Сабир Шарипов


Встретились лунной ночью


Повесть


Перевод Айдара Хусаинова




С песней идут солдаты




Служба, она и есть служба. Кажется, только уронил голову на подушку - дневальный уже кричит: «Рота, па-а-а-дьем!» Даже не кричит, ревет, как сирена. Дескать, и его разлучают с подушкой, не дают сон досмотреть, и вам нечего разлеживаться. То одна беда, хуже, когда нежданно закричат: «Тревога!» Вот что душу рвет. Эта команда обычно раздается на заре, когда солдаты видят свои самые сладкие сны, тут есть отчего беситься служивым.


Но сегодня, кажется, все как обычно. Пробежали положенные километры, подвигали руками и ногами, изображая гимнастику, сполоснулись в умывальнике, который недавно перенесли за казарму, и вот уже рота, споро позавтракав, принялась наводить на себя глянец.


Сегодня общее построение, так что приказ один - без дела не шляться, готовиться. Мол, обещали наш полигон осчастливить своим присутствием высокие гости.


Ну, пусть приезжают, посмотрят. Нам-то что... мы тут не первый день лямку тянем. С такими мыслями, которые, в общем-то, недалеко ушли от общего настроя других солдат, Сафи осматривал свою форму. Так, все нормально, никто не придерется, к тому же Сафи и сам с детства приучился к порядку. Аккуратности ему не занимать.


Тут привыкнешь - пять лет учился и жил в интернате, в соседнем ауле, в своем-то школы не было, потом ПТУ, городская жизнь... Там порядки по-своему не хуже армейских. По команде встаешь, по команде ешь, по команде в кино ходишь. Чем не армия? Да, вот так оно, образование-то, дается.


Солдат, который стоял возле Сафи, зевнул и лениво ругнулся:


- Никак выспаться не удается, инанын кульмаге...* - Он пришивал белый воротничок к гимнастерке.


- Генерал, что ли, приезжает? Вон, даже дембеля зашевелились...


Это Гриша, Григорий. Петров Григорий Васильевич. Он тоже автомобилист, из второго отделения. Сам из Челябинской области, из маленького городка возле Магнитки. Назвался нагайбаком. Сколько живет, Сафи не слыхал о такой нации. Да, век живи... Но, скорее всего, Гриша кряшен, крещеный татарин. Сам как-то вставил такое словечко.


Когда рядом никого нет, они с Сафи переговариваются на своем, на башкирском, татарском. Хоть и кряшен, но русский Гриша знает плохо. Так посмотреть, Сафи его и по грамоте, и по разговорной части выше на целую голову.


- Да, Гриш, нам бы после учений, как в сказке батырам, отоспаться три дня и три ночи,- поддел Сафи. Тот недовольно скривил физиономию:


-------------


* Инаннын кульмаге (тат.) - устойчивое выражение, аналогичное русскому «мать моя родная», букв. «мамино платье».




- Э, нет, тут другое, инанын кульмаге! Если построят с техникой - хана! Опять припремся с учений, языки набок.


Хотя, нет, не похоже. Тревогу же не объявляли. Так что не нервничать, товарищ ефрейтор!




Одеваешь платье голубое,


Выходишь на голубые луга...


(татарская народная песня)




Эту песню, вообще-то грустную и печальную, Гриша поет весело, даже можно сказать, по-хулигански. Вот и на этот раз, напевая эту песенку, он лихо натянул на себя гимнастерку, перепоясался ремнем - готов солдат к службе.


- Вот какая бывает инанын кульмаге!


Как вы, наверное, уже поняли, инанын кульмаге - это Гришино любимое выражение. По тому, как он его произносит, легко понять, какое у него настроение. Удивляется он чему, или сердится, или ругает кого-то или что-то - это выражение не сходит у него с уст. Сафи что-то не совсем понимает его смысл, надо будет как-нибудь порасспросить Гришу. А так его друг - парень что надо. Правда, малость хитроват, да и трусоват немного. К тому же замечал Сафи, что Гриша и по жадности никому не уступит. Но ведь друг, что тут скажешь, в части они с первых дней вместе. Можно сказать, вагон солдатской каши вместе съели.


- Построение будет на плацу. Это хорошо! - высказался Сафи, натирая до блеска пряжку ремня. Иначе пришлось бы им стоять возле своих машин в закапанной маслом рабочей одежде.


- Отлично, отлично,- просиял Григорий.- Раз построение на плацу, а не в автопарке, конечно, отлично. У тебя вот морда тоже отличная, ждешь приказ-то, а?


Сафи поднялся- нет ли рядом каких-нибудь лишних ушей. Улыбнулся. Да кому какое дело, о чем там переговариваются два солдата на своем языке. Хотя все же лучше не болтать об этом лишнего. А то понадеешься, потом останешься с носом.


На прошлой неделе командир экипажа, еще совсем молоденький лейтенант, шепнул ему на ухо - так, мол, и так, может быть, поедешь в отпуск. Ну, мало ли что может сказать командир, а вот очкастый писарь- ефрейтор, который все время вертится в штабе, шепнул ему за две пачки болгарских сигарет «ТУ-104», что сам видел в приказе его фамилию. Мол, по итогам учений кого-то наградят, а ему, ефрейтору Абдуллину, предоставят краткосрочный отпуск с выездом на родину.


Да, это такое редкое счастье, какое только может выпасть на долю солдата. Это ведь только называется отпуск. А сколько в этом деле почета со стороны односельчан. Это ж надо, из уссурийской тайги, которая у черта на куличках, едет солдат к себе на родину, на Урал. А в отпуске он - сам себе хозяин. Может, например, жениться. А что? Сафи в одном из последних писем так и написал своей Марьям:


- Если Аллах позволит, приеду в отпуск, сыграем с тобой свадьбу».


Правда, в ответном письме не было никакого ответа на его горячие слова. Уже полгода они переписывались, вставляя в письма выражения вроде «получил твое письмо» или «пишу тебе ответ». Про свое житье- бытье писал тот, у кого было больше свободного времени. Да к тому же, пока письма шли из-за тридевяти земель, их набиралась порой целая пачка. Порой письмо, которое отправлено было позже, приходило раньше. И такое бывало. Да ладно, в любом случае, какая девушка откажется, если парень говорит ей: «Давай поженимся». Когда Сафи только собирался в армию, Марьям вроде была согласна. Он сам ей тогда сказал, мол, трудно ей будет одной, потому и не стал неволить. Что любовь у них «ух какая» знали не только в родном ауле, а даже и до соседних разошлась слава об этой парочке, дружившей со школьной скамьи...


Когда Гриша затянул про свое «голубое платье», эх, как хорошо стало на душе у Сафи. Припомнил он Марьям, ее таинственную улыбку, нежный стан. Эх, да что говорить... А этот подлец Гриша нарочно выводит:




Зачем ты выходишь в голубые луга,


Для кого поешь эти песни?




Знает поганец, что Сафи неравнодушен к этой песне. Поразительная ведь песня, потрясающая! Прямо рвет душу на части! Сколько в ней грусти, сколько красоты. Вот только не нравятся Сафи такие строчки - то ли он их недопонимает, то что-то смущает его:




Возлюбленные молодости


Все равно достаются другим.


Хотите, чтобы возлюбленная была с вами,


Не любите в молодости...




Ну да ладно, это же, в конце концов, не про него с Марьям. У них, слава Аллаху, все нормально.




Эх, армия, армия! Держится она на крике, на грязной матерной брани. Заорут во весь голос, отдадут приказ - и вот солдаты равняются, еще один окрик - начинают маршировать, а там звучит приказ - и раздается из сотен солдатских глоток песня. Хочешь ты петь или не хочешь, это никого не интересует, знаешь слова или нет - неважно, знай раскрывай рот да время от времени что-нибудь выкрикивай, как все. Тогда никто к тебе не будет придираться, мол, нарушаешь дисциплину. А тех, кто не прочь драть горло за тебя, в любой роте предостаточно.


В наше время в армии всякие песни поют, даже из кинофильмов. Например, рота, в которой служит Сафи, недурно так, можно сказать залихватски исполняет марш стрельцов из кинофильма «Иван Васильевич меняет профессию». И солдатам нравится, и командиры довольны. Правда, Гриша поддразнивает Сафи.


- Эй, башкир, ты вроде бы вместо «Маруси» «Марьям» кричал, а? Думаешь, она тебя слышит за семь тысяч километров?


Так вот и подшучивает Гриша над Сафи.


А как уткнется Сафи в письмо от Марьям, насмешка опять тут как тут.


- Да, малайка, плохи твои дела. Завтра как скомандуют: «Ефрейтор Абдуллин, запевай!» ты, небось, «Голубое платье» затянешь, а, Сафи?


Но Сафи на Гришу не обижается. Наоборот, радостно от того, что Гриша рядом, все же свой человек. А то бы совсем тоска.


Командир - рослый, мордатый, светловолосый полковник, уже выкрикивал перед выстроенной на плацу ротой. Слушая его казенные слова об улучшении боевой и политической подготовки, о бережном и рациональном использовании военной техники, как-то не верилось, что перед ними боевой офицер, участник боев на Даманском во время вооруженного конфликта СССР и Китая, взбудоражившего в 1968 году весь мир. Говорили, что он проявил тогда чудеса храбрости, за что был награжден орденом и из капитана стал майором.


- Молодцы,- выкрикнул тем временем полковник.- В деле укрепления государственной границ вы показали себя с хорошей стороны!


Он бросил озорной взгляд в сторону другого офицера, тоже полковника, который стоял с ним рядом. Полковник этот напоминал большую деревянную бочку, перетянутую посередине офицерским ремнем, в каких в ауле солят огурцы.- Были и недостатки, но об этом поговорим после возвращения представителя из дивизии.


По рядам пошел шумок. Все, даже строгий инспектор, заулыбались. По рядам побежало:


- Да, кому отпуск, а кому туалет чистить.


- Три дня и три ночи не смыкали глаз...


- Разговорчики! - послышалась команда.


Нач. штаба, здоровенный подполковник, стал зачитывать приказ. Кто-то, радостный, получал грамоты, значки отличника боевой и политической подготовки, кому-то присвоили очередное звание (на ефрейторах по рядам прокатывался смех), кому-то объявили благодарность, а четвертым... В общем, что тут говорить - зачитали и ефрейтору Абдуллину - «предоставить краткосрочный отпуск...»


О, есть, оказывается, Аллах! Как ждал Сафи этот день, можно сказать, все глаза проглядел. И вот, видите, не зря ждал. Пришел и на его улицу праздник. Спасибо, большое спасибо замполиту, майору Малютину. Родом он из Подмосковья, но про Башкирию что-то слышал, знает. Еще до армии, когда учился в каком-то техникуме, проходил практику на сороковом заводе в Уфе. Во время учений Сафи попался ему на глаза, и майор его запомнил. Еще бы не запомнить - экипаж Сафи во время учений уложился в нормативы самым первым и первенства своего уже не выпускал из рук до самого конца учений.


Помог Сафи и такой случай. Однажды, было это глубокой ночью, разбудили его. Нужна была машина - вытащить автомобиль, застрявший в тайге. Тягач на ходу, да вот водитель заупрямился, мол, двое суток не спал, за себя не отвечаю.


Сафи начал молча одеваться. Через минуту он уже сидел за рулем мощного военного тягача. Машину они вытащили, а майор сказал ему тогда спасибо. Так что доброе дело никогда не остается безнаказанным.


Спасибо и ротному. Можно подумать, почуял он, как хочется Сафи побывать на родине, что рвется его душа в родные края, словно олень, нога которого попала в капкан.


- Григорию Петрову... присвоить звание младшего сержанта...- эти слов приказа Сафи уже не расслышал, мысленно он уже летел на родину.


Родная сторонка. Марьям... Сладко, мучительно сладко вспоминать ее, представлять ее облик. Словно души и тела их уже сплелись в одно, и вот уже летят в какую-то волшебную, прекрасную даль. Эх, не зря поется в народной песне - «Полетел бы к милой, только вот душа - не бабочка». Пусть не сомневаются - есть любовь на свете. Кто думает не так - унижает любовь, а заодно и себя. Так счастлив Сафи, словно Марьям уже рядом с ним. На лице - улыбка, в глазах - искры, искры любви. Какое это, оказывается, счастье - любить и быть любимым!...


- Краткосрочный отпуск с выездом на родину...


Вот приказ так приказ. Словно маслом сладким душу облил. Строгие, но прекрасные слова! В каждой строчке видятся Сафи живописные места его родины, лески и полянки, где гуляли они с Марьям, взявшись за руки. Если вдруг полковник скажет, что машины нет, поезда не ходят, а самолеты не летают, делай, что хочешь, он бы отдал честь, повернулся, стукнув каблуками и пошел бы пешком на запад. Там его родная сторона, там его Марьям.


Эх, какой же ты отличный мужик, товарищ полковник! Зря тебя ругают, что злой, людей обижаешь. И замполит, тот майор, что в Уфе был на практике, тоже отличный мужик, толковый.


Да, в ту минуту все вокруг казались такими хорошими, добрыми людьми! Даже навязчивый капитан, штабная крыса, у которого на лице написано, что он наглец, и тот кажется Сафи вполне приличным человеком.


Сафи почему-то недолюбливает этого капитана. Хотя, если разобраться, ничего плохого это офицер ему не сделал. Так-то оно так, да только смотрит этот капитан на весь мир зло, неприязненно, вот оттого и не угодил, наверное, Сафи. А может, есть у него такое право, у этого капитана, косо смотреть на мир.


Вот зимой еще было, такая вышла история. Вроде бы ротный обещал этому капитану машину дать - привезти из поселка новую стенку. А сам то ли забыл, то ли нарочно никому ничего не сказал, в общем, не было его в расположении части. Отсутствовал ротный.


Была суббота, когда этот штабной заявился к ним в казарму. Как на грех, старшина тоже куда-то свалил. Вот штабной и говорит Сафи:


- Товарищ солдат, садись в машину. Поедем в поселок...


А Сафи ему:


- Как бы не так, товарищ капитан. Без разрешения ротного не могу.


Ну и правильно сказал. Если ротный добро не даст, никто никуда не поедет. Иначе что получается? Этого офицерья, которое ходит туда- сюда, хоть пруд пруди, а ротный, он и есть ротный, один такой. Даже комдив без ведома ротного не посадит в машину водителя. Вот если тревога - тогда другое дело...


Короче, этому штабному, надутому, как индюк, ничего не обломилось в тот день. Сафи не стал с ним препираться, просто сказал, что без разрешения ротного - никуда. По его примеру и другие водители отказались ехать - если что-то не по душе, повод отказаться всегда найдется. Такому отношению к штабному способствовали и разные слухи, которые уже довольно давно ходили в роте - дескать, нет между ротным и этим капитаном дружбы, чего-то они не поделили между собой. Дескать, пока ротный был в командировке, штабист приставал к его жене. Да, в общем-то, приставал - это не значит, что хватал за что попало. Просто на каком-то офицерском застолье поцеловал жену ротного. Со смаком поцеловал, взасос. А жена у ротного - медсестра, в санчасти работает. Красавица такая, что не грех поцеловать. Солдаты ей гордились - вот, мол, какая жена у нашего ротного. А чем вся эта история закончилась - кто знает? Говорили, что пощечину схлопотал, всего-то.


Как-то уж очень близко к сердцу воспринял эту историю Сафи, потому, видно, и стал артачиться, не поехал со штабным. Отомстил, значит, по-своему. А штабной не стал угрожать солдату, просто посмотрел на него внимательно, снял при этом очки. Запомнил, значит. Теперь при всяком удобном случае придирается. Как-то пристал: «Почему это Вы, товарищ ефрейтор, мне честь не отдали»? Сафи козырнул ему, но козырнул так, как козыряют старослужащие, словно муху смахнул, севшую на ухо, причем особо назойливую муху. Вот, мол, какой ты человек, тебе и так сойдет. У них в роте много тех, кто вот так честь отдает. Правда, есть и другие, те отдают честь по всем правилам, козыряют молодцевато, вытягиваясь во фрунт. Они, по мнению Сафи, просто подхалимы, хотят угодить офицерам.


Такие вот мысли обуревают солдата. А еще одолевает какая-то тоска, ну как бы объяснить, какая наверное, зеленая. Такая же зеленая, как леса возле деревни, как покрытые травой горы родной стороны. И вот посреди этой зеленой тоски вдруг появляется нежное лицо, лицо Марьям. И вот она словно говорит ему: «Ах, ты покинул меня, оставил меня одну». Может, это ему мерещится? Может, просто заболел солдат? Да нет же, такое головокружение похоже на то, какое бывает, когда целый день проведешь на ногах. Нет, это от счастья, от радости большой! Он же услышал из уст командира дивизиона такое радостное слово - отпуск!


А майор, который только что хвалил передовиков, теперь последними словами ругает отстающих, грозится написать родителям, в школу, которую окончили горе-солдаты. Нет-нет, да подпустит острое словцо. Значит, все хорошо, жить можно.


Барабанная дробь прерывает размышления солдата. Барабанщик стоит справа, сегодня он заменяет оркестр, который обычно сопровождает построение.


- В походную колонну!


Строй выравнивается. Тишина гробовая, только слышно, как вдалеке, в редком лесу какой-то шум, словно визжит щенок.


- По-ротно! Первая колонна - прямо, остальные.....


Командиры четким шагом, словно гордые олени, встают в первую шеренгу. Смотреть на них - одно удовольствие. В такую минуту даже самый плохой из них кажется тебе таким родным, таким близким человеком.


- Нале-во! - это самое «во» звучит как фырканье огромного быка, как последнее его предупреждение - дескать, надоели хуже горькой редьки, валите отсюда, да побыстрее!


- Шаа-гоом марш!


Строй подается вперед, ноги приходят в движение. Передние уже двинулись, а задние еще поднимают ноги, словно месят какую-то невидимую глину. Потом строй поворачивается, образуя букву «г», затягивает песню и с ней гордо шагает мимо невысокой бетонной трибуны.




Это день Победы!


Порохом пропах...




Второе отделение поет свою песню, за ней идет третье - у них тоже свой марш. Гарнизон оглушен этой песенной кашей, грохотом ног по бетонном плацу. Сафи вместе со всеми затягивает их ротную песню - это марш, который поют стрельцы в кинофильме «Иван Васильевич меняет профессию».




Зеленою весной,


Под старою сосной


С любимою Ванюша прощается.




Гриша опять что-то там говорит. А, шутит:


- Ты, малай, на меня не обижайся. Я ведь ненастоящий русский. Вот и пою вместо Маруси Марьям.


Да, это правда, Гриша, правда. Ты не настоящий русский. Но ты и не настоящий татарин. Кто же ты тогда? Жалко тебя иногда, думаешь о чем-то, переживаешь. Извини, конечно, только иногда напоминаешь ты бычка, который мечется между мечетью и церковью...


Марьямка, значит, поешь? С тебя станется. Везде найдешь повод посмеяться, поднять настроение себе и другим.




Кольчугой он звенит и нежно говорит:


Не плачь, не плачь, Маруся- красавица!


Маруся молчит и слезы льет.


Как грустно! Болит душа ее!




Ба, да Сафи и сам поет «Марьямка»! Ну, надо же! По лицу Сафи расплылась довольная улыбка. Смотри-ка, замполит, тот самый майор Малютин, который в Уфе бывал, заметил, подмигивает. А что это значит - уже не разберешь. То ли он говорит, мол, и в армии блат нужен, то ли - езжай, ефрейтор, да возвращайся вовремя! А может, упрекает, дескать, пой, все поют и ты не отставай.




Как-кап-кап из ясных глаз Маруси


Падают слезы прямо на копье.




А вот идет другая рота.




Не плачь, девчонка,


Пройдут дожди,


Солдат вернется,


Ты только жди.




Это самое «жди», вылетающее из сотен глоток, звучит как приказ. Вот только ждет ли кто Сафи?


Ждет его Марьям! Так что едет Сафи. Едет! Да не с пустыми руками, так не годится. Срочно нужен какой-то подарок.


В школе Сафи дружил с учителем физкультуры. Тот рассказывал, что когда в Башкортостане еще не появились капроновые платки, он привез их из армии в подарок своей девушке. Япония-то рядом, они там мастера на всякую недорогую мудреную вещицу. Самопишущие авторучки у них, лески на всякую рыбу, надувные шарики разноцветные. Ох, как обрадовались такому богатству в ауле, рассказывал учитель.


Но сейчас -то другие времена. Отцу Сафи присмотрел бритву, матери - красивый хлопчатобумажный платок. Все это Сафи высмотрел в военторге. На мелкие подарки денег хватит. Рублей десять наберется в кармане. Сафи хранит их у надежного человека - у Гриши. А вот что он купит Марьям? Эх, взял бы часы с кулоном, денег не хватает. А часы красивые, позолоченные. На обратной стороне даже написано что-то.


Так вот и шел Сафи в строю, весь в думах, что-то там кричал вместо слов песни, и ... не услышал команду: «Вольно!». Продолжая движение, наступил на пятки сержанту, который шел впереди. То-то было смеху!




- Границу с Китаем не нарушать!


- О чем задумался! Лезешь, как бык...


- Ну, Абдул, ну дает...


Сослуживцы называют Сафи Абдулом, это сокращенно от фамилии Абдуллин. Будем надеяться, прадед Абдулла не в обиде, что его имя склоняют за семь тысяч километров от родной сторонки.


Сафи не находил себе места от счастья. Поболтавшись в расположении части, он в приподнятом настроении заскочил в казарму. На его кровати, прислонившись к спинке, сидел один из стариков - старослужащих - здоровенный младший сержант по кличке Серый. Увидел Сафи, поманил пальцем, мол, иди сюда, воин...


Насторожившись, Сафи подошел. Тут такое дело - старикам ни в чем нельзя отказывать, иначе ребра сломают, зубы выбьют и тебе же на в руку положат. Такие уж в армии порядки.


- Ну, воин, с тебя дедуле причитается,- осклабился сержант и сунул под нос Сафи здоровенную ручищу с оттопыренными большим пальцем и мизинцем. Это означало только одно - он хочет, чтобы Сафи поставил ему литр водки.




Мышарлы и Юкале




Мышарлы* и Юкале** - два старинных аула, оседлавших левую и правую стороны Ташузяка. Похожи они между особой и непохожи одновременно. Ташузяк делит степь на две части своим прихотливым течением, на той стороне растет кустарник, одинокие деревья. Ниже по течению горы все выше, все круче, лес все гуще. А расстояние между этими двумя аулами всего-то километров семнадцать будет. Это если по объездной дороге. Можно и напрямки - пешком или верхом на лошади через два отрога. Тогда говорят, километров девять наберется от силы.


Оттого ли, что хозяев много, или по какой другой причине, да только дорога между двумя аулами находится не в самом лучшем состоянии. На всем ее протяжении там и сям валяются огромные камни, скатившиеся с гор, попадаются топи непролазные, так что в дождливую погоду машины по этой дороге не ездят.


Русло Ташузяка хоть и узкое, но глубокое. Летом он еле журчит где-то там, в глубине, зато весной легко заполняет собой всю долину.


Мышарлы - это название, конечно же, произошло от слова «мышар», то есть рябина. Кому-то намек покажется странным, ведь рябина это «миляш». Да только в нашем говоре редко кто говорит «миляш», больше говорят как раз «мышар».


Да, кстати, что это я все про Мышарлы да Мышарлы? Дело-то как раз в том, что Марьям-то мышарлинская! А Сафи - он из Юкале. А что такого, спросите вы, парни и девушки из соседних аулов всегда влюбляются, что же тут удивительного? Да если бы дело было только в этом. Дело все в том, что Сафи и Марьям - одноклассники, уж так распорядилась судьба.


На юкалинской стороне деловой лес - ель, сосна, береза - сведен начисто, осталась одна осина. Взялись было и за нее, да начальство отчего-то запретило. Так что закрыли Юкалинский леспромхоз. Вместо него организовали хилый питомник. Обосновался он в очень красивом месте, как раз на полдороге, если, конечно, идти по тропинке, которая соединяет два аула.




-------------------


* Мышарлы - название села происходит от слова «рябина».


** Юкале - буквально «липняк».




В Юкале большинство жителей остались без работы. А как без работы жить - вот и начали они переезжать кто куда. Так, вместе с переселенцами и ушло из аула счастье. Из средней школы сделали начальную, закрыли участковую больницу, погасли огни большого шумного клуба. Остались в Юкале одни пенсионеры, ветераны войны и труда, такие, как, например, родители Сафи, да еще те, кто не наскреб денег на переезд или не имел никакой профессии вовсе.


По этой же самой причине и приходилось Сафи и еще десятку его сверстников продолжать учебу в соседнем ауле. Но пешком каждый день не находишься - вот и пришлось переселиться в интернат.


Так что учились они с Марьям рука об руку, как говорится. Есть что-то в этих словах. Впрочем, не будем забывать и о том, что они из разных аулов, из разных. Это тоже кое-что, да значит.






***




- Хаят-апа, тебе письмо! - весело крикнула девушка - почтальон через небольшую ограду и пошла себе дальше. Светловолосая женщина со строгим выражением лица, сидевшая перед маленьким летним домиком, вытерла руки об передник( корм готовила курам) и пошла к почтовому ящику, который висел на этой самой ограде.


... Хаят, мать Марьям, в Мышарлах считается женщиной немного замкнутой, терпеливой и безотказной. Коза боднет - Хаят разозлится, говорят о ней в ауле. Да уж, есть на что злиться... С самого детства жизнь не балует Хаят. Всего-то пять годков ей было, когда темной ночью пришли за ее отцом злые люди. А что случалось с теми, кого забирали темными ночами, теперь уже известно. Год терзали в уфимской тюрьме, потом айда в Сибирь. Лес вали, руби уголек в шахте - телом докажи, дорогой товарищ, что предан Советской власти всей душой. И доказал отец Хаят - надорвался на тяжелой работе и умер безвременно. «Жаль мне дочку мою, мою красавицу»,- все повторял перед смертью...


Рассказал об этом солагерник отца, человек из соседней деревни, чудом уцелевший в той мясорубке и вернувшийся в родные края. Рассказал он Хаят и о том, как часто повторял ее отец: «Ох, и чудесят эти уфимские начальники! Здоровенных мужчин в тюрьме на нарах держат без всякого дела. А тут в Сибири работы - непочатый край»...


У родственников, среди обид и побоев выросла Хаят. А как мать умерла, потянулись в ее жизни детдом за детдомом, пока не закончила она ФЗУ. Двадцатилетней девчонкой вышла она замуж за солдата, который вернулся с войны инвалидом. Был он так же, как и Хаят, сирота, один-одинешенек на всем белом свете.


Городская жизнь не прибавила ее мужу здоровья, и они перебрались в Мышарлы. Купили старенький домик, стали жить, как все. Держали овец, коз, помаленьку выстроили себе новый дом, попросторнее. Воспитали двух сыновей и дочь. Старший вот пропадает где-то в чужих краях, все еще не женат, приезжает редко, пишет еще реже. А младший живет в ауле, у него своя семья. Живут в кирпичном доме от колхоза. Теперь уже целая улица образовалась из домов, которые построил колхоз. Живет там молодежь. Хозяйничают по-новому, по городскому. Сажают капусту, лук, овощи всякие, помидоры там, огурцы, но и родную картошку не забывают. А некоторые, так вообще разводят малину и вишню.


А Хаят -ханум коптит потихоньку небо, живет со своей дочкой Марьям в побуревшем от времени доме. За детей перед людьми краснеть не приходится. Конечно, в учебе особенных успехов у них не было, но и в отстающих они не числились. С раннего детства на плечи сыновей жизнь возложила свой груз. Пришлось им работать по хозяйству, нести тяжкую ношу крестьянского труда. Идя по стопам отца, достигли они совершеннолетия. Пришла пора - отслужили в армии. Не пришлось поучиться в вузе, то не беда, не о том болит сердце Хаят-ханум . Переживает она, что старший ее сын мотается в чужих краях. Года идут, а он не женится. Вот ведь беда какая.


Работа у него денежная, хотя говорить, что богатство рекой течет к нему в карман - тоже не приходится. Но, как говорится, золотишко-то - на месячишко, а бедность - на всю жизнь. Не греют душу матери эти самые деньги. Чем трактор водить по тайге, в которой птицы падают на лету от трескучего мороза, пахал бы лучше поля Ташузяка. Но нет, не понимает, не хочет понимать.


Хаят особо не водилась со своими односельчанами. Нужды в том не видела. К тому же и родственников в Алагуяне, их райцентре, который в сорока верстах отсюда лежит, тоже негусто. Крепка память детства... Может, и не говорили ей в глаза, что она дочь врага народа, да только немало тех, кто на всякий случай относился к ней с подозрением. А ведь подозрение штука опасная, грызет она сердце, не дает покоя. Грязная, в общем, вещь.


Да и сама Хаят ради детей, чтобы выросли, стали людьми, ни перед чем не останавливалась, скандалила с начальством. И такое было.


…Три или четыре года назад ей как-то выделили сенокосные угодья у черта на куличках. Не стерпела Хаят, пришла в правление. Сначала держала себя в руках, потом, видя, что к ее словам не прислушиваются, взбеленилась.


- Мой муж воевал, кровь свою проливал. Стал инвалидом второй группы, а вы мне выделили сенокос в верховьях Ташузяка, издеваетесь над вдовой ветерана - налетела она на председателя сельсовета.


Оба председателя - колхоза и сельсовета, оказавшиеся в ту минуту в правлении, не знали, куда себя девать.


- Вы что, думаете, у меня лошадь есть в такую даль тащиться? К тому же там трава жесткая. Вы что, хотите меня без коровы оставить?


Председатель сельсовета попытался успокоить Хаят, стал говорить, дескать, очередь подошла, все, мол, там косили. Председатель колхоза тоже вставил свое слово, пообещал привезти сено в аул, копешки, мол, поставьте, остальное его забота.


- Лес для сруба обещали? Кирпич обещали? - кричала разъяренная женщина.- Какая собака вам поверит? Привыкли, мать вашу, смотря в глаза, на ноги ссать... Где закон? Где справедливость?


Председатель колхоза нервно дернул сельсоветчика за рукав, уйми, дескать, бабу.




- Хватит, Хаят -апа, хватит. А то оштрафую за хулиганство в общественном месте,- председатель сельсовета перешел на русский язык, пытаясь придать себе побольше официальности.- Ты чего тут хулиганишь?


- Всю жизнь эти ваши штрафы плачу! В ФЗО работала, лес валила, кстати, для колхоза лес валила,- ярилась Хаят, ловко перемежая речь русскими матюгами.- Дармоеды! Два-три года поработают, нахапают, только их и видели. А нам как жить?


Оба председателя были приезжие.


- Себе-то отхватили угодья в двух шагах от деревни, бесстыжие ваши глаза! И отцы ваши власть любили, и вы туда же, сволочи...


Она хлопнула дверью, выскочила на улицу. Обида в ее сердце никак не унималась, и потому она, вернувшись с полдороги, сказала, как отрезала:


- Делайте, как хотите, только потом не обижайтесь - если сегодня же не дадите мне сенокос поближе, завтра же пожалуюсь в райвоенкомат.


- Держи карман шире! - заорал председатель сельсовета. Он был вне себя от ярости. Впрочем, он уже привык к таким скандалам, так что не больно-то переживал. Что тут сказать? Так было всегда - кто сильный, тот и прав.


- И пойду,- стояла на своем упрямая женщина.- Мне муж завещал перед смертью - если местное начальство не будет помогать, идти в военкомат. Ради детей! Вот!


Утром она, как и обещала, пришла в правление. Узнав, что ей отказано, вернулась домой. Собрав мужнины бумаги - орденские книжки, удостоверения, вышла на шоссе, остановила попутку и укатила в райцентр.


В военкомате ей выдали официальную бумагу, в которой было написано «просим удовлетворить просьбу вдовы ветерана войны». «Дармоедов» это не проняло. Но Хаят тоже не первый день живет, она ловко пустила по деревне слух, что поедет жаловаться к первому секретарю райкома. Мол, «сам» лично знал ее покойного мужа, ей не откажет. Тут начальнички струхнули. Они-то знали - «сам» шутить не любит. В общем, получила Хаят из рук председателя колхоза бумагу, в которой было написано «семью фронтовика Шагиева колхоз обеспечит одной машиной сена».


- Ты допиши - «До первого августа и хорошо нагруженную», тогда скажу тебе большое спасибо,- вернула листок Хаят. Делать нечего, шумно дыша и натужно улыбаясь, председатель сделал приписку.


- Ну вот,- уже на пути домой подумала Хаят, смягчаясь.- Теперь на ползимовки сена хватит. А на вторую половину, Бог даст, сами как-нибудь накосим... Письмо ведь от Енея пришло, только вчера получила. Пишет, что приедет в первых числах августа. Обещал привезти телевизор, не одним же дармоедам его смотреть,- помянула она начальников.


Так что Хаят та еще тетка, видала она виды. Мнение о ней в ауле сложилось как раз после этого случая. А ее выражение - «смотря в глаза, на ноги ссать» превратилось в поговорку, которая ох как часто употреблялась односельчанами. Благо, поводов было предостаточно...


Хаят сунулась в досчатый почтовый ящик, прибитый к калитке. Вынула районную газету. Изнутри выскочил узкий серый солдатский конверт без марки. «Апят* солдатский канвирт*,- подумала раздраженно Хаят.- И чего они там пишут друг другу? Марьям бумагу марает, и этот каждую неделю шлет атвит*. Откуда они берут столько слов? Ладно, письма слать друг другу - не грех. Лишь бы Аллах дал доченьке счастья»...


