина, благодаря которой можно долго крутиться вокруг тугих кошельков Хайбрахмана и Мырдаша, побольше вытянуть из доверчивого маленького бая, услужить Хайбрахману, хотя этот лишнего и не даст.

Такие дела они проворачивали уже не раз, и пока всегда выходили сухими из воды. А если теперь случится неудача? Ничего, за их спинами могущественный Хайбрахман, большой бай, пусть случай чего сам придумывает как их защитить, а то нам недолго и разболтать на всю округу правду о его делишках, если люди узнают, ему это дорого обойдётся. В случае же неудачи и Мырдаша легко высмеять, он же сам затеял это глупое дело, втянул их, простых людей, в авантюру, и теперь вот из-за глупости сумасброда этого терпят они, простодушные, такой позор. Да, так будет лучше. Что возьмёшь с Мырдаша, мелкий человечек. А Хайбрахмана позорить нельзя! Пригодится ещё не раз, да и мы ему нужны, ведь служим верно и хорошо. Бай за лишнюю болтовню сможет отомстить так, что костей не соберёшь.

Словом, души их были спокойны. Всё рассчитано, всё приготовлено, всё обдумано.

 

Уже неделю трудилась Алима с родственниками и подругами на полях Шабалова.

Работа - лучшее лекарство от всех невзгод. Вечерами уже нет ни сил, ни времени возвращаться мыслями к давнему. Придёт Алима домой, поест, и только коснётся головой подушки, сразу проваливается в сон.

Окрепла Алима, в глазах появился блеск, на лице улыбка.

- Фу ты, не сглазить бы! - говорила тётя Халида, - Как ты похорошела, тебе работа на пользу, девонька. Молодец, что забываешь о худом, это очень важно, уметь забывать плохое, а то такая ненужная память испортит жизнь, даже болезни всякие могут появиться. Так, глядишь, осенью снова откроешь свою школу. Ребятки новые подросли, люди хотят, чтобы ты их начала потихоньку учить грамоте.

- Не знаю, тётушка, пока об этом рано говорить. Нам с мамой надо хоть немного денег заработать, а то как зимой жить будем.

Когда же приблизился срок окончания найма, она попросила дядю продлить договор с боярином Шабаловым.

За день до открытия ярмарки помощники бая произвели замеры на полях. И работники отправились за расчётом в контору. Несколько женщин, дети и Алима остались в поле, в шалашах у лесной опушки. Они развели костёр, поставили в котлах кипятить воду для чая и похлёбки.

Дети играли, носились друг за другом по полю, валялись в траве, убегали на берег Тука. Там они рубашками ловили на песчаных отмелях пескарей, а потом жарили их на углях в костре, завернув в листья лопуха.

Алима на этот раз захватила из дома гармошку, чтобы поиграть сельчанам с прежним удовольствием, порадовать их. Работы закончены, сейчас привезут расчёт и угощение, сласти детям. Настроение у всех было приподнятое. Тем более что хозяин пообещал заключить новые договора.

Напившись чаю с душицей, накормив детишек кашею, все собрались на речку купаться и просто посидеть на травяном берегу. И тут стар и мал резвились вовсю, дети визжали, долго брыляясь на тёплых мелководьях, благо песчаный берег местами полого уходил в воду, омутки были мелкие, но всё же почти в рост человека. Дети ни за что не хотели вылезать из воды, хоть некоторые посинели,  покрылись мурашками. Алима как ребёнок, играла вместе с ними.

Весёлой гурьбой, посвежевшие, отдохнувшие и голодные - после долгого купания всегда очень хочется есть - вернулись они к шалашам, сгрудились у костра, наслаждались теплом.

Работники уже вернулись из конторы, некоторые навеселе. Это ничего, сделал дело, гуляй смело. Дядя Алимы прикатил на своём стареньком тарантасе и вовсе пьяненький, он ни в чём удержу не знал, с разудалым гиканьем, и просил Алиму сыграть нему весёлую песню. Пел он неумело, но очень громко. Все смеялись.

Зная его неуёмный характер, тётя Халида сильно поначалу беспокоилась,

как бы не начал он бузить, как бы не ускакал на ярмарку кутить, и потихоньку выудила у него, прилегшего в тенечке вздремнуть, все деньги, спрятала у себя, отдала, что положено Алиме. Заработок оказался неожиданно хороший, все благодарили и славили русского боярина.

- Да он сам ни копейки не потратил на вино, - защищали товарища мужчины. - Встретились какие-то знакомцы, тоже вроде приехали за расчётом, работники Хайбрахмана бая, пастухи сказались, что ли. Они и раздобрились ни с того, ни с сего, угостили нас крепко, особенно дядю Алимы почему-то, а он сами знаете, падкий на вино. Вот немного и перепил.

- Халидушечка, дорогая моя, разве не знаешь, милая моя, - хмельно улыбаясь, ластился проснувшийся дядя Хафиз. - Всё до копеечки привёз, да ещё задарма угостили, ведь я тоже очень добрый человек! Такие хорошие ребята попались, да ты знаешь их, кузнец Батрай, Шагали, ещё кто-то, уже и не помню... Они собирались скоро сюда к нам приехать, мяса привезут, вина нового! Ещё погуляем! Хорошо поработали, надо хорошо и отдохнуть. А денег за угощение, как они сказали, им сразу не нужно, потом расплатимся, когда свои долги раздадим. Вот какие добрые люди, понимающие!  Очень добрые. Хотя я этого кузнеца Батрая не люблю, это же цепной пёс при бае Хайбрахмане... Да вон, на холме, гляди, это они мчатся к нам сюда на тарантасе. Встречайте добрых гостей!

Двое работников парней оказались, однако, работниками боярина Шабалова. В тарантасе у них была коробка с пряниками и конфетами, пачки чая и вино. Выгрузили и две свеже разделанные бараньи туши.

- Хозяин прислал! Хозяин подарки прислал вам всем за хорошую работу! - громогласно объявил Шагали, хотя всё это они купили на деньги Мырдаша.

Обрадованные люди столпились, громко хваля хозяина своего и доброго

работодателя. И непременно хотели расплатиться, чтобы по справедливости  всё было, деньги же имелись. Оказалось, что парни всё продают очень дёшево, да и только мясо, остальное - бесплатно! Мол, Шабалов велел отблагодарить работников за добросовестный труд. Все знали, что Шагали с товарищами служат  двум хозяевам - Хайбрахману и Шабалову.