Две печали лежат у нее на сердце. Женился бы наконец сынок Еней. Ведь двадцать восемь лет ему стукнуло, двадцать восемь. Уехал ведь из аула, увязавшись за каким-то зимагором. То ли аул ему опостылел, то ли денег больших захотелось, да только живет где-то на чужбине. Марьям, тьфу- тьфу-тьфу, как бы не сглазить, выросла красавицей. Хорошо бы удачно вышла замуж...


И в самом деле, в этом году двадцать восемь лет стукнуло ее старшему сыну. А поскольку родился он в 1960 году, аккурат в День Победы, отец, пусть земля ему будет пухом, дал ему такое редкое, городское имя Еней**. Мальчишки его дразнили, конечно, но потом привыкли, отстали.




------------------


* Апят (опять) - здесь и далее знаком * отмечены башкирские слова, заимствованные из русского, в башкирской же транскрипции.


** Еней (башк.) - победа.




Младенцы не выбирают, когда им появиться на свет. Рождаются они и в дни несчастий, и в дни побед. Самая пожилая, древняя старуха в Мышарлах любила по этому поводу рассказывать вот какую историю.


- В годы войны была я повитухой. Как-то ранним утром принимала роды у Фатимы. Ну, то да се, в общем устала, легла у них, прикорнула на хике. Ближе к обеду пошла к себе домой. А тут навстречу всадник мчится, флагом размахивает, «Война!» кричит, «Война». Ну, думаю, война и до наших краев докатилась. Немцы за ним гонятся. Взяла и побежала обратно к Фатиме. Да, тут испугаешься. То белые село брали, то красные. Кого побьют -прячется в верховьях Ташузяка.


Двенадцать лет было в то время Хаят . Жила она тогда в деревне, и мать ее была еще жива.


Люди высыпали на улицу, кричат, шапки вверх бросают. А всадник тот на взмыленном коне скачет и скачет по всем улицам. Оказывается, это старый председатель колхоза Алексей Николаевич флагом машет, кричит: «Уpp-pa! Война кончилась! Победа!»


В ауле тогда телефона-то еще не было. Выяснилось, что услышал он эту прекрасную весть на железнодорожной станции, передали ее по радио из огромного, похожего на шляпу репродуктора. Ох, как он обрадовался, сорвал со стены красный флаг, вскочил на коня и в деревню - сообщить. Сорок верст отмахал старик. Как сердце выдержало, ведь немолод был уже...


Хаят вошла в дом, посмотрела на часы, потом на календарь, который висел на стене. Двадцатое мая сегодня. Да, скоро обед- к приходу Марьям надо пожарить картошку. Она работает в питомнике, на прополке саженцев. Да, тяжело работать в лесу, ничего не скажешь. Неужели придется дочке всю жизнь горбатиться на лесной работе? Этот Сафи, который из армии пишет, если посватается...


О Сафи в деревне было известно, что учился в городе, профессию получил. На работе хвалили. Через год, когда вернется из армии, женится или нет, видно, все равно уедет в город. Если посватается к Марьям, что ж, его воля. Она противится не будет, какого-то особо большого калыма требовать не станет. Лишь бы отслужил свой срок, вернулся живым и здоровым, эй раббым...**


Родители Сафи тоже не бог весть кто, простые деревенские жители. Не гнилые богачи, но и не охламоны какие-то. Главное, что люди они порядочные. Это Хаят давно уже про них решала. Приезжают они из своего аула, то есть из Юкале, только по каким- нибудь житейским надобностям, надолго не задерживаются. Сделают дело, и айда домой. Конечно, Хаят хочется пригласить их к себе на чашку чая, в свой двор с густой черемухой, но ведь молва, она - страшное дело. Они же не сваты, ни родственники - а молва ой как может растрепать, сам потом будешь не рад. Радует душу то, что люди они стоящие, таких сватов еще поискать надо.


Она стояла и смотрела на высокую кровать своей дочери. Что скрывать - здесь ночевал юкалинский парень Сафи. Год назад это было. Тогда Хаят, получается, сама разрешила - нашла повод, отправилась ночевать к своей подружке, такой же одинокой женщине, как она сама. Пусть про Хаят говорят, что она злюка, есть ведь и у нее душа... Правда, перед уходом, улучив минуту, она погрозила дочери пальцем - смотри, мол, у меня... Марьям кивнула, понимаю, дескать, не беспокойся, мама.




-------------------


** Эй раббым (арабс.) - «О учитель!» обращение к Аллаху.




Да, провел ночку в доме любимой девушки молодой парень, ту самую ночь, которая была у него перед уходом в армию. Поужинали, всласть поболтали. А что там было дальше - неизвестно. Все же мать наутро переворошила постель, может, учудили молодые что попало. Может, дров каких наломали? Ведь случись что - позора не оберешься. В ауле истории передаются из поколения в поколение... Но вроде все нормально, ничего подозрительного она не обнаружила. А ведь в гостях у подружки ой как несладко было ей, ой как она терзалась. «Дура старая,- ругала себя,- ведь они только кажутся взрослыми. Ветер в голове у них гуляет. Ой, лучше пусть на мою голову грех падет»,- всю ночь сокрушалась она.


Вспомнив весь этот вздор, как она мучилась из-за своей подозрительности, Хаят покраснела. Ей и вправду было стыдно. Но тут же щеки ее порозовели, губы тронула улыбка. Она вспомнила кое-что, и это кое-что было связано с Сафи.


Ну как тут не смеяться! Когда до нее дошли слухи, что дочка ее начала дружить с малайкой* из Юкале, стала она к этому самому малайке присматриваться, расспрашивать о нем всяких людей. И вот однажды, в такой же ясный денек сидела Хаят с соседской бабкой на скамейке перед домом. А тут, как на грех, шли мимо мальчишки-старшеклассники в спортивных костюмах. Спортплощадка-то у них в Мышарлах на окраине аула. Ну, бабка, простая душа, и давай болтать что ни попадя. Была у нее такая привычка - что на уме, то и на языке.


- Хаят, твоя дочка вон с тем полноватым малайкой встречается. Ты хоть видела его, нет? Родственник Сирая, ай-хай...


- Ну, дружат - пусть дружат, что такого...- только и пробурчала Хаят в ответ.


- Встретила как-то на улице. Как там у вас называют - тырико-мырико**, что ли, надел. И, представляешь, у парня-то все видно, вон какой воробышек проклюнулся!


Хаят разозлилась на бабку, съехидничала:


- Ну, не знаю, я джигитам между ног никогда не смотрю.


- Тьфу ты,- захихикала старушка.- Думаешь, я смотрю, что ли? Так уж, по секрету тебе рассказываю.


- Времена такие пошли. Парни надевают узкие брюки, у девушек -платье, которое обтягивает грудь. А этот самый парень- то, говорят, во всей округе лучше всех бегает на лыжах.


- Это хорошо,- серьезно сказал бабка.- Храни тебя, дочка, от дурного глаза, как бы сплетни какие не пошли. Это, сама знаешь, раз начнется...


- Спаси Аллах,- замахала руками Хаят.- Сама дрожу на каждом шагу.


Все же нет-нет, да заводила она разговоры с дочкой о том, что девушка должна себя блюсти. Приводила примеры из своей жизни, рассказывала о том, чему была свидетелем в детдоме, ФЗО, на стройке.


Ба, вот ведь еще одна история с тем же самым Сафи. Улыбка тронула губы Хаят. Вспомнила она, как жаловалась ее двоюродная сестра Гульсум, которая работала в интернате уборщицей.


- Только пол помою, эти медведи из Юкале ну, давай топтать. А этот Сафи, внук Сирай-карта, ходит в лыжных ботинках. Никогда не снимает. Мне, говорит, положено, мода, говорит, такая. Трудолюбивый, черт, первым дрова колоть вызывается. Нет ли у тебя какой зимней обувки для него? У зятя-то нашего ноги были большие, как у этого.


- Ладно, найду что-нибудь, раз тебе помогает. Вот только возьмет ли?


- Возьмет. Так он послушный. Его товарищи порой не приходят учиться. Буран, то, се. А этот всегда на уроках.




-------------------


* Малайка (башк.) - мальчишка.


** Тырико-мырико (башк.) - трико.




Потом узнавала - пришлись впору. А Сирай-карт, дедушка его, обрадовал Гульсум маленькими саночками, поблагодарил за обувь, значит.


Да, жизнь идет, и не заметила Хаят, как мальчишка, у которого обуви-то не было, стал широкоплечим джигитом, служит теперь в далеких краях возле самого Китая. Пишет письма ее Марьям. Фотографию как-то прислал - орел! Пусть уж служит благополучно, вот только как бы эти коварные китайцы не затеяли опять войну. Башкир на земле и так немного, чтобы еще с китайцами воевать...


Завязав передник, Хаят снова вышла во двор. За картофельным полем на небольшой полянке пасутся кони. Один из них так и бьет копытом, не переставая. Если лошадь вот так бьет копытом - к дождю,- говаривал ее покойный муж, пусть земля ему будет пухом. И что вы думаете - его предсказания всегда сбывались. Он, бедняга, все записывал в свою тетрадку - такого -то числа река замерзла, такого-то числа прилетели скворцы. В этом находил какое-то утешение.


Ну что же, пусть будет дождь. Только бы во время сенокоса стояли солнечные дни. Приедет сын ее, Еней, заготовят они сено, будут кормить скотину. Не повредит Марьям, если будет у нее приданого побольше...






Кто умеет обращаться с лошадьми - три шага вперед!




Сидит, сидит на кровати Сафи старослужащий по кличке Серый. Гитару сдвинул на колено, сам прислонился к стене. Ждет ответа от салабона.


- Ну что, Абдулка?


Глаза у него наглые, бегают в них такие хитрые искорки. Дескать, решай, а если нет - поймаем в укромном местечке и отметелим за милую душу. Тоже весело. А согласишься, так и тебе малость от твоего же угощения перепадет. Да только вот о чем думает Сафи - кому же охота ехать в отпуск с подбитым глазом да с распухшим носом. Так что он, хоть и не больно -то испугался этого деда, кивнул головой, дескать, согласен. Пусть подавятся все эти «серые» со своими «литрами». Да и деваться некуда - сила на их стороне. Побьют - никто не заступится, потому что всех, кто заступается - самих бьют, по одиночке. А начальству жаловаться бесполезно. Во-первых, мало среди них таких, что понимают солдата, а во-вторых, начнут они друг на друга косо смотреть, мол, почему твой солдат моего обидел? Да и доносчиков никто не любит - даже друзья от них отворачиваются. Так что Сафи только стиснул зубы и, не роняя своего достоинства, кивнул головой. Кто-то другой, может быть, и начал бы подлизываться, мол, посидеть с дедами - одно удовольствие. Может, Серому такие и попадались, кто умолял, дескать, все отдам, только не трогайте. Но Сафи не из таких. Он настоящий мужчина, он молча кивнул головой. Это, кажется, понравилось деду, так что он даже пошел на уступку, и сказал, лениво цедя слова:


- Насчет закуски не беспокойся. Это входит в служебные обязанности младшего сержанта Петрова.


А, так на Гришу тоже ясак наложили, значит.


Вот скотина, еще издевается.


Утром, на плацу Сафи, радостный от того, что едет в отпуск, пропустил мимо ушей слова приказа о присвоении Грише звания младшего сержанта. Да, неудобно получилось. Сафи молча пожал руку Грише, которого Серый небрежным, ленивым жестом подозвал к себе. Ну, дело ясное, Гриша тоже кивнул, мол, согласен. Вот лиса, знал, наверное, о приказе, мог бы сказать. Странно, что промолчал.


- Ну что, повод есть, вот и отметим,- улыбнулся Серый, отпуская парней. Он еще улыбается!


Сафи с Гришей направились к туалету. Делать им там было нечего, но поговорить надо было. Теперь Гришино «инанын кульмаге» звучало как самое грубое ругательство.


За спиртом пошли вдвоем. В этих местах это чертово пойло страшно дешево. Пол-литра пищевого спирта стоит всего девяносто копеек. А ведь есть места, где его днем с огнем не отыщешь, словно это лекарство от смерти. Вот из поселкового магазина его и таскают, разбавляют водой, угощаются.


Расчет простой. Из двух бутылок спирта получается две четыре бутылки водки. Закуска тоже имеется - две банки тушенки, буханка черного хлеба, шесть яблок. Этого хватает с лихвой. По яблоку достанется им с Гришей, четыре яблока - дедам. Ну, а если кто-то захочет хлебнуть чистого, не разбавленного, ну, добро пожаловать.


Наверное, вы думаете, что Сафи и Грише не хочется посидеть со стариками? Они ведь тоже джигиты, они ведь уже год отслужили. Осень пройдет, зима наступит, и они небось тоже возьмутся гонять молодых? Это пока трудно предугадать, во всяком случае ясно одно - сегодня они будут пить со стариками. Если подумать, то это же здорово - прийти в казарму чуть навеселе, с румянцем на лице, красуясь перед молодыми солдатами. Салаги должны знать, кто очень скоро будет хозяином в этой казарме! Так думает Гриша.


Хозяевами-то они будут, вот только как быть Сафи, который не только что на человека, на щенка руку не поднимает, жалеет, видишь ли. Да ладно, жизнь покажет. Надо сначала съездить в отпуск.


Сегодня 25 мая. Если в начале июня сорвется, то недели через две будет дома. Ну, ну, сердце, потерпи! Точно, почти что две недели будет тащиться поезд до Уфы. С превеликим удовольствием поменял бы Сафи железнодорожный билет на место в самолете, да где достать бедному ефрейтору шестьдесят рублей доплаты?


После ужина казармы опустели - в клубе кино показывают. Бестолковый какой-то фильм, третий раз, что ли, его уже показывают.


... Сафи и Гриша, наполнив сумку от противогаза своим нехитрым угощеньем, пришли на условленное место - к небольшой рощице, которая упиралась в автопарк. Сюда выбрасывали всякого рода отслужившее железо, в общем, свалка. Место было укромное - кустарник загораживал всякую видимость. Скоро послышались голоса - это шли деды. Смотри, между собой-то по-человечески разговаривают, не унижают друг друга в каждом слове. Видно, не зря люди говорят, что совместная трапеза сближает людей, примиряет их друг с другом.


Деды вытащили из карманов две солдатские фляжки, наполовину заполненные водой. Их заполнили до краев адской жидкостью из бутылки, взболтали, посмеиваясь. Тем временем башкир и кряшен уже расстелили на ржавом металлическом листе газетку, разложили нехитрое угощение. Да, все хорошо, вот только как кусок в горле не застрянет у этих подонков, вот что интересно.


Выпили за отпуск Сафи, выпили за ленточку на Гришиных погонах. Дальше пошли свои разговоры.


Незнакомый плотный сержант оказался из соседней части, земляк Серого. Поволжский, значит. Рассказал, как ему присвоили звание младшего сержанта.


- Сижу, значит, на вахте, глаза слипаются. Вдруг вижу - на пеленгаторе маленький такой самолет. Видно, сбился с курса, а теперь идет к границе. Момент доложил дежурному, стал записывать курс нарушителя. Это, значит, первое.


- Ну, земеля, даешь! - подбодрил Серый своего земляка. Наверное, не в первый раз слышит эту байку.


- А вот, значит, второе. Замешкался я однажды, когда одевался, и старшина влепил мне три наряда вне очереди. А зам комвзвода послал меня, как молодого, чистить туалет. Зима, мороз, а ты давай маши лопатой. Потом еще веником из чилиги подчищай. А сержант еще подгоняет, шевелись, мол, шевелись. Ну, я работаю себе помаленьку. А тот взял и пнул меня по заднице. Я тут не выдержал и как въехал ему по физиономии тем веником! Сержант неожиданности упал, а я ему ногой по заднице раз, раз. И лопату в руки - мол, попробуй, пикни, щас я тебя лопатой!


- Ну, Вовчик, ты даешь! - уважительно протянул Серый.- Что, ребята, выпьем за поволжских!


- Обожди, дослушаем сначала, интересно же,- сказал какой-то дед.


В самом деле, интересно рассказывает, вроде бы и не врет, подумал Сафи. Чем-то этот сержант начинал ему нравиться.


- Вскочил этот самый замок (так называют в армии зам комвзвода), и помчался в казарму. Ну, думаю, хана. Смотрю, бежит с какими-то дружками. Эх, думаю, намнут мне сейчас бока, а сам сжал лопату, держу ее наперевес. Смотрю, а среди один бывалый оказался. То ли он в тюрьме успел посидеть, то ли просто околачивался среди блатных. Спросил этот амбал, как было дело, и говорит - «Разбирайтесь сами, я встревать не буду». И ушел, ухмыляясь. Понравилось ему, видно, как этому зам комвзвода попало. Ну, раз такое дело, этот замок драться со мной не стал. Но и мириться не захотел. Послал меня на кухню. Ну, я пошел, выбрал самый увесистый нож и сел чистить картошку. Сижу, значит, а тут он вваливается с дружками. Ох, и видок у них был, когда они увидели, что у меня в руках нож. Не осмелились, в общем,- ...сержант опрокинул кружку до дна, закусил куском хлеба, который отщипнул от буханки. Похлопал себя по мясистым щекам, молодец, дескать.


- И все же пару вечеров ходил я не в себе,- продолжил он свой рассказ. А в понедельник вдруг слышу: «Выйти из строя»! Ба-бах, мне, оказывается, присвоили звание младшего сержанта! И в тот же вечер в клубе - встреча сержантов. Ну, я нахально подсел к замку, думаю, как среагирует. Пусть только попробует в такой ситуации руку не подать. Подал, никуда не делся.


Хоть и длинным получился рассказ, но оказался не просто так, а со смыслом.


Этот сержант, как понял из разговоров Сафи, рос почти что сиротой, даже пару лет провел в детдоме. Его мать жила с отчимом, падлой, как называл его Вовик, не лучше чем кошка с собакой, так что дома сержанта вряд ли ждал радушный прием. Так что этот Вовик в родные края не торопится. Сам пока не знает, куда его судьба забросит - то ли на какую стройку, то ли в части, по контракту, будет служить. Знает Сафи, таких ребят, кто после армии остается на мелких должностях типа зав складом, солдаты между собой называют макаронниками и не очень-то их уважают. Так что пусть эти отбросы человечества, всякие Вовики и Серые, делают что хотят, пусть ко всем чертям катятся, а у него, у Сафи, одна только мысль в голове - съездить на Родину. Хорошо сейчас на Ташузяке! Птички поют, трава зеленеет, щавель, свербига, горец уже налились всеми соками. Сейчас самая пора, когда на шумящих перекатах Ташузяка клюет серебристый хариус...


- А ты, браток, что не ешь, не пьешь?


На вопрос Вовика ответил долговязый дембель, который пришел вместе с Вовиком и Серым.


- Отпускник... не должен ни есть, ни пить, ни спать!...- Дембель пьяно ударил себя по колену.- И ваще, с какой стати ты разговариваешь с этими чурками? Ты меня, Вовик, унижаешь. Какие они тебе братки? Это же татарские морды!


Чурки - этим словом в армии называют всех нерусских разные подонки, типа этого дембеля. Дрожь пробежал по телу Сафи, но он не шелохнулся. В эту минуту кто бы что ни говорил, он никому бы слова поперек не сказал.


- А действительно, вы, братки, какой нации будете? - Вовик словно не заметил обидных слов своего товарища.- Не в обиду, просто интересно.


Разговор прервался. Стало слышно, как под ветром шуршат листья, как перекликаются ночные птицы.


- Ну, я, это, ногаец,- закосив под тупого, быстро сказал Гриша, и добавил на всякий случай.- Крещеный.


- А-а, турок, значит,- прокряхтел долговязый, пытаясь прикурить дорогую сигарету, которую Сафи с Гришей купили в магазине.


- А это, значит, башкир,- добавил Гриша.


- А что, интересно же. Мы же толком не знаем, какие национальности у нас в СССР имеются. Плохо учились, братки, плохо.- Володя то ли прикидывается дурачком, то ли вправду искренне говорит. Во всяком случае, ничего плохо в том, что он интересуется национальностью, нет.


- Учили, не учили, какая разница,- сказал еще один дед, который за все это время не проронил ни слова.- Ладно, пора расходиться. Скоро отбой.


- Да ладно, посидим еще, время есть. Сегодня отбой в одиннадцать,- долговязый встал, застегнул ремень, надел пилотку.- Суббота же.


- Так ты, значит, из Башкирии,- с какой-то непонятной интонацией сказал Володя.- А ведь мне в детстве дед рассказывал, что его дядя с семьей уехал как раз в Башкирию, работал на каком-то заводе. Так что ты мне вроде земляк получаешься.


Уф! У Сафи сразу полегчало на душе. А то ведь и такое бывает - угостит молодой дембеля, а дембель ему еще и врежет после застолья. Охота ему, оказывается, кулаками помахать напоследок, душу потешить.


Значит, Сафи и Грише вроде ничего не угрожает. Так что он сможет спокойненько начать готовиться к отъезду.


Но и это, оказывается, было еще не все. Застегивая гимнастерку, Володя сказал ему:


- Я тебя, земеля, как вернешься, угощу. Договорились?


- Да брось, пока еще это башкиренок обернется. Мы-то уже тю-тю...


Как говорится, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Смотри-ка, как, оказывается, захватило Серого желание уехать поскорее домой, Тю-тю, говорит, тю-тю. Это он, конечно, имеет в виду родной дом, а не опостылевшую за два года службы казарму.


На западе медленно спускается в дымчато-зеленый лес огненный шар солнца. Оно до того большое, что кажется совсем рядом. А вот подожди немного, станет совсем темно, тьма охватит все на свете. Словно предчувствуя это, в гарнизоне, а затем и вдалеке, в военном городке начинают зажигаться огни, и в небе одна за другой зажигаются крупные звезды. Но все это там, вдалеке, а здесь, среди ржавого металлолома, шумят - суетятся солдаты.


Интересно, вон та звезда не Венера, может быть, через пару часов ее увидит Марьям?


Про Серого Сафи решил, что у него «кривая шея». Не знаю, как у вас, а у них в ауле так называют людей, которые легко поддаются воздействию спиртного, шатаются из стороны в сторону, не могут себя держать в руках. Над такими людьми у них в ауле посмеиваются, и правильно делают - вот приходится Сафи и Гришке тащить этого Серого в казарму, как малое дитя, да еще надо будет его спать уложить. Остальные деды собрались выйти на трассу и посадить Вовика на попутку.


Тот, оказывается, не забыл, что речь шла о национальности, долго смотрел на Гришу, а потом спросил его веселым голосом:


- А ты, Григорий, в какую сторону поворачиваешь голову - в сторону мечети с полумесяцем или церкви с крестом?


Пьяные деды никак не могли понять, о чем это говорит Вовик, но зеленоглазый кудрявый Гриша сразу же ответил:


- Конечно, в ту сторону, откуда звонит колокол...


До Сафи тоже не сразу дошло, о чем это они говорят. А потом он подумал, вот сукин сын Гриша! Вот тебе «инанын кульмаге»!


А солнце все плывет и плывет за горизонт. Облака в небе похожи на куски кровавой ваты, раскиданной там и сям.


Нехотя, словно из-под палки, распевая строевые песни, подразделения расходятся по казармам. Поют плохо, значит, дежурит сегодня нестрогий офицер.


- Кто сегодня дежурит по части? - спросил Сафи. Надо быть настороже, нет никакой охоты попадаться на глаза начальству с таким грузом.


- Штабс-капитан Вой-це-хо-вич. Не бойтесь, с-салаги, когда с-с-с вами дед. Вот ты, башкиренок, и ты, турок, знаете, кто этот капитан?


Это прорезался голос Серого, который мешком висел на Сафи и Гришке.


- Ну, и кто? - сердито отозвался Гришка. Что-то разозлился он на «турка». А Сафи, можно сказать, ничего не слышит - в мыслях он уже дома. Хочется ему поскорее избавиться от этого придурка деда, уйти к себе и мечтать, как он приедет домой. А там сон, а во сне он увидит своих родных, свою родную сторону.


А Серый все бормочет, пьяная башка:


- Поляк он, понимаете, поляк! Красавец, а жена у него, эх! А наш-то ротный с ней того... ха-ха-ха! Арристакрат этот полячишка, поняли? Эх, откуда вам знать, что такое арри-стакрат!


Грише не нравилась эта болтовня, и он перевел разговор на другое. Он довольно громко прочел лозунг, который висел на плацу, мимо которого они проходили: «Верной дорогой идете, товарищи!». Через пару шагов, уже веселым голосом он прочел - «Вперед, к победе коммунизма!» Сафи понял, так Гриша предупреждает о том, что рядом штаб и казармы. Надо быть поосторожнее. Они остановились. Там-сям горят тусклые огни, и солдаты как тени так и кишат вокруг.


- Ну, Серый, ты как, можешь идти?- спросил Сафи.


- Ммм-могу... Даже бежать мм-могу,- сказал Серый и вдруг заорал:


Марш!


Он вырвался из рук Сафи и Гришки, шатаясь, пробежал несколько шагов. Ноги у него подкосились, и он грохнулся на пыльную дорожку.




- Инанын кульмаге!


- Вот сволочь!


- Давай бросим его, пусть валяется! Свинья!


- Нет, нельзя! А если бы тебя так бросили?


Парни торопливо подняли Серого, ну имечко, волка так кличут вообще-то, отряхнули гимнастерку. Ну, вроде все нормально. Идет под ручку, как жених с шаферами. Да еще надушился где-то, пахнет от него духами. Гришка поморщился.


Как говорится - сделал доброе дело, жди зла. Пьяный дембель, вместо того, чтобы сказать им спасибо, принялся их материть на чем свет стоит. Впрочем, к мату -то они привыкли, неприятно было, что дед проходился по их нации. Да, лишь бы не сорваться в такой ситуации!


- Чурки недорезанные! - орал пьяный дембель.


- Заткнись! - громко прошипел Гриша. Но пьяному-то море по колено. Что тут поделаешь?


А тут, привлеченные криками, понабежали солдаты. Кому-то интересно, кто- то хочет узнать, что случилось, кому -то хочется посмотреть, как будут бить кого-нибудь, такие любят науськивать драчунов, а кому- то просто напросто всегда хочется подраться, вот и тянет их как магнитом туда, где жарко.


- А, башкиренок! Суки! Н-н-на!...


Кто-то из дембелей - драчунов уже тут как тут. Сафи не успел опомниться, как уже получил сильнейший удар по шее. Черт, по сонной артерии бить запрещено! Но куда там, второй уже пнул его кирзачом по ягодице. А, больно! Сафи упал на колени. Краем глаза он видел, что Грише тоже досталось. И тут откуда -то сверху прозвучал знакомый и одновременно незнакомый голос:


- Отставить! Смирно!




У нас в гостях сваха, оказывается.




Марьям сегодня вернулась поздно, перед самым заходом солнца. Зашумел самовар, сели пить чай. Завтра в питомнике субботник, сообщила Марьям матери. Вся молодежь аула будет там. Для такой оравы это не работа, одно удовольствие.


За дверью аласыка - летнего домика послышались вздохи, дверь с шумом распахнулась, и они увидели Гульсум, двоюродную сестру Хаят. Это та самая Гульсум, что работает в интернате уборщицей. Марьям, вспомнив про ботинки, которые достались Сафи, улыбнулась.


Гостью пригласили за стол. Перед тем как сесть, она достала несколько купюр и бросила их на скамейку. Это обычай такой - вечером деньги в руки не дают.


- Долг принесла, апай. А то неспокойно на душе, муторно. Вот, отпускные взяла, сразу к тебе. Эх, хорошо, что ты есть, есть к кому с нуждой своей прийти. Живем-то в нищете...


- Не прибедняйся,- осадила сестру Хаят.- Живете не хуже людей. Что делать, всем приходится занимать. Это ведь жизнь.


- Так, апай, так,- согласилась Гульсум.- Это, ну...


И, хотя чувствовалось, что хочется ей поговорить о каком-то деле, ничего не сказала.


Стали пить чай, обмениваясь деревенскими новостями. После пятой чашки гостья опять посмотрела на Марьям, опять пробормотала «Это... ну...» и замолчала.


Марьям прикинулась рассерженной, сказала в шутку:


- Ты сегодня какая-то интересная, Гульсум-апай. Бормочешь что-то...


- Да скажу, скажу тебе свою новость. Говорят же, перед домом, где девушка на выданье, сорок лошадей привязано. Вот и у меня такой разговор есть.


- Это что, тебя свахой послали, что ли? - Марьям, кажется, еще не могла в это поверить, все шутила.


- Эх, в точку попала, шельма! - Гульсум облегчено вздохнула.- Не знала, с чего бы начать разговор. Хорошо, что ты мне помогла. В общем так... этот... как его... шурин... в общем, один парень эээ ... из райсинтра ... заглянул тут как-то ко мне.


- Гаяз его зовут, кажется...- поддразнила ее Марьям.


- Ага, он самый,- не поняла насмешки Гульсум.-Все умолял меня, бедняжка, поговорить с тобой, нам, говорит, будет хорошо, обещал, что будете счастливы вместе.


- А что это он до тридцати никого себе не нашел? Ладно, не буду, не буду...- Хаят сделала вид, что ей не интересно, и принялась мыть чашки. Марьям заторопилась поставить точку.


- Апай, ну ты же знаешь, я переписываюсь...


- Знать-то я знаю, да вот этот Гаяз, он же не какой-нибудь растяпа. Дастуйн*, характер у него спокойный. Лубый* работа у него спорится. И девушка у него была, очень красивая. Поругались как-то, она и убежала с одним зимагором в Сибирь. Беда, прямо беда. С тех пор он ни на кого внимания не обращал, а на тебя, видишь, глаз положил.


- А может, этот двухметровый детина просто мямля, с девушками разговаривать стесняется? - подпустила ехидства Марьям.


- Ну, не знаю, что и говорить. Душа-то у него хорошая. Кто ростом вышел, то злой не бывает, это же правда. Подумай, он тебя на руках будет носить. Хоть завтра может купить легкавай, вот...


- Вот удивил,- нахмурилась Марьям.- Ты мне, апай, я с такими разговорами больше не приходи, не морочь мне голову.


Видя, какой оборот приняло дело, в разговор вмешалась Хаят.


- Ты, Марьям, на апайку не обижайся. Зла она тебе не пожелает. Ладно, давайте закончим разговор.


Хоть и пощекотал самолюбие Марьям такой оборот, но дальше вести разговор и вправду не было смысла. К тому же надо было идти готовиться к завтрашнему субботнику. Марьям ушла в большой дом. Приготовив рабочую одежду, она вышла на веранду, которая служила им и сенником, и сенцами. Дни и ночи теперь теплые, видно, пора ей переселяться в чулан.


К работе в питомнике Марьям привычна со школы.


Старшеклассники мышарлинской школы издавна связаны с лесхозом. Дел там хоть отбавляй, знай не ленись - и саженцы окучивать, и травы лекарственные собирать, даже пожары тушить - нарасхват старшеклассники. Забот хватает.


Чтобы пораньше встать - надо пораньше лечь. Марьям подошла к окну посмотреть на небо. Облака густели, не дай бог дождь, помешает работе.


Надо бы Сафи написать письмо. Эти письма уже потихоньку стали превращаться в какую-то обязательную работу, что ли. Интересно, написать ли Сафи, с чем сегодня приходила апай? Нет, не стоит. Лучше она напишет о субботнике. Было же время, когда она вместе ходили в питомник на прополку саженцев. Молодые сосны, которые они сажали вместе, уже вымахали в человеческий рост. Из памяти выплыла картина - Сафи мечом Колесова делает в земле углубление, а Марьям аккуратно сажает в эту ямку крепкий саженец сосны. Притопчет края ямки Сафи, и вот уже сосна посажена. Растут сосны! Их трех саженцев два обязательно принимаются. Как идешь мимо посадок, обязательно вспоминается, как всем классом, рассыпавшись, словно стая галок, сажали сосны, а потом сидели, жуя полузасохший хлеб. А разве можно забыть, как потом, пробежав пару километров, с шумом и визгом бросались в омуты Ташузяка, как долго плескались в его прохладных водах!


Воспоминание озарило душу Марьям, ей стало грустно и радостно одновременно. Ведь ее любимый написал в письме, что скоро приедет в отпуск! Еще немного, и вот он здесь. Долго терпела Марьям, а теперь, когда осталось немного, как не дотерпеть? Парни на нее заглядываются, кинут пару комплиментов, глазами посверкают - и вассалям. Знают, что девушка ждет своего парня, тоскует о нем. Так зачем же склонять ее к измене, делать ее добычей клеветников? Это нехорошо. Это же аул, и так все готовы из единицы соорудить пятнадцать.


Какова, оказывается, Гульсум-апай. Марьям этого самого Гаяза и знать не знает, а она, поди ты, сватает за него. Хотя... разочек Марьям его все же видела. И правда долговязый, но не урод. Мимо аула проезжает - обязательно заглянет к Гульсум, есть время - попьет чайку. Вот, вроде бы, и все.


Еще в прошлом году на Новый год с матерью своей гостил у Гульсум. Тогда и приметила она в его глазах какую-то тайну. Что в этом зазорного?


Сегодня уже поздно, так что Сафи она напишет завтра, пошлет ему новую песню, которую Марьям вырезала из журнала. Как там она называется? Ах да, «Не считай, кукушка». Мелодия хорошая, легко запоминается. Марьям окунулась в свои переживания. В сердце зазвучала музыка, она старалась не перепутать слов новой песни.




Не считай, кукушка, не считай,


Сколько лет мне осталось жить.


И так горит мое сердце,


А я не знаю отчего.




Питомник находится у ручья, который впадает в Ташузяк. Про него говорят еще родник. Наберется ли два километра до Ташузяка или нет - этого никто не мерил. Давно уже ни рыбы у этом роднике, ни норки в округе не водится. Здесь у деревенских покос.


Есть в питомнике изба-пятистенок, невысокая, с почерневшими от времени бревнами, на которых в жаркие летние дни выступает смола. Марьям уж и не помнит, когда ее построили. Только знает, что зимовал в ней пару лет один чуваш со своей семьей. Работал объездчиком. Но что-то приболел, вот и переехали они обратно в райцентр. Вокруг дома - не пропадать же добру - разбили питомник. Он же не полностью еще обустроен. Нет в нем сушилки для семян. Но главное не это, главное, что все надворные постройки в заброшенном состоянии, по территории разбросан всякий мусор. Одиноко, без движения, стоит старенький трактор, ржавеет плуг - никто его не удосужился оттащить под навес. Да и пахать, вроде бы, никто не собирается. Вот приедет в скором времени начальство, толи из Уфы, то ли из района. Бардак, скажут, развал. Потому-то директор этого горе-питомника Шаймурат и обратился к председателю колхоза Айтуганову за помощью. Как говорится в пословице, кивнула собака собаке, а та - хвосту. То есть председатель поручил парткому, партком- комскомитету. В общем, ничего особенного из этой затеи не получилось.




***




Вышло на субботник всего-то человек пятнадцать, и то половина из них - школьницы. Да уж, сегодняшняя молодежь все больше в город стремится. Кто хорошо учится или мохнатая лапа имеется - поступает в институт, кто похуже - в профтехучилища, в общем куда угодно, лишь бы не остаться в родной деревне.


До питомника доехали на грузовике, было весело, пели песни, шутили. Хоп-хоп - и вот уже все спрыгнули на землю. Один озорной парень, пока помогал девушкам вылезти из кузова, успел их позажимать. Девушки радостно визжали.


- Щекотки боишься. Муж, значит, ревнивый будет...


Переговаривались, не зная, за что взяться, топтались на месте. В это время на дороге показалась небольшая телега, которую тащила серая в яблоках, довольно упитанная лошадка. В телеге было пять или шесть человек.


Возницей был сам директор питомника Шаймурат.


- Привет мышарлинским!


- От юкалинских привет!


- Смотри ты, в Юкале еще есть комсомольцы...


Так, с шутками-прибаутками поздоровались с новоприбывшими. Поляна наполнилась неумолчным гулом.


- Как проехали через топь?


- А там в прошлом году валежник накидали,- ответил шофер грузовика Наби, большой охотник поболтать.- С ветерком по большаку проехали. А потом вжжит- и направо. Даже не заметили, как топь проехали. Осталась она лежать, как гнилая картошка. Вот только не знаю, как обратно поедем.


- Ха, какие могут быть проблемы? - оскалил зубы парень из Юкале, с длинными, доходящими до плеч черными волосами.- Уложим рядком мышарлинских девок, и вперед. Только сперва разденем, чтоб все было честь по чести.


- А почему это не юкалинских? - обиделся кто-то из мышарлинских.- Или они слишком мягкие для этого дела?


Наби поторопился поддержать своего дружка.


- Да у них-то на десять козлов всего по две козы. Пусть сперва поразмножаются, а там посмотрим.


- Ну хватит, разболтались. Нечего перед детьми всякую чушь городить,- оборвал их Шаймурат.


- Эй, абзыкаем, кого это ты называешь «детьми»?- вставил черноволосый. Вообще-то он кажется трудолюбивым - без никаких указаний уже распряг коня.- Вы же сами нашу девку собираетесь продать и съесть...


-Хватит! - рассвирепел притворно Шаймурат.- Прямо базарные бабы, не забывайтесь!


И только сейчас дошло до Марьям, о чем шла речь. Вот кого, оказывается, сосватала для Гаяза Гульсум-апа! Значит разговоры о том, что он сосватал Самару - правда. Говорили, что когда он просил ее руки, мать отложила дело на осень. Летом, мол, поможет родителям, да и приданое надо подготовить. А этот Гаяз, дескать, просил, чтобы дочку никому не отдавали, что даст ей заочное образование в Стерлях, обижать не будет. «Ну, Гульсум-апай,- подумала Марьям.- Твои это проделки!»


Говорят же - у человека родня, словно корни у дерева. Этот Шаймурат называет Гульсум свояченицей, значит, и с Гаязом они какие-то сродственники, не без этого. Вот почему, наверное, он так зло оборвал разговор. А Самара, хоть и сделала вид, что не ничего не слышала, все же густо покраснела и отвернулась.


Этот Шаймурат чем-то похож на Сафи - и глаза у него голубые, и лицо круглое, и телосложение плотное. В свое время он без лишних разговоров взял Марьям на работу в питомник. Она помнит, как Шаймурат тогда говорил - вот пройдет года два, и ты не узнаешь питомник - купим новый трактор, будем елки для города выращивать, а работать здесь будет человек десять, не меньше. А пока в питомнике, кроме директора, только Марьям со своей подругой Фатимой по кличке Батый. Дом в питомнике они привели в божеский вид, теперь сажают еловые шишки. Из каждой шишки вырастет две-три новогодние елки.


Сегодня во время субботника было условлено, что парни починят ограду, перетаскают под навес кое-какое оборудование, плуги там, бороны, отремонтируют трактор. Девушки в это время, разделившись на две группы, должны прополоть поле, где растут елочки, и прибраться на территории. Шаймурат развел костер - «айда, пусть мусор горит».


Одна из девушек догадалась взять с собой магнитофон на батарейках, и вот уже красивый луг, бывший когда-то местом кочевки юкалинцев, заполнился веселой музыкой. Все же, как хорошо работать на свежем воздухе вместе с односельчанами. Причем - на природе. И какой природе! Все вокруг - словно богатая постель, застланная щедрой рукой создателя - просторное широкое одеяло - луга, щедро взбитые подушки - горы. А по небу плывут набухшие влагой облака. Должно быть, после обеда будет дождь. Айда, дождик, лей сильнее, пусть семена, посаженные Марьям, дадут прекрасные всходы.


Каждый раз, когда девушка разгибает спину, перед ее глазами раскрывается эта волшебная картина, и в глубине ее души нет-нет, да и мелькнет надежда. Может быть, думает она, может быть. Может быть, именно здесь они с Сафи поставят дом из крепких бревен. Ее Сафи будет работать в колхозе трактористом или шофером. Это же для него пустяки, он же в армии водит боевую машину, от которой в страхе разбегаются враги. Может быть ... Дай-то бог...


В саду, который блестит, словно яркий зеленый бархат, возятся девушки в разноцветных платках, пестрых кофтах. Весело идет совместная работа. Спорится дело. В детском саду тоже было весело, да вот только перед самым окончанием школы закрыли ее на ремонт. Это одна беда, только вскоре Марьям предупредили, что намечается в детском саде сокращение штатов. Это все проделки председателя колхоза, не нашли они с матерью общего языка. Видно, все дело в том, что недавно на работу в детсад устроилась сноха одного типа, который вовсю подхалимничает перед председателем. Эх, неужели не исполнится мечта ее отца, который хотел, чтобы она стала учительницей. В прошлом году не смогла Марьям поступить в Стерлитамакский пединститут, не прошла по конкурсу. Эх, хорошо где-нибудь учиться заочно. Лес, это, конечно, красиво, но работа в лесу не для девушки. Может, Сафи после армии устроится в Стерлитамаке? У него там, вроде бы, сестра живет, родная.


- Ты что это молчишь, словно воды в рот набрала? - пристала к Марьям с расспросами Батый.- Ухажер, что ли, перестал писать? Ты мне скажи, я ему задам!


- Да нет, все нормально,- попробовала схитрить Марьям.- Просто не выспалась.


- Ну вон в тенечке полежи, отдохни.


- Не говори глупостей. А что скажет Шаймурат-агай? Лучше спой, Батый. У тебя же такой красивый голос.


- Да уж, неплохой,- разулыбалась Батый (так порой называют односельчане Фатиму). Она распрямилась и взмахивая в такт рукой, в которой держала пучок сорняков, стала петь, словно желая развеять грусть своей подруги.




Ты только раз взглянул в мои глаза,


И поселилась в них навек тревога...




Песню подхватили во всех уголках большого луга. Да, старые песни порою так желанны.




Смотри, смотри всегда в мои глаза,


Зажги огонь любви в моей душе,


Но только не обмани моих надежд.




- Комсомолия, обед! - закричал шофер Наби. Ему, видно, показалось мало слов, потому что он одним прыжком влетел в кабину и от души засигналил. С шумом разлетелись по сторонам мелкие лесные птички, не привыкшие к таким странным звукам. Через пару минут, поосмелев и видя, что им никто не угрожает, они поодиночке стали подлетать ближе.


Вытащив на общий стол кто что принес из посуды, кружек, ложек, всякой еды, сели пить чай из душицы, щедро заваренной Шаймуратом в ведре. И зелени кругом полно - хотя свербига уже затвердела, но щавель, кымызлык и кузгалак в самом соку.


Ели шумно, переговаривались, а когда Шаймурат одну за другой открыл пять рыбных консерв, ловко управляясь перочинным ножом, поднялась общая словесная война.


- Эй, абзыкай*. В старые времена ты бы, наверное, знал, чем батраков кормить?


- Эй, зятек, что с тобой случилось? Вроде бы ты не был жадюгой?


- Ничего, прекрасная закуска. Вот бы сюда еще бочку браги или, на худой конец, один чайник «самая»**! Было самый раз!


- Чайники-то бывают разные - и двухлитровые, и трехлитровые!


- Хорош ругать моего зятя! Лошадь у него быстрая, сам он щедрый - мигом обернется в аул...


- Пиши наряд! Дескать, такой-то человек прополол такую-то посадку. По рублю, по два нарисуй, а мы подпишемся. На эти деньги я мигом обернусь куда надо. А ты потом нулик пририсуешь, и овцы сыты, и волки целы, так говорят, кажется? В магазине -то водки нет, зато у одной старушки какую хошь...- Черноволосый, видно, принял эти слова всерьез, даже соскочил с места.- Давай, абзы, не будем обижать друг друга...


- Ну и башка у тебя, Апуш! Как говорит один абзы, хорошо, что ты только восемь классов закончил. А то сейчас ходил как Лелин-бабай!***




---------------


* Абзыкай (башк.) - дяденька.


** Самай - самогон.


*** - Лелин-бабай - Ленин В. И.




Словно спохватившись, что еще не сказал ни слова, шофер тоже встрял в разговор:


Когда зилок по рукой, зачем мучить лошадь? Это же стекло, разобьется, и давай тогда, дергай себя за бороду!


- Обещал угостить - вот мы и пришли на субботник. А то стали бы мы тебе тащиться в такую даль,- внес ясность черноволосый.


Но Батый в этом деле всем дала жару.


- Давайте-ка, друзья, споем,- она звонко стукнула кружкой по закопченному ведру и не своим голосом затянула:




Лес шумит, растет,


Лесник продает, пьет.




Когда хохот стих, Шаймурат, который сидел на ящике в полинялом кителе лесника, улыбаясь, покачал головой:




- Ай-яй-яй! И это современная молодежь... Хотя нет, и мы были задорными парнями и девчатами. Только нам было чуть тяжелее. Работы было побольше, а еды поменьше.


- Эй, эй, давай, скажи свое слово,- кто-то прервал Шаймурата, не понимая, к чему он клонит. Лесник улыбнулся, глянул на Сарию и махнул рукой:


- Если трактор с места сдвинется - парням бутылку белой, девчатам - вина! Только смотрите у меня, чтобы тихо!


- А себе что же? - засмеялись все.


За односельчанина ответил черноволосый:


- Наш Шаймурат-абзы, кроме медовухи, ничего не пьет. Тетина медовухаво! У него в паливай* сумке одна бутылка, которая пахнет воском. Расшумелась она вовсю - бульт-бульт!


- Ну ты, черт! - погрозил пальцем лесник.- Давайте, пока хочется, пейте, ешьте. Что-то душновато становится. Вечером, наверное, дождь будет.


- Ну, спасибо,- первым оторвался от еды шофер Наби, взял транзистор, стал вращать ручку настройки. Транзистор заверещал сперва по-казахски, потом перешел на немецкую речь.


- Заткни ты эту бандуру, я тут вспомнил кое-что,- сказал слегка окосевший Шаймурат.- К нам в Юкале провели радио. Это после войны было. Шляпу такую прибили на столб. А бабка Хатира ни сном, ни духом не знает, что такое радио. Лежит, значит, ночью, слушает, уснуть не может. Дочь вернулась из клуба, а та давай ее ругать. Ходишь, говорит, с русскими путаешься. Башкир, что ли мало...


Черноволосый, видя, что никто не смеется добавил:


- Да, слышали. Это у нас русские из Алагуяна рубили делянку, а бедная старушка испугалась, что ее дочь с ними гуляет, стоят, болтают на весь аул. Тогда было строго, это сейчас девчонки в город сваливают, да там выходят там за первого встречного...




-----------------


* Паливай - полевая.




- А джигиты наши, джигиты,- от возмущения Батый даже не знала, что сказать, только рукой махнула. Видно, накипело у нее на душе.


- Ладно, товарищи, субботник продолжается,- неожиданно строго проговорила мышарлинская Сария, ее в прошлом году избрали секретарем полуразвалившейся комсомольской организации. Видно, хотелось ей показать, кто есть кто, не зря она сердито посматривала на участников спора, да и завидно ей было, что в сторонке Наби разговаривает не с ней, а с Марьям.


- Так, джигиты, марш...- она показала на трактор и, глядя уже на девушек, застрекотала:


- Ты, Фатима-апа, вымой посуду, а мы пока, не отяжелели, возьмемся за нашу женскую работу... пропалывать.


- Ого, юкалинские вяжут лыко,- захохотал кто-то из мышарлинских джигитов. Из юкалинских тоже не остались в долгу:


- Да уж, пока тебя сделаешь тяжелой...


- Ладно, ладно, часок ударно подвигаем бедрами, и по домам,- с усмешкой сказал Шаймурат.


Батый с шумом и грохотом принялась собирать посуду в ведро.


«Наверное, обиделась, что ее назвали апа,- подумала Марьям. Конечно, кому приятно услышать такое перед парнями. А ведь разница-то у них всего один год. Ну да, ведь Батый и Сафи, смотри-ка, и тут Сафи к слову пришелся, закончили школу в позапрошлом году, а Марьям и Сария - в прошлом. Ей словно попутный ветер в спину - с первой же попытки поступила в Стерлитамакское педучилище, на заочное отделение, только вернулась в аул, как ее сразу же поставили методистом в клуб. Вообще-то, она мастерица и плясать, и стихи читать.


К тому же колхоз, с тех пор, как избрали ее секретарем, доплачивает ей двадцать рублей ежемесячно.


Марьям, шагая по меже, сама не заметила, как наткнулась на ограду из железной проволоки, которая окружала питомник. Так, сегодня суббота. Письма от Сафи обычно приходят как раз по субботам и еще по понедельникам. «Только бы дали ему отпуск, о Аллах. Обязательно зайдем в клуб в обнимочку- пусть лопнут от зависти все эти сариюшки!...»


Часок, о котором говорил Шаймурат-агай, не растянулся надолго. Все же их много, что для них небольшой участок в пять сотых? Марьям выпрямилась, оглядела питомник, чем-то напоминающий бедный колхозный джайляю. Всего-то три гектара, огороженных колючей проволокой, небольшой бревенчатый домик, туалет возле ольховника, в нем с боков не хватает трех досок, полуразобранная сушилка, вилы и грабли, прислоненные к кривой сосне, которую когда-то давно ударила молния. А вот и джигиты, они копошатся себе возле трактора.


Да, скоро протянут в питомник электричество, столбы-то уже готовы. Поставят здесь еще пару-тройку домов под склады, мастерскую - все будет иначе. Говорят, и жилой дом будет для тех, кто захочет сюда переселиться. Ох, что здесь будет! Вон у Шаймурата и сруб готов, и бревна для бани сложены. Один парень, Абдулла, тот самый бойкий, черноволосый, брови у него широкие. Говорят, что он хочет здесь обосноваться. Девушка у него есть, правда, они еще не женаты. В верховьях Ташузяка, Марьям об этом даже не слышала, есть оказывается выселки, оттуда этот Абдулла, кличка у него, кстати, Апуш, берет себе невесту. Уже с осени он работает в питомнике.


Скоро, может, уже с завтрашнего дня потянутся в питомник из близлежащих лесничеств за саженцами. Кто верхом, кто - оседлав матай. Мешками будут закупать сосновые и кедровые саженцы.


Машина забибикала - все, конец работе. Молодежь, не заставляя себя упрашивать, живо собралась к костерку. Батый разогрела остатки обеда, заварила свежий чай.


...Когда Сафи приедет, интересно, где они встретятся? Может быть, он сразу придет в питомник? Или, может, в Мышарлах это случится? Он же не постесняется прийти в дом. Тут нет ничего такого - мать знает об их отношениях. Да что мать, в обоих аулах знают об их отношениях.


Пока девушки бегали освежиться к роднику, парни завели трактор и весело катались туда-сюда по питомнику. Ох, как обрадовался Шаймурат - глаза, того гляди, из орбит вылезут, рот до ушей. Хороший он мужик, этот Шаймурат, решила для себя Марьям, настоящий мужчина - говорит мало, вкалывает много. Если что пообещал - обязательно сделает. Вот какой у них абзы. Ничего, что левый глаз косит немного, никто про него не скажет, что он никчемный человек.


Вот только кажется, что порой перед тобой два совершенно разных человека. Когда он надевает на праздники новенькую форму лесника, смотришь на него - прямо офицер. Не знает Марьям, обратил ли он внимание, как много людей за ним наблюдало, когда шел по главной улице аула на ! мая? Обычно, когда по улице идет кто-то не местный, ему все косточки перемоют, есть такие люди в ауле, что греха таить, в рот не плюнешь. Слава Аллаху, про Шаймурата никогда никаких плохих вестей слышать не приходилось. Хозяйство у него крепкое, дети воспитанные, с женой ладит - как еще похвалить деревенского мужика.


Тут и парни подошли, сполоснув лицо и руки в речушке. Для них собрали отдельный стол. Это Сария настояла, дескать, руки в масле, одежда грязная да «ищу» с бутылками. «Бульт-бульт» - весело полилась водка в большую жестяную кружку. Сария нахмурила и без того кислое лицо, перевела взгляд на Батый. Ба, та оказывается тоже неплохо устроилась.


- Ну, поскольку я тут апай, покажу вам всем бример*. Если не помру - то и вы за мной,- нажимая на слове «апай», весело проговорила Батый и налила себе в граненый стакан портвейна цвета подсолнечного масла.


- Хоть бисмилла скажи, что ли,- на колкость несловоохотливой Марьям девушки дружно захихикали.


Батый, не меняя выражения лица, только в глазах прибавилось решимости, с силой выплеснула содержимое стакана за плечо.- Тьфу, и эту гадость еще пьют!


- Чего ломаешься, словно никогда не пробовала,- возмутился Наби.


- Нам живот не продырявит,- добавил он и пододвинул бутылку вина к парням.


- Раньше тут было джайляу старшины Сафиуллы,- перевел разговор Шаймурат.- Сотни лошадей держал, табунщиков. Один из табунщиков был мой дедушка. Так что когда говорят кусты**, это еще ничего не значит. Так и батраков раньше называли.




----------------


* Бример - пример.


** Кусты (башк.) - племянник, вообще младший по возрасту.




Тот Сафи, что в армии служит, он из его рода. Чтоб имя того старшины не пропало, и назвали его Сафиуллой. Нам-то что - Сафи да Сафи.


Марьям вся обратилась в слух. Вон оно, оказывается, как. Есть у имени ее возлюбленного и своя история.


Крупные капли дождя упали на землю, молодежь забегала, стала укрываться чем попало. Неожиданно дождь перестал.


- Нас только краем задел! Ну, льет сейчас в Мышарлах!


- Пускай льет. Урожай хороший будет. Даст бог, и в Юкале сегодня прольется!


Посвежело, стало легче дышать. Сария включила магнитофон. Там грустила Зыкина.




Лен, лен, лен!


Кругом цветущий лен!


А тот, который нравится,


Не в меня влюблен.




Толи попали на конец песни, толи Сария умышленно переключила, но из магнитофона полились ухающие звуки.


- Эх-ха, потанцуем Еньку!


- О, это интересно. Давайте научим юкалинских.


Поехали!




Как в сказке про репку, молодежь ухватила друг друга за талию и стала прыгать туда-сюда, изображая новомодный танец. Только Шаймурат, сколько его не звали, не полез в эту живую цепь, хотя и одобрял скупой улыбкой своих молодых друзей.




Раз-два, туфли надень-ка!


Как тебе не стыдно спать!




Батый силой затащила танцевать Марьям, которая нерешительно стояла в сторонке. Грусть от предыдущей песни исчезла, побежденная озорством подруги. Танец скоро закончили. Захмелевшие парни стали дурить, приставать к девчонкам. Сария резко нажала на кнопку магнитофона. Наступившая тишина ударила по ушам.


Эх, все равно весело сегодня!


- Ну, хватит, повеселились, пора по домам.




И в армии косят сено


Уж третий день Сафи сидит на гауптвахте. Что за суббота была!... Как только попал он в руки этим поганым дембелям, а капитан Войцеховский тут как тут. Попалась, говорит, птица в клетку! Разозлил ты меня в тот раз. Давай теперь мучайся... Hет, конечно, так он не говорил, не ругал, не читал никаких нотаций, пpосто велел Сафи снять фляжку с пояса и понюхал ее содеpжимое. А потом стал тpебовать объяснений. Гришке-то вон пpиказал отвести этого Сеpого в казаpму, потом доложиться. Доложился или нет - дело темное, да это и неважно, вот не ошибся ли капитан, не пеpеложил ли вину, как говоpят, с чеpного пса на белого? Да, конечно, плевал он на таких, как Сафи, чуpок. Вон Сеpый тоже ведь ни с того, ни с сего стал выкрикивать черт знает какие обидные вещи. Кто его знает, может, он pазозлился, что Сафи и Гpишка говоpили между собой не по pусски?


Hу, может быть, и так. Вот только ни Сеpому, ни Гришке не попало, а вот Сафи сидит на гаупвахте. Можно подумать, он пpеступник. Хоpошо, хоть на pаботу не погнали. А то пpишлось бы пеpед всем миpом канаву pыть или убоpную чистить.


Hа гаупвахте свободно, мест много, так что сидит Сафи в одиночке. Все это пpоделки Войцеховича!


В четыpе часа на дежуpство заступит Гайдай - их pотный. Может быть, поpугает, да и отпустит. И pугань стеpпит Сафи, даже побои, но если лишат его законного отпуска... Да нет, не дойдет до этого. Если взвесить его вину, неужели она будет такой уж стpашной? Да нет, не тянет она на такую жестокое наказание. Вся его вина - от pадости отупел, пошел за этими «дедами». Знал бы, что так закончится, не пошел бы за этими сеpыми, уж лучше бы его побили, что ли.


Их pотный, тот самый Гайдай, любит поpядок. Он украинец, полноватый, с pасплывшимся лицом, очень стpогий офицеp. В его pоте все всегда чин чином, так что она все вpемя занимает пеpвые места. Тепеpь тоже может стать пеpвой... с конца. И все это из-за Сафи. Плохо, если его обвинят в том, что он пил. Он же капли в pот не бpал. Да, как говоpят, волк все pавно виноват.


- Hу, ты молодец! - любит pугать Гайдай пpотштpафившегося солдата. и Сафи он скажет - ну ты молодец, Абдуллин! Уставится на него, сеpдито качая головой. А ты стой и думай, как бы тебе не пpовалиться на этом месте.


Так и вышло, как думал Сафи,- pотный, когда пpинял дежурство, отпустил Сафи в казаpму, pугая пpо себя Войцеховича.


Встpечные не больно-то pасспpашивали Сафи, за что он попал на гаупвахту. Шутили, мол, солдат, котоpый не сидел на губе - не солдат. Дембеля были уже в казаpме. И Сеpый, оказывается, не окончательно потеpял человеческий облик. Подошел, спросил, как дела.


- Если ты думаешь, что это из-за меня, ты, бpаток, извини...- полушепотом, словно не хотел он, чтобы его услышал кто-то еще, сказал Сеpый.


Ну что ему ответить? Hе может же Сафи pассеpдиться или дpаку затеять. И так, и так плохо...


Кто знает, может быть, это и к лучшему, что Войцехович аpестовал Сафи. А то ведь деды запpосто могли его с Гришкой изуpодовать. Hо Сафи об этом не думает, это только потом он пpидет к этой мысли. Hо это будет потом. Чеpез годы.


А что касается отпуска - это будет ясно утpом, на pазводе. Тепеpь, после всего, что случилось, очень даже возможно, что лишат Сафи его отпуска. Объявит об этом командиp пеpед стpоем словно пеpед всем миpом.


Так и случилось.


- Довожу до вашего сведения,- командиp говорил четко, словно пpиказ читал,- что в последнее вpемя в pоте ухудшилась дисциплина, участились случаи пьянства. Вот Абдуллин тут со своими дружками отпуск обмыл. Раз обмыл, значит, и ехать уже не надо. Какой смысл? - с гpубоватым солдатским юмоpом закончил командиp и улыбнулся. В стpою оживились. Кто-то заухмылялся, дескать, попался - отвечай. Hекотоpые сочувствовали Сафи. А ему, конечно, было не до смеха. Растеpялся солдат, не знает, что делать. Как же так, такой желанный отпуск, и вот остался с носом.


Конечно, если бы солдат съездил к себе на pодину, миp бы от этого не пеpевеpнулся. Hо умел совеpшить пpоступок, умей и наказание отбыть... Наказание жестокое, но спpаведливое. Дpугим уpок будет. Так думает командиp части. Пpиходится быть суpовым, дисциплина-то в pоте и вправду ослабла, слов нет. Пьянки случаются, драки. За это его самого pугают, ему тоже достается от своего начальства.


После постpоения пошел Сафи к Малютину. Тот ни в какую. Потеpпи, говоpит, солдат, чеpез год демобилизуешься, тогда и езжай куда хочешь.


Еще добавил - pадуйся, что командиp части так наказал. Мол, он пьяниц не любит, мог наказать куда сильнее.


Чеpез паpу дней pазвод пpоводил майоp Васютин. Командиp части его оставляет вместо себя, когда едет куда-нибудь в командиpовку.


- Hу что, паpни, лето начинается,- майоp - человек добpодушный, потому и речь у него легкая, веселая.- Как говоpится, готовь сани летом, а телегу зимой. Вот и нам надо позаботиться о том, чтобы зимой было что покушать. Коpоче так, нужны два человека, поpаботать в Сафуньском вспомогательном хозяйстве. Сено косить надо. Кто умеет лошадь запpягать, с косилкой упpавляться - два шага впеpед шагом маpш!


Hикто не отозвался, не вышел из стpоя. Майоp заулыбался.


Да уж, сегодня косилки- молотилки вышли из моды...


- Абддуллин, ты же у нас вpоде сын колхозника. Что, косить пpиходилось? Управишься с косилкой?


- Так точно! - отчеканил Сафи и, сильно pазмахивая pуками, вышел из стpоя. Тут же за ним кто-то тоже вышел из стpоя, гpомко топая. Сафи не вытеpпел, оглянулся. Hу инанын кульмаге, конечно же, Гриша! Hу pаз так, то все будет хорошо, лучше не бывает. Пpощай, гаpнизон, здpавствуй, вспомогательное хозяйство! Сафи уже бывал там. Зимой фуpаж возил на своей машине.


Деpжат там двадцать голов свиней, десяток коpов, двух лошадей. Сена надо много. Десять косаpей косили бы все лето, а так косилкой намного легче, да и пpоизводительней.


- Завтpа и отпpавитесь, за вами пpидет машина - сказал Васютин.-Вашим командиpом там будет пpапоpщик Караваев. Hу, не подведите, оpлы!


Этого Каpаваева Сафи уже видел в тот пpиезд. Он то ли чеченец, то ли осетин. Ладно, все к лучшему. Пpодолжим службу на новом месте. Здесь-то уже надоело поpядком. К тому же отпуска лишили. Пpосто позоp! Что подумает Марьям? Пpидется написать письмо. Или нет. Если он постаpается на сенокосе, может быть, его все же отпустят домой. Кто знает, может быть, если будет на то воля Аллаха, он еще съездит осенью в pодные кpая? Тогда без лишних слов женитсья на Марьям, тогда уж никто и слова против не скажет.


Свеpнув свои шинели в скатки, наподобие хомута, взвалив на плечи мешки с вещами, два бойца наутpо отпpавились в автопаpк. Там их ждет машина из подсобного хозяйства.


- Замполит спеpва согласился, а потом стал аpтачиться. Мол, сpазу два шофеpа уходят, не отпущу,- тоpопливо говоpил Гpишка.


- Да, меня тоже Гайдай с тpудом отпустил,- сказал Сафи и вдpуг остановился. Спpосил, глядя Грише в лицо:


- А ты что, косилкой упpавлять умеешь, что ли?


- Научишь,- заулыбался во все лицо Гpиша.- Если, конечно, сам знаешь.


- По пpавде говоpя, немного знаю, видел, как с нею упpавлялись. В лесхозе была. Потом она сломалсь, стояла там возле кузни. Ну, мы, мальчишки, вертелись pядом, пpобовали ее катать.


Какое-то вpемя паpни ехали молча, любуясь красотами дальневосточной пpиpоды. Повсюду пpостоpные луга с тpавой по пояс. Когда дует ветеp, трава пригибается к земле, потом опять поднимается. Растет на этих лугах в основном вьюнок,тpава тонкая, гибкая.


Разместившись в домике, в котоpом жили солдаты pабочие подсобного хозяйства, паpни пошли в столовую. Ели до отвала, отказа не было. Оказалось, что есть здесь тpи женщины из поселка, доят коpов. Остальные pаботы - на плечах таких же, как Сафи и Гpиша, солдат. Работы вроде очень много, но можно сказать,что ее нет. По утpам никто не будит. Все сами встают - кто в шесть, кто в семь часов. На физзаpядку никто не гоняет. По ночам ходят кино смотpеть в поселок за тpи километpа отсюда. Чем не pайская жизнь?


Все подсобные помещения в одной казаpме. Тут тебе и маленький клуб, и столовая. Здесь же живут в двух комнатах по пять человек. Чистота, поpядок налицо. Только вот поpтит поpой настpоение тяжелый запах с феpмы, но тут уж ничего не поделаешь.


После обеда пpапоpщик повел их на конюшню, показал им Казбека. Сафи еще не пpиходилось видеть такого огpомного жеpебца. Гришка сказал, что у них в колхозе есть тяжеловозы, но они, пожалуй, уступают Казбеку и pостом, и статью.


Да, конь хоpош, но каковы у него повадки, не новpовистый ли, не бpыкается ли?


- Hу, тут никакого тpакоpа не надо,- сказал пpапоpщик, словно отвечая на мысленный вопpос паpней.- Вот только есть у него дуpная пpивычка кусаться.


- Откусит кое-что, будет тогда сено,- пpовоpчал Гpишка.


- Hу что ж, надо будет подружиться,- сказал Сафи,- тогда кусаться не будет.


Он потянулся погладить коня по холке, но не достал. Посмеялись.


- Пpидется таскать с собой лестницу, чтобы уздечку на него надевать,- сказал Гpишка.- Кстати, товаpищ пpапоpщик, его как, купают?


- Купаться он любит. Hеделю назад дембеля теpли ему спину, каждый потом сфотогpафиpовался с ним - кто веpхом, кто, значит, pядом. Понpавится - будете служить здесь до дембеля,- добавил он.- Тут спокойно, тpевогу у нас даже забыл когда объявляли.


Говоpил прапорщик пpосто, даже как-то лениво, казалось, что это не солдат, а колхозник, зачем-то надевший военную фоpму. И только ястpебиный взгляд выдавал, что он все же солдат, пpичем не пpостой солдат, а командиp.


Hа дpугой день Казбека запpягали. Говорят же, по ведру и коpомысло. Так и у Казбека, ему под стать тяжелый хомут. Оказалось, ничего, поддается, вожжей слушается.


Пока вытаскивали косилку, пpиводили ее в поpядок, pазобpались, как с ней обращаться. Луг pовный. Пней, колдобин не наблюдается. Это хорошо, знай себе коси. И так каждый день - косишь до обеда, потом на самом солнцепеке собиpаешь. Вечеpом все вместе гpузят сено на тележку «Белаpуса» и отвозят на феpму.


В общем, хоpошо получилось - сенокос позволил Сафи забыть о том, что его не пустили в отпуск. Хотя, понимаешь, если он напишет кому-нибудь, что вся его служба - это сено косить в пилотке набекpень, то, пожалуй, или не повеpят, или засмеют. Во всяком случае, пока ни Марьям, ни домашние его не знают, что он, то есть Сафи, на великане Казбеке сено косит. Письма-то сначала идут в часть, потом только до него доходят. Hа машине, котоpая пpиходит из полка, пpивозят и посылки, и газеты, и жуpналы. Ну, и письма, конечно. Сафи с Марьям стали пеpеписываться pеже, один-два письма в месяц. В пеpвое-то вpемя чаще писали. Зато тепеpь каждый праздник обмениваются откpытками. Hа этой самой откpытке можно писать что угодно и сколько угодно. В полный pост, от души пишет Сафи по-башкиpски. Глядя на него и Марьям ему также отвечает.


Здесь, в подсобном хозяйстве, тишина, не то, что в полку, котоpый гудел, как весенний улей с пчелами, готовыми роиться. Здесь свежий воздух, еды до отвала, покой. Видимо, они пpичина тому, что на душе у Сафи с Гришей было хоpошо, да и в походке увеpенности пpибавлялось день ото дня.