Скоро жирный бульон булькал в большом казане, раскупоривались бутылки, началось долгое веселье и всякие разговоры, потом под гармошку Алимы пели песни и даже немного плясали, хотя после жирного кулеша плясать было трудно.

Дядя Хафиз тоже было пустился в пляс, забыл про ярмарку. Топал, кружился, орал похабные частушки, периодически прикладываясь к бутылке, да в конце концов так закружился, что упал снопом в тени шалаша и тут же захрапел.

Не пришлось долго уговаривать и тётю Халиду, она была не прочь гульнуть в большой кампании, охотно плясала и петь умела, красавица она была, а красивые женщины всегда хотят себя показать. Могла она занять людей смешными разговорами, совершенно невообразимыми сплетнями, но всегда беззлобными, не оскорбительными. Такие люди всем нравятся, а на празднике незаменимы.                                          

- Давайте, ребята, наливайте себе, и меня не забывайте! - разогревал общество Ермет, поддакивал ему Батрай. Три недели горбатились мы с утра до ночи, натруженному телу теперь нужен большой отдых!

Откуда ни возьмись, приехали двое парней из Шумерова, деревни, расположенной недалеко от имения боярина. В разговорах выяснилось, что один из них оказался каким-то дальним родственником дяде Хафизу, а другой тёте Халиде, только Алима не совсем уяснила, не разобрала толком - по какой линии, что-то вроде путались в именах парни, или хмель замутил им мозги. Впрочем, среди родовой жизни башкир родственники почти все кругом.

Постепенно слабело, стихало веселье.

Объевшись необычно обильной пищей, люди расползались по шалашам. Только наиболее стойкие мужчины сидели у костров, обождали грядущие дела.

К ночи Алима уложила детишек, поиграла еще немного честной кампании и ушла спать в свой шалашик. Намаявшись за день, заснула моментально.

Хмельные отяжелевшие мужчины улеглись, где сидели, вокруг костра, кто на соломе, кто на кошме, накрылись чем попало, благо ночи были тёплые.

Скоро тишина воцарилась в бескрайней степи. Только в близкой дубраве посвистывали неизвестные птицы.

Изредка похрапывали кони, так и не распряжённые из тарантасов. Этой странности так и не заметили мужчины, мирно посапывающие теперь у костра.

Не приметили хозяева, что щедро угощая их, работников, громче всех горланя, парни сами-то почти ничего не пили.

Тяжёлый душный сноп, взрываясь искрами и сполохами пламени, летел на Алиму с вершины скирды, она хотела закричать, но голоса не было, и вот огненный сноп уже навалился на неё, давит всё сильнее, шипит, душит, а сверху падают другие, ещё тяжелее придавили руки и ноги, вся кожа горит, боль невыносимая, дышать нечем... Алима проснулась и в мгновенном смертельном страхе поняла, что кто-то крепко прижимает к лицу подушку, держит ноги. Быстрые, грубые и сильные руки скручивали тело словно верёвками, ни двинуться, ни крикнуть. Её во что-то замотали, вонючее, жёсткое, то ли старый ковёр, то ли в лошадиную попону, подняли, понесли, спеша и спотыкаясь, с руганью шёпотом, с чертыханиями, один раз больно уронили на землю, она хотела было вскочить на ноги, но оказалось, что щиколотки обмотаны верёвкой или шарфом. Она дёрнулась, сдавленно крикнула в душном мраке попоны, но тут же на неё навалился тяжёлый и ловкий, скрутил, смял, и снова потащил дальше, поволокли по кочковатой земле, подняли, бросили в тарантас, лошадь заржала, повозка дёрнулась, ноги прижали тяжёлым мешком...

Храпя, лошади неслись во весь опор. Алима, завёрнутая как куль, болталась между облучком и сиденьем, стукаясь о какие-то углы, хотя её крепко держали за плечи чьи-то руки.

Кое-как высвободив лицо, она увидела на фоне луны совершенно чёрный силуэт человека, сидевшего на облучке. Он со всей мочи стегал кнутом лошадей, подпрыгивая, дёргаясь, оглядываясь и сдавленно покрикивая, чтобы крепче, как можно крепче держали девчёнку! "Смотри, гад, чтобы ни одной царапины или синяка, а то прибью, Шагаш, ты меня знаешь!" - "До пошёл ты, Батрашка, без тебя знаю что делать, куда гонишь, тут же тьма кромешная, налетишь на пень, голов не соберём!" - "Тихо! Не ори! И ей закрой рот, дурак! Я дорогу знаю. Сейчас на месте будем".

Что такое происходит, кто эти дикие люди, чего хотят, что они думают сделать со мной, зачем везут? Разбойники? Или эти пьяные сумасшедшие из дальнего села? Где же дядя, тётя?.. Что эти дикари хотят, измучить, потом утопить в реке? О, Аллах!.." Ужас охватил всё её существо.

Собрав все силы, она дёрнулась в предельном отчаянии, и каким-то чудом освободились руки, прочь сползла завязка с ног, уже можно было свободно дышать и немного двигаться. Ухватилась за край тарантаса, пытаясь вылезти, освободилась от кошмы, хотела выпрыгнуть, вывалиться наружу на спасительную землю. Но тот, кто держал за плечи, вдруг ухватил Алиму за волосы, намотал их на руку, втянул её обратно в страшное пространство тарантаса и в духоту кошмы. Алима завизжала от боли.

- Да стукни ты её, чтобы замолчала! - проорал передний.

- Кто вы такие, - не сдавалась Алима, кусаясь, царапаясь. - Куда везёте меня, бандиты!

Задний человек сграбастал её за плечи, прижал руки к туловищу и запихал в рот какую-то тряпку. Алима бесполезно вцепилась зубами в сукно.

Пригнув к себе, дыша прямо в лицо водочным перегаром, человек прохрипел:                                                                                     

- Да не ори ты как зарезанная, а то и вправду врежу по зубам, дура! Мы же просто тебя украли, не ори!

- Зачем украли, куда украли? Да вы сумасшедшие! Алима вдруг ослабла, силы закончились у неё.