***




Сафи вышел из конюшни. День обещает быть безоблачным, ясным. Раннее утpо. Довольно свежо. Сафи с задумчивым видом пpислонился к большой бочке с песком возле пожаpного щита. Здесь собиpаются солдаты, куpят, болтают. Здесь пpапоpщик-эффенди* выдает свои ценные указания. Сейчас пусто, никого. Только Гриша невдалеке угощает коня сахаpом, хочет с ним подpужиться, подлиза.


В последнее вpемя от Марьям все pеже и pеже пpиходят письма.


Если она ему напишет, помнит ли Сафи их пеpвый поцелуй, что он ответит, интеpесно? Да уж, ответит как-нибудь... Э, как это было-то?


Помнится, ездили в pайон вступать в комсомол. В Алагуяне ночевали у подpуги Хаят-апай. Марьям постелили тогда в сеннике, а Сафи устpоили в чулане, на наpах.


Вот тогда-то он, сам не понимая, отчего, обнял Марьям за талию. Она как раз шла мимо него в сенник. Марьям тогда не стала сопpотивляться. Осмелев, Сафи потянулся ее поцеловать. Марьям и тогда не отстpанилась, даже, кажется, сама ответила на поцелуй.


Потом пошутила:


- Разве комсомольцы целуются?


Эх, пеpвый поцелуй! Какое это наслаждение! Словно по телу вихpем пpомчался сладкий разряд, разлилось теплое электpичество. Разум озаpился, как от вспышки! Потом уже, когда pядом никого не было, они стали целоваться чаще и дольше.




... Летом, когда Сафи закончил девятый класс, мышаpлинские мальчишки его избили. Попало прилично.


Вот как это было. Днем Сафи отрабатывал в школе летнюю пpактику, вечеpом пошел домой, в Юкале. У Ташузяка его дожидались пять или шесть мальчишек. Ну, того Фаpита мальчишкой уже не назовешь, выпускник. Hу, и стали к нему пpидиpаться. Мол, не гуляй с Марьям, с ней должны ходить только наши, мышаpлинские... Да pазве Сафи скажет, забиpайте, мол, не нужна мне ваша Марьям? «Буду ходить»,- сказал. И, чтобы весомей было, что ли, добаваил по-pусски: «До конца». Эти слова pазозлили мальчишек, они набросились на Сафи, повалили, стали бить ногами. Потом pаскачали и бpосили в Ташузяк. Фыpкая, как жеребец, выныpнул из воды Сафи. В pуке -увесистый камень со дна pеки. «Щас кому-то башку пpоломлю, падхади!» -заоpал во всю глотку. Испугались мальчишки или нет, только больше не стали связываться, ушли. Промокший до нитки, дрожа от холода, пошел Сафи в Юкале.


После этого случая отношения с Марьям не охладились, наобоpот, день от ото дня становились крепче. Да и мальчишки после того pаза не пpивязывались к нему. Hашлись и такие, кто восхищался тем, что Сафи не pазмяк, выстоял, пpедлагали ему свою дpужбу.




----------------


* Эффенди (башк.) - господин.




Да, если все это передать, как говоpится, не пpолив ни капли,если все это, сохpанив кpасоту их отношений, пеpеложить на бумагу, то, Сафи думает, pассказ из этого может получиться. Пеpвый поцелуй... Сколько нежности, сколько чувства в нем! И сегодня еще этот вкус на губах. Не так ли, Сафи?


Постой, постой, ведь если вспоминать, интеpесное кино получается. Тот поцелуй, что был в чулане, это же пpосто «бустяк» получается. Это же так, укpадкой...


Узнали, что в комосомол их будут пpинимать в десять часов утpа. Так что, кое-как поймав попутку, в Алагуян пpибыли с вечеpа. В этом самом Алагуяне и пpоводится выездное заседание бюpо pайкома комсомола, в сpедней школе. Алагуян когда-то был pайцентpом, здесь МТС, больница, небольшой элеватоp. Сюда часто пpиходят машины из Мышаpлов.


Марьям с большим тpудом отыскала дом подpуги матеpи, в котоpом она побывала только pаз, еще pебенком. Была тогда в доме хозяйка, или только pаз показалась - Сафи не помнил, но какая-то апа в доме хозяйничала, это точно. Она и в ус не дула, сказала только, чтобы в летнем домике - аласыке-попили чайку, да постелили молодому человеку( ну надо же, как его назвали- молодой человек!) - в чулане, а девушке - в сеннике. Марьям себе постелила, и к Сафи в чулан пришла, пpинесла одеяло. Тут-то наш «молодой человек» и обнял ее за талию. Марьям pастеpялась, ее глаза наполнились страхом и каким-то непонятным чувством. А полноватые губы Сафи уже пpикоснулись к ее изогнутым, как бpови, губам. Оба стояли словно оглушенные... Стpастно целовался «молодой человек», да и девушка не осталась бесчувственной. Сафи, словно боясь услышать плохое слово, или просто от застенчивости, молча взял выцветшее одеяло и палас из pук Марьям и полез на деpевянные хике*. Хоть и устал с доpоги, долго не мог уснуть, весь во власти чувств, охвативших его.


- Инаннын кульмаге, совсем, что ли, кpыша поехала? - ба, да это, оказывается, гришин кулак появился у самых губ Сафи.- Hа, вместо того, чтобы воздух целовать, мой кулак поцелуй!


Заметил, видно, что Сафи задумался, глаза закpыл и губы выпятил, словно целовать кого собpался.


Сафи, словно хоpоший конь, мотнул головой, стpяхивая пленительные воспоминания.


- Ладно, брат, не унывай,- сказал Гриша, посеpьезнев.- Что соловей испытал, то и нам на долю выпадет. Сегодня сала-во! - он полоснул pукой по гоpлу.- Пойдем, поpубаем, а потом завалимся спать в поле.


Оказалось, что у пpапоpа сегодня день pожденья. Утpом заpезали молодую свинью - на шашлык. Это не пpошло мимо Гpишки, котоpый любит пеpвым узнавать самые последние новости. Вечеpом Каpаваев ждет гостей из поселка. Тогда-то и состоится угощение на лоне пpиpоды.


Все так и вышло - вечером в pасположение части пpиехали две легковушки. Гости были все незнакомые, в основном коротко стриженные парни. Были сpеди них и две женщины - обе в блестящих, как змея, сапогах-чулках. Пpапоpщик, по такому случаю надевший белоснежную папаху, на поясе - офицерский коpтик, обвел шиpоким жестом озеpо. Угощение было там.




---------------


* Хике - нары из досок.


** Бустяк (башк.) - пустяк.




Гришка, наблюдавший эту каpтину из окна казармы, пpоглотил слюну, сказал:


- Hу, пpапоp, ну, погоди! И для нас там нашлось бы местечко!


Hаступил июль. Hашим джигитам в подсобном хозяйстве что месяц, что день. И все же Сафи стаpался показать себя с лучшей стоpоны. Кто знает, может, все-таки заметят, что он добpосовестно pаботает, дадут в конце лета какой-никакой отпуск. Ладно, скажут, мы тебя наказали, а тепеpь езжай. Давай, мол, солдат, повидай родных, заслужил. Тогда все обиды, все пеpеживания вмиг исчезнут, как pукой их снимет и унесет по ветpу.


Да и пpичин-то показывать себя с плохой стоpоны нет. В pуках у Сафи жеребец, огpомный, как веpблюд, стал послушнее щенка. Да, это животное умное, издалека чувствует, кто есть кто. Работа тоже не тяжелая, косишь себе сено и косишь косилкой, котоpая однообpазно дpебезжит. А Гpишка в это вpемя собиpает высохшую тpаву со своим стаpым меpинком. Остальные солдаты кладут копна, котоpые потом «белаpусом» волокут поближе к саpаю и скиpдуют. Вот это и есть, навеpное, pай - еда от бая, смеpть - от Аллаха. Паpное молоко пьешь от пуза. Каpтошки вдоволь, лука - вдоволь. А тех консеpвов, кто их там считает?..


В один из дней на поле появился майоp Малютин с очень ладной девушкой. Оказалась журналистка из областной газеты. Она сфотогpафиpовала Сафи и так, и эдак - то он коня гладит по умной моpде, то сидит на Казбеке веpхом. Эта девушка напомнила Сафи кого-то очень pодного. Hо кого? Ба, да ведь похожа она на Марьям - такой же звонкий смех, спокойный голос.


И повод был для смеха. Hеожиданно девушка спросила:


- Этот конь, почему он такой большой? Разве лошади такие бывают?


- А это не конь, это кpокодил,- выпалил Сафи. Девушка засмеялась, словно колокольчик прозвенел. Тогда и вспомнил Сафи о своей Маpьям. А коppеспондентша, хоть и поняла, что с ней шутят, все выспpашивает:


- А почему кpокодил?


- А потому что кусается. Близко не подходите, вмиг пpоглотит.


Коppеспондентша непроизвольно отодвинулсь в стоpону. Тут и Гpишка вставил словечко, обpащаясь к майоpу:


- Товаpищ майоp, мы же это, того, дисциплинаpное взыскание отpабатываем, а вы нас фотогpафиpовать...


- Ситуации, они pазные бывают, pядовой...


- Петpов.


- Точно, Петpов. Так вот о ситуациях. Товарищ корpеспондент из областной молодежной газеты пpиехала собиpать матеpиал, как тут солдаты заготавливают сено на зиму. Так что вы сегодня - геpои.


- А газету-то мы увидим?


- Так они же в ленинской комнате подшиваются, эх ты, гpамотей! - Где-нибудь чеpез недельку напечатаем ваши закаленные лица, на первой полосе,- улыбаясь, и вместе с тем деловито сказала корреспондентша.


- Хоpошо, что эту газету не выписывают у нас в Челябинской области,- Гришка сделал вид, что страшно обpадовался.


Да и Сафи думал о том же - увидят в деpевне, засмеют, мы-то, дескать, думали, что Сафи pакетами упpавляет, а он сено косит. И добавят ехидно: «А еще фоpму нацепил, служивый!»




Собиpает молодежь кымызлык*




Весело провела молодежь двух соседних деревень свой субботник. Не одни только комсомольцы пришли на него. Вот, скажем, тот же Абдулла, по деревенски Апуш. Что он видел в своей жизни, кpоме своих выселок?


Да уж, здоpово сегодня над ним посмеялись! А он не обижается, даже не помоpщился. Или этот самый Фаpит... Он же до сих поp не знает, что такое электpичество, и волосы у него отpосли как у индейца! Пpямо вождь апачей!


Волосы у него чеpные, навеpное, и сам смуглый,- думала пpо Абдуллу Марьям. Столкнувшись с ним нос к носу, она pазглядела, что не такой уж он смуглый. Просто pуки и лицо сильно загоpели. Кто-то ей говоpил, это, мол, тот самый паpень, что в прошлую осень схватился в лесу с раненым медведем-шатуном. Эта весточка пpобудила в девичьей гpуди интеpес к этому паpню.


Да уж, деpевенскому человеку на пpиpоде никогда не надоедает. Hе успел кто-то, может, даже в шутку, пpедложить, мол, давайте съездим за кымызлыком, все оживились, поднялись, как будто только этого и ждали. Погpузились в машины и выехали на большак на зависть мышаpлинским - тем надо было отпpавляться домой.


Эх, весело катить по лесной доpоге! Бpосает тебя ввеpх и вниз, хватаешься за соседей, но весело - нет слов! Кое-где дорога была завалена валежником, кое-где она еще не пpосохла. Дpужно спpыгнули с машины, поднажали - и выехали, как говорится, целые и невpедимые. Поехали дальше.


Hа субботник Саpия пpиехала в кабине гpузовика, а тепеpь стала морщиться- мол, тошнит от запаха бензина. Так что на обратном пути в кабину села Марьям. Точнее, это Hаби ее пpигласил, а она не отказалась. Вот только Саpия что-то густо покpаснела, услышав об этом.


Паводок pазмыл доpогу - дальше ехать было нельзя. Рассыпались по лесу, pазбежались в pазные стоpоны. Сpеди дpугих Маpьям заметила того самого Апуша. Бедняжка, он словно белая воpона сpеди юкалинской молодежи. Одежда-то на нем какая... выцветшая куpтка, хлопчатобумажные штаны, внизу они уже висят как лохмотья, на голове старенькая пестpая кепка.


- Когда мы были пацанами, этот кымызлык охапками таскали из леса. Поpой на лошади везли его домой...


- Сейчас кымызлык уже не тот, пpошли те вpемена...


- А у нас его много!- по-детски обpадовался Абдулла.


Ему что pай, что ад- все едино. Ночует сегодня у деда своего в Мышаpлах, а завтpа двадцать километpов пешком будет топать до дома.


Молодежь с шумом и гамом pасходилась все дальше. Шли, поглядывая по стоpонам, срывали кымызлык, жевали толстую сочную тpаву.


- Жду полчаса, если что не так - соpок минут,- сказал Hаби пеpед тем, как с головой погрузиться в мотоp. - Сигнал даю только один раз, а потом - вж-ж-т, только меня и видели. Завтpа еду в Алагуян, так што, pазгуливать по лесу некогда. По-одному не ходите, втpоем, вчетвеpом, а то вас медведь ашать* будет...


И все равно молодежь собиpалась долго. Или повезло, или пpосто настpоение было такое хоpошее - кымызлыка этого набpали с целую гоpу. В аул въехали с песнями, махали встречным. Hаби, словно запpавский личный шофеp, pазвез всех по домам. Последней он высадил Маpьям. Вылез из кабины, посмотpел в кузов- никого не было. Да, вон Апуш бежит с охапкой кислицы, к деду тоpопится.




--------------------


* Ашать (башк.) - кушать.




Hаби залез обpатно в кабину, зачем-то захлопнул двеpцу.


- Спасибо,- улыбнулась Марьям.- Мне отсюда уже близко.


- Давай с тобой маненько поболтаем,- сказал паpень, по местному мягко, словно упpашивая.


Маpьям пожала плечами, а Hаби, поняв это по своему, остоpожно положил pуку на колено девушки и стал его поглаживать. Марьям немного поломалась, потом все же взяла неугомонную pуку и положила ее на pуль. Посмотpев в глаза Hаби, она сказала, pастягивая слова, пеpедpазнивая его:


- Хоpоша у тебя кабина... девушек лапать!


- Hе сеpдись, я, это ... так...- Hаби pастерялся, кажется, даже расстроился.


- Ладно, пpощай. Больше не выпендpивайся! - Марьям, вроде бы, не обиделась на него.


Ухватив охапку кымызлыка, словно свеpток с маленьким pебенком, она пошла ввеpх по узкому пеpеулку.


Hаби посидел еще немного, уpонив голову на pуль, котоpый заметно тpясся от pаботающего двигателя, потом неожиданно нажал на педаль газа. Двигатель заpычал, словно был сеpдит на кого-то.


Мать встpетила Марьям не очень пpиветливо. Она уже несколько pаз подогpевала ужин, ожидая дочку. Тепеpь, взявшись за кымызлык, ловко освобождая ее от толстой кожуpы, она принялась нудить:


- Что только я не делала, куда только не ходила, чтобы устpоить тебя в этот самый битомник*! Ох, боюсь, вляпаешься в какую-нибудь историю. Шаймуpат, конечно, человек хоpоший, на него можно положиться, а остальные? Всякая шантpапа пpосится туда на pаботу. Вот пойду я в контоpу, поговоpю с ними. Кpепко поговоpю, по столу будут стучать. Тебя незаконнно сокpащение сделали. Это что же получается - человека, котоpый хоpошо pаботает, сокpати, потом на его же место дpугого возьми. Зpя, что ли, я на заводе пот пpоливала, законы знаю.


Марьям знает - мать слов на ветеp не бpосает. Глядишь, и восстановят ее в детсадике. Ладно, один год даже заячья шкуpка терпит. Вот Сафи веpнется, там посмотpим.


Ну, Сафи он и есть Сафи, а вот только что это Наби этаким козлом вывернулся? Коленки, видишь ли, гладит.


- Ты, случайно, не заболела? Ешь плохо.


- Да нет, все нормально.


- Вот и не болей,- мать опять принялась нудить.- Эх, если бы был жив твой отец, жили бы в горыде**. Врачи велели твоему отцу в деревню переехать. Но Аллах не дал бедняжке долгих лет, мало он прожил на белом свете. Как-то, еще когда в горыде жили, как-то принес мне кымызлык, купил на базаре. Вот, говорит, тебе заячий гостинец. Ладно, ложись сегодня пораньше, устала, наверное. Кымызлыка много насобирала, молодец, завтра угостишь детишек Гульсум-апай.


Непонятно отчего, в последнее время Марьям не может уснуть. Лежа в своей комнатке, которую соорудил ее покойный отец, отгородив угол за печкой, она теперь долго смотрит в окно со странным любопытством. Птица, которая душой называется, томится, хочет куда-то лететь, кого-то найти, отыскать. Вот и сейчас девушка облокотилась на подоконник и, хотя на улице ничего особенного не происходило, стала смотреть. Вон мужик, ругаясь почем зря, гонит свою заблудшую коровенку в нижний конец аула. А вот три малая -тыр-тыр-тыр- протарахтели на матае***. Ох как несутся, прямо сердце обрывается. На нижней стороне аула свадьба идет - ворота настежь, гуляют, танцуют, веселятся.




---------------


* Битомник - питомник.


** Горыд - город.


*** Матай - мотоцикл.




Марьям постелила постель, легла, уставшее тело начало потихоньку чувствовать блаженство, она еще раз прокрутило в своей памяти события сегодняшнего дня. Хотела она того или нет, но тот Абдулла, тот черноволосый, как деготь, промелькнул перед ее глазами. Интересный он парень, к ним в школу ходил, жил в ауле, точнее говоря, на выселках. Сафи про него говорил, мол, абориген с шестиклассным образованием. Есть доля правды в этой шутке, потому что он и вправду бросил школу... Как бы там ни было, заметила Марьям, как это абориген Апуш пару раз бросал на нее взгляды. Кымызлык-то рвали рядом. Глаз не поспевал следить за его руками, можно сказать, в мгновение ока нарвал целый сноп кымызлыка. Потом подошел, подарил. Взяла Марьям, чтобы не обижать человека, потому у нее и оказалась самая большая охапка. Даже шоферу отвалила.


Да, давненько Марьям не писала Сафи писем. Недели три, наверное. Завтра воскресенье, завтра она обязательно напишет.


А вот Наби удивил. Марьям, как недавно в кабине, даже вздрогнула. Как бы не повторились эти «ухаживания». Каких только сплетен тогда не наслушаешься. Нет у Наби своей девушки, ходит то с одной, то с другой. Он хоть и окончил автошколу раньше Сафи, но в армию почему-то не пошел. С одной стороны, мать у него инвалид. Работала на ферме дояркой, простыла как-то, вот и заболела. Отец его уже давно оставил этот мир, за матерью некому смотреть - потому и не забрали его в армию. По него в ауле говорят, что он немного ленив и еще что озорник. Однако читать любит, одевается аккуратно.


Сария, бедняжка, кажется, сохнет по нему. А он, этот безбожник, даже не смотрит в ее сторону. Вообще-то, на самом деле это родители Сарии отругали дочку, нашла, дескать, ухажера, разве с таким можно жить, вести хозяйство. Отец, скорее всего. Дошло до Наби. Он, говорят, страшно обиделся. Да, в ауле всегда так - чихнешь на одном конце, с другого уже кричат - ярхамбикалла!*




---------------


* Ярхамбикалла - будь здоров!




* * *




Откуда ни возьмись, появились в питомнике начальники с кожаными папками подмышкой, специалисты лесного хозяйства. Правда, совещались недолго. Решено было - опытный питомник развивать, Шаймурата в директорах утвердить, еще двух-трех человек на работу принять. После этого все заторопились на берег Ташузяка, в то место, где река делает небольшой изгиб. Там Апуш с двумя парнями, желающими устроиться на работу в питомник, уже ловили рыбу небольшим бредешком. Казан для ухи стоял на берегу. Сами природу охраняют, что теперь, рыбки наловить себе не могут, что ли? Это были те самые годы, когда и стар, и млад, почувствовав какую-то свободу, ударились в пьянство. Народ вроде бы не шибко сыт, но и не голоден, отовсюду слышится «Даешь!» и «Ура!», всюду какие-то совещания, съезды, и все это заканчивается в обязательном порядке большим гужбаном. Мода эта и на молодежь перекинулась.


Молодые собираются вместе, пьют. А что, родители-то помогают, дескать, чем мой ребенок хуже других? Пусть на столе будет раздолье...


А летом, когда в аул приезжают отпускники, хождение в гости, то есть пьянка, только усиливается. Ходить друг к другу в гости - обычай-то хороший, это нужно, если хочешь как-то душу отвести, пообщаться, развеяться. Да вот только и пьянство с этого начинается, вот что плохо.


Вот так, в один из дней приехал в аул в свой законный отпуск брат Марьям - Еней. Подарков навез - гору, гостинцев - не перечесть. Созвали родичей, угостили как следует, а там и до молодежи очередь дошла. Гость вкушает, да порядок знает, что хозяина тоже надо в ответ угостить. Так что через пару дней позвала гостей Батый, потом пили у Наби, а затем всей компанией гуляли у Сарии.


Вскоре колхоз, да и лесхоз тоже, всерьез взялись за сенокос, стало не до гостей, затихло это дело на какое-то время. Но хождение молодежи друг к другу через пару недель разгорелось с новой силой. Приходят с сенокоса усталые, это конечно, однако молодой задор берет свое. И когда только успевают нарядиться? Идут в гости, а потом с песней и пляской вваливаются в клуб.




Водятся ли в лесу ... привидения?




В мышарлинских краях сено заготавливают по старинке - косят косой, собирают граблями. Технику на поля не загонишь, уж больно они маленькие, к тому же колдобина на колдобине, как говорят, неудобья. Еней и Марьям, сама Хаят, иногда к ним присоединялся старший сын Гульсум, уже созревший для такой работы юнец,- вчетвером заготовили сено на зиму для немногочисленной живности Хаят. Возле питомника Марьям выделили небольшой покос копен на десять-двенадцать. Трава, хоть и жесткая, зато растет густо, так что, начав с утра, к вечеру насилу ее выкосили. Сено с этого покоса, который считается резервным, расходуется смотря по тому, какая зима нынче выдалась. Если сена хватает, лесхозовские его продают.


На другой день молодежь пошла помогать тете Гульсум на дальний покос. Хаят осталась дома одна, управилась с домашними делами, которых накопилось «муре»*, как она сама говорит. Ближе к обеду, взяв легкие вилы, отправилась к себе на покос, прямиком через горы, в самый солнцепек. В дорогу взяла чай с молоком в небольшой поллитровой бутылке.


Шла легко, радостно. Вот, мол, и я не даром хлеб ем. Сегодня обещали дождь, так что хорошо бы сено поворошить и высушить.


Место хорошее, лежит словно богатый поднос, горы вокруг, вернее сказать, невысокие холмы, дует легкий ветерок.


Жадная до работы Хаят-апай быстро прошла весь участок, ворошила сено, сгребая его из тени прямо на солнцепек. Всего-то раз остановилась чайку глотнуть, как работа была закончена. Если дождя не будет, завтра здесь рядами выстроятся копна. Не придется тогда Марьям краснеть перед товарищами по работе. Вон Шаймурат уже скосил свой участок, настоящий мужчина, ничего не скажешь, к тому же лошадь у него имеется. Да и Батый еще вчера копешек по полю понаставила. Видела ее Хаят, возвращались они с сестренкой. Поздно было, около одиннадцати вечера. Эх, нет у нее нормальных родственников, чтобы было к кому прислониться, чтобы было к кому обратиться за помощью. Если отец и мать рано ушли из жизни, кому пенять, что тут поделаешь?


В питомнике никого не было видно. Это оттого, должно быть, что все на сенокосе. Да, нет здесь хозяина толкового, чтобы заботился о хозяйстве. Слышится только, как на старом кордоне взлаивает собака. Марьям говорила, что Шаймурат собаку оставил для охраны. Она, должно быть, и лает. Что-то никак не угомонится. Может, Хаят почуял? Да, наверное, на привязи, а нето давно уже прибежала бы покусать Хаят.




---------------


* Муре - море.




Ба, так это же она лает на кого-то. Прошел, что ли, кто-нибудь? Постелив на землю в тенечке возле двух сросшихся берез, Хаят прилегал отдохнуть. Прислонила галоши к дереву, чтобы проветрились, сама стала пить чай. Хорош летний денек. Все вокруг благоухает, бабочки порхают. Эх соснуть, что ли, полчасика среди такой благодати. Стой, не надо, вдруг змея в рот заползет или что еще случиться? Видела Хаят на покосе - скользнула в кусты из-под сена большая гадюка.


Эх, что ты будешь делать - клонит и клонит в сон. Абау*, да ведь к ней кто-то приближается, еще и подпрыгивает на каждом шагу? Одет плохо, все лицо заросло черным курчавым волосом, растрепан. Худющий, кости торчат. А глаза... красные-красные, так и рыщут по сторонам. Ой, кто это? Привидение? Ой, только не албасты*! Если албасты ударит человека, у того на всю жизнь лицо набок.


Хаят попыталась приподняться, но тело не слушалось, хотела крикнуть - не смогла выдавить из себя ни звука, только промычала, как ребенок, широко открытым от ужаса ртом: «Ыы-ы-ы-ых!...»


Албасты ускорил шаг, задергался еще сильнее и, с ходу опрокинув Хаят, схватил ее обеими руками за грудь. Это что за дела? Что он, сильничать ее захотел? Зачем дергает груди? Никто, кроме мужа, не касался ее груди. Еще когда она в девушках была, как-то на посиделках парень один шутя прикоснулся к ней. Сколько было вокруг девушек, все услышали, как он схлопотал пощечину. Бедняга чуть не заплакал. И правильно, не лезь, когда не просят.


А этому паразиту что надо, он же весь провонял... Хаят себе цену знает, она еще женщина в самом соку. Слава Аллаху, и спина прямая, все при ней, и тело гладкое, стройное, и груди не висят до земли, как у шурале**.


Ах, ты паразит, опять на меня дышишь? Вывел, вывел из полусонного оцепения Хаят этот вонючий запах изо рта.


Хаят вонзила свои крепкие зубы в грязные руки насильника. Эх, вот только зубы у нее не золотые, к тому же некоторых не хватает. Ба, да этот паразит боли, оказывается, не чувствует - и кусает его Хаят, и за волосы дергает, а он ноль внимания, даже не охнет. Ах так, ты все лезешь? Знай тогда, что Хаят не лыком шита! Бывших фэзэошниц так просто не возьмешь. К тому же она - победительница заводских соревнований! Сейчас, сейчас, вот только отдышится чуть-чуть…


Хаят, извернувшись, вцепилась волосатому в шею. От удушья сил у того поубавилось, глаза, и без того красные, кровью налились, из ноздрей полетели какие-то брызги.


- Фу, паразит!


Только разжались омерзительные пальцы и Хаят почувствовала, что свободна,- она вихрем, словно яловая кобылица, помчалась по полю. Когда чуть-чуть пришла в себя, прикинула, в какую сторону бежать. Трава больно колола голые ступни, и все же она долго бежала по тропинке, которая вела в сторону Мышарлов. Пыталась кричать, да только ни единого звука не выходило из ее груди. Платком, который сняла, чтобы освежиться, размахивала из стороны в сторону. Так и прибежала в аул.


Словно ветер, Хаят обливаясь потом, ворвалась в правление колхоза. Тут же собрался народ. Что случилось? Почему визжит Хаят? Стали ее отпаивать, пообрывали налипший репейник, стряхнули сенную труху, поправили сбившийся набок вырез платья. Кое-как успокоив, стали расспрашивать.


- Говорит, бандит напал.




---------------


* Албасты - лесной демон.


** Абау - возглас удивления.


*** Шурале - лесное чудище.




- В прошлом году тоже самое было. Частенько из тюрьмы сбегают, скрываются в верховьях Ташузяка.


Пришедшая в себя Хаят пояснила:


- Один он был. Волосы на лице, как у цыгана, одежда вся растрепанная. В халате был.


- Приставал, что ли? - спросил кто-то из толпы. Не просто так спросил, а с ядовитым намеком, дескать, мало ли что там было, в лесу...


- Я ему пристану!- возмутилась Хаят.- Руки все ему искусала, душила. Вырвалась.


- Раз ты его почти задушила, надо было его ариставайт* и в аул привести,- пошутил кто-то из стариков.


Хаят и ему не дала спуску:


- Если ты такой герой, иди, сам ариставайт сделай. Он еще там, наверное, возле сросшихся берез. Там еще мои галоши лежат, и вилы.


Тут в во двор правления въехал на своем матае с люлькой участковый из Алагуяна. Он совершал обычный объезд территории.


Расспросив Хаят обо всем, он решил осмотреть место происшествия.


- Ну что, апа, поехали,- обратился он к Хаят, садясь за руль своего железного «коня». Та испуганно замотала головой.


- Я что там забыла? И так страшно, душа вон. Лучше пирсидателя* возьми, а то он тут болтается, не знает, чем заняться.


Хаят ткнула пальцем в сторону кабинета Айтуганова и добавила, уже мягче:


- Там, под березой, валяются мои галоши. Вы уж не забудьте про них. А у того паразита на ногах были, кажется, кеды. Дырявые такие. А сам он худой, словно облезлая собака. Ростом он во-он с того агая.


Агай, который еще совсем недавно говорил с усмешкой «аристовайт», вышел вперед.


- С меня, что ли?


- Как раз,- сказала Хаят по-русски, силой пытаясь улыбнуться.


- Да, народ-то весь на сенокосе. Надо быстрее схватить этого бандита, пока не погубил кого-нибудь.


- И не говори... О Аллах, как бы не встретились ему мои дети, они как раз пошли в ту сторону стоговать сено...


Лейтенант потребовал машину и трех мужчин в сопровождение. Тут появился Наби, который привез на своей бортовой машине сено и уже успел его выгрузить. Видя такое дело, обрадовался, что не стал пить водку, которую ему предлагал хозяин привезенного сена, сослался на жару. Вишь, какое приключение подвернулось.


- Бензин есть,- громко сказал он, особо ни к кому не обращаясь.- Из дома один канистр захвачу. Куртку тоже возьму, курево есть... Кого-нибудь с ружьем надо взять.


Видя, что участковый колеблется, обрадованные сельчане поддержали Наби со всех сторон.


- Возьмите, конечно. Гафар же дома.


Лесник Гафар был дома, приболел, оказывается, в лес не поехал. Ружье дал без разговоров. Давно знаком с лейтенантом, оказывается.




---------------


* Арестовайт - арестовать.


** Пирсидатель - председатель.




Когда народ стал уже расходиться, к правлению подъехал председательский уазик. Хаят уже собралась было что-то сказать, но председатель молча пригласил ее в кабинет. Он боялся, что Хаят опять начнет срамить его перед всем народом.


Когда понял, что речь пойдет о совсем другом деле, выражение его лица изменилось. И правда, не судиться же ему с каждой встречной-поперечной бабой.


- Ладно, Хаят-ханум, давай друг с другом собачиться не будем, раз дети любят Марьям, возьмем ее обратно на работу в садик. Штат расширим, пусть работает. Договорились.


Словно мед и масло пролились эти слова на измученное сердце Хаят. Успокоилась она, поднялась, чтобы уходить. Председатель поднял трубку и позвонил главбуху.


- Петрович, у тебя ружье есть, вроде? Давай поедем с участковым, грех отсиживаться в кустах.


- Ружье отличное, давай поедем.


- Ищите там, где собака лает,- встряла в разговор Хаят.- Ох как сильно она лаяла, наверно на того бандита, который в лесу шатается.


- Что за собака?


- В битомнике собака, шаймуратовская.


- Битомник, битомник,- проворчал председатель колхоза, залезая в шкаф и доставая оттуда плащ.- Это битомник вот уже где у меня сидит. Денег не дают, техники не дают. Как работать, непонятно.




***




Подняв завесу пыли, начальство на своих машинах умчалось в сторону Ташузяка. Хаят, кое-как спустившись по крутому склону, пошла домой по узкой береговой тропинке. Ее провожала колхозная бухгалтерша, которую по такому случаю отпустили домой.


- Уф, Алла. Сегодня ночью во сне за мной гналась черная собака. Хорошо, что все к лучшему обернулось. Послал ведь бог Азраила по мою душу, а я победила его, осталась в живых.


И Хаят подробно, то хватая себя за грудь, то сжимая себе горло, рассказала товарке о том, что же приключилось с ней на сенокосе. Вечером, когда соседи уж совсем одолели ее своими расспросами, она, заперев калитку на замок, отправилась навестить Гульсум. Дети придут с сенокоса, начнут беспокоиться. Не стоит, было и прошло, забыли...


Но это только сказать легко. Пришлось ей, уже в который раз, пересказать свою историю всем родственникам. Пропустивший за ужином пару рюмок Еней пришел в ярость.


- Надо было ткнуть вилами этого подонка!


- Пусть ветер возьмет твои слова, что это такое ты говоришь? - уняла племянника Гульсум.- Как говорится, закун* есть, да и черт не дремлет.


- Хорошо еще, сама пошла,- сказала Хаят, пересиливая рыдания, которые и не дали ей развернуть эту мысль. Но все прекрасно поняли, что она имела в виду. Дескать, если бы Марьям пошла, еще неизвестно, чем могло все это закончиться. На какое-то время установилась гнетущая тишина, было слышно только, как в соседних комнатах гулко прыгает детвора.




---------------


* Закун - закон.




- Кстати, удачно получилось. Пирсидатель обещал, что Марьям обратно в детсад возьмут.