- Ну украли, и всё, чего тебе не понятно. Какие ещё бандиты? Мы тебя замуж везём, сиди тихо, тебе же лучше будет. Какая ты вертлявая, как бешеная кошка. И перестань царапаться, зараза такая.

Вблизи лицо парня показалось ей знакомым. Где же она видела его? Кажется, совсем недавно и не раз.

- Я узнала тебя! Я знаю тебя, всё скажу дяде, он убьёт тебя, бандит!

- Кому ты скажешь, сестрица? - парень, кажется, даже засмеялся.

- Кому ты чего теперь расскажешь, Алима? Правильно что узнала, мы вчера к вам приехали на тарантасе, гостинец привезли, мяса вам всем чуть не задарма, вина мужикам. А ты орёшь. Скажи спасибо лучше.

- Не нужны нам ваши гостинцы! Отпустите, отпустите немедленно! Остановитесь, я домой хочу!

- Так мы и везём тебя домой  прямо к дорому твоему мужу Мырдашу. Передний парень обернулся и захохотал:

- Га-га-га! Теперь ори сколько хочешь, уже далеко отъехали, кто тебя услышит, только волки услышат, га-га! га!

Алима освободила руку и вцепилась парню в лицо.

- Караул! Помогите, карау-у-ул! Ей закрыли ладонью рот.

- Какая же ты глупая, упрямая баба! Лежи смирно, а то хуже будет. Поздно уже орать, никто тебе не поможет. Степь кругом, ночь кромешная, ну кто тебя услышит! Прямо собака бешеная, палец мне чуть не отъела.

- Зачем уговариваешь? - обернулся передний. - Стукни её разок в лоб или головой об коленку, и всё. Надоела совсем. А то она сейчас тебе кое-что откусит, га-га-га...

Но его товарищ не ругался и не бил, только крепко держал Алиму за руки.

- Перестань, перестань визжать и вертеться, от нас ещё никто не уходил,

успокойся, садись, если хочешь, на лавку, быстрее доедем, а то расшибёшься вся, некрасивая невеста будет, в синяках да в болячках.

Алима в тоске уже и сама хорошо понимала, что не будет толку ни от её криков, ни от ругани. Ну выскочит из тарантаса, а потом что? Догонят, обратно запихают. Попробуй, приди в аул в таком виде, если даже удастся каким-то чудом скрыться от похитителей в кромешной тьме. Прибежишь в аул, люди шарахаться будут как от прокаженной, вон, мол, с двумя парнями в ночной степи блудила, а теперь домой приползла драная кошка распутная. Ужас, какой ужас и несчастье. Ну почему такая страшная судьба, зачем такие наказания, за какие грехи? Почему ей так не везёт, когда же это кончится, хоть выпрыгивай из этого проклятого тарантаса насмерть... Вырваться и убежать к реке, чтобы в омут головой, больше ничего не остаётся.

Алима ослабла и горько плакала, свернувшись клубочком.

Парень поднял её, усадил на сиденье рядом, обхватил за плечи, прижал к себе, даже по волосам погладил и платок завязал.

- Не плачь, Алима, не тоскуй, зачем плакать, теперь уже ничего не поделаешь, новая счастливая жизнь тебя ждёт, вот скоро будешь в хорошем доме, рядом с суженым. Чего ещё девушке надо? Истосковалась по Мырдашу своему, вот и плачешь?

Он засмеялся. И возница, обернувшись, оскалился при луне, хохотнул:

- Такого распрекрасного джигита ты и во сне не видела! На башке ничего не растёт, зато на носу шишки с волосами! Один глаз чёрный, а другой белый, зато у какой отважный да смелый! И богатства сундуков не счесть, а в них гнилые кости да только и есть. Ноги кривые и сам хромой, будет кормить тебя кашей да водой! И зипун на нём красен да не плох, только полно в зипуне вшей да блох! Га-га-га! Невиданный у тебя барин будет, Алима, целый гарем Мырдаш имеет, а ты там будешь первой женой, настоящий цветочек, сэсэкей!

Бандиты насмешничают, издеваются, вся сила у них. Жизнь кончилась, ничего не поправишь... Сейчас привезут её к этому уроду Мырдашу, она убьёт его, загрызёт, последний глаз выколет, ножиком зарежет, если он только коснётся её, а потом убежит на гору и прыгнет со скалы на камни.

- Ну вот, молодец, - гладил её по голове парень. –Давно бы так. Девушка должна быть тихой, а ты как бешеная кошка. А я тебя  Алима, давно приметил, знаешь об этом? Меня зовут Асхаль, я из дальнего аула, у боярина Шабалова наёмным работником, всё умею делать, он меня очень уважает.

Тутошние парни, Шагали особенно и вот этот джигит, который правит, Ермет, попросили помочь им в таком благородном деле, чтобы тебя умыкнуть. Я и не раздумывал, сейчас расскажу тебе почему...

- Что мне до тебя, - тихо всхлипывала Алима. - За сколько купил вас всех Хайбрахман бай, за сколько продались кривому Мырдашу?

- Зачем Хайбрахман? - удивился Асхаль. - Это же всё дела Мырдаша твоего, ты же ему невестой предназначена, а не Хайбрахману. Мырдаш обещал за тебя много денег дать, а никакого Хайбрахмана я и не видел, никогда не разговаривал с ним.

- Не ври, не ври! - слабо крикнула Алима. - Я знаю, кто всё это подстроил, это Хайбрахман бай насильно хочет меня отдать своему лизоблюду Мырдашу, я давно всё поняла, большой бай и Мырдаша глупого купил, и тебя, и всех вас, всех, всех!

- Что-то я не очень понимаю, Алима, - удивился Асхаль. - Мне сказали, что  ты давно согласна пойти младшей женой в дом Мырдаша. Только, мол, твои дядья и тётки сопротивляются, мать твоя Хабиба-энге ни в какую, держит тебя взаперти, чуть не на цепи. А ты страдаешь. Разве не так?

- Тебя тоже обманули, эти подлые богачи сговорились и обманули вас всех, и подговорили врать своих приспешников, и тебе они наврали всё- всё! Я уж не знаю, что они Мырдашу напели. Хайбрахман всех вас окрутил, и вас, и Мырдаша. А теперь вот такой позор устроил. Как я буду людям в глаза смотреть?

Бричка остановилась у больших деревьев. Алима узнала родниковую рощицу, где они с Канзафаром бывали несколько раз. Сердце замерло... Из-под крон выехал тарантас. В нём сидел разнаряженный  Мырдаш.

- Зачем так долго ехали? Заблудились, что ли? Я заждался. Гоните в аул!

Понеслись. Скоро въехали в деревню. Повозка влетела в ворота крайнего двора.

На крыльце и во дворе толпились люди.

- Ладно, - тихо сказал Асхаль. - Ты веди себя пока спокойно, делай вид, что совсем смирилась. Не кричи, не ругайся, не дерись ни в коем случае, не поймут тебя. Побольше помалкивай. Я придумаю что-нибудь. Только сама не убегай, а то догонит всё равно, только хуже будет. Поверь мне, я спасу тебя, потому что давно люблю тебя, Алима. Верь мне. И вдруг закричал каким-то совсем другим голосом:

- Принимайте товар! В целости и сохранности твоя прекрасная невеста, Мырдаш ака! Смотрите, люди добрые, какая счастливая пара!

Алиме развязали ноги, сняли попону. Взяли с обоих сторон под руки и повели в избу, помедлили в сенях, потом все пошли в большую комнату. Алима зажмурилась от света - три керосиновые лампы в полные фитили освещали пространство. Она старательно вытерла слёзы, поправила платок, невероятным усилием попыталась распрямиться, придала лицу спокойное выражение.

Правду ли сказал Асхаль?

Неужели чем поможет? И как же он это сделает? Или тоже обман, он в сговоре со всей байской шпаной?

Было непонятно, что же теперь делать, как себя вести.

Помня наказ Асхаля, она постаралась успокоиться, не вырывалась из рук помощников Мырдаша, вела себя смирно, кротко. Даже глаза не поднимала.

В красном углу, на целой горе ковров, среди цветных подушек восседал Мырдаш. Вокруг него стояли родственники и товарищи, все ухмылялись самодовольно и мутно, наверное, уже нализались кислушки. А ближе всех к сияющему одноглазому жениху сидели главные его подручные - Батрай, Ермет и Шагали. И не знал несчастный Мырдаш, что именно они, что так яро клялись в бесконечной верности ему, есть самые преданные псы Хайбрхмана бая, и что в душе у них уже большой праздник - дело сделано, большой куш ждёт их у богатого бая, и у этого Мырдаша  тоже будет что требовать. Двойная выгода!                                                              

В комнате было душно, воняло брагой и варёным мясом.

- Здравствуй, здравствуй, милая девушка! - пропел Мырдаш, вставая и раскидывая объятия. Он с вожделением рассматривал стройную красавицу, не веря что такое сокровище уже в его руках. - Подойди поближе к своему доброму господину, не бойся, подойди поближе. Одарю тебя  по-царски, наконец-то сбылась твоя мечта, девушка, ты в доме моём, я твой жених и господин, иди скорее ко мне. Теперь тебе больше не надо думать долгими бессонными ночами о желанном, не надо проливать слёз и клясть судьбу; вот он, я, твой возлюбленный! Подойди, положи ко мне на грудь свою замечательную головку.

Такая обида, такая невыносимая горечь рвали сердце Алимы!

Осмелев и забыв слова Асхаля, она оттолкнула державших её за локти, шагнула к Мырдашу, распростёршему объятия, уже и халат атласный скинувшему с плеч:

 - Не бывать этому никогда! Что ты задумал, мерзкий старикашка! Сам продался большому баю, и дружки твои продажные, думаешь, купил меня? Холуи твои рано улыбаются! Тьфу на вас, тьфу, тьфу, - налево и направо плевалась взбесившаяся Алима. Умру, но никогда не быть по-твоему! Лучше отпусти сразу, не доводи до беды!

Мырдаш опешил.

Бедный, уже воспаривший душой, почти счастливый Мырдаш ждал слов благодарности и улыбок луноликой Алимы, ведь она давно, как уверяли товарищи и уважаемый Хайбрахман  хотела быть его молодой женой, мечтала сама прийти в его дом, только родственники и Хабиба противодействовали, а что же такое с ней теперь стряслось, зачем кричит и такие неподобающие для девушки слова говорит ему, уважаемому знатному жениху? Разве пристало женщине оскорблять мужчину, тем более почти мужа законного? Где её любовь и покорность?

- Ай, как некрасиво ведёшь себя, Алима, как нехорошо ругаешься, девушка, разве можно ругаться девушке, да ещё в доме мужчины? - сладко заговорил Ермет.

- Такая учёная, из хорошей семьи, а не чтишь шариат и наши обычаи! - строго сказал Шагали.

- Где это видано, чтобы девка обижала жениха! Неслыханно! Позоришь себя, девка, и мать свою позоришь, весь свой род позоришь, неразумная! - строго и резко говорил Батрай. - Смотри, вместо свадьбы в поганую яму посодим, хлеба не дадим, воды не дадим, быстро образумишься!

- Сейчас камчей пару раз вытяну, тогда она быстро всё поймёт, - тихо и зло проговорил Ермет.

- Молчи, глупый дурак! - дёрнул его Мырдаш. - Это не твоя жена, а моя.

Он окончательно сник, он вовсе не ожидал такого поворота, таких оскорбительных и несправедливых слов от желанной Алимы. Что же происходит? Как всё это понимать? Шагали сколько раз говорил, что окончательно извелась по нему, Мырдашу, Алима  и вот она как зверь лютый, готова броситься на него, разорвать на куски. Как же так?

Заболело бедное сердце Мырдаша, заныло в предчувствии беды и позора.

Он глядел на пылающую гневом Алиму и на своих растерявшихся родственников, недоумённо переглядывающихся. Где же её правильное поведение, где любовь, ласка и благодарность. разве это Алима? Это просто ведьма какая-то, неспроста о ней всякое говорили.

Алима рванулась к двери, на пути оказались люди, кто-то схватил её за одежду, но зла и сильна была она сейчас,  и отлетел один дядька к печке, а другой растерялся на миг, не ожидая такой прыти от тонкой девушки.

Алима выскочила в сени, на крыльцо, и закричала, что было мочи:

- Помогите! Люди, сюда, скорее, скорее сюда, на помощь!