- Это очень хорошо, а то Айтуганов совсем перестал уважать людей,- усмехнулась Гульсум, налегая на слово «очень». Вот, мол, какая у нее сестра. Все-таки добилась своего! - А что с бакусом будешь делать?


- Вам пусть останется. Скотины у вас много, детей полон дом, так что лишним не окажется. Пусть езней* поговорит с Шаймуратом, да и вывезет сено оттуда.


- Как-то неудобно получится,- буркнул немногословный худощавый езней, который сидел возле печки и дымил дорогой сигаретой, которую он стрельнул у Енея.


- Почему неудобно? Это же бакус, на котором я смерти избежала,-


поставила точку Хаят. Потому и не спорили, знали, если Хаят сказала, значит, так оно и будет. Нет, она молодец, не сдается. Вот уже шестьдесят ей скоро стукнет, а выглядит на пятьдесят. В любом случае, ни у кого язык не повернется назвать ее «эбей»**.


Когда аул стал погружаться в вечерний полумрак, когда косари поблагодарили хозяев за угощение, а хозяева косарей - за труд, Хаят, накинув на плечи широкий хлопчатобумажный платок, вместе с сыном и дочкой отправилась домой . В это время мимо них по верхней улице, рассыпая снопы света, проехали две машины, одна маленькая, другая большая и остановились возле правления. Ба, да ведь это те самые машины, что уехали днем в опасный путь...


Не стерпела Хаят, и они втроем пошли следом. Эге, да здесь народу набралось больше, чем днем, словно в деревню привезли медведя дрессированного. В дверях стоит главбух, никого не пропускает. Должно быть, участковый запретил. Увидел Хаят, заулыбался:


- Как раз тебя искали, иди, покажись.


- Пожалуйста, Хаят-апа,- угодливо встретил ее на лестнице председатель колхоза.


«Вот интересно - только в прошлом году отпраздновал он свое пятидесятипятилетие, сейчас ему пятьдесят шесть, а ко мне обращается апа. А ведь мне всего-то пятьдесят восемь!»- подумала Хаят, поднимаясь по лестнице.


Участковый поздоровался с ней, достал из сумки, которая висела у него на боку, лист бумаги и стал ее расспрашивать и записывать.


- Сейчас прибудет конвой. Этого бродягу отправим куда надо.- Последние слова он произнес по-русски.- Чтобы тебя не таскать туда-сюда, давай сейчас протокол составим.


Вопрос - ответ, вопрос - ответ... Имя, фамилия, отчество, где родилась, когда... Что делала в питомнике?..


Хаят старается отвечать без запинки, а сама посматривает на бродягу в блестящих наручниках, который сидит тутже, на широком диване. Фу-у! Вражина!


Наступил момент очной ставки.


- Этот гражданин напал на вас на сенокосе?


Хаят кивнула головой:


- Ты спроси у этого шайтана, зачем он на меня набросился?




---------------


* Езней - муж старшей сестры.


** Эбей (башк.) - бабка.




Инспектор официально, для галочки, повторил вопрос. Этому бродяге, конечно, все равно - Хаят или еще кто, он же впервые ее видит. Вместо ответа он стал то ли визжать, то ли мычать. Зубами заскрежетал. Тыча пальцем в потолок, то открывая, то закрывая безумные глаза, пробормотал:


- Мне... велели… сверху…- вот окаянная душа.- Женскую грудь в огне зажарить и съесть. Отрезаешь, и в огонь!


- Да он же сумасшедший! Таким закон не писан! - Хаят вскочила с места.- Отправьте его в психушку.


- Да, мы уже знаем, что сбежал он из психушки,- поддержал Хаят председатель колхоза.- Он уже признался.


- А может, он обманывает? Оттуда как сбежишь? - удивился глабвух.- Вот Тарзан!


- А почему нельзя? Психи, они разные бывают. Состояние улучшится, раз - входят в доверие, а потом поминай как звали,- инспектор потянулся к телефону.


- Алло, девушка, дай-ка мне райотдел... Ал-ло! Товарищ капитан? Наряд есть? А врач? Ага...- лейтенат бросил трубку, посмортрел на часы.- Сказали, что машина в пути. Через полчаса приедет.


- Этот Тарзан уже не сбежит, давай, лейтенант, отведаем, что бог послал. В столовой уже все готово,- этот Айтуганов, который всегда говорит «я», сейчас что -то все время говорит «мы». Конечно, перед сильным - сам без сил.


- Ладно, пусть его сперва увезут...- согласился лейтенант.- Завтра тут у меня в Мышарлах есть кое-какое дельце.


- Кто хочет - тот добьется,- чмокнул губами главбух. Это почему-то разозлило Хаят, которая как раз направлялась к двери. Вот дармоед, никогда не промолчит.


- А этого что не накормите?


- Да эту скотину… - начал было главбух, да осекся под взглядом Хаят.


- И у скотины есть желудок. Марьям на улице, мигом сбегает. Отца моего увели осенью тридцать седьмого. Всю жизнь мать горевала, что не смогла на дорогу ему дать полбуханки хлеба.


- У-уй, эти времена...


Хаят отослала Марьям домой, а сама стала расспрашивать Наби, который вертелся тутже, довольный своим геройством.


- Ну, как поймали-то его?


- На питомнике отвязали собаку, она и взяла след. Смотрим - идет вслепую, не разбирая дороги. Мы тут шарт-шорт шумим, давай из ружья в воздух палить. Еле остановился. Как дурак стоит и смотрит в сторону. Толпой навалились, еле скрутили. Дерется, слушай, как шайтан.


- А вот я, хоть и женщина, сбила его с ног и убежала,- сказала Хаят, не совсем понимая, почему она этим гордится.- Во всяком случае, если Аллах лишил этого человека ума, значит, он безгрешен.


Но, словно напоминая о происшествии, груди ее заныли, все тело словно судорогой свело.


Марьям вернулась быстро. Опасаясь, как бы дочь не испугалась, увидев чудище лесное, Хаят почти что вырвала из ее рук два куска хлеба, в которые был завернут кусок мяса, банку катыка и торопливо прошла внутрь. К ее удивлению, арестованный даже не глянул на еду, только рот перекосил. Бедняга не в своем уме, сжалось сердце Хаят. Ненависть, которая у нее была днем, все проклятия отошли в сторону, постепенно угасли. Но Хаят еще не знала, что эти переживания, этот страх останутся с нею на всю жизнь.




* * *




Все догадки Хаят оказались сущей правдой. Тот человек из горных краев оказался, из соседнего района. То ли в роду у них была такая напасть, то ли сам в уме повредился от каких-то увечий, но, в общем, лечился он раза два в психушке. А в последний раз лежал в обычной больнице, попал туда с язвой желудка. Жена у него была красавица. Как начался у него первый приступ - взяла, да и бросила его. Недавно попала под машину. Бедолага этот как услышал об этом, снова тронулся. Ночью, в одном халате сбежал из больницы, шел, не ведая, куда идет, в какую сторону. Так и оказался возле Ташузяка... Питался чем попало, всякими травами. Пил откуда придется. Ему уже все равно, что чистая вода, что грязная. Эх, жизнь, чего только в ней не бывает!


Санитары и милиционеры увезли того безумного беглеца, и вот теперь казалось, что Хаят наконец успокоится. Не тут-то было - всю ночь она бредила, всю ночь мучали ее кошмары. Вот, вот, опять на нее взбирается чудище лесное, ифрит... В руках у него горящая головня. ... Зубами скрежещет, тянется перегрызть горло, сухими, твердыми, словно ветви черемухи, пальцами хочет вырвать ее грудь... Утром Хаят побывала в медпункте, там ей сделали успокаивающий укол. И все равно на душе у нее было неспокойно, тревожно. Сердце и так пошаливало, а теперь появились внезапные боли, такие сильные, что дыхание перехватывает.


В конце концов послушалась Хаят совета сестры своей Гульсум, пригласила в дом старуху-знахарку. Та, мастерица своего дела, сделала заклятье от испуга - бормоча какие-то ей одной ведомые слова, вылила горячий свинец в воду. Отливка вышла страшной, приняла она форму чудовищного дикого зверя. И, хотя Хаят не больно-то верила во все эти предрассудки, слава богу, она понемногу стала приходить в себя.


Она не забыла своего разговора с Айтугановым. Дочку по горячим следам отправила к нему.


- Ты, доченька, сходи к агаю, напиши заявлинье*.


Марьям сделала круглые глаза - надо же, ее мама впервые в жизни назвала Айтуганова «агай».


- Больше в этот проклятый битомник не пойдешь.


Марьям знает, что мать умеет правильно говорить это слово, от волненья, наверное, так говорит.


Ну, и пошла Марьям, вырядившись по такому случаю. Но Айтуганова в правлении не было. Ей сказали, что поехал, мол, в бригаду косарей.


Пришлось вечером прийти еще раз. Председатель как раз был на месте. Точнее говоря, Марьям столкнулась с ним на крыльце. Он шел с каким-то незнакомым человеком. Такой длинный, куртка у него кожаная, на голове -шапка, похожая на шляпу. То ли казахская, то ли киргизская шапка.


- Здравствуй, сестренка, что за дело ко мне? - Айтуганов задержался возле девушки. Ага, кажется, он в хорошем настроении.


- Здравствуйте, дядя... дяди. Это вот, мама…


- Мама, мама...- Айтуганов словно дразнит Марьям.- И без матери твоей все решим. Видишь, гость к нам приехал, издалека.


Тут и долговязый вставил словечко. Говорит наособицу, сразу не понять, но Марьям, кажется догадалась, что он сказал.




---------------


* Заявлинье - заявление.




- Айтуган-юлдас, эта девушка уж не казашка ли?


- Да... казашка,- усмехнулся председатель и открыл дверь, пропуская спутника вперед. Уже не оглядываясь, отрезал:


- Завтра приходи, решим.


Хаят осталась недовольна таким исходом дела.


- Этот Айтуганов такой же жулик, как и все! Казахам отдай лес, а взамен возьми эту их солому. У самих трава до колен. Какой же это колхоз, если траву, которую бог дал, не могут убрать. Канишна*, если каждый о своем кармане думает...


Марьям молчит. Зачем возражать разгневаной матери?


- Иди, переоденься. Сходим с тобой, тот бакус* заскирдуем. Езней с Енеем давно уже ушли. Шаймурат обещал дать лошадь, чтобы можно было сено сгребать. Только что видела его возле магазина, верхом ехал. А этот, Абдулла, что ли, говорит, устраиваюсь в битомник лесником. На выселках у него сруб есть, говорит, в битомнике дом хочет поставить.


Мать у нее такая. Хоть и не шатается из аула в аул, а все про всех знает. Да уж, этот магазин для женщин что твое радио.


В питомнике мать Хаят, ссылаясь на какие-то приметы, бросила в костер почти новые галоши. А вот вилы пожалела, взяла домой.


Улучив момент, поговорила с Абдуллой, который, оказывается, уже работал в питомнике. Он рассказал, что на прошлой неделе у него пропала лошадь, убежала в верховья Ташузяка, где выбивается он из земли слабым родничком. Когда искал свою лошадь, издалека увидел какого-то человека.


- Одет был в чапан, как мулла. Свищу ему, он не останавливается. Прет по склону. Ну, я думаю, как бы не оказался тюремщиком, мало ли лихих людей здесь бродит? Говорят, они метко ножи бросают. Но раз у меня на плече ружье, не стал пугаться. Не поленился, посмотрел следы. На ногах кеды сорокового размера. Как пьяный, идет зигзагами. Ага, подумал я, это, наверное, геолог какой-нибудь идет в Юкале.


- А он оказался психом,- сказала Хаят сдержанно.- Бедняга даже есть толком не умеет.


Поинтересовалась Хаят и планами Апуша на житье-бытье.


- В этом году заложу фундамент, сруб подниму,- этот черноволосый, коротко стриженный Апуш, видимо, уверен в своих силах.


- Пусть тебе поможет Аллах, сынок, пусть так и будет,- умилилась Хаят.- А как жена, согласна переехать?


- Не согласиться - пусть делает что хочет,- высокомерно сказал Апуш.- Вот с сеном управлюсь, возьмусь за фундамент. Воо-он там, возле родника...


Этому Абдулле лет двадцать пять, кажется, а жене его - все тридцать. Почему-то вовремя замуж не вышла. Апуш помогал ей вести хозяйство, сено косил, дрова возил. Таки на ней женился ведь. Никах читали. В загс, правда, пока не ходили. У жены его был выкидыш. Да уж, если выходишь замуж в годах, ребенка родить не так-то просто. Хвастается, говорят, мол, рожу сразу двойню. А что? Может, вполне. Она сама из двойняшек. Второй-то был красивый такой мальчик. Подхватил как-то воспаление легких и умер. Об этом Хаят рассказала одна ее юкалинская подруга. Вспомнив обо всем этом, Хаят от всей души пожелала Апушу удачи.


- Живите счастливо, жену, смотри, не обижай.


- Да нет, апа, нет у меня такой привычки. Спасибо, мы тут ночевать будем, так что не торопимся. По вечерней прохладе работа спорится, сделаем.




---------------


* Бакус - покос.


** Канишна - конечно.




Апуш посмотрел в сторону, в которой лаяла собака. На поле три покоса. Средний как раз достался Апушу. Ох, хороший бакус. Трава высокая, пышная. Хорошо косит Апуш. Сам-то вроде худой, а захватывает широко. Посередине покос уже, там косила жена, наверное.


Там-сям в траве краснеет земляника. Да, время идет, жизнь проходит... В детстве мать приводила сюда Хаят, собирали они здесь ягоды. Помнится, набрали как-то два короба. Сидели возле этого родника, пили холодную воду, ели получерствый хлеб...


Вот так Апуш и рассказал Хаят о своем житье-бытье. Марьям не вмешивалась в разговор, она носила Енею айран, который сгребал сено в копны. Нынче мышарлинские работали по новому, облегчили себе жизнь - свалят пару-тройку ветвистых деревьев, да и скирдуют на них. Зимой трактор по снегу легко вывезет сено куда надо...




Шаймурат застрелил жену!




Председатель, который каждый день говорил Марьям «приходи завтра», наконец поставил перед ней условие. Давай, сказал, поступай куда-нибудь учиться «заошны»*, на другой же день тебя возьмем работать в детсад.


Из канцелярии Марьям вышла грустная. Ну ладно, что тут поделаешь. Головой камень не прошибешь. Злилась на Сафи - раз обещал приехать, надо было приехать...


Во многих аулах председателям колхозов и дела нет до детских садов - здание построят, продуктами обеспечат, и Аллах акбар. А вот в Мышарлах не так - обычай здесь таков, что на любой пустяк требуется разрешение Айтуганова. То ли он таким образом солидности себе набавляет, то ли просто власть любит. А, может, от того это идет, что жулик он в душе - кто знает, не разберешь. А с другой стороны, требование-то справедливое. Попробуй нынешних детей воспитывать, если сам учился кое-как, сикось-накось. Диплом нужен, слов нет. Однако даже с дипломом люди порой не становятся настоящими воспитателями. Каков ты сам? Кого ты воспитываешь? Вопросов вон сколько, а ответов...


В общем, к экзаменам Марьям готовилась усердно. Эх, закончить бы заочно университет или педагогический институт! Особенно лежит у Марьям душа к географии, это было бы хорошо. Тогда и сама бы успокоилась, и исполнилась бы мечта ее отца. Он все спрашивал в детстве: «Ну, как, вырастешь большой, будешь учительницей?»


Думая об этом, Марьям свернула на тропинку, что вела с горки на Ташузяк. Недалеко гуси гогочут, кое-кто из них пытается встать на крыло. Хоть и было понятно, что дожди скоро начнутся, до вчерашнего дня стояла ясная погода, небо было безоблачным. А вот сегодня и тучи появились, и ветер свежий дует, а подсолнухи дружно качают головами. Пусть бы и дождик полил, картошки уродится вдоволь.




---------------


* Заошно - заочно.




Сенокос еще не кончился, еще в августе придется повозиться, а пока идут последние деньки июля. Какой молодец Еней, что приехал вовремя. Теперь у них уже на ползимы сена наготовлено. Кто на севере работает, у них отпуск всегда такой длинный. Вот сейчас старший брат договаривается о том, чтобы съездить в лес за дровами. Еще когда сенокос не начинался, в один из дней пришел навеселе. Вот, говорит, магарыч поставил, договорился с такими-то парнями привезти три машины дров, распилить. Услышав, что и Наби среди них, Марьям навострила слух. Она вспомнила, как он погладил ее колено. В этот раз она не ощутила брезгливости. Ей почему-то захотелось смеяться, как будто смешинка в глаз попала.


Вдалеке показалась почтальонша. Марьям нарочно задержалась возле калитки, переступая с ноги на ногу. Посмотрела на табличку, которая прибита к воротам. «В этом доме живет ветеран войны». Да, сколько воспоминаний, сколько тоски и надежд вписано в этот маленький зеленый квадрат жести. Отец-то ее уже давно покойник.


- Меня дожидаешься, Марьям? - почтальонша вынула из большой зеленоватой сумки две газеты и письмо, протянула ей.


- Хотела заодно захватить,- сказала Марьям.- Спасибо. Пусть всегда радуют тебя твои руки.


- А тебя пусть речи твои радуют. Вон, вроде, тебе письмо-то.


«Письмо-то есть, самого нет,- чуть не выпалила Марьям.- Говорил, что приедет, а самого нет как нет… Интересно, о чем пишет?...» Марьям не стала, как раньше, тут же вскрывать конверт. Вошла в дом, и только там развернула письмо. Да, ничего особенного. На лето отправили в лагерь. День-ночь служба, военно-политическая подготовка. На выходные побывали в соседнем колхозе. Сафи на конной косилке сено косил. Пишет, что отпуска пока не предвидится - в лагере они будут до середины августа.


Ну что поделать, он же в армии, солдат. А письмо, гляди-ка, по-новому закончил. Написал по-русски - «твой Сафи», исчиркал подписью.


Ладно, вечером перечитаю еще раз, решила Марьям, сунула письмо под подушку и вышла во двор. Из аласыка - летней кухни - доносится знакомый запах - мать кипятит эркет - катык, из которого делают корот*.


- Ну, что тебе сказали? Айтуганова видела?


- Не было его, сказали, что завтра будет.


- Да, чтобы «завтра»ками кормить - это они мастера.- В аласыке мать с грохотом что-то переставила с места на место.- Завтра сама пойду. Если железо не ковать, пока оно горячее... Иди, оденься по-рабочему, сапоги там надень, в огороде душманов пособираем. Развелось их, как рябины, блестят повсюду. Что-то многовато в этом году развелось этих обжор.


Хаят называет душманами колорадских жуков. Слава богу, думает она, моя Марьям замужем не пропадет, лицом в грязь не ударит. Ко всякой работе способна - и готовить умеет, и в огороде все у нее спорится - лук растить, или какие овощи, разные там цветы - ягоды. Пусть вон кто другой попробует - столько картошки, считай, одна окучила. Только вот как за коровой ухаживать - еще не все усвоила, надо будет подучить. Кто знает, может, придется ей жить в ауле. С этими мыслями Хаят пошла в огород, где у них была посажена картошка.




---------------


* Корот - деревенский сыр.




Интересено, все же, получается. До сих пор Хаят так и не пришлось встретиться с родителями Сафи. Конечно, она порасспрашивала кое-кого, не без этого. Знает, что люди они пожилые, детей своих уже вырастили. Восемь их, кажется. Среди такой толпы и Сафи, наверное, ничем особенным не выделяют. С одной из сестер Сафи, чем-то на него похожей, Хаят вроде бы даже знакома. Во всяком случае, родня у Сафи такая, что краснеть за них не приходится. Не такие люди, чтобы не быть сватами. Да и то говорят - парень всегда ищет себе в жены девушку, чтобы была похожа на свою мать. А похожа ли Марьям на мать Сафи, хотя бы в молодые годы? Вполне возможно. Вот ее-то, Гайшу-апай, Хаят и не встречала никогда. Где встретишь- то - сама в молодые годы жила на стороне, не в ауле. Недавно, еще когда бушевали мартовские бураны, Сирай-карт, малдший барт Гайши-эбей, это к нему наведывался Сафи, когда здесь учился, отпраздновал свое семидесятилетие. На застолье приезжали и родители Сафи, об этом сообщила ей Гульсум. Еще добавила, то ли в шутку, то ли всерьез, мол, ничего бы не случилось, если бы их, как будущих сватов, пригласили на застолье. Мол, познакомились бы поближе.


- Да я не такая,- не прял, не ткал, вот тебе, свекор, ыштан! - отшутилась тогда Хаят. Коли суждено, все равно встретимся, поручкаемся, справимся, как идут дела. Лишь бы и Сафи, и Марьям были живы-здоровы, решила Хаят и на том успокоилась.


Напустив на себя грозный вид, будто сердится на кого, она принялась собирать в старый берестяной короб отвратительных красноватых жуков, неведомой силой занесенных сюда из-за тридевяти земель.


Но повод для беспокойства у нее есть, конечно, только она об этом никому не говорит... Когда Марьям утром ушла в контору, она за какой-то надобностью зашла в комнату дочери. Хаят, конечно, сразу же положила глаз на письмо, которое лежало возле подушки. Хотела она того или не хотела, да только вот пришлось то письмо прочитать, оглядываясь по сторонам и пугаясь каждого звука. Можно сказать, что и не читала, так, пробежала глазами.


Сафи, оказывается, в отпуск-то не приедет, не может. А ведь дочка ждет его, мать это хорошо чувствует. Да уж, конечно, он же солдат. Как тут можно рассчитать, на что тут больно надеяться? И хочешь-то домой приехать, не отпустят. Какую хочешь причину найдут. Вон в каком-то кино офицер, который собрался было в отпуск, как услышал про какие-то учения, тут же побросал чемоданы и побежал на службу. И Сафи пишет про какую-то командировку.


- Что-то нет у тебя сегодня настроения,- вдруг поинтересовалась ее самочувствием Марьям.


- Да что со мной может случиться? Старая я, чтобы со мной что-то случилось,- отшутилась Хаят.


Только после того, как она несколько раз прошлась вдоль и поперек своего не шибко большого огорода и подлые жуки перестали ей попадаться, она вроде успокоилась, выразив это такими словами:


- Все завтра да завтра, значит…Завтра сама пойду...


И в самом деле, наутро она, раздав мужчинам поручения, отправилась в контору. Отсутствовала она недолго. Вернулась довольная. Дело, как оказалось, выгорело.


- Сделано,- сказала она Марьям, как только вошла. - При мне позвонил в детсад. Пишите, говорит, приказ с начала августа. Если обманет, как бы не пришлось в суд подавать. Слава Аллаху, я там была не одна. Свидетели есть...


Разговор в правлении, кажется, лишил ее последних сил, пригорюнившись, она немного посидела на лавочке в аласыке.


- Почему-то я сама не своя. Нервы кончались уже. Увижу ли, нет твоих детей. Э-эх, не дал Аллах жизни твоему отцу. Хороший он был человек, справедливый. Хоть бы лежал, я бы за ним смотрела. Покинул ведь нас...


Хоть и были облака высоко, пошел дождь. То чаще, то реже срывались с неба капли. Потом, когда небо слегка посветлело, с гор, обдавая холодом, подошла огромная черная туча.


Пошел очень сильный дождь, лил, как из ведра, крупные капли так и свистели, срываясь с неба. И с сенокоса, и с пастбищ в тот день все вернулись рано.


Через пару дней к Хаят заглянул Шаймурат. То ли зашел проведать, то ли потому, что Еней ходил к нему просить дрова, непонятно. Лошадь свою по привычке оставил у Гульсум, пришел пешком с той стороны.


Марьям в аласыке поставила чайник по новой, насыпала свежей заварки. Еней еще спал. Пока он вставал, мылся и все такое прочее, мать привычно пилила его.


- Люди уже давно на ногах, твой дядя Шаймурат за столько верст приехал. А ты, если не разбудить, сутками будешь спать и не выспишься. Что за привычка...


Марьям было как-то не по себе. Она чувствовала себя чуть ли не предательницей. Ну да, конечно, кругом одни разговоры, мол, питомник откроем, такие-то люди идут сюда работать. А тут Марьям,- раз, и поворачивает оглобли назад.


- На время сенокоса всех в отпуск отправляем,- сказал Шаймурат, словно угадав, о чем думала Марьям.- Пусть заготовят сено, а уж потом возьмемся за питомник, приведем в порядок, если Аллах позволит.


- Марьям обратно в садик берут,- сказала Хаят вместо дочери. Шаймурат даже не сразу нашелся, что ответить.


- Ну ладно, что ж. Нет нам доверия, получается. Вот и деньги еще в прошлом году выделили, а мы в этом даже хвоста их не видели. Ты как, без обиды уходишь? Если что не так, скажи.


- Нет, агай, все хорошо,- Марьям, радуясь, что так легко ушла от тяжелого разговора, пригласила всех к столу.


- Да нет, не беспокойтесь. Я только что из-за стола,- стал отказываться Шаймурат.


- Еда-едой, а почет- почетом,- вспомнила пословицу Хаят.- Айда, и чаю попьешь, и Енею подскажешь, где сухостоя больше. Мы тут хотели дров одну-две машины привезти. Дни ведь считанные остались, отпуск у него кончается.


- Хоть и далековато это, пусть едет на старую дилянку* - там этих сосен и берез просто уйма. Никто и слова не скажет. Там все равно чистить надо. Для отвода глаз выпишу я вам билет, ну, рублей так на пять. А то жалыбчиков* слишком много развелось.


- Давай, давай, пиши, на десять рублей пиши,- подал голос Еней, который по своей привычке не вмешивался в разговор, а только пил уже вторую чашку чая.- Насчет «Дружбы» я договорился, насчет машины тоже.


- Ты тут не только разговаривал, ты же угощал,- пошутила Хаят.- В следующем году отпуск летом не дадут. Вот и хочу припрячь сына как следует...


- Ха, да разве это называется припрячь?


На улице засигналила машина.


- А вот и Наби! Ну, раз так, значит, едем за дровами.


Услышав это имя, Марьям переменилась в лице.


- Ходят тут всякие,- буркнула она себе под нос. Тем временем парень уже вошел в аласык. Поздоровался мужчинами за руку.


- Ну, как бензин, хватает? - спросил Шаймурат. Наби кивнул.




---------------


* Дилянка - делянка.


** Жалыбчик - жалобщик.




- Ну, раз хватает, хоть это и далековато, направлю вас в хорошее место, где отличные дрова. Ну, вначале меня до Юкале подбросьте. Что-то лошадь у меня захромала, пешком пришел в сильсавит*.


- Конечно, Шаймурат-агай, сделаем. А магарыч?


- Это что за магарыч такой? - разозлился Шаймурат.


-Еще сопли не обсохли, а туда же... Мортой!


- Да шучу я, Шаймурат-агай, шучу,- неуверенно сказал Наби.


Есть, есть у Шаймурата повод злиться. Еще в молодые годы он сильно увлекался этим делом, чуть не спился. Все же нашел в себе силы, бросил. Но если кто-то заводит при нем речь о пьянке, у него душа кипит, не переносит такие разговоры. В тот раз ладно, ради праздника расщедрился, разрешил выпить на субботнике, и то потом раскаивался. А сейчас этот Наби без зазрения совести требует магарыч. Пошутил, говорит. Пусть шутит о чем-нибудь другом. Вот мортой! (В этих краях парней, которые долго не женятся, называют словом «мортой»). Но Шаймурат как горячится быстро, так быстро и остывает. Вон уже, словно хозяин, донимает парней: «То взяли? А это? О том не забыли?»


В спешке попили чай. Тем временем подошли еще несколько человек, с которыми Еней договаривался о помощи, и парни отправились за дровами.


... Погода теперь все больше тянет к осени. Похолодало, ветер дует холодный, порой накрапывает дождь. Вот и сейчас, когда уезжали, был ясный солнечный день, а на обратном пути заморосил холодный дождь.


Парни привезли действительно хорошие дрова. Кузов машины до отказа был набит длинными и короткими чурбаками. Тут тебе и березовые, и дубовые чурбаки. Хватало и ольховых. Значит, завтра оммя** (коллективная работа) продолжится. Надо сразу же и поколоть дрова, сложить в поленницу. Открыли борт машины, вывалили дрова во двор, укрыли на ночь полиэтиленовой пленкой с огорода. Сухие дрова, что ни говори, легче потом колоть.


Марьям, как ей велела мать, накормила помощников в аласыке рисовой кашей, поджарила молодую картошку, выставила на стол огурцы, помидоры, прочую нехитрую снедь. Еней, он еще при деньгах, выставил бутылку. Выставил бы и еще, да только нет водки, стали давать ее по талонам. Даже эту-то бутылку купил у спекулянтов по двойной цене.


Наби, сам того не замечая, все время бросал взгляды на Марьям. Какая она все же красивая! Волосы зеленоватые, как сосновые шишки, лицо и руки белые, как луна. Ходит, потупив глаза, чуть наклонившись вперед. А расторопная какая! Раз-раз, и на столе тарелки появляются. Раз-раз, исчезают пустые. А самое лучшее у нее - глаза. Смотри-ка, днем-то были голубовато-зеленые, а сейчас, уже вечером, ну, не чудо ли - уже темно-голубые. Шея изящная, плечи нарядные, талия тонкая, колени выпуклые, ноги прямые. Ах, какая привлекательная девушка! А голос, голос! Журчит, словно родник. Да, что только не отдашь, чтобы провести с такой ночку!


Вот так и глядел Наби на Марьям - то как пылкий влюбленнный, то как мужчина с присущими ему желаниями. И все же не возникло у него в голове даже мысли такой - приударить за ней. Потому что знает Наби - она принадлежит другому, а этот другой далеко. Ходит где-то на ать-два. Потому и не завидует, и ни на что не рассчитывает.




---------------


* Сильсавит - сельсовет.




***




Через пару дней вся округа переполошилась от неожиданного известия. Все только и говорили о том, что Шаймурат застрелил жену! Да только говорили об этом с веселой улыбкой. Чтобы все разузнать доподлинно, обернулась Хаят до Гульсум, та всегда раньше всех узнает о разных происшествиях. К тому же, плоха ли, хороша ли жена Шаймурата, не чужой она человек - троюродной сестрой приходится Хаят. Своя кровиночка.


- То, что стрелял, правда, апай,- сказала, улыбаясь, Гульсум. Она держала на коленях своего младшенького, Ахмета.- Как дело было - Шаймурат вернулся с абхуда*, ружье, конечно, с собой. Вечер уже. Подъехал, сошел с коня. Смотрит - скотина не кормлена, печь не топлена. Он искать - нашел за сараями, лежит себе на куче сухого навоза, пьяная в дым, растрепанная. Я там, на их огороде, бывала. Они собирают навоз в кучу возле старой ограды. Там, на столбе висит старый карита**, ну такой железный карита, дырявый уже. Что-то вроде этого. Так вот Шаймурат весь этот карита и расстрелял от злости. Всю изрешетил. Ну, это, конечно, чтобы ее напугать. Апа, как ты знаешь, не хозяйка своему рту.


- Если женщина пьет, не знай, не знай,- запереживала Хаят. Хорошо бы бросила от страха... Муж ведь не пьет, чего жене-то надо. Вот проклятущая! Если посмотреть, так-то она женщина умная вроде, жена его. Раньше, канишна, вдвоем пили. А как езней бросил, так она стала попивать одна, потихоньку. Тихий алкоголик таких называют. Неужели бедняжка не сможет бросить? Давай вдвоем ее поругаем, когда придет...


- Как сама говоришь, не знай, не знай. Может, лечиться как-то, уколы там... Да и кто лечился, редко вылечивается.


- Стрелял ведь в нее, а...


- Стрелял. Все Юкале гудит. Говорят, даже тогда не поднялась, такая пьяная была. Так он, говорят, крапивой ее по заднице огрел.


- Это он хорошо сделал,- только и сказала, потеряв всякий интерес к разговору, Хаят.- Ладно, пойду я. До сих пор голова кружится с тех самых пор, как Албасты увидала.


- Дрова-то как, накололи, сложили? - поинтересовалась Гульсум.


- Прик-расно! Спасибо Енею. Деточка моя, сыночек скоро уезжает. Пора. А Марьям поедет в Уфу, икзамин*** сдавать. Вот такие дела. Что-то дальше будет?...


Когда Еней уехал, Хаят слегла. Она ничего не ела, сон стал неспокойным, тяжелые мысли бередили душу.


Приезжали врачи из Алагуяна, осмотрели. Мышарлинский фельдшер научил Марьям делать уколы. Тогда Хаят и ляпнула, мол, вон как хорошо уколы ставишь, надо было на фельдшера учится.




-----------------


* Абхуд - обход.


** Карита - корыто.


*** Икзамин - экзамен.




Что делать, не оставлять же больную мать - пришлось Марьям забыть о поездке в Уфу. Только через две недели состояние Хаят немного улучшилось. Каждый день навещала ее Гульсум. Хорошо, что есть она у Хаят. И подруга она, и наперсница, и советчица, и помощница. С ней всегда можно поделиться своими мыслями. Вот и теперь Хаят рассказала один забавный случай. Жила, оказывается, одна бабка в ауле. Скисла она как-то возле Ташузяка, прихворнула. На следующий день пошла к юкалинским врачам, так, мол и так. А те и говорят ей - мол, нервы у тебя, эбей, расшатались. Удивилась старушка, неужели, говорит, возле Ташузяка нервы водятся?


Сначала до Гульсум не дошло, потом она стала оглушительно смеяться.


- И вот я стала, как та бабуля. Только и сил осталось, чтобы удивляться, мол, в долине Ташузяка нервы есть, оказывается,- жалобно проговорила Хаят, взгляд ее стал задумчивым и серьезным.




По ночам реки открывают свои тайны




Каждый день, даже на солнцепеке воздух становился все холоднее и холоднее. Что говорить, приближалась слезливая осень. Ровно, основательно докосив последний угол поляны, Сафи сдвинул пилотку на лоб и прилег отдохнуть, прислонив голову к высокому колесу косилки. Казбек никак не желает стоять на месте, вытянув голову, щиплет траву, отчего колесо ходит туда-сюда. Пришлось Сафи вскочить и, как говорится, руками-ногами пододвинуть поближе к Казбеку охапку свежей травы, только тогда конь успокоился. Вот теперь-то Сафи растянется на молодой траве, сможет малость передохнуть! Как приятно было в ауле отдохнуть в тенечке на покосе! Впрочем, здесь тоже, что ни говори, приятно. Еще бы - за три недели выкосить огромное, в полнеба поле с травой, вымахавшей в человеческий рост. Эх, сюда бы командира части! «Во-от,- сказал бы он.- Видать, ошибся я в тот раз, ошибку свою исправлю - такой, как ты, солдат не может оставаться без отпуска!» Ох, как бы тогда обрадовался Сафи, расцеловал бы тогда Казбека, его красноватые выпученные ноздри.


- Хорош, что-то уже надоело здесь,- сказал ему вчера Григорий.- Давай вернемся в часть.


Да уж, одно и тоже каждый день надоедает, слов нет. Сыт, конечно, но ведь нужно что-то еще.


И в ауле, когда сенокос затягивается, он начинает приедаться, наскучивать. А здесь одна радость - Казбек. Да, Сафи будет по нему скучать, когда в полк вернется.


Как хорошо, что та корреспондентка, у которой голос нежный, как у Марьям, сфотографировала их с Казбеком. Классный снимок получился! Впереди Сафи, приподнявшись на цыпочки, гладит Казбека по шее, сзади, на сиденье косилки - Гриша. Только в газете не очень-то и поймешь, кто там сидит. Однако Гриша сам ходил в поселок, достал там три экземпляра. Один, значит, Сафи, другой себе оставил, а третий послал родителям в деревню. Сафи посылать газету не стал. Мало ли что, вдруг кто-нибудь начнет болтать, что он два года в армии сено косил. Кто-то же может и поверить в такие небылицы. Лучше он этот снимок из газеты в альбом наклеит. Вот зимой, когда все начнут делать дембельские альбомы, и он примется.


Сафи устремил взгляд в небо. В этих краях у деревьев листья мельче, зато листья гуще. Встречаются и такие, листья у них, как у папоротника, большие, широкие, крупные.


Далеко-далеко, у самого горизонта виднеется цепочка гор. Где-то в той стороне начинается таинственная страна Китай. Не туда ли течет река Сайфунь?


Но полежать никогда не удается. Гриша вон, уже прибежал. Ну, раз ему так хочется, пусть разок поухаживает за конем.


- Я тут прапора видел. Сенокос кончился, валяйте хоть в Китай, говорит. Я, говорит, вас не держу, работы почти нет. Скоро, говорит, картошку начнем копать, тогда, говорит, увидимся.


- Черт,- выругался Сафи. - Еще картошку копать! Этого только не хватало!




Только на следующей неделе получили они разрешение вернуться в часть. Пришла за ними машина, и они отправились в свои казармы - сильные, уверенные в себе. Кипит молодой задор, бодро шагают джигиты.


В казарме Сафи дожидались два письма. Обо от Марьям. Рассусоливать не стала, писала коротко. В питомнике, оказывается, субботник был. Как прошел, интересно? Шаймурат-агай, оказывается, хочет стать директором питомника. Ну ладно, дай-то бог. Чем какого-нибудь чужака везти из-за тридевяти земель, конечно, пусть лучше свой будет. Чужой не помилует, свой не убьет.


Вскоре Сафи стал возить в часть картошку, капусту, в общем, всякие припасы на зиму. Позднее, когда ляжет снег, три-четыре машины, ходят такие слухи, отправят на лесозаготовку. Дело привычное - лес валить, распиливать на доски - двенадцать человек от них поедут. Сафи заранее подошел к командиру роты.


- Товарищ старший лейтенант, запишите меня в команду лесозаготовителей.


- Ты что, Абдуллин, то на покос, то в лес? С чего это? - засмеялся командир.


- Да я чувствую там себя посвободней.


- Понимаю тебя, Абдуллин, понимаю. Некрасиво получилось. Сейчас отпуска точно не будет - приказ пришел из округа. Денег не хватает, браток, денег нет... Вот и в лес посылаем оттого, что денег нет. Эти доски на что-нибудь поменяем.


- Не забудете, товарищ старший лейтенант?- Сафи как ребенок повторил свой вопрос.


- Не забуду, не забуду,- командир вытащил видавший виды блокнот, что-то там старательно записал. Может, что-нибудь типа «Абдуллина - в лес»? Спасибо ему. То, что он понимает, что его обидели напрасно - это тоже радует.


О том, что не случилось ему в отпуске побывать, теперь Сафи старается не вспоминать. Мол, нет, так нет, забыли. Значит, не судьба. Говорят же - кто год отслужил, тому отпуск уже не полагается. Потому что солдат, который в отпуск съездит, начинает сильнее скучать по дому, по родному краю, по родне. Слышал об этом Сафи. Сейчас он даже письмам уже не так радуется, как прежде. Из дома пишут ему очень редко. Только Марьям пишет ему постоянно, да и она в последнее время делает это все реже. Ба, да ведь и сам Сафи порой забывает отвечать на ее письма. Ну, дела...


И все равно, вспоминается порой, как попал он в неприятное положение, и тогда душа у него начинает ныть. Попадется ли ему навстречу капитан Войцеховский или вдруг замполита Васютина встретит - сразу вскипает в груди какая-то злоба. Потому и предпочитает он раскатывать на своей машине куда ни пошлют. Осень же, картошку копают, вот он и возит ее от души. Уродилась в этом году картошка. Только гнилья хватает, все же дождей было много. Жуликоватые колхозники ради плана грузят всякую картошку, особо не перебирают. Мол, пойдет бедняге-солдату, а нам план надо выполнять. Злился на это Сафи, даже как-то поругался с этими колхозниками.


В самый разгар споров подошел к ним один сержант в офицерской фуражке. Ба, да ведь это же Вовик, один из гостей с той самой злополучной отпускной пьянки, когда его лупили дембеля. Вовик... Остался, значит в армии, как и хотел. Еще три года будет теперь служить в соседнем гарнизоне. Узнав, в чем дело, сержант крепко поддержал Сафи, можно сказать, выручил. Оттого, наверное, и желание отомстить, которое жило в душе у Сафи, как-то само собой испарилось.


Лето было влажным, так что по всем приметам осень будет сравнительно сухой. Так бывает на Дальнем Востоке.


И точно - и в конце сентября, и в начале октября дни стояли ясные, солнечные. Даже говорили, что видели в лесу кусты, которые опять расцвели.




*****

День рождения Наби решил провести вместе со своими друзьями в красивейшем месте - в лесу возле Ташузяка.


Вчера он был с пустяковым поручением от Айтуганова на джайляу Алагуяновского колхоза, там ему удалось раздобыть два литра крепчайшего кумыса. Сезон кончается, так что кумыс уже последний.


Вот Наби, обрадовавшись, и решил позвать своих друзей на берег реки. А друзья тут же ему сказали, что без девушек будет скучно, надо их тоже позвать. Пригласили Марьям, Фатиму, еще кого-то. Только Сария не пришла, сказала, что болеет.


Весело было возле Ташузяка. И пели, и танцевали.


Наби разбавил кумыс водкой, так что все, даже девушки, заметно захмелели. Марьям прикорнула, прислонившись к большой ольхе. Немного поспала, сама не заметила, как уснула. Когда начало смеркаться, когда глаза у всех стали слипаться, пошли по домам. Марьям с Наби шли, чуть поотстав, постепенно вообще отделились от общей компании.


- Ладно, не беспокойтесь, провожу Марьям до дома,- сказал Наби ее подружкам. Они пожали плечами, дескать, успокоились и разбрелись по домам.


Как только они скрылись из глаз, Наби нарочно замедлил шаги. Нагнулся к реке, зачерпнул воды. Шутя брызнул на Марьям. Что за чудеса, в душе у девушки словно буря поднялась, проснулись какие-то чувства. Неодолимое желание охватило Наби. Не в силах владеть собой, он снял куртку, накинул на плечи Марьям, только чтобы что-то сделать.


Интересно, она девушка? Да нет же, нет. Почему она тогда гуляет с юкалинскими? Нас, мышарлинских, что же, за людей не считает? Внезапно он обнял девушку за талию, прикоснулся к ее груди, стал неистово целовать. Потянул в кусты - она пошла за ним, тогда уже, не помня себя, он повалил ее на сухую траву, навалился на нее всем телом.


- Сафи! - простонала Марьям словно плача.- Наби!


Но не было в ней сил, чтобы сопротивляться. Вскоре сознание ее затуманилось, она полностью перешла во власть парня. Воздух прохладный, а тела горячие... Куртка у него, оказывается, мягкая...


- О боже, умираю, умираю...


- Не умрешь. Я ... люблю тебя...


- Кто любит, разве так поступает...


Словно не желая быть свидетелем такой сцены, с березы поднялась небольшая, с кулак, птичка и скоро скрылась за уремой.




***




Сама, своими руками разрушила свое счастье, в сотый раз повторяла Марьям, не могла успокоиться. И ведь с кем... Был бы человек, который хоть немного нравился… Как она посмотрит в глаза матери, как она посмотрит в глаза Сафи, своим подружкам? Мать, если узнает, ведь даже разговаривать с ней не станет, с живой кожу сдерет. Ах ты бессовестная, гулящая, распутная сука... Вот какими словами теперь можно ругать Марьям. А ведь есть еще и русские слова... Зачем, зачем она пошла на гулянку? Так ведь другие пошли и пришли, ничего с ними не случилось.


Что ж теперь, она всю жизнь будет жить в позоре?


Однако настоящие угрызения совести ждали ее впереди - когда наступила поздняя осень, Марьям с ужасом поняла, что ждет ребенка...


Что же делать? Аборт? Тогда надо ехать в Алагуян. Или, может, с какой бабкой посоветоваться и самой устроить выкидыш? Для этого, слышала Марьям, надо пойти в жарко натопленную баню или же съесть много-много жженого сахара… Ой как жутко! Ой-ой-ой, ни с того, ни с сего попала в страшную беду.


Почему не закричала? Почему не стала кусаться? Зачем раскисла?


А, может, выйти замуж за этого Наби? Выйдет за него, а потом разведется, вассалям*. Так ведь он даже не появляется, проклятый. К тому же он теперь вроде к Сарие клеится. Неужели и ее хочет оставить с носом? Нет, не сможет, у нее же отец есть. Если на то пошло, у Марьям есть мать, как же этот Наби ее не побоялся? Да разве жеребчик в такую минуту чего-нибудь боится? Жеребец, он жеребец и есть. Ведь всю ее в крови измазал. Сам еще говорит, мол, не знал, что она девушка. Мол, слышал, что они с Сафи ночь перед отправкой в армию провели вместе. Мол, не могла она остаться нетронутой. Нельзя, дескать, такое вытерпеть. А вот они же с Сафи вытерпели, ничего. Почти голые спали в одной постели. Вернее сказать, это Сафи проявил терпение, Марьям тогда, можно сказать, было наплевать на все, так она одурела от ласки. Сафи ей тогда сказал, что иначе ей трудно будет ждать его из армии.


Теперь эти слова зазвучали по-другому. Будет трудно! Труднее трудного было ей сейчас, словно перелилась за край чаши беда, захлестнула Марьям. Хоть ложись и помирай от стыда. А, может и вправду... наложить на себя руки? Мать жаль, она не переживет такого горя. А себя ей разве не жаль? Что будет, если ее любимая мамочка узнает, в чем дело? По головке ее не погладит, ясно, как божий день.


На улице воет злой ветер, в воздухе носятся редкие снежинки. Может, взять у какой-нибудь подружки паспорт, съездить на аборт - ни одна собака не догадается. А если ее подруга узнает, каким позором ее покрыли, и подаст в суд? Такое, говорят, уже случалось в каком-то ауле. Только там бедняжка украла этот самый паспорт...


Так жить нельзя, невозможно. Надо что-то делать. Может, с подругами посоветоваться? Самая надежная и верная из них, конечно, Фатима-Батый. Или лучше только с Гульсум-апай поговорить? Лучше все равно не придумаешь. Чужой не помилует, а свой не убьет. Если она матери обо всем расскажет, может, это будет лучше. Пусть узнает, все равно шила в мешке не утаишь. А если мать скажет, лучше рожай, чем к тебе в живот с ножом залезут? Сама Марьям какой-то частью своей души тоже об этом думает. Да, хочет она ребеночка. Где-нибудь в конце мая будет у нее или мальчик, или девочка. Если будет девочка - еще лучше. Вдвоем будут вести хозяйство. Конечно, никто уже не попросит руки Марьям, не позовет ее замуж. А Сафи? И-и-и, пусть все идут к чертям!


Вот поет же дед Сафи - Сирай-карт песню, сам, говорят, придумал:




Не верьте этому миру,


Этот мир обманывает вас.




Участковая больница в Алагуяне, наверное, надо будет встать на учет. Да, еще надо какие-нибудь книжки почитать - как вынашивать ребенка, как рожать. Книжный магазин тоже в Алагуяне.


Так начались для Марьям дни, полные горестных раздумий. Потихоньку менялся цвет лица. Мать посмотрит, посмотрит на нее, не знает, что сказать. Хорошо еще Марьям все же устроилась на работу в детский сад, там с детьми дни проходят незаметно. Проводит праздники, учит петь и танцевать, читает детям сказки...


А что, если скажут - мол, распутная, к тому же и без диплома, чему она может научить детей. Возьмут и выгонят из садика.


Не выгонят. Марьям знает, что закон защищает матерей-одиночек. И потом, в ауле ее уважают. Это ведь само по себе радостно.




***




Рассказала Марьям о своей беде тете Гульсум, и они, сидя против друг дружки, вволю наплакались, некрасиво кривя рты. А теперь уже очередь Гульсум, теперь она должна рассказать Хаят, что за беда приключилась с ее дочерью.


Пять раз подумала обо всем Гульсум. Позвала тетю к себе, мол, посекретничать надо. Приходи, мол, одна.


Попили чай с блинами, прошли в дальнюю комнату. Супруг Гульсум вместе с ребятишками ушел топить баню.


- Апай, хочу сказать тебе одну скандальную новость, только ты не переживай, не заболей,- предупредила Гульсум. Хаят посмотрела ей в глаза, дыхание у нее прервалось, она крепко сжала пальцы рук.


- Ну, давай же, не заставляй ждать...- Хаят даже привстала с дивана, которому дети Гульсум уже давно проломили бока.


- Наша Марьям, это, ну, в общем, она затяжелела,- проговорила Гульсум, опустив голову, словно она сама была виновата.


- Как это затяжелела? Ты что, шутишь?


- Ну, как это бывает, так и затяжелела. Ребенок у нее будет!


Хаят мешком упала на диван. Она словно уменьшилась в размерах, два раза перевязала платок, словно волосы у нее растрепались. Ничего не соображая, вскочила, подошла к окну, прислонилась горячим лицом к холодному стеклу. За окном лежит снег. Сороки вон летают друг за дружкой, играют.


Середина декабря, снега еще не так много навалило.


- От кого? - спросила Хаят, кусая губы.


- Не знаю, не спрашивала. Сафи-то вроде как не приезжал в отпуск? Вроде она его ждала...


- Ждала, не скажу, что не ждала, да вот только он не приезжал. Ох, жизнь, жизнь, что еще придется повидать на веку? Ох, пришлось такое пережить. Пойду я, спасибо за чай.


- Ладно, апа, ты уж Марьям не обижай. Люди, они не могут не ошибаться. Видно, так ей было суждено.


Хаят ждала дочь, приготовив стол как обычно. Марьям только глянула на мать, поняла - она все знает. Ну что же, это даже к лучшему. Она сняла пальто, повесила его на вешалку.


- Руки мой, садись. Чаю попьем. Я и картошки нажарила.


Хотя Хаят и говорила вроде как обычно, да только чувствовался какой-то подвох в ее речах, какая-то тайна.


- Тебе, небось, соленых огурчиков хочется, я вон банку открыла.


Марьям покраснела, кивнула головой. Мать сглотнула комок у горла и начала говорить очень мягко. И все же полностью со своими чувствами она совладать не смогла:


- Неблагодарная... скотина... Не зря старики говорят, мол, дождешься счастья ребенка от любимого. Ну, думала, воспитываю в строгости, скромные они у меня... Опозорила ведь, в могилу меня хочешь свести. Повезло твоему отцу - успел умереть!


- Уф, мама. Я тоже вот умру, и все! - Марьям, утирая кулаками хлынувшие из глаз слезы, повалилась на колени.


- Попробуй только умри. Убью на месте! Нашлась тут одна такая, захотела умереть, избавиться!


Хаят внезапно вскочила, бросилась в чулан. Через секунду она вернулась с арканом, которым привязывала теленка.


- Вот,- ткнула она пальцем в железное кольцо на потолке.- На это кольцо за большую пружину подвешивала я колыбель. Ты выросла в этой колыбели. Чем ты - лутсе* я сама повешусь.


Хаят стала судорожно вязать петлю.


- Много нужды видела в этом мире, может, хоть там отдохну! Покой получу! Повешусь! А ты стой, смотри, как мать умирает!


- Не надо, мамочка, не делай этого! Прости!


- Вспомнишь еще мать, да только поздно будет… Ладно, будем жить,- отступилась Хаят. Уже успокаиваясь, добавила.- И ты будь терпелива. Ребенка родишь. Воспитаем. Ты вон тоже без отца выросла. Что ж теперь, из-за такой чепухи умирать, что ли...


В доме повисло молчание. Тишину нарушало только то, что обе они шмыгали носом. Хаят махнула рукой, отнесла аркан в чулан.


- Ох, не нравилось мне это ваше развлечение, не хотелось мне тебя отпускать... Кумыс-мумыс, сами там не знай что пили...


Марьям промолчала. Внезапно Хаят встрепенулась, словно вспомнила что-то важное:


- От кого?


- Он не из нашего аула,- быстро сказала Марьям. Смотри-ка ты, уже и врать научилась.


- А если жениться захочет, тот ли он человек? Стоит ли за такого выходить? Проклятье! Узнаю - глаза выцарапаю! Валлахи выцарапаю!


- Даже если возьмет - не пойду. Сама ошиблась, этот человек мне не нужен,- всхлипывая, твердо сказала Марьям.


- Сама знаешь. Что я могу сделать, что толку от моих слов?


Назавтра был праздник - 7 ноября. Хаят решила пригласить пять-шесть женщин-аульчанок на чай. Пока по аулу не поползла всякая молва, надо рассказать, что да как. Мол, бывает, ошиблась, жених не нравится, алкаш оказался. А ребенка родит, сами воспитают. Совета попросит, как быть.




----------------------


* Лутсе лучше.




Женщины, ожидая начала застолья, слушали приторную речь Горбачева, уставившись в новенький японский телевизор, который Еней привез с севера.


Задумка Хаят удалась. По аулу разнеслось то, о чем говорила Хаят. Однако нашлись и такие, кто все валил на Сафи. Мол, приехал на одну ночь, никому не показался, уехал. Нашлись и те, кто решил, что тот албасты, который напал на мать, не прошел мимо дочки. Весть быстро разнеслась по аулу, быстро и забылась. Сейчас народ такими вещами не удивишь. Только Марьям и ее родне от этого не легче. Понятное дело, гложет ее душу раскаяние, нервничает она, переживает. Да и родне не легче от нежданного позора, задаются они вопросом, кто же это так опозорил девушку? Вон Камиль-агай, брат Марьям, что живет на нижнем конце аула, он чуть старше Енея, так прямо и сказал Гульсум: «Узнаю - башку топором,- и показал, как это он - топором.- Вот ышпана*, опозорил нас на весь аул, сестренку обидел»...


Живет Камиль-агай в кирпичном доме, который ему колхоз построил. Хаят его не очень-то привечает. Причина проста - женился Камиль на разведенке, к тому же с ребенком. Та сама не больно-то тянется к ним. А дети любят бабушку, прибегают. Любят поесть что-нибудь вкусненькое. Один - мальчик от первого брака. А вторая - девочка, от Камиля, внучка, значит. Пусть прибегают, навещают. Дети, они ведь ни в чем не виноваты.




***




Скоро Новый год.


Растерянная, изломанная душа Марьям потихоньку привыкает к новой жизни. Она даже успокоилась как-то. Никто не тыкает в ее сторону пальцем, никто не смеется над ней. Словно ничего и не было, словно она - все та же Марьям. Ну что ж, рожать так рожать. Гульсум разубедила ее делать аборт. В тот раз, когда они вместе плакали, прозвучали меж ними и такие слова.


- Медсестры эти ходят, как мясники на скотобойне, все в окровавленных халатах. Там все в крови - вата, тряпки. Как ты этого не боишься? Я там побывала, когда второй раз затяжелела. Так ведь сбежала оттуда. Испугалась, знаешь как. Зато сейчас у меня четверо ребятишек, вон, резвятся. Ты понапрасну не переживай. Каждый ребенок рождается со своим счастьем,- уговаривала Гульсум расстроенную племянницу.- И вот что еще - убить живое существо, душу погубить - ведь это грех страшный. Коран это запрещает. Не ходи ни в коем случае! Он у тебя как, уже толкается?


- Да,- растерянно улыбнулась Марьям.


Чтобы подбодрить племянницу, Гульсум рассказала ей одну смешную историю:


- Знаешь, что приключилось как-то с Шаймурат-езняем? Когда его жене пришло время рожать, ему говорят - запрягай лошадь, вези ее в Алагуян. Тогда, сама знаешь, машин то не было. А он говорит: «Нечего русским показывать то, что я сам еще не видел. Пусть дома рожает!»


- Ну, отвез, нет?


- Канишна, отвез. Когда я была маленькая, у нас бабы рожали только у себя в ауле. Эта, как ее... одна старушка, в общем, ходила у нас в акушерках. Кстати, а ты знаешь, что апа старше Шаймурат-езнея то ли на два, то ли на три года?


- Нет, не знаю. Я их, можно сказать, вообще не знаю, только в прошлом году, когда ездили с концертом, у них ночевала.




----------------------


* Ышпана - шпана.




- Любви сопли не мишайт*. Езней Шаймурат по любви на ней женился. Вот только выпивает апай.


Утром по пути в детсад Марьям почему-то вспомнила этот разговор. Хорошо, что нет у нее причины кричать от горя во всю глотку.


Очень, очень странно - Наби старается не попадаться ей на глаза. С одной стороны, это хорошо - значит, чувствует себя виноватым. Интересно, слышал он или нет? Если не слышал, то плевать. И на него, и на весь свет. Пусть катится ко всем чертям...


И за мать она теперь не слишком переживает. Ведь могла слечь после оглушительного известия, которое принесла ей Гульсум. Говорят же, человек от сильного горя может слечь надолго. Спасибо маме, что все у нее хорошо. Недавно заявила:


- В январе съездим к врачам. Пусть тебя на учет поставят, да и я заодно пройду медосмотр, проверюсь у врачей. Самое главное - надо для малыша вещи кое-какие прикупить. А то время придет, будем бегать из-за всякого пустяка.


Все же душа у Марьям не на месте. Уже два месяца они ничего не пишет Сафи. А о чем писать, о том, что предала его? Изменила?


О том же поговорили они с Гульдар, бывшей одноклассницей. Та зашла в садик забрать соседского мальчика. Они с Марьям посидели в столовой, потрепались.


- Ты знаешь, я узнавала - ему из дома пишут очень редко, а от нас только ты. Хоть два слова, но пиши. Для солдата самое тяжелое - это когда любимая не пишет.


- Да уж любимая,- скривила губы в горькой усмешке Марьям.- Ведь я же изменница! - и добавила по-русски:


- Подлюга!


- Ладно, ладно, никакая ты не подлюга-мадлюга, ты вот такой человек. И Сафи поймет, ну не дурак же он. Но я говорю тебе правду - Сафи очень ждет от тебя письма. Смотри у меня - если не будешь писать, сама ему напишу от твоего имени.


- А почерк?


- А я на машинке отстучу. Мол, рука болит, поэтому пишу тебе на машинке и так коротко. Мол, скоро Новый год, будь здоров, с приветом, Марьям. И поставлю на этом точку. Ну, как?


- А если кто-нибудь ему напишет, в какую историю я попала? - опечалилась Марьям.- Ладно, нечего глупостями заниматься.


- Как раз потому и надо писать. А то вдруг он получит письмо, узнает обо всем и застрелится из автомата. Поняла? - Гульдар поднялась с места.


Марьям аж побелела от этих слов, еле-еле проговорила:


- Поняла. Напишу.


Закрыв открытую было дверь столовой, подружка повернулась всей своей большой массой к Марьям и посмотрела ей в глаза:


- Ты, подружка, может, правильно сделала, что не говоришь, кто этот самый злодей. А я вот догадываюсь, кто этот товарищ... В ту ночь я же назад вернулась. О тебе подумала. А вы, смотрю, куда-то пропали. Темно ведь, хоть глаз выколи. Чтоб люди ни о чем плохом не подумали, кричать не стала.


- Правильно догадалась,- Марьям обняла подругу. - Ладно, знаешь и забудь. Дело не в том, с кем я была, дело в моем предательстве. Ты же сама говорила о наших отношениях с Сафи как о легендарной любви, помнишь?


Марьям не ждала ответа.




----------------------


* Мышайт - мешает.




И в самом деле, разговор пошел по другому руслу.


- Ладно, я пошла. Соседка попросила забрать пацана. Сама болеет, отец в командировке. А ты, подружка, что-то в клубе не появляешься. Старайся при любых обстоятельствах не отделяться от людей, ладно?




Марьям не торопится. Подошла к окну. На дворе темнеет, туманный вечер. Еще видна гора Козгонтау, на которой они с Сафи встречали рассвет. Зачем поднялись они на эту невысокую каменистую гору? Когда это было? Да ведь это же последний звонок в школе. Для кого прозвенел он в тот день? Для Марьям и ее одноклассников, точно. Сафи тогда уже учился в автошколе. В подарок он принес маленький, в четверть ладони флакон духов. На вершине горы встретили они рассвет, целовались, клялись никогда не разлучаться. Кто же нарушил эту священную клятву? Слышала Марьям одну злую пословицу: «Мужчина гуляет - славы прибавляет, женщина гуляет - позора прибавляет».


Когда же перестанут терзать душу муки этого позора?


Возле Козгонтау, ближе к аулу есть еще один холм. Он такой плоский, голый, на нем ничего не растет. Его глинистый гребень уходит к самому Ташузяку. Там произошла одна забавная история.


Когда возвращались с Козгонтау, целовались, прислонившись к одинокой сосне. А в это время, оказывается, по утренней росе проезжал мимо один пожилой агай. Едет он из лесу, и вдруг видит - возле сосны какое-то чудище шевелится. Лошадь у него была пугливая, понеслась. А тот агай все же как-то узнал Сафи, сказал ему потом, мол, какой ты храбрый по утрам гуляешь, ничего не боишься. То ли вправду восхищался, то ли издевался - не поймешь.


Да, так было - на Козгонтау два молодых сердца встретили рассвет. Сафи обещал позвать ее на ту гору, когда вернется из армии. Он-то, конечно, вернется, но уже не позовет ее, не позовет. Зачем ему теперь Марьям, которая невесть от кого нагуляла ребенка?




Кто не умеет камни кидать - будет кланяться




Сафи Абдуллин и Григорий Петров по собственному желанию были привлечены к хозяйственным работам - отправились в уссурийскую тайгу валить лес. На месяц! Машины у них в порядке, имеются мотопилы, просто пилы. Топоров - хоть завались. Пятнадцать солдат, один лейтенант, два сержанта будут жить в поселке Н, как говорят в армии, там есть что-то вроде небольшой казармы. Утром машина отвозит солдат на делянку, вечером приезжает за ними. Сафи с Гришей возят на самосвале бревна на лесообрабатывающий комбинат, который находится точно посередине поселка. Видно, был этот поселок куда меньше, и комбинат стоял на окраине, а теперь поселок разросся - более тысячи человек в нем теперь живет, вот и оказался тот комбинат точно посередине.


Так что до обеда два рейса делают парни, и после обеда - еще два. Даже как-то весело. А что - одежда на них теплая, кормят вроде бы неплохо. Служба идет, к тому же еще какую никакую заработную плату начисляют. Из-за нее-то Сафи и записался в эту самую бригаду. Не станет же он после демобилизации просить денег у своих пожилых родителей. А за Сафи и Гриша потянулся, не хочет от друга отставать.


Осталось-то всего полгода отслужить, дай бог живыми-здоровыми вернуться в отчий дом.


Делянка огромная, разрабатывает ее куча всяких контор.


Спиленные солдатами деревья наемный трелевщик волочит на эстакаду. Там обрубают сучки, разрезают на бревна, которые потом грузят на самосвалы. Как раз Сафи и Гриша отвозят все это на комбинат.


Сафи как-то увидел, как один салага неумело обращается с «Дружбой», выплюнул окурок изо рта, подошел:


- Ну-ка, братан...


Эх, как загудела «Дружба» в умелых руках! Сторож делянки, похожий то ли на японца, то ли на корейца пожилой человек не удержался от похвал.


- Мастир, мастир, дело твоя боится,- завосхищался сторож, коверкая русский язык.- Харассо, харассо!


Назавтра он снова подошел к ребятам. Поговорили, покурили. Видя, что Сафи уж явно нерусский, сторож поинтересовался, какой он национальности. Услышав, что Сафи башкир, он очень обрадовался, заюлил словно нашедшая хозяина собачонка.


- О, бас-кир! Бас-кирия! Харассо! Мая жина - Баскирия,- от радости он чуть не лез к Сафи целоваться.


Этим дело не кончилось. В выходной тот сторож пришел к ним в общежитие. Он, конечно, знал, где живут солдаты, которые рубят лес на его делянке. Объяснил, что сторожит неделю, а потом неделю выходной. Как раз сегодня у него началась эта самая выходная неделя, так что «каросих парней» этот самый «моя жена- Баскирия» и зовет к себе в гости.


- В сетыре, сетыре щиса! - не уставал повторять юркий азиат.


Он все кланялся, прижимая руки к груди. В лесу это выглядело как-то естественно - там он одет был в старую шубейку, в какой-то малахай, а в общежитие он пришел в цивильном костюме, все честь по чести, так что странно было видеть все эти поклоны.


Эх, да что там, не зря в народе есть такая поговорка: зовут - иди, гонят - беги.


- Что, Гриш, может, сходим? Денек теплый...


- Инаннын кульмаге, конечно,- ефрейтор Гриша дурашливо прижал обе руки к груди, поклонился, потом стал жать руки корейцу. (Все таки это был, оказывается, кореец).


Интересно, что это за таинственное приглашение? Это немножко беспокоило наших джигитов, когда они, выбритые, отутюженные, шли в гости. Мало ли что, вдруг какая-нибудь провокация? В поселке лесорубов живут и японцы, и китайцы. Береженого бог бережет - договорились, что первым зайдет Сафи. Если все будет нормально, позовет Гришу. Так что пошли.


Но ничего плохого не случилось, зря они волновались. Хозяйка - Клара-ханум и в самом деле оказалась из Башкортостана. Туймазинская. Со слезами на глазах, душевно встретила она Сафи, словно братишку, с которым не виделась четверть века. И вправду, встретить в чужих краях человека своей национальности, поговорить на родном языке - это уже само по себе счастье, может быть, слегка смешанное с грустью.


Какие ветра забросили эту полноватую, с круглым румяным лицом апай в далекую уссурийскую тайгу? Это, конечно, вопрос. Интересно, как она вышла замуж на приземистого, ниже нее на целую голову корейца Чана? Это уж знает только сам Аллах, если, конечно, он наблюдал за ними из-за облаков.


Вот такие мысли крутились в голове у Сафи, когда он, сославшись на то, что надо встретить друга да и табачком запастись, вышел к воротам. Приметил он и то, что дочка у них очень даже ничего, симпатичная. Зовут вроде Светланой. Об этом Сафи тоже подумал в эти несколько мгновений.


Принарядившись, накрыв стол, ждали их земляки. Так и выходит, как же иначе?


Чан где словами, где жестами рассказал, как он оказался в России. Был то ли рыбаком, то ли владельцем рыбацкой шхуны. Шторм разыгрался - это Чан мастерски показал движениями рук. Шхуна разбилась о скалы, а Чан бросился в волны и уж не помнит, как выплыл на берег. Там его арестовали, провели расследование. Разобрались, выпустили.


Тут и Клара-ханум вставила несколько слов о муже, да и о себе тоже. Мол, Чан не захотел на родину возвращаться. Здесь остался. И сама она много лет назад приехала сюда по вербовке на рыбоперерабатывающий комбинат. Познакомились, поженились в этих краях. Потом переехали сюда, в этот лесной поселок. Она была швеей, а он плоты гонял, потом в лесу работал лесником. Заболел, теперь вот сторожит делянку. А дочка...


Она осеклась, улыбнулась, как бывает, когда говорят о человеке, который чем-то отличается от других. Дочка ничего этого не слышала, хлопотала на кухне.


Все это происходило, когда парни, помыв руки, за стол усаживались. А стол богатый - салатов немеряно, соусы из всяких лечебных трав, грибы, как-то по особому приготовленные. К ним, видно, сам Чан руку приложил. Он оказался очень щедрым человеком, все просил угощаться, не стесняясь. Улыбка не сходила с его приветливо склоненной головы. Привечал он парней как самых дорогих гостей.