Появились разъярённые Батрай и Ермет, один успел закрыть ей рот потной вонючей ладонью, другой нагнулся, обхватил  ноги ниже колен.

- Держи крепче бешеную девку, крепче держи ей рот!

И поволокли волоком опять в дом, ругаясь, спотыкаясь в темноте сеней, мешая друг другу. Алима визжала, вырывалась, но силы были не равные.

Втащили в комнату, бросила на пол.

Подошёл Шагали, встал над ней угрожающей глыбой.

- Ты чего разоралась, дурочка? Отлуплю сейчас как паршивую козу, а потом выбросим наружу. И расскажем всему миру, что ты тут делала с нами, троими

джигитами. А если хочешь, то расскажу  и что мы тут с тобой делали. Хочешь так? Да после такого ты своей матери не нужна будешь, от такой грязи тебе никогда не очиститься и будешь как полоумная ходить по аулам и селам с протянутой рукой, и собаками будут тебя травить. Уж мы постараемся.

- Вставай, вставай, ненормальная. Только себе хуже сделаешь, если будешь упираться. - сказал Батрай. - На вот, воды попей, успокойся, - протянул он кружку. -  Затихни совсем.

В тёмной углу сидели две молчаливые неподвижные женщины в тёмной одежде. Алима ждала хоть от них защиты или тёплого слова, но те молчали и отворачивались, пряча лица в глубоко надвинутые платки.

Стуча зубами о край кружки, захлебываясь слезами и водой, Алима сделала несколько глотков.

Мырдаш, словно опущенный, сидел на лавке, откинувшись к простенку. По его тёмным щекам текли скупые слёзы. Рядом стояла какая-то родственница и пихала ему платок. Мырдаш отмахивался.

- Дай мне воды. Или лучше вина, - сказал Мырдаш хрипло. - И надо вам всем расходиться. Уходите все от меня.

Алима с жалостью смотрела на старика. Вот они какие, большие баи, ничто не стоит им унизить и обмануть всех, всех вокруг, и бедных, и не очень бедных, таких как этот несчастный Мырдаш... Где это видано, чтобы мужчина плакал при женщинах?   Наверное, надо смириться... Разве можно справиться с такой оравой насильников и злодеев? Вот и неизвестные женщины с ними заодно. Все унижены, все. Что толку кричать и сопротивляться, только ещё больше обозлятся. Вон у Шагали в руке кнут и глаза красные, кто знает, что у него на уме.

- Утихла, неразумная шайтанка? - наклонился Батрай. Так-то лучше, давно бы так.

- Прочь пошел, пёс вонючий!- плюнула в лицо Батраю Алима.

- У, змея подколодная! - замахнулся кулаком Батрай, но одна женщина, это была Салиха, бросилась к нему, схватила за руку, остановила.

- За дурачка Айдарку замуж пойду, а за вашего урода никогда, лучше умереть, так и знайте! И вашему погонщику Хайбрахману так передайте.

- Чем же это деревенский дурачок Айдарка лучше меня? - тихо проговорил Мырдаш.

- Не сердись сильно на меня, дядя Мырдаш, - неожиданно для себя проговорила Алима. - Дурачок Айдарка женщин не мучает, а твои приспешники вон что творят.

- Ну, поплачешь, ох как поплачешь ты у меня за такие слова, неразумная, - пригрозил кнутом Батрай. Сиди здесь, пока я не приду. Даже со стула не поднимайся, поняли?  Головой отвечаете! - погрозил он кулаком женщинам, те мгновенно согнулись, словно их отходили камчой.

- Ну что же делать, - сказал Мырдаш. - Если тебе, Алима, дурачок Айдарка милее чем я, значит, быть тебе замужем за Айдаркой. Будете жить в собачьей конуре и кушать человеческие объедки.

- Во-во,  - сказал Шагали. - Ей гусей пасти, а не сидеть в доме боярина Мырдаша, нашего уважаемого бая знатного.

- Прости меня, дядя Мырдаш,  за такие слова, - сказала Алима. - Но если бы был жив отец, разве он допустил бы такое? А брат? Будь он с нами, так не сдобровать бы твоим собакам этим!

Мырдаш тяжело вздохнул.

- Так скажи мне Алима прямо, разве совсем не нужен я тебе? Разве не хотела ты быть моей женой? Разве не мечтала жить в моём доме в почёте и внимании?

- Но , дядя Мырдаш, у меня и в голове никогда такого не было, прости меня.

- За что же тогда прощать, доченька? - еле пролепетал Мырдаш.

- Женщины! Сидите и сторожите её! - строго проговорил Батрай. - Хотя толку от вас... Асхаль! - крикнул в окно Батрай. - Куда ты пропал? Иди быстро сюда.

Вскоре вошёл Асхаль. В руке у него была здоровенная суковатая палка.

- Чего это ты? - оторопело спросил Шагали.

- Да там, - махнул рукой Асхаль. - Во дворе оступился, там хомуг валяется, чуть ногу не сломал, теперь ходить трудно, болит нога.

-А-а-а... - протянул Шагали настороженно, потому что не понравились ему странные, суженные глаза Асхаля.

 Асхаль присел рядом с Алимой.

- Я же просил тебя вести тихо, Алима, - оглядываясь, шёпотом проговорил он, - видишь, всё испортила. Рассердила этих обормотов. Они теперь осторожные и злые. Мне трудно будет справиться с ними. Или и мне не поверила? Зачем подняла такой шум? Взбесились мырдашата, а сейчас налижутся кислушки, совсем разум потеряют. Где это видано, чтобы женщина дралась с мужчиной? Не простят они тебе этого.

- Что труднее? Что тебе будет труднее? - отодвинулась Алима. - Холуи вы все тут, вот кто. Шкуры продажные.

На скулах Асхаля перекатывались желваки.

- Я не холуй, и не продажный, - сквозь зубы процедил Асхаль. - Я докажу тебе.

- Вы чего там шепчетесь как голубки под стрехой? - сказал Шагали. - У Алимы муж есть теперь законный, разве можно теперь шептаться с этой девушкой?

- Замолчи, Шагали, - сказал Мырдаш спокойно. - Замолчи теперь. - И обратился к Асхалю:

- Асхаль, кто велел тебе помогать моим джигитам? Твой барин Шабалов?