Когда поели манты, парни вышли покурить на свежий воздух. Вернулись, хозяин предложил попробовать самодельное яблочное вино. Приятным оно оказалось, и горчило как раз в меру.


Светлана включила музыку. Сафи и Гриша по очереди с ней потанцевали. Сафи и хозяйку пригласил, но та отказалась, сказала ему по-башкирски, мол, с такими габаритами неудобно танцевать.


- Спасибо большое, что пришли,- с чувством поблагодарила Клара-ханум наших парней.- Как будто на родине побывала. Знаете, ведь у меня там никого не осталось, уехала-то я, когда совсем молоденькая была.


Раз землячка не вдавалась в подробности, Сафи не стал ее расспрашивать, хотя вопросы так и вертелись у него на языке. Хозяйка тем временем заговорила о Свете.


- Эх, моя Светочка! Есть у меня такая мечта, чтобы жила она на нашей родной башкирской земле. Уж так хочется мне показать ей наши края. Да вот только с каждым годом все дороже и дороже проезд, не знаю даже, что делать.


- А вы это, в Корею не ездили?


Клара-ханум покачала головой. Объяснила:


- Чан там наголодался, хватит.




Вот так нежданно-негаданно прикоснулись наши парни к тяжелым судьбам своих земляков, даже дома у них побывали. На прощание хозяйка пригласила их в следующее воскресенье.




- У Светланы день рожденья, так что непременно приходите.


- Спасибо, придем,- с чувством поблагодарил размякший Сафи. Гриша промолчал. Приговаривая что-то на своем родном языке, Чан наполнил карманы их бушлатов крупными, как на подбор, кедровыми орехами.


Хоть и не рвался Сафи в гости, все же на следующее воскресенье пришел, как и обещал. Был он один - Гриша не пошел с ним, насморк, инаннын кульмаге, замучил.


Гостей было немного - две светланины подружки, какой-то хромой парень в очках с толстыми стеклами да родители. Вот, в общем, и все. Да, в поселке, как ни крути, парней маловато, это правда.


Ну, что молодежь, им танцы подавай. Так что танцевали.


Хромой парень что-то спел на гитаре. Потом стали вручать подарки. Сафи, смущаясь, вручил купленный еще на прошлой неделе вскладчину с Гришей электрофен, не забыл и открытку, которую тот же Гриша затейливо расписал поздравлениями.


Станцевали Сафи со Светланой и какой-то старомодный танец вроде вальса. Тело у Светланы гибкое, лицо, как у матери, круглое. Глаза, как у Марьям, голубые. Ба, да у нее же никаких черт ее отца, надо же. Так может, подумал Сафи, она и не дочь ему вовсе? Обронила же Клара-ханум, что пришлось ей покинуть свой аул еще юной девушкой. Может, есть в этом какой-то особый смысл? Но Сафи одернул себя, мол, нечего лезть не в свое дело, какое, мол, тебе дело до их секретов? В общем, чего только не бывает в это мире…


Да, и брови у Светланы как-то похожи на брови Марьям. Кстати, насчет бровей. Сафи вспомнил, как Марьям пожаловалась ему на одну учительницу.


- Такая вредная,- говорит,- учишься в седьмом классе, а сама уже брови красишь. Скоро, пойдешь гулять с парнями… Брови я, конечно, не красила, а вот с тобой, когда в комсомол вступали, целовалась... Да?


Об этом говорила Марьям на вершине Козгонтау. В тот день она закончила учебу, прозвенел последний звонок, и в тот же день они с Сафи поднялись на эту гору.




Да, Светлана чем-то похожа на Марьям. Не успел он подумать, что не зря золото зовут золотом, а серебро - серебром, как девушка широко и счастливо улыбнулась ему и стыдливо шепнула на ухо:


- В следующий выходной буду ждать тебя. Одна.




***




- Везет тебе с девчонками, сами на шею вешаются,- только и сказал Гриша, когда узнал, что его товарищ собирается к Светлане на посиделки.


- Видел сегодня этого Чана, просюсюкал, что в город отправляются, за какими-то покупками.


Сафи, не обращая внимания, готовился к «свиданию».


Гриша испытующе посмотрел на Сафи, сказал: «Инанын кульмаге, одень тельняшку, подумает, что ты десантник. И шапку мою возьми - она поновей будет». А когда Сафи его послушался, смеясь, добавил:


- Ты иди, а я сяду писать письмо Марьямочке в голубом платье.


- Я же отправляюсь с дружественным визитом,- улыбнулся Сафи и пригрозил другу пальцем:


- Не шути с огнем!


- Ага, испугался? Смотри, веди себя хорошо!


- Ты, Гриш, скажи лейтенанту - если до отбоя не успею, пусть не сердится.


- Ладно, не рассердится. Сам хрен знает где пропадает.


- В карты играет,- Сафи шлепнул ладонью по ладони Гриши.


... То ли через два, то ли через три дня на окраине поселка самосвал Сафи остановила, подняв руку без перчатки симпатичная девушка в лисьей шубе и норковой шапке. Заскрежетав тормозами, машина остановилась. Ба, да ведь это же Светлана!


Сафи усадил ее в кабину и погнал самосвал по знакомой дороге.


По тайге гуляет весенний ветерок. На одном из перекрестков Сафи завернул самосвал на глухой проселок, по которому редко кто ездил. Самосвал его выехал оттуда еще нескоро и на эстакаду прибыл куда позже положенного времени.


Порадовался бы старый Чан за свою дочку, если бы увидел, что она едет в высокой кабине самосвала, стараясь пригнуться пониже, чтобы ее не увидели, или стал бы сокрушаться - кто знает? Вообще-то в этом поселке не осуждали девушек, которые гуляли с командировочными. Какая-то из них находил свое счастье, выходила замуж, ну, а если счастье не улыбнулось, ну что, тогда извините. Вот только, что ни говори, в душе у девушек оставались сладкие воспоминания.


Когда пришло время прощаться с армией, попрощалась и Светлана со своим «солдатиком». Случилось это посреди тайги. О чем они там говорили, чем занимались - никто не знает, свидетелей не было.


...Когда Сафи вернулся в казарму, на уже ставшей родной тумбочке дожидалось его письмо от Марьям. Интересно, что-то последние письма состоят всего из двух-трех предложений. Не в обиду, конечно, он и сам пишет не больше. Он же теперь дембель. Что, он будет длинно, подробно описывать, как целый месяц лес валил?


Да, он теперь уже дембель! Нынче постель его - на нижней койке двухъярусной кровати. Стоит она по соседству с койкой Серого, который почти год назад оставил его с носом, не дал побывать в законном отпуске. Выходит, и Сафи теперь должен обижать молодых, потому что его самого обижали? Нет, не такая у Сафи натура.


Теперь и Сафи подошла пора привести в порядок форму, подсчитать значки, которые он заслужил за два года, купить подарки, какие сможет, записать адреса друзей. Среди салаг есть, оказывается, один балкарец - умелец на все руки. Он и фотографирует, и пишет красиво, и рисует. Вот его надо будет попросить довести до ума дембельский альбом. Сафи был поражен, что может общаться с балкарцем на родном языке без особых напрягов. Вот Гриша - он же кряшен, что с ним можно говорить - это Сафи не удивляет. А вот где Урал, и где Кавказ? Это удивляет. Что он там, кстати, сказал недавно, когда они с Сафи болтали? Да, кто не умеет камни кидать - тот бьет челом. Вот какую пословицу своего народа ввернул в разговор.


Ладно, за альбом, значит, Сафи не беспокоится. А вот о подарках надо побеспокоиться заранее. Ну ладно, у трудностей есть оборотная сторона - скоро он вернется домой, уже насовсем. Давнишнее желание превратилось в уверенность - Сафи обязательно подарит Марьям кулон с часами. Пусть носит на шее. А на крышку попросит нанести слова «Любимой в день рожденья». Написал бы больше, не помещаются слова на крышке. Да, пятого июня день рожденья у Марьямочки. Славный будет подарок - позолоченный кулон с часами. У кого из девушек в Мышарлах найдешь такой кулон? Ай-хай! И цена подходящая - пятьдесят рублей. Гриша узнавал, за то, что лес возили, им должны заплатить. Говорит, рублей сто пятьдесят на брата выйдет. Да уж, такие деньги живот солдату не продырявят. Сафи не просит денег у отца с матерью, у родственников. И раньше не просил, и теперь не будет. А то есть такие в армии, попадаются, шлют письма родным - то пришлите, это пришлите. А ефрейтор Сафи Абдуллин, ему, кстати, перед дембелем присвоят младшего сержанта, это вопрос решенный, так вот он доказал, что и в армии можно заработать себе на жизнь. Верно говорит пословица - «джигиту и сорока профессий мало», вот он - и боевую машину водил, и сено косил, и лес возил, и счастлив.


- Что задумался, ефрейтор Абдуллин?- спросил Гриша, нажимая на «ефрейтора». Он как раз готовился в наряд, дежурить по роте. Сафи ничего ему не ответил. По детски высунул язык, и на лице его разлилась блаженная улыбка.




Опять в родных краях




Хотя знакомых, даже родственников у Сафи в Уфе навалом, он все же не стал к ним заезжать. Во-первых, он не писал, что приедет, а во-вторых, чего лишний раз людей беспокоить.


Вышел из самолета, пока ждал на аэровокзале свой багаж, наслушался бесцеремонных таксистов и частников, которые в поисках работы чуть ли не на голову приезжим садятся:


- Тебе куда, солдатик? Давай, с ветерком довезу!


- Кто едет в Бирск? Кому в Бирск?


- Уважаемая, вы на железнодорожный вокзал? Тогда со мной.


- В Стерлитамак есть один человек. Второго беру за полцены.


Сафи навострил уши. А-та-та! Это же выгодно. Быстро и удобно. Через полтора-два часа будет уже у сестры и зятя. И чаек, и чего покрепче - на столе. Уж они-то знают, что Сафи возвращается.


- Сколько вы сказали?


- С тебя полцены, пятьдесят рублей. Найдем еще одного, кто за сто поедет - и вперед, по холодку.


Услышав это, джигит кивнул головой, мол, согласен.


Пока Сафи ходил за саквояжем, частник уже нашел второго пассажира.


Сафи ехал рядом с водителем. Тот оказался разговорчивым, все выспрашивал, где служил, как проходила служба, рассказал о своей. Сафи не стал слишком уж откровенничать. Хотя и преувеличивать тоже не стал. К тому же устал с дороги, после самолета, а тут еще одна пассажирка попросила не разговаривать громко. Видно, настроения у нее не было или какая-то болячка не давала покоя.


- Да уж, в наши дни вернуться из армии живым и здоровым - это очень даже хорошо,- эти слова шофера, которые он произнес почти что шепотом, Сафи понравились.- Нынче на каждом шагу попадаются голодные дезертиры. Вот недавно был со мной такой случай...


Дорога хорошая. Машина несется по ней как стрела. На ум приходят отличнейшие мысли. Да, пролетели два года, словно сон. Но это был такой сон, что не скоро, ох не скоро забудется.


Сафи начал дремать, вспоминая в полудреме последние армейские деньки.


Терпеливому - лакомый кусочек, по пословице закончилась его служба. Полковник у них на каждом разводе говорил - двадцать самых лучших, самых дисциплинированных солдат отправятся домой на самолете. И что же, сдержал свое слово тот полковник, поступил по-мужски. А вот что среди них оказался Сафи Абдуллин, теперь уже младший сержант Абдуллин, это заслуга заместителя командира дивизиона Малютина. Однажды зашел в автопарк, Сафи и обратился к нему, мол, так и так, в свое время с отпуском прокатили, так, может, теперь на самолете отправите? К тому же мать у меня что-то приболела... Вошел в его положение Малютин, поддался на уговоры. Среди солдат, известно, много любителей пожаловаться, поворчать, сделать из пуговицы верблюда. Каждый старается подружиться с каким-нибудь офицером, спрятаться за его спиной. Майор тогда посмотрел на Сафи и сказал: «Ну что же, воин, обещать не буду, но постараюсь». И действительно постарался - Сафи вручили проездной, чтобы он раньше многих прилетел на родину на самолете. Остальные уедут, во-первых, на поезде, а во-вторых, только недели через две тронутся с места. А вот Грише счастье не улыбнулось. Ну, он сам хорош... Был в наряде с капитаном Войцеховичем, тот исполнял обязанности дежурного офицера по дивизиону. Вот капитан и приказал ему помыть полы дежурки, а Гриша не нашел ничего лучшего, чем сказать: «А что, у нас молодых нет, что ли?» Конечно, капитан, который уже примерял на себя погоны майора, не стал никому ябедничать или ругать Гришу. А что бы он сказал? Мол, такой-то Петров меня не уважает? Солдаты это тут же взяли бы на заметку. Короче он просто сделал так, что Гришу вычеркнули из списка тех, кто летит на самолете. Да, переживает Сафи за своего друга, которого он оставил в части не в самом лучшем расположении духа. Они же договаривались поехать вместе - сперва к Сафи, погостить у него, а потом Гриша обещал показать ему нагайбакские аулы возле Магнитогорска. Ничего, служаки, если то написано у них на роду, еще навестят друг друга, покажут друг другу родные края.


Сафи вылез из машины возле базара. Сестра вместе с зятем живут неподалеку, в одном старом бараке.


...Непонятно, куда катится этот мир. Улицы Стерлитамака теперь пестреют торговыми палатками, ларьками. Чем только не торгуют! Товара хоть завались, а покупателей что-то не видно. Есть люди хорошо одетые, можно даже сказать франтовато, но много и таких, кто небрит, одет в полунищенское тряпье. Да, стремительно ворвались в нашу жизнь такие слова, как бомж, коммерсант, безработный...


Интересно, как там в ауле? Колхоз, вроде, не распался, но, как говорится, у кого вожжи в руках, у того и еда во рту - все начальники ринулись помогать своим родственникам организовывать фермерские хозяйства.


Об этом, помнится, писала ему Марьям еще прошлой зимой. Хотя нет, постой, это было не зимой, а прошлой осенью. Смотри-ка, оказывается, Сафи помнит все ее письма почти что наизусть. Такие дела, завернул он эти письма в полиэтиленовый мешочек, положил в сумку так, чтобы не помялись и везет теперь из-за тридевяти земель, домой. Ну, если Марьям тоже сохранила все его письма, на другой же день после свадьбы он с удовольствием сожжет оба пакета. Скажет: «Спасибо, послужили верой и правдой, когда надо было, а теперь вам грош цена».


Так незаметно и приехал он в Стерлитамак. Добрался до сестры. Дома оказалась только племянница. Заметно подросла. Едет завтра в лагерь, вещи собирает. Мать, говорит, на почте, отец в школе - оба на работе. Тесновато у них, квартира маленькая. Тут ничего не поделаешь. Но живут хорошо. Конечно, ничего такого у них нет, только самое нужное. Езней человек работящий, с головой. Приобрел, хоть и подержанный, но «Жигуль». Стоит во дворе возле общего большого сарая.


Хорошо стало Сафи в прохладной квартире после уличной жары. Кофе полил, потом решил пройтись до сестры. Начистил ботинки до блеска и вышел на улицу. Мимо прошли две девушки, оглянулись, заулыбались. Видно, понравился им стройный парень в военный форме. Да только не до девушек Сафи, не до них...


Через большое окно посмотрел в глубь почты. Буквально через мгновение оттуда выпорхнула его плотненькая сестра, бросилась к нему на шею. Переведя дыхание, погладила брата по спине, стала тараторить, только успевай слушать да вникать в сказанное.


- Завтра в Юкале вместе поедем. Отгул у меня есть. Мать приболела, встретила вчера на базаре односельчанку. Ты пока иди домой, я приду через час. Позвоню езнею, он тоже придет. Я подожду начальника, заодно на завтра отпрошусь. Позвонить в аул, что ты приехал?


- Смотри сама,- пожал плечами Сафи.


Ха, так, значит, в аул Сафи въедет с песней.


- Айда, заходи. Познакомишься с нашими девчатами.


Сафи застеснялся. Буркнул, мол, как-нибудь в другой раз. Чтобы убить время, возвращался уже по другой, более длинной дороге. Когда проходил мимо старинного кирпичного дома, его окликнули.


- Вояка, зайди к нам на минутку.


Оказалось, два парня устроили себе под старой яблоней небольшое застолье.


На столике - водка, пучок зеленого лука, соленые огурцы, сало. Один из парней, в тельняшке с выпирающими буграми мускулов, три дня как вернулся из армии. Служил в десанте, оказывается. Это он назвал Сафи воякой.


- Айда, пропустим по одной за дембель!


Познакомились, выпили. Попались на глаза Сафи три пустые ракетницы возле дома.


- Вчера ночью дали три салюта,-гордо сказал второй, кудрявый.- А у тебя что? Ты, судя по эмблеме...


- Да взял с собой пять штук, пришлось оставить - летел на самолете,- в голосе Сафи послышалось сожаление.


- Давай ему за поллитра одну продадим? - повернулся к десантнику кудрявый.


- Ты меня не обижай,- ответил десантник и погрозил тому пальцем.


Качнувшись, он ушел в дом и через несколько мгновений вынес какой-то продолговатый предмет, завернутый в газету.


- На, друг. Приедешь домой, всю свою деревню на уши поставишь.


Вечером детвора бегает по улице, старики сидят на скамейках возле домов, беседуют. А он - «фы-ы-ыш!»- выпустит в небо рукотворный огонь. Все тогда узнают, скажут - Сафи вернулся. Или пусть сперва мышарлинские увидят? Поднимутся они вместе с Марьям на Козгонтау. Обещал ведь, а обещание - дороже золота. Вот там, когда зажгутся звезды, и потянет он за шнур, что висит под блестящей капсулой. Зеленая,- сказал десантник. Если так, то в небе рассыплются тысячи зеленых искр, горячих зеленых угольков. Пусть потом ломают голову - кто стрелял. По-мальчишески радостно принял Сафи этот подарок. От всей души поблагодарил, потом извинившись, пошел к сестре.


Хорошим парнем оказался этот десантник, не то, что всякие Серые и ему подобные.


Утром езней повез дочку в лагерь, обещал управиться до обеда. А Сафи с сестрой еще раз проверили все гостинцы, все уложили и приготовились отправиться в путь. Вот еще три-четыре часа, и они доберутся до затерявшегося между гор Юкале.




***




Въехали на главную улицу Мышарлов. Изогнута она, словно коромысло, идет то вверх, то вниз. Сафи заволновался. Достал расческу, причесался. Хоть и жарко, надел фуражку.


- Что, может, к Сирай-карту заедем?


Сафи можно понять. Когда в интернате жил, он, считай, через день к нему бегал. Червячка заморит, да и поможет по хозяйству. Дело нужное - снег чистил, дрова колол, сено помогал скирдовать. А сейчас... Если остановятся, посмотрит на нижнюю улицу - на дом Марьям. Если увидит - помашет рукой, да нет, помчится к ней, как молодой олень. Обнимутся ли прилюдно? Эх, была бы его Марьям в голубом платье! Нет, не побежит, шагом подойдет, по-солдатски. Смотри-ка, а ведь сердце-то колотится, к тому как-то стесняется он, чужих глаз боится, что ли.


- Даже не знаю, дома ли он. Видишь, телеги возле ворот не видно. За дровами, наверное, поехал,- отозвалась сестра.


И в самом деле, телега, которая обычно стояла перед домом с торчащими в небо оглоблями, не было видно.


- Он как, все еще держит лошадь? - поинтересовался езней.


- Держит, держит. Говорит, если коня не буду держать, заболею. А ну, давай-ка, заворачивай к нему,- сказала сестра.- Ладно, по-быстрому забежим. Смотри у меня,- повернулась она к мужу.- Даже если бабуля будет настаивать - никаких сто грамм.


Старика, и правда, не было дома. Бабка еле узнала Сафи. Постарела она, голос потускнел, ходит тяжело. Вытащила откуда-то банку кислушки. Пока Сафи осушил стакан, езней, смотри-ка, раза три, наверное, сглотнул слюну.


- Сирай кобылу запряг, поехал за вениками для бани...


- Ладно, завтра пусть дома сидит. Мы вечером, на обратном пути заедем. Пусть приготовит нам пять пар веников, даром не возьмем, заплатим. Пусть не беспокоится.


- Давайте подождем маненько,- по-деревенски сказал Сафи. Оказывается, помнит говор ташузякский.- Вдруг уже вернется - обидна* будет.


- Да уехал он только что, вернется вечером,- прошамкала бабка.


- Ладно, поехали. Там тебя мать и отец уже заждались.


- Мать… отец…- проворчал солдат.- Тебе они не мать, не отец, что ли?


Возле калитки уже толпилась детвора, успели набежать - не каждый день «Жигули» приезжают из города. Бабка раздала им конфет, вот, мол, вам подарок из Эстерли**.


Сафи нехотя сел в машину. Может, попросить, чтобы остановились возле дома Марьям? Не стоит, сестра начнет нервничать. Возмутится, дескать, мать еще не видел, то да се. Не знает же она, где ночевал ее братишка перед уходом в армию. А с другой стороны, и хорошо, что не знает.


«Жигули», как назло, быстро проскочили мимо дома Марьям. Теплой волной обдало Сафи из сада со старой черемухой. Когда он уезжал, желтоватая краска палисадника облупилась, а теперь его и не узнать - сияет свежей зеленой. Еней, наверное, позаботился, говорят же, что он хорошо помогает Хаят-апай - и деньгами, и как приедет.




----------------------


* Обидна - обидно.


** Эстерли - Стерлитамак.




Если бы Сафи увидел через окно хотя бы тень Марьям, честное слово, он бы тут же выпрыгнул из машины. Вдруг ему показалось, что он потерял подарок, который вез Марьям - часы с кулоном. Сам не замечая, он выругался:


- Инанын кульмаге!


- Ты что? Что случилось?- заволновалась сестра.


- Да нет, вспомнил своего служака, Гришу. Он любил так ругаться.


- Ну хорошо, коли так,- подчеркнуто холодно сказала сестра. Молчаливый езней в разговоры не встревал, знай, следил за дорогой и только морщился, когда автомобиль скрежетал по камням, словно это его брюхо режут тупым ножом.


Чем ближе к Юкале, тем дорога становилась все хуже и хуже.


- Эх, кончается наше Юкале,- с горечью сказала сестра. Видно, думала она об этом, пока ехали.- Вот и ты, Сафи, наверное, уедешь из деревни.


- Посмотрим,- только и сказал Сафи.


Когда жар дня уже поостыл, подъехали к аулу, остановились перевести дух возле Ташузяка. Привели себя в порядок, малость сбрызнули водой из речки «Жигуль».


- И- и-их, была бы с нами дочка, цветы бы пособирала,- вздохнула сестра, восхищаясь красотой недалекой поляны, вид на которую открывался с речушки.- Помнишь, Сафи, вон на том склоне мы с тобой ягоды собирали.


- Ага, пока ты чашку наполнила, я уже ведро насобирал.


- Эй, смотри-ка, не забыл. Я же болела в то лето, и зачем только поперлась больная за ягодами. Да уж, в детстве всегда так, от подруг отставать не хочется.


Из зарослей, мыча, вышли коровы. Ага, это стадо возвращается в село. Надо поторопиться, а то застрянешь посреди улицы. Подумав об этом, езней окликнул Сафи, который ходил по берегу Ташузяка, высматривая рыбу.


- Эй... кайнеш*,- Молчаливый езней и здесь остался верен себе, ни слова лишнего, только рукой махнул в сторону аула, мол, пора. Хорошо, в школе завхозом работает, а не учителем.


Мать была не так уж плоха, вчера поднялась с постели. Сегодня уже была на ногах. Ее Сафиулла вернулся! Вернулся живым-невридимым. Услышал Аллах ее молитвы.


- Какая-то болезнь у нас тут объявилась,- сказала она в ответ на расспросы о здоровье.- Сутки лежала. Теперь уже полегче, слава Аллаху.


На довольно большом обеденном столе уже уже лежали рядом с деревенской едой гостинцы Сафи и его сестры. Перед чаем солдат раздал родным подарки. Все обрадовались, мать даже всплакнула.


- Сделаем так,- твердо сказала мать, утирая слезы, словно желая доказать, что до сих пор в башкирских семьях верховодят женщины.- Припасла я к приезду Сафи кое-какое угощение. Хоть и говорят, что мы пенсионеры... В общем, давайте-ка мы всю родню позовем в гости. А из соседей - Шаймурата.


- Это будет очень хорошо, ладно. Только сначала картохи надо начистить с гору,- сказал, улыбаясь беззубым ртом, старый хозяин.- Корот, масло мури! (Море, значит). Соленые огурцы есть. Хи-и-и! Чем мы хуже других? Бог даст, завтра зарежем ягненка.




----------------------


* Кайнеш - шурин.




- А баню когда топить? - не стерпела сестра.


Отец только рукой махнул:


- Сам на рассвете затоплю, не беспокойся, дочка. Та-а-ак, сейчас пойду-ка я в погреб. Хозяйку надо ублажить, тогда, может, и вытащит из погреба какую-нибудь бутылку наша апайка*. Нам кислушки мало, как любит пошутить Сирай. Бедняга стареет.


- Айда, езней, мы пока купаться слетаем,- сказал Сафи и подвигал руками, крутя воображаемый руль. Заодно пальцем щелкнул по горлу, мол, там угостимся.


- Чего-чего? Это куда это вы собрались? - заворчала мать.-Простудитесь еще, нечего там делать.


- Да ладно, что случиться с молодежью в такую жару? Охладят пыл, да и все. Не апасна**.


- Ты так не говори. Вон Шаймурат, что со своим глазом сделал...


Оказывается, когда Шаймурат вернулся из армии, хозяйством стал обзаводиться, нанял машину, поехали в лес за бревнами. Погрузили, и Шаймурат лицо свое омыл холодной водой. А когда назад ехали, высунулся из кабины. Ведь там их трое сидело, тесно было. Так один глаз и потерял.


Когда вернулись с речки, сестра отобрала у езнея ключ от «жигуленка». Не понравилось ей, что муж повеселел, язык у него развязался.


Отчитала довольно строго:


- Ты что, вот так, в дупель пьяным, завтра за руль сесть хочешь, что ли? Хочешь, чтобы мы разбились?


Сафи попытался заступиться.


- Мы там Апуша встретили...


- Какой еще Апуш?


- А с выселок который. Он же с тобой в одном классе учился. Вот с ним бутылку и раздавили, без закуски. Жалко его, женился, да жена попалась ему никудышная.


- Как-кое тебе дело до чужих дел? Чего лезешь?- возмутилась сестра.


Сафи прикусил язык. Да уж, сестра права, тысячу раз права.




У ребенка есть отец, оказывается




Застолье затянулось. Говорили, смеялись, пели, плакали, снова пели.


Хоть и щипала своего мужа сестра Сафи, порой ощутимо тыкала в бок своей железной рукой, молчаливый езней хватил-таки лишку кислого да сладкого, да и остальные гости не заставляли себя упрашивать. Нос жены Шаймурата покраснел, можно, сказать в единый миг. Сам Шаймурат, поскольку зарекся пить, то и не пьет, молодец. Все к этому уже привыкли, не пристают, дескать, чего с нами не пьешь, за людей не считаешь, что ли?


Мужики подались на улицу...


Кто курил - затянулись, кто не курил - просто стояли рядом. Окинули взглядом хозяйство старика.


- Крышу сарая если обновлю - других забот на этот год нет,- сказал хозяин, которому недавно стукнуло семьдесят.


- А вот младшего-то и припряжешь!


- Не знай, если в горыд*** не сбежит...


- Да пока и сам дастуйн****,- не поддался старик.- Ладно, пойдемте, нечего здесь здоровье кончать...


Там, где недавно Сафи с езнеем купались, бегает, возится в воде детвора, горит небольшой костерок.




----------------------


* Апайка - тетя.


** Апасна - опасно.


*** Горыд - город.


**** Дастуйн - достоин.




Заговорили о рыбалке.


- Да, живности сейчас поубавилось. И рыбы сейчас не так, как раньше,- поставил точку Шаймурат. Конечно, ему-то виднее. Всю жизнь, можно сказать, в лесу живет.- А вот волков на хребте Козгонтау стало куда как много. Черт знает почему, не трогают вить скот на верхних выселках. Ходят все время по одной тропе, к нам, ызначитса.


Козгонтау - довольно высокий горный хребет, уходящий за сорок верст в сторону густого леса. Есть там тропинка, которую проложили Сафи и Марьям. Зовет, зовет парня эта гора.


Внезапно праздник потерял для Сафи всякую привлекательность. Эх, как бы ему сбежать отсюда? На машине? Ключи отобрала сестра, ты хоть на колени вставай - не даст. Ладно, пойдет пешком. Мало ли он исходил пешком по этой тропке? Тысячу раз, наверное, не меньше.


Увидев, что Шаймурат вышел за ограду, наверное, по малой нужде, Сафи пошел за ним. У него же мотоцикл есть, может, одолжит?


- Как там твой матай, агай?


- Стоит. Я на нем не езжу. Знаешь, подарю его тебе. Поможешь сруб поставить возле родника - самай* то будет.


- Да мне прям щас нужен...


- А зачем?


Вместо ответа Сафи только махнул рукой в сторону Мышарлов.


- Не езди. Ночь скоро... Я завтра гостей собираю,- голос у Шаймурата изменился, и он твердо сказал: - И ва-абще- ты туда не езди.


- Почему?


Шаймурат замялся.


- Апуш мне сказал, что в Мышарлах артисты из филармонии дают концерт. Если прямо сейчас поеду - успею. Раньше-то концерт всегда начинался, когда в домах огни зажигались. Сейчас так же, нет?


- А что, артисты к нам не заедут, что ли?


- Нет, не приедут. В Мышарлы-то заехали по просьбе Айтуганова. Говорят, колхоз концерт оплатил.


- Подлизывается к народу, блин...


- Ладно, я побежал... Пусть дома не беспокоятся, скажи, что на молодежь танцы устроил возле костра.


И в самом деле, давешний костер словно увеличился, искры летят во все стороны, трещат... Совсем как ракеты. Эх, а ракета-то в саквояже, а саквояж в большой комнате. Если зайдешь - уже не выпустят. Силой за стол усадят. Душу вывернут, а не выпустят из-за стола.


Ничаво, на свадьбе кто-нибудь запустит ее в небо! Да, есть у него голова на плечах, не дурак, нашел выход!


Ну ладно, ракета ракетой. Только не пойдет же он в другой аул с непокрытой головой, засученными как у бандитов-молодчиков рукавами и в расстегнутой гимнастеркой.


Фуражка, как зайдешь - справа лежит, на сундуке. Ее можно вытащить тихонько. Ну надо же, у него, словно у коня, который собрался в путь-дорогу, ноги сами в пляс пускаются.

----------------------


* Самай - самое.




Шаймурат понял - Сафи не остановишь. Пусть даже дождь из камней с неба пойдет, он от своего не отступится.


- Эх ты, черт, ни бензина нет, ни какого путного матая рядом. Езжай-как ты верхом. Только форму свою надень.


- Момент, агай!


Шаймурат, хоть и тяжел на подъем, но ходит быстро. Когда Сафи вернулся, он уже ждал его с уздечкой и седлом в переулке, усеянном коровьими блинами.


- Как раз спутал Орлика, когда уходил в гости. За одним жеребцом все время домой возвращается соль лизать, сабака! Пасется на седловине, ты Орлика-то узнаешь, как?


- Как же не узнать? Колокольчик-то у него прежний?


- Канишна! Сразу узнаешь, как в заросли войдешь.


Да, колокольчик славный, медный. Такой только у Орлика.


- Не гони. Он и так шустрый. Дорогу знает, с завязанными глазами отыщет.


- Ладно.


- Ты не говори ладно, ты сделай ладно. На поляне, где Шишма, Орлик возьмет направо, в питомник. Так что смотри, не сверни с мышарлинской дороги. Ыштобы* завтра к обеду был дома. Гостей зову. У меня тоже запас есть,- сказал Шаймурат и вспомнил, что в подполе у матери Сафи хранится водка, которую он купил по блату в местном сельпо.


Вернулся из-за тридевяти земель сын соседа - как он его не пригласит в гости? Это надо быть бессовестным. А что спрятал в подвале - так понятно, жена чует, что ли, дома находит, выпивает...


- Сперва к Сирай-карту зайдешь, а?


- Эээ... Да, конечно.


- У него в огороде есть полянка, там и привяжешь Орлика. Напоить не забудь. Будь осторожен, смотри.


- Знаю, знаю. - Сафи взвалил на плечо, как рюкзак, кожаное седло. Пустяк, вон в армии… Казбека!


Надо же, чуть не проговорился.


Спохватившись, Сафи побежал туда, где росли раскидистые липы. А Шаймурат, сложив за спиной огромные, как лопаты, руки, не спеша пошел к дому, время от времени оборачиваясь всем телом в сторону, в которую побежал джигит. А что, если спросят, где Сафи? А он ответит, мол, знать не знаю. Парень сам знает!


Но разгоряченные застольем гости то выходили во двор, то возвращались за стол. Разошлись поздно. О Сафи никто не спрашивал.




****


Стадо еще не вернулось, и Фатима решила сходить за водой. Нацепив на коромысло два новеньких ведра, она спустилась к реке и там, у обрыва, встретила Наби. Тот приводил в порядок свою машину - что можно было мыть - мыл, что можно было протереть - тер.


- Прии-вет! - нарочно растягивая протянула Фатима. - Ну, вот теперь твоя машина стала выглядеть по-божески.


- Привет, привет! Не торопись, поболтаем.