- Нет, - сказал Асхаль. Об этом меня просил Хайбрахман ваш. Он сказал, что Алима давно хочет к тебе в дом, только родственники не пускают. Помоги, просил он, моим ребятам привезти Алиму к Мырдашу.

- Вот, значит как, - вздохнул Мырдаш. - Хайбрахман,  значит.

- Теперь вы всё поняли, дядя Мырдаш? - сказала Алима.

- Да что уж не понять. Шагали, и ты мне врал всё это время?

- А что было делать, ака? Хайбрахман так велел. Да мы думали, вам будет тоже хорошо, всё же новая молодая жена в доме. Разве не так?

- Так-то оно так... Что же теперь мне делать с вами, а?

- А чего с нами делать? Мы своё выполнили. Рассчитываться надо с нами. Надо держать слово купца.

- Рассчитываться идите к Хайбрахману. А я чтобы вас больше никогда в глаза не видел.

- Алима, я девок отправил распрягать бричку Мырдаша. А тарантас останется запряжённым, - прошептал на ухо Алиме Асхаль. - Надо вырываться отсюда, не знаешь чего теперь ждать от этих холуев, сейчас они могут и озвереть. Ты готова?

- А почему я должна верить тебе?  Ведъ ты же был с ними заодно. И с Хайбрахманом заодно.

- А теперь я с тобой, Алима.

- Ненавижу я вас всех.

- И Канзафара своего тоже ненавидишь?

- И Канзафара! Такой же предатель, как вы все!

- Я не предатель. Ну посмотри на меня, чем я тебе не пара? Пойдёшь за меня замуж? Я, правда, не такой богатый, как твой Мырдаш, но зато не такой и страшненький, на носу ничего не растёт. Хочешь посмотреть? На, посмотри.

Алима повернулась в сторону Мырдаша. Старик сидел, понуро опустив плечи, руки сложил на ручке своего посоха, на руки положил голову. Глаза его были закрыты.

- Как тебе не совестно шутить сейчас, - всхлипнула Алима. - Издеваешься надо мной, противный.

- А я не шучу, - серьёзно сказал Асхаль. - Ты мне давно нравишься. Всё случая не было поговорить. Ты же не бывала почти нигде, взаперти сидела. Да потом эти слухи о вас с Канзафаром... Где мне было с ним тягаться. Богатый, сын богатея, городской образованный джигит. А тут ещё Мырдаш этот. Кто же знал, что всё это подстроено? Что мне оставалось? Только поглядывать на тебя изредка при случае да мечтать. А мечтами сыт не будешь, мечты это хороший завтрак, но плохой ужин. Такие дела, Алима.

Настороженно слушая, Алима всматривалась в лицо парня, ища насмешку.

Но глаза Асхаля были серьёзны и глубоки, неподдельная грусть была в его карих. Он неотрывно смотрел на Алиму, не прятал взгляд. На красивом выразительном лице было искреннее сострадание.

Огорчённое сердце Алимы так ждало хоть какого-то сочувствия среди клубящейся вокруг неё беды, что готово было самое бесхитростное участие,  обычную жалость принять как спасение. А тут такие слова, такие речи... Она уже отчаялась освободиться, больше того, уже и смысла никакого не видела ни в своём освобождении, ни в своём дальнейшем существовании на земле. И вдруг - такие слова от незнакомого парня... Лукавит или в самом деле хочет помочь? И почему вдруг говорит про любовь уже

не один раз? Нет, нет, никому нельзя верить, у всех них на уме только подлая хитрость и корысть.

- Ну, Алима, решайся. Сейчас не время сомневаться и думать долго. Одна ты ничего не сможешь. Дорога каждая минута. Посмотри, разве я похож на всех этих барских прислужников? Пусть я пока беден, но хозяин Шабалов справедливый человек, он обещал мне устроить собственное небольшое дело, я скоро встану на ноги. И наладится у нас с тобой жизнь, не хуже чем у других достойных людей. Без баев обойдёмся!

Алима совсем растерялась. Уж очень неожиданны были речи Асхаля, словно лучик теплого солнца пробился к ней сквозь мрак жизни.

-  Поверь мне сейчас, Алима. Доверься. Потом сама разберёшься. Убедишься, что я хочу тебе только добра. Я же люблю тебя давно. А ты постепенно привыкнешь ко мне.

- Ты?.. Любишь меня?.. Как я могу такому поверить,  Асхаль? Вижу близко тебя в первый раз. Меня столько унижали, столько лгали обо мне везде, а ты про любовь. Разве так бывает?

- Я никогда не верил никаким сплетням, Алима, дурной этой болтовне про тебя. Сейчас не время разговаривать про такие вещи, потом ещё много поговорим. Поднимайся, нужно бежать, пока они там не напились, а то опомнятся, неизвестно что ждать от них. Хозяйскую Бричку наверняка уже распрягли, сейчас женщины вернутся.                                        

- Если твои глаза и сердце не лгут, я согласна, - прошептала сквозь слёзы Алима. - Только спаси, спаси меня от этого ужаса, от этих насильников, я ненавижу всех их, и этого Мырдаша, хотя мне жалко старика.

- Тогда сиди минутку тихо, - горячо шепнул парень и быстро вышел в сени. И почти сразу вернулся со своим товарищем.

Алима похолодела. Опять её гнусно обманули! Избавилась , ну почти избавилась от одних дикарей, и вот попала к другим.

Она судорожно оглянулась по сторонам, на глаза попалась кочерга у печки, рядом стоял ухват. Нет, кочерга лучше.

   - Мухтар! Посмотри на эту девушку, - с подъёмом произнёс Асхаль. Её гнусно обманули, - хотят отдать этому уродцу Мырдашу, разве тебе не жалко её, такую прекрасную и беззащитную? Напрасно мы ввязались в это позорное  дело, обманул нас Хайбрахман, да он и бедного Мырдаша обманул. Ославимся, теперь будут говорить про нас, что служим двум баям сразу. И наш с тобой хозяин по головке не погладит, он не любит такие вещи. Все нас будут презирать, будем ходить в позоре, как шакалы. Давай спасём её от Мырдаша, и вернём себе добрые имена. Батрай и Шагали мужики, конечно, крепкие, но и мы с тобой не слабые. Решайся, помогай, я всё придумал уже, спрячем Алиму у меня в деревне. Я решил её взять себе в жёны!

- Да что такое говоришь, Асхаль? - ужаснулся товарищ. - Годится ли такое дело? Хайбрахман с нас три шкуры спустит. На краю света достанет, вон у него сколько слуг, целый отряд. А Мырдаш?  Деньги на нас потратил, надеялся на нас, верил тоже... Как мы перед ними будем выглядеть?

- Что ты испугался? Вернём мы деньги паршивые этому несчастному Мырдашу, а у Хайбрахмана же ничего не брали, и ничего мы ему не обещали.

И наш хозяин Шабалов тоже человек авторитетный, разве даст нас в обиду? Уж посильнее будет Мырдаша-то несчастного. У Хайбрахмана, конечно, много людей, но разве у Шабалова мало?

- Ты хочешь сказать, что Хайбрахман и Мырдаша обвёл вокруг пальца? - удивился Мухтар.

- Конечно, разве ты ещё не понял? Шабалов всё поймёт, он справедливый. А Хайбрахман не решится ссориться с Шабаловым, с русскими помещиками вообще никто предпочитает не ссориться. По любому у них силы-то побольше. Ну, если ты боишься баев, то хоть просто помоги мне, прикрой, отвлеки Мырдаша и этих троих, самых опасных, задержи их, пока мы с Алимой скроемся. Меня хозяин Шабалов всегда защитит. А ты потом говори, что ничего не знаешь, ничего не видел и не слышал. Вот и всё, что от тебя требуется.

- Как же так, - растерянно произнёс Мухтар, - мне-то придётся отдавать долг Хайбрахману,  я-то брал, а уже всё давно пропил.

- Ну и дурак, что пропил. Сколько раз я говорил тебе, никогда не бери денег взаймы, и, тем более, за сомнительные дела у Хайбрахмана. Он опасный человек.

Асхаль вынул из кармана пачку денег.

- На вот, бери сколько надо. Отдашь баю. И повинись для безопасности. Не получилось, мол, прости великодушно, большой бай. И потом вали всё на меня. А я с ним сам разберусь. Не боюсь я его! Иди в комнату, успокой там всех, чтобы подольше не хватились, сиди, выпивай с его слугами, пусть обопьются. Главное, чтобы подольше не хватились. Скажи,  Алима в обмороке, что ли, женщины отхаживают, не велели беспокоить. Понял?

- Ну если так, тогда ладно, - взяв деньги, живо ответил повеселевший Мухтар. Тогда вам нужно торопиться. А то они хотят куда-то упрятать  Алиму , пока она не утихнет и не смирится. Сейчас говорят об этом, обсуждают.

- Да пускай болтают, шайтан с ними. Бесполезное их дело. Мырдаш уже всё понял. Теперь и он враг Хайбрахману.

- Тогда бегите с богом, Аллах вам судья. Только следов старайтесь не оставлять, а то и мне попадёт. Там, на берегу, у большой ветлы лодка есть, но её не берите, она худая, разбитая с одного боку. А где -то рядом должен быть плот, на нём иногда переправлялись люди и сено. Я вчера видел. Может быть, он вам пригодится. Только шесты надо искать, не знаю где. Вон, у печки топор лежит, возьми, запихни за пояс под рубаху. А я скажу случай чего, что будто бы видел, как вы побежали вверх по реке.

- Да?  Это хорошо... Ну, ладно, - проговорил Асхаль. - Очень уж ты трусливый. Иди к Мырдашу и его мырдашатам, заболтай их подольше. А сначала высунься во двор, глянь что там делается, где кто, где эти женщины.  Давай быстро, одна нога тут, другая там.

Асхаль сунул топор за пояс, сверху выпустил рубаху. Взял со стола большой ножик и запихал его  под обмотки на ноге. Кусок хлеба - в карман. Что может ещё при- годиться? Ага, вот верёвка какая-то, мало ли что. А это что? Кафтан Мырдаша? Нехорошо брать чужое, похоже на воровство но вдруг дурная погода, дожди идут каждый день. Надел. Очень тесно. Значит, Алиме подойдет.

Вернулся Мухтар, сообщил, что во дворе пусто, только ещё страх как темно, и вроде дождь накрапывает. Один тарантас запряжён, другой без лошади.

- На  тебе ножик, - сказал Асхаль. Пойди тихонько, подрежь постромки и уздечку. Погонятся, дёрнут вожжи пару раз, уздечка оборвётся, и, дураки эти куда-нибудь в овраг.

- Айда, - сказал Асхаль Алиме. - Одень вот это. Там дождь собирается. И замотай платком голову понадёжнее.

Взявшись за руки, Алима и Асхаль выскочили на крыльцо, осмотрелись. Ночь, глухая и недоброжелательная, властвовала в мире. Луна уже почти скрылась за лесом, но всё же можно было различить и лошадь, и повозку. На востоке чуть заметно светлело.

Пришлось долго, бесконечно долго, как им показалось, привыкать ко тьме, чтобы явственно проявились очертания домов, заборов, открытые ворота. Забрехали собаки. Асхаль бросил в темноту кусок лепёшки, собаки замолкли. Крадучись, пробрались к тарантасу. Асхаль отвязал вожжи от коновязи, запрыгнул в повозку, протянул руку Алиме:

- Забирайся быстро. Садись в угол на лавку, держись очень крепко, придётся ехать быстро.

Осторожно развернувшись, Асхаль заставил лошадь тихим шагом миновать ворота. Выехали на дорогу. Парень оглянулся. Комнатные окна светились, видны были силуэты людей, сидящих за столом. Кто-то энергично махал руками. Хорошо, значит, ещё засидятся долго. Видимо, разговор бурный. А где разговор, там выпивка. Пусть надираются. Не так больно будет катиться в овраг.

До реки донеслись быстро, было недалеко. Один раз на что-то всё же напоролись, то ли бревно, то ли большой камень, чуть не слетел с облучка Асхаль, едва не вывалилась Алима. Через полчаса тряской каменистой дороги доехали до громадной ветлы.