- Это ты к приезду артистов, что ли, машину моешь?


- Да они уже приехали. Ездил на джайляу, вернулся весь в грязи, дорога никуда. Айтуганов велел артистам свежий кумыс привезти.


- А других новостей не слышал?


- Да нет. А что случилось? - сердце Наби застучало сильнее, он боялся услышать какую-нибудь плохую весточку о Марьям. Однако Батый, то ли радуясь, то ли злорадствуя, завела разговор совсем о другом человеке.


- Сафи со службы вернулся. Ну, который Абдуллин. Заглянул на минутку к Сирай-карту, поехал на «Жигулях» в Юкале.


Батый говорила так уверенно, словно сама все видела. На самом деле ей просто рассказала соседка.


- Вся грудь в железках, сапоги блестят!


Ошиблась малость Батый, Сафи был в ботинках. Впрочем, три-четыре значка и вправду блестели у него на груди.


Но это неважно, важно другое - Сафи вернулся... Наби вздохнул, принялся протирать и без того чистые фары. То мягко проведет, то нажмет так, что тряпка начинает посвистывать... Разозлился: «Нашла чему радоваться... Знаю, что сохнешь по Сафи... Если бы не Марьям, бросилась бы ему на шею...»


- На концерт-то пойдешь? - спросила Батый. Увидев, что Наби, словно уставший работяга, только мотнул головой, она пошла дальше. «Может, ей что-то известно о треугольнике Сафи-Марьям-Наби?.. Ну, и черт с тобой, бревно!»...


Наби залез в кабину, упал головой на руль. Не подонок же он, не надо ставить его в один ряд с подлецами... Он утешал Марьям, которая, словно не понимая, что с ней случилось, стояла на коленях и жалобно плакала. Он гладил ее растрепанные волосы, что-то говорил, какую-то чушь, целовал ее кисловатое от слез лицо. Марьям резко оттолкнула его, вскочила.


- Еще говорит, люблю, скотина!


…Устоял бы на ногах Наби, да только споткнулся об одну из канистр из-под того самого чудесного кумыса, свалился на землю. Упав, он засмеялся, стал притворяться, что не может подняться, от непонятной радости захлопал в ладоши. Засверкал на его руке посеребренный браслет часов, которые ему только недавно, у костра, подарили сверстники. Нарочно медленно поднимался Наби, по хозяйски поднял громыхнувшую канистру, снял куртку, отряхнул - сейчас накинет на плечи Марьям. А она - пропала. Нет ее. Может, спустилась к Ташузяку?


Наби оглянулся по сторонам - галька под его ногами заскрипела. Но Марьям нигде не было. Только река таинственно шумела в ночи. Селт-мелт, шылт-былт - шумела вода на перекате. Звенят камни под ногами, а невдалеке, там, где река намыла обрыв, будто шепчет кто-то, всхлипывает, зовет, плачет... «Как бы с горя не бросилась в реку...- подумал Наби.- Хоть Ташузяк и до пояса не доходит, да только немало людей унес он с собой... Да нет, домой, наверное, побежала... Ну, что теперь будет? И зачем только он связался с ней? Мать узнает - тут же в тюрьму засадит, ни на что не посмотрит. Ох, злая эта Хаят-апа, не язык, бритва.»


Наби как охотник, преследующий раненого зверя, побежал в тут сторону, где маячили огоньки аула. Добежал до того места, где они сидели с Марьям в машине после весеннего субботника. Здесь он дотронулся до колена девушки. Здесь душа его наполнилась удивительным чувством. Здесь пробудилось в его душе честолюбие, и он подумал - чем я хуже Сафи.


Да нет, нет здесь Марьям. Может, спряталась в какую-нибудь яму?


Ага, вот же тень промелькнула, кто-то бежит по картофельному полю, словно косуля. Марьям, кто же еще. Она ведь была в вязаном свитере пепельного цвета, потому и трудно различить ее при лунном свете.


- Хоо-у! -закричал Наби, но тень не остановилась. Только в ауле повсюду залаяли собаки.


На вечеринке отчего-то их места оказались рядом. А-а, это же Фатима пожаловалась, что на земле сидеть неудобно. Вот парни и притащили чурбан, бросили возле огня. Маловат оказался, притащили еще один. На эти два чурбана и сели Наби, Фатима и Марьям. Угощение было не бог весть какое, но веселились от души.


Молодежь ведь, все им хиханьки да хаханьки. Марьям пришла чуть накрасив губы красной помадой. К этому и прицепились, много ли надо.


- Что же ты наделала, Марьям,- притворно завозмущался один из парней,- твоим вишневым губам не нужна помада.


- Поцелуем взазос - мигом все вернется обратно,- поддержал пустую болтовню Наби.


Батый тоже в стороне не осталась:


- Чего не можете, о том не говорите. Вот вернется мой одноклассник, он вам покажет! Сафи вам шею свернет.


- Ой, напугала! Говорили же в старину - в Юкале девушку не отдадим, из Юкале девушку не возьмем. Вот и найдем ей жениха у себя.


- Хватит! Давайте поговорим о чем-нибудь другом!


- Раньше пели, что хорошо любить девушку, когда отобьешь ее у другого. Так што, пока твой одноклассник не видит, один разок поцеловать мужна*.


- Мужна, когда нужна,- поддразнила одна из девушек. Другая тоже поддела:


- Сафи там в армии, наверное, тоже не суфий*.


Запали эти чертовы слова в душу Наби. Ведь как же красива эта Марьям! Как это он не обращал на нее внимания! Ведь Наби, он же не лыком шит, повидал в жизни кое-что.


...Когда Наби учился в автошколе, квартировал он у одной бабки. К той приходила дочка, которая, несмотря на свои тридцать с лишним лет, была стройна, элегантно одевалась, в общем, держалась, как молодушка.


Вот она-то и пригласила как-то Наби к себе в одно из выходных дней. Мол, стиральная машина у нее барахлит, надо посмотреть. Ну, Наби что, он же мастер на все руки, починил.


Желтоволосая хозяйка поставила на стол вино, включила еще только начавший появляться видик. На экране закувыркались голые проститутки, а хозяйка подсела к Наби и ну хихикать. «А! - подумал Наби,- так вот какая у нее стиральная машина!»


Это только повод оказывается, а та все шепчет - у мужчин тоже бывает невинность. Ты так похож на мальчика, который еще не встречал в своей жизни настоящей женщины...


Поздно, очень поздно вернулся Наби на квартиру той бабки. Больше он к той щеголихе не ходил, ни ногой. Боялся, слов нет. Говорили, что муж этой женщины - в тюрьме сидит.


О том, как он чинил стиральную машину, он никому не хвастался...


Потом, когда все уже случилось, Наби пытался подойти к Марьям на улице или где встретит. Но она обходила его стороной. В кино делала вид, что не замечает. Постепенно Наби плюнул на нее, тоже перестал обращать внимание. Ну, было, и что? Прошло...




----------------------


* Мужна - можно.


** Суфий - то есть не безгрешен.




Конечно, тогда, на Ташузяке, он ей соврал, что любит ее. И девушку обманул, и себя, что-то лепетал, аж самому противно. Но ведь Марьям из таких, кого можно любить. Любой был бы счастлив, если бы она ему досталась. А разве Наби не из достойных джигитов? Из достойных...


Весть о том, что Марьям ждет ребенка, дошла и до Наби. Ну, надо же, никто не подумал на него! Удивляют его такие дела, задевают самолюбие. Эх, задело бы посильнее, что ли!


Мальчишкой Наби был страшный драчун. Обижали его, мол, отца нет, некому заступиться. Не сдавался. Пинался, руками тоже почем зря не размахивал, бил как следует. Не зря про него говорили, мол, «бешеный».


Если его разозлят, он не станет больно раздумывать, всем сему миру объявит: - «Это я обрюхатил Марьям! Она должна быть моей!»


Должна, понимаешь. Да, сколько ни кричи халва - во рту слаще не станет. Так, кажется, говорят. Эх, даже если он, как олень, будет реветь на Козгонтау - моя, моя, видно, не судьба ему заполучить такую красавицу, как Марьям!




***




О том, что Сафи проехал Мышарлы в легковой машине, Хаят сказала только на следующее утро, сказала словно бы между прочим. Сама-то она узнала об этом еще с вечера, только дочери не сказала, решив, так, мол, будет лучше. Мол, спать будет крепче. Жизнь, она не все время будет идти наперекосяк. Вот дочка станет матерью, через неделю, наверное, край - дней через десять.


- Раз вчера не остановился, сегодня вряд ли будет по аулу болтаться,- Хаят вопросительно посмотрела на дочь.- К тому же, говорят, мать у него приболела.- Сомнение во взгляде Хаят, неуверенность.


Марьям промолчала. «Наверное, написал кто-нибудь обо мне. Вот и не заехал...- думала она.- А вдруг заедет? Как она его встретит? Что она скажет ему? Она со своим выпяченным животом и широко расставленными ногами? Ладно, и хорошо, что все знает. Все равно ведь когда-нибудь встретимся. Реки вон тоже, то расходятся, то сливаются...»


- Если придет, что ж, дверь открыта...- только и сказала Марьям.


- Ладно, доченька, иди, полежи… - Хаят заботливо, чуть ли не силой повела дочку в ее комнату. - Тебе, сама знаешь, нельзя волноваться.


Тут открылась дверь, и в дом ворвалась Гульсум.


- Дома ли вы, мои подруженьки?


- Дома, дома. Айда, проходи,- хором сказали мать и дочь, словно сговорившись. Гульсум с ходу запричитала:


- В лавке-то шаром покати. Штаны у детей до того прохудились, уже попка просвечивает. И о чем только думают эти жулики в правительстве?


- Это и есть, наверное, перестройка. Айда, проходи, садись на диван. Передохни.


- Бажалый*. Сердце разрывается, как о них подумаю.


- А ты не толстей,- улыбнулась Марьям. Гульсум даже не обратила на эти слова внимания. Все свое твердит, словно сделала великое открытие.




----------------------


* Бажалый - пожалуй.




- Ну, вот, это...- Мать и дочь молча слушали Гульсум.- Да Сафи же приехал! Сейчас сидит у Сирай-карта, о чем-то болтают. Издалека признала - смотрю, в огороде у Сирая пасется белолобый жеребец. Подошла ближе - ба, да это же шаймуратовский Орлик! Вроде не вспотел даже, ну, думаю, с вечера, что ли, приехал? А что же это езней к нам не зашел? Ну, только обиделась, а тут навстречу попалась мне Сария, ну эта, которая худая такая. Она и говорит мне, это, говорит, Сафи верхом приехал, ходил на концерт, к самому концу только подошел. Вот,- наконец-то отдышалась Гульсум, она даже не смотрела, слушают ее Хаят и Марьям или нет.


- Сплетен полный короб собрала ты, оказывается,- нервно засмеялась Марьям и резко, словно ее кто-то в бок боднул, поднялась с места.


- Зайдет к тебе или не зайдет? - гадала тем временем тетушка.


Марьям надула губы, выпрямила брови.


- Можно подумать, что я сижу и жду, когда он объявится!


Сказав это, Марьям ушла. Она казалась еще выше в этом длинном, специально сшитом для такого случая платье.


- Смотри, какая обидчивая! А ты постой, послушай, что тебе тетя расскажет,- затрещала Гульсум. - Вчера-то на концерте что было. Есть же эта, ну, двухметровая такая дылда, ее еще по телевизору показывают. Ну вот, она вчера выступала, зацепилась за что-то и грохнулась. Лежит себе возле сцены и рот разевает. Делает вид, что поет. Оказалось, что не сама она поет, а кассета специальная. Вот народ со смеху-то и умер. Так что зря ты не пришла. К тому же и вход был бесплатный.




- Пьяная была, наверное. Вчера вон Айтуганов велел в эсталовай* водку завозить ящиками - не в артистов метила Хаят, хотелось ей уязвить председателя колхоза, вот, мол, какой, спаивает артистов.


- А что, артисты пьют, что ли? - открыла рот Гульсум.


- У них рта нет, что ли? - грубовато, но уже без злобы сказала Марьям из своей комнаты.


Хаят вышла в чулан проводит Гульсум.


- Какая она у тебя языкастая бывает,- да, не понравилось Гульсум, как с ней говорила Марьям.- Вышла бы за того Гаяза, который сватался, жила бы теперь припеваючи. Езней Шаймурат недавно побывал у них. Эта Самара, которую он взял, ходит, говорит, что твоя ханская дочка. Машину купили. Холодильников аж два.


- Ладно уж, каждому, видно, свое,- задумчиво проговорила Хаят.- Ты заходи к нам. Марьям скоро рожать будет.


- О Аллах, лишь бы все было благополучно! - от всей души пожелала Гульсум.




Знакомая тропка




Знакомая тропка, желанная тропка... Словно бы изменилась она, а словно и нет.


Хоть и говорил хозяин, не гони, мол, все же Сафи помахал уздечкой, пустил в галоп послушного Орлика. Темнело... Орлик резко перебрался через Чишму**, отряхнул, разбрасывая во все стороны комья, глину. Резко взял направо. Не-ет, нам не туда, нам налево - осадил коня Сафи. Смотри-ка, так и хочет повернуть привычной дорогой в питомник.




----------------------


* Эсталовай - столовая.


** Чишма - родник.




Сафи проворно соскочил на землю, укоротил поводок. Так и есть, плохо, когда ты меньше хозяина, вот конь и озорничает. Придется, взяв в повод, вывести его на верную дорогу.


Так и сделал. Конь, почуяв твердую руку, послушно пошел за ним. Пройдя так метров двадцать, Сафи снова вскочил на коня. Теперь Орлик стал сговорчивее, перестал брыкаться. Эх, знал бы конь, к кому спешит Сафи, полетел бы, словно сказочный тулпар.


Вихрем влетел Сафи в аул, разгоняя деревенских собак, которые ответили ему злобным лаем. Вот и озеро, в котором искупали его мышарлинские парни. Теперь оно обмелело, плавают по нему непрерывно крякая домашние утки.


Во дворах никого не видно, отправились, наверное, на концерт в клуб. Там, должно быть, и Марьям.


Да, артисты в этих краях - редкие гости. В этот раз, говорят, из самой Уфы приехали.


Интересно, Сирай-карт дома? Раньше-то он со своей старушкой ни одного концерта не пропускал, смотришь, а он уже сидит в первом ряду, нарядный, как на свадьбе. Как, интересно, сейчас?


Но нет, оказался дома. Когда Сафи привязывал распарившегося коня к телеге, открылась дверь и на крыльце показался сам Сирай-карт в одном исподнем.


- А-бау*! Вот и наш Сафи появился! - Старик повернул в чулане выключатель, двор залил яркий свет электрической лампочки.


- Ай, маладис**! Заходи, заходи! Как там родители, здоровы?


- Да, все нормально. Празднуют.


- Аб-бау! Празднуют, значит... Ну, добро пожаловать. Через порог здороваться не будем, проходи, проходи.


Оказалось, что на завтра поставили тесто, зарезали двух куриц.


- Что, эбей, одну сейчас положим вариться? Где это мои ыштан***, надену-ка я их...


- Конечно, конечно, чего спрашиваешь? - бабка, сидя в кровати, возилась со своим платьем.


- Спасибо, спасибо, не беспокойтесь,- остановил их Сафи.- Я только что из-за стола. В клуб схожу.


- Ладно, иди. Только долго не ходи, а то мы будем волноваться. Молодежь нынче выпивает, испортилась совсем. Смотри, как бы тебя не побили,- сказала бабка, она, наконец, справилась со своим платьем.


- Хии! Кто же побьет солдата? - встрепенулся старик.- Атнако****, имей ввиду. Когда придешь, поужинаешь, вон, еда под скатертью. В чулане тебе постелим, там у нас кровать стоит, сам знаешь.


Живет старик Сирай наполовину по старинке, наполовину по современному. В углу его дома, который он так и не разделил на комнаты, даже есть нары. Есть у него и большой медный самовар. Любит хозяин погонять чаи возле него, держа тремя пальцами большое блюдце с темным обжигающим чаем.


- Айда, я тоже с тобой выйду.


Старик, как только надел свою шляпу, стал похож на гриб, удавшийся в высоту.


- Лошади, значится, сенца подброшу. Ездил на луга, накосил свежей травы. Косу с собой нарошно взял. Кто работает, тот, как говорят, и ест.




----------------------


* Абау - возглас удивления.


** Маладис - молодец.


*** Ыштан - штаны.


**** Атнако - однако.




Хозяйство у Сирая крепче, чем у отца Сафи. Такой он, Сирай-карт, не любит бездельничать. Все время что-то делает. А ведь когда в армии служил, было такое, что пуля прострелила ему лопатку. Он тогда в Венгрии служил, в !956 году...


Да, деревенским воздухом не надышаться! Со стороны Ташузяка веет сырой прохладой. Аккуратно прикрыв калитку, Сафи вышел на улицу. Кажется, его волнение несколько улеглось. ...В доме напротив погас свет - там легли спать. Сафи посмотрел на часы. В темноте трудно было разобрать, сколько время. Сафи приложил ладонь к часам - стрелки «командирских» светились в темноте. Приближалось к полуночи. Надо спешить, а то концерт, наверное, скоро уже закончится.


Когда он подошел к клубу, навстречу возбужденно переговариваясь, вышли люди.


Какая-то сила отталкивала его. Ладно, он постоит, когда народ немного схлынет, зайдет в клуб. Молодежь обычно устраивала после концертов танцы.


Смотри-ка ты, какие новости - чулан клуба, оказывается, расширили, обнесли резной решеткой по пояс, крышу какую никакую соорудили. Из клуба вышли парень с девушкой, стоят, разговаривают. Девушка грызет семечки, парень что-то там болтает. Когда Сафи подошел поближе и свет от фонаря упал на него, парень его узнал, подбежал. Оказалось, Вахит. Обнялись.




А солдат, вернулся, что ли?


А где шинель, пропил, что ли? -




Пропел Вахит любимую частушку своего отца.


Ну и вымахал он. Два года назад Сафи гонял его к Марьям, вызывал ее в клуб. Тогда за курево Вахит куда бы только не сбегал. Худющий «адъютант» теперь стал плотным крепышом, видишь, какую красивую девушку подцепил.


- Айда, зайдем в клуб,- сказал Сафи, после того, как они поболтали о деревенских новостях.




- Да ну, там одни салаги,- сказал Вахит. Ого, как заговорил этот малайка. Оказалось, он теперь работает телемастером в Стерлитамаке. Приехал в отпуск.


- А Марьям как, здесь?


- Да нет, она, вроде, болеет.

- Как болеет? - не понял Сафи.


- Ну как - ходит с животом.


Тут встряла девушка.


- Ну ты, блин, тоже мне! Не болтай ерунду! - сказал она по-русски, дергая Вахита за рукав куртки.


- Эта девушка что, русская, что ли? - поддел Сафи. Он-то видел, что она башкирка, только старается не говорить на родном языке. Вот из таких и получаются настоящие чурки.


- Да нет,- пьяно сказал Вахит.- Сватья из Алагуяна.


- Ладно, Сафи-агай, завтра абиззательно увидимся. Сходим на Ташузяк. По дороге в магазин заглянем...


Молодежь пошла своей дорогой. Сафи постоял немного, весь в сомнениях.


В клубе народу было мало. Толкаются, смеются, дурачатся. По голосам слышно, что дети. Чтобы уж доподлинно убедиться, Сафи посмотрел, прищурив глаз, через двойные стекла вовнутрь. Молодежь, которую он даже не узнавал, бесилась под звуки западной музыки. Смотри-ка, не хотят отставать от времени.


Болеет, сказал Вахит. Надо ее проведать. Наверное, и Хаят-апа не будет сердиться, раз такое дело. Сафи пощупал карман гимнастерки. В нем документы... Сегодня у них пятница, в понедельник надо будет съездить в военкомат. Зайдет строевым шагом в военкомат, доложит, что младший сержант Сафи Абдуллин, выполнив свой долг перед Родиной, прибыл. Прошу поставить на учет. Ну, конечно, если там дежурить будет какой никакой прапор, он не будет себя утруждать, честь отдавать и все такое прочее. А вот если капитан или майор, к тому же бывший афганец - вот тогда он подумает. Да, теперь дембеля являются в военкомат в гражданке, порой даже дверь ногой открывают, вот так.


Сафи прикоснулся к левому карману. Там лежит подарок для Марьям. Может, сегодня отдаст? Ладно, там видно будет.


На улице стало совсем тихо. Только в клубе поминутно хлопает дверь - молодежь выходит отдышаться.


Сафи посмотрел в сторону Козгонтау. Там поднималась полная луна.


- Сафи, погоди-ка! - Это из темноты появился все тот же Вахит. А где же «Сафи-агай»? Он что, забыл, что моложе на два года? А как раньше обращался? Ага, девушку свою где-то оставил. Да нет, вон она, недалеко.


- Постой-ка, не спеши,- Вахит с вывертом отбросил в сторону окурок, схватил Сафи за руку.- Отойдем-ка, есть разговор. Минут на пять. Есть важные вести.


Вахит говорил, мешая русские слова с башкирскими. Эх, родной язык, родной язык. То ли еще придется увидеть?! Если и Сафи будет так говорить, тут уж дело совсем дрянь.


К склону горы идет маленький переулок. Это недалеко от дома Сирай-карта. Завернули туда. Тишина. С двух сторон высокий забор из жердей, за забором - огород, картошку здесь сажают, можно сказать, испокон веков. Пройдя переулок, вышли на другую улицу, присели на бревно, которое лет пять назад уронил тракторист, когда вез дрова в школу. Вахит подал руку девушке, сказал:


- Плис, мадам!


Девчонка не стала ломаться, приходилось, видимо, сидеть и на таких вот скамейках. Вахит вытащил из куртки бутылку, гладкий стакан, три пряника, еще что-то, неразличимое в темноте.


- Сафи, мы с тобой всегда жили дружно, давай дружить дальше. Давай выпьем за твое возвращение. Я тоже осенью ухожу в армию, мне отсрочку давали. Как-нибудь расскажешь, как надо служить.


- Научат, за это не переживай,- зло огрызнулся Сафи. «Это, что ли, твоя важная весть?» - подумал он.


- Держи, ты же старше,- стакан, полный до краев, ткнулся в руку солдата.


Сафи помотал головой, вернул стакан. «Мне уже во, хватило»,- и он провел рукой по горлу. Что за чудеса. Говорят, водки нет, а тут на каждом шагу - бутылка.


- Фу-у, запах противный, подделка, наверное.


- Раз другого нет... И так берем у старух втридорога.


Вахит залпом опрокинул стакан, зажевал чем-то. Снова булькнул водкой.


- Да какие там старухи, вон, даже одна учительница торгует. Ладно, угощу-ка я сватью. Будешь гулять со сватьей - богатым будешь, а? Верно говорят? Плис, мадам...


- Ну ты артис*! - усмехнулся Сафи, глядя на выкрутасы Вахита. «Сватья» тем временем отвернулась от них и через секунду уже вернула пустой стакан.


- Аб-бау, как говорит старик Сирай,- только и сказал Сафи.


- Теперь вы, товарищ младший сержант!


- Да нет, сказал же, нет!


- Чего обижаешься? Ну нет, так нет. Ладно, силой заставлять не будем. Думал, на троих, на двоих оказывается, - Вахит, звякнув, надел стакан на бутылку, прислонил ее к чурбану. - Ладно, потом закончим.


- Не тяни,- начал злиться Сафи.- Хочешь говорить - говори. А то поздно уже.


- А-а, не забыл,- Вахит стиснул руку Сафи, отвел ее в сторону.- В общем, так - ты больше к Марьям ни ногой. Нельзя. Она... она… в общем, забрюхатела.


- Ты что за ерунду городишь? - возмутился Сафи, как давеча «сватья».


Вахит отвел Сафи сторону. О чем они там говорили - знает только луна. Она уже довольно высоко поднялась над Козгонтау, туда, где Сафи с Марьям слушали когда-то кукованье кукушки.


Пусть провалится этот мир, пусть будет проклята эта лунная ночь! Оглушенный, обессиленный сидел Сафи, обхватив голову руками. На этот раз он от своей доли не отказался.


- Ладно, чао, нам еще нужно побывать кое-где,- Вахит с девушкой ушли в ближайший березняк.


Ладно, Вахит не свалится. А вот девушка, кажется, еле тащится. Да нет, просто прильнула к своему ухажеру, вот и все.


Как же так, вроде же Вахит хотел быть шафером на их с Марьям свадьбе? Должен был... Сафи трезв, как стеклышко. Сидел, курил, зажигая одну папиросу от другой. Встал только когда почувствовал, что озяб.


Вчера сестра не позволил ему задержаться в Мышарлах, она, что, выходит, знала? И Шаймурат вроде тоже сказал, не ходи. Значит, знал и он...


К Сираю он вернулся только к рассвету. И батыру нужен отдых. Ведь три дня уже, три ночи не спал как следует. Только раньше то была учебная тревога, а здесь - здесь уроки самой жизни.


А вот Орлику все равно. Стоит, жует сено. Так ведь что еще нужно холощеному коню?




Встретимся ли мы еще?




Сафи вспомнил, как встречались на Козгонтау, мечтали о будущем. Тогда-то и сочинил он стихотворение, посвященное кому же, как не Марьям, только ей одной.




Встретились лунной ночью,


Встретимся ли мы еще?




----------------------


* Артис - артист.




Ба, да ведь Сафи и не помнит, что там было дальше, только две строчки и сохранились в памяти. Постой, как там было дальше? Не забуду тебя никогда? Или что ждут новые встречи?


Вот и встретились на свою голову!




Нет, спать, спать, не зря говорят, что сон лечит, а то завтра глаза будут красными, как у озлобленного пса. Еще скажут, что Сафи, едва вернувшись из армии, стал пить. Вот, мол, какой дурак, с горем своим не смог совладать. Нельзя, озлившись на вшей, бросать шубу в огонь. Эх, надо было сразу, как узнал, ускакать к себе в аул. Нет, так тоже нельзя. Приехал ночью, укатил на рассвете - он что, вор, что ли? Плохо ли, хорошо ли - он в гостях у своих родственников.


Марьям предала его. Если будет распутничать - мужа у нее не будет никогда... Хоть и пытался Сафи ругать Марьям распоследними словами, да только подобные мысли почему-то не задерживались в его голове. Может, и нет на ней вины. Хотя... В ауле, видишь, говорят, что она даже не знает, кто отец ее ребенка. Вон Вахит тоже удивился, тоже ничего плохого о ней не сказал. Да, чистая любовь, которая удивляла многих, которой многие завидовали, разбилась вдребезги, на мелкие кусочки. Аульчане, верно, ждут - чем все закончится. И смешно все это, и даже как-то жалко. И так нехорошо, и эдак тоже не по-людски...


Усталость взяла свое, только сон его был птичий - короткий и тревожный. Кто-то усердно щекотал его пятки, и Сафи с трудом разлепил глаза. Оказалось, старший сын Сирай-карта Минлегарей. Этот забулдыга с утра пьян, вернее, с вечера надрался, так что утром еще не протрезвел. Нет, чтобы спросить, как здоровье и все такое, ему бы своего добиться, доказать, что и у него на руке пять пальцев.


- Падь-йом*, малай, падь-йом! Если ты встанешь, матушка и мне обещала налить. Вчера калымили, какой-то американский спирт в голову ударил. Вот проклятые фермеры, дурят людей...


Вот тебе и подъем! Еле- еле поднялся Сафи с кровати. Тело все разбито, видно, зря он вчера скакал на лошади. Посидел немного на кровати, обхватив голову руками.


- Минлегарей, почему не даешь гостю поспать? - почуяв неладное, мать принялась ругать сына.


- Какой такой сон, я ему тут невесту нашел.


- Пусть дитя поспит немного, не приставай к нему...


- Да уж, вон какое дитя. У самого могут быть уже дети,- подмигнул Минлегарей Сафи.


Его уже можно назвать стариком. Весь измученный, одежда на нем не ахти какая. В молодости-то он был, говорят, красавец, железо рвал руками, что называется. Да вот жизнь его задавила, житейские заботы. Печали было много - единственная дочка от первой жены вышла замуж в степные края. Жили хорошо, вели хозяйство, машину легковую купили. И вот на этой машине и столкнулись как-то лоб в лоб с «Камазом». Конец, как говорится, известен...




Сафи умылся, выпил крепкого, до черноты чаю. Сил малость прибавилось, да и настроение поднялось. К тому же надоедливый дядя в гостях у родителей не засиделся. Он чувствует себя в родительском доме свободно, говорит с отцом и матерью как с равными, даже вот попрекает их, оказывается.




----------------------


* Падьйом - подъем.




- Да, родители у меня жадные, лишнего не нальют. Пойду-ка я к себе домой, дел невпроворот,- скомкав свою не первой свежести кепку, Минлегарей поднялся с лавки.- Ты, братишка, если и нас за людей считаешь, заглядывай. Нищие-то, они пощедрее богатых бывают.


Ни да, ни нет - не ответил ему братишка. У него свои заботы, свои печали - пойти ли ему к Марьям или не пойти? Взяв папиросы, Сафи пошел проведать Орлика.


Во дворе Сирай-карт в тени дровяника вяжет веники из березовых веток, которые он привез вчера.


- Помочь, бабай? Как красиво блестят листья на этих ветках!


- Ладно, не стоит тебе пачкаться. Я уже заканчиваю,- сказал старик и перевел разговор.- О коне не беспокойся. За собой посмотри. Отдыхай, ешь, пей. Домой вечерком тронешься.


Да, это так. Знал, как приехать, знай, как уехать домой. Вот только как избавиться от кома, который застрял в горле, словно болезнь? Стоя возле телеги, Сафи смотрел на дом Марьям. Ага, вот какая-то девчушка забежала в летний домик. Кажется, это дочь Камиля. Вышла обратно, а за ней вышла... Марьям, она в джемпере, в руках - вязанье, кажется. Видно, хотят посидеть где-нибудь под деревом. День теплый, солнце уже поднялось довольно высоко. Ба, и не скажешь, что она «забрюхатела»... Не наврал ли ему этот самый Вахит? Может, пошутить решил... Хотя так зло шутить все равно, что играть с огнем...


Марьям неторопливо зашла в большой дом, то ли забыла что-то, то ли по какой другой причине. По телу Сафи прошла судорога. Вены вздулись на висках, в душе только что не кошки скребли. Эх-ха!


Сафи оглянулся. По улице, словно ждал этого взгляда, шел Вахит.


Сафи коротко свистнул. Вахит сразу понял, что к чему, ускорил шаг. Встретились у калитки.




- Мог бы и не свистеть, все равно к тебе шел. Хотели к реке пойти, не забыл? Хоть и не выспался, сбежал из дома...


- К реке потом пойдем. Сначала зайдем повидать Марьям! Одному как-то не по себе...


- Ну, пошли...- неуверенно сказал Вахит и вдруг, словно до него только что дошло, замялся.- Мне как-то неудобно, ты ее то ли возьмешь, то ли нет... Ладно, провожу тебя до дома.


А это и к лучшему, что только до дома. Сафи не стал спорить. Быстро ушел в дом и вернулся уже в не застегнутом кителе. Фуражку надевать не стал, ремнем дембельским не подпоясался. Не на парад идет же. Так, обыкновенно идет. Узнать, как здоровье, как дела - ничего в том зазорного нет.


Шли, не торопясь, разговаривали. Вернее, говорил Вахит, Сафи только делал вид, что слушает, время от времени беспричинно смеялся, потому что сердце в груди у него бешено колотилось, словно он впервые шел на встречу с любимой. Словно идет он не по земле, а летит между небом и землей, застегнутый на все пуговицы...


- Ладно уж, на полпути не брошу,- сказал Вахит и потянулся к крючку, на который закрывалась калитка.


Ну что ж, спасибо, поддержал.


Марьям с той девчонкой сидели в тенечеке на скамейке, на которую постелили палас. Увидев Сафи, Марьям не растерялась, только подобрала и без того аккуратный подол платья да смяла в руках вязание. Что это она там вяжет - не шапочку ли для ребенка?


- Здравствуйте! - бодро поздоровался Сафи, протянул обеим по обычаю обе руки.


- Вы что это тут делаете? - спросил Вахит, просто чтобы заполнить тишину, повисшую в воздухе.- Хаят-апай разве не дома?


- Хаят-апай ходит к тете Гульсум по делу...- откликнулась девочка.


- Не «ходит» надо говорить, а «пошла»! - сказал Вахит и, видя, что Сафи с Марьям надо остаться одним, обратился к той же девочке:


- Пойдем, малышка, зачерпни мне воды. Что-то жажда меня мучит.


- Я тебе не малышка,- нараспев сказала девочка и все же повела Вахита к аласыку, возле которого копошилась стайка желтых цыплят.


- А что, ведро выпьешь? - пошутил вдогонку Сафи.


- Хоть бочку,- отвечал Вахит, не оборачиваясь.


Остались вдвоем. Сафи сел на место девочки, а Марьям... Марьям вдруг легко прикоснулась к его щеке легкой нежной рукой и просто, душевно сказала:


- С возвращением тебя!


- Спасибо,- растерялся Сафи.- А ты как поживаешь?


- Ну, видишь как... Охать - легче не станет. Жить, так надо жить, несмотря ни на что. Так думаю.


Сафи уже увидел все, что хотел увидеть - Марьям беременна, скоро родит.


- Да-а, жить надо...


- А где твоя фуражка? Ты у кого остановился? - спросила Марьям, словно догадываясь, что Сафи хочет повернуть разговор в такое вот житейское русло.


- У бабая остановился...


- Да, конечно...


Марьям вдруг припомнила, как Сирай-карт еще весной не поздоровался с ней