Она была далеко от дороги, и если соберутся в погоню за ними вверх по реке мырдашата, повозку не заметят. А самим ехать на тарантасе вниз по реке было никак нельзя, тут скалы почти вплотную подступали к реке, и дорога делала большой объездной крюк в несколько вёрст, а если на плоту по течению,  до деревни всего пара километров. Правда, есть один трудный перекат и мель  перед ним. Ну,  ничего, вдвоём справимся. Асхаль хорошо знал каждый камень на родной реке.

Вскоре Асхаль и Алима были на берегу.

У реки внизу холодно, сырой утренний туман стлался над водой, путался в камышах и осоке.

Настороженно прислушались. Пока всё было спокойно, тихо. Чуть слышно что-то бормотал картавый перекат. Ухнула сова. Призрачными тенями реяли над головой безмолвные летучие мыши.  Ига другой стороне было несколько пещер.

- Асхаль, - прошептала Алима, приникая к груди парня, - неужели нам удастся убежать? Неужели мы свободны? Давай поскорее, а то, наверное, уже спохватились. Вон смотри, что там темнеет за валуном. Лодка или кто?

Почти на ощупь, больно спотыкаясь на острых крупных камнях, пробрались к воде. Лодка оказалась полузатопленной, разбитой.

- Ничего, ничего, Алима. Должны успеть. Смотри, на востоке уже совсем светло. Пройди немного вниз, а я вверх по течению. Где-то тут должен быть плот, так говорил Мухтар, он недавно видел. Здесь же тихий плёс, почти нет течения, переправа. А если лодка разбита, должен быть плот, обязательно должен быть. Иди, посмотри. На тебе палку, осторожно на камнях. И не промочись.

Десяток связанных между собою лыком брёвен, плот обнаружился довольно

быстро, он был хорошо припрятан среди кустов, осоки и куги. Шесты пришлось искать долго. Они оказались в воде, под плотом. Асхаль притащил с берега неведомо как оказавшийся тут  чурбак, поставил его на плот.

- Садись, Алима. Будем бежать с удобствами. Ноги не промочи, смотри, заболеешь.

- А уже и промокла совсем, - тихо сказала Алима. - Роса кругом большая. Не заболею теперь.  Нельзя мне болеть.

- Правильно, держись.

- А вот заболею и помру, будешь тогда знать, как девушек воровать у знатных одноглазых купцов. Жалко мне всё же Мырдаша, - грустно добавила она.

-Да уж знатности у Мырдаша на всю округу, что и говорить. Жалко тебе его? А он тебя жалел, когда его собаки валтузили тебя в тарантасе ночью? Нашла кого жалеть...

- Человек всё же... Одинокий, несчастный, а теперь ещё и обманутый.

- Ничего, у него Салиха ещё есть.

- Асхаль, какой же всё же подлый этот бай Хайбрахман!

- А Канзафар? - осторожно произнёс Асхаль.

- Канзафар? Не знаю... Наверное, он должен был послушаться своего отца.

- Ты всё ещё его помнишь?

- Нет, Асхаль. Уже нет. И никогда больше не вспомню. Потому что не может джигит быть трусом. Если трус, это не джигит.

- Но ты же любила его?                                      

- Я и не знаю как сказать.  Наверное, немного привыкла. Не знаю.

- Ладно, Алима, Забудем всё это. Вот держи шестик, будешь сидеть и рулить, как я скажу.  Будешь у нас за рулевого.

- А ты капитан?

- Капитан, - улыбнулся Асхаль.

- Тогда давай поплывём поскорее!

 

Светлело быстро. Дождь так и не собрался. Туман уходил от реки вверх.  В узких местах реки он большими клоками и пластами стлался и шевелился над водой. Один берег был скрыт тьмой, другой виден хорошо.

Впереди приветливо и дружелюбно перезванивалась перекатами спасительная река. Асхаль с детства хорошо знал каждый её поворот, все ямы и вертячки, омута и отмели. Он смело направлял утлый плотик на стрежень, в срединную струю, там хоть течение быстрое, волны немалые, но сесть  на мель труднее, случись что - поток воды стащит с камней.

За поворотом, над горой и долиной открылась полоса светлеющего неба, она уже слегка окрасилась розовым. Скоро над зубчатым лесом взойдёт солнце.

Асхаль умело и споро орудовал сосновым шестом. Слышно было, как между брёвен от сильного течения журчит вода.

- Алима, - обернулся улыбающийся Асхаль, - отошла маленько? Не замёрзла? Не боишься, что твой знатный жених догонит нас и убьёт обоих? Вон плывёт на большой лодке атаман Мырдаш с товарищами, все одноглазые, как пираты, сейчас настигнут нас, схватят тебя и бросят за измену в волну, как Стенька Разин свою княжну. А?

- А вот! - взмахивая шестиком, улыбнулась Алима. - Мы всех их победим! С тобой ничего не боюсь, никаких атаманов. И не говори мне больше ничего об этих нехороших людях. Не напоминай мне. Думаешь, приятно?

- Ладно,  ладно, - примирительно сказал Асхаль. - Я же в шутку. Вот тебе лепёшка и кусочек сахара. Подкрепись.

Алима помочила сахар в реке, и сразу съела вместе с лепёшкой.

- Хочу много лепёшек, - вздохнула она. - И много сахара.

- Скоро всё у тебя будет. Потерпи. И сахар тебе будет, и конфеты, и пряники и баранки, - смеялся Асхаль.

- Ну, а теперь держись крепко! - с радостью сказал парень. - За поворотом начинается порожистое место, там водоворот и сильное течение над  камнями. Вертячка называется. Опасная, бурная. Рулевой должен работать очень правильно.

- А капитан ещё лучше.                                          

- Слышишь, как там река кипит? Нам нужно подплыть поближе к берегу, там безопаснее. Видишь, как быстро несёт плот.

Сквозь полупрозрачную  пелену тумана доносился грозный шум долгого переката. Его не было видно, и поэтому становилось особенно тревожно от неизвестности.

Грозный рокот взбесившейся воды усиливался с каждым мгновением, - звуки бесконечной борьбы светлой воды своевольной с чёрными вечными камнями.

Асхалю с Алимой теперь нужно было собрать все силы, быть спокойными

и мужественными, смелыми, бесстрашными, чтобы преодолеть быстро

приближающуюся стремнину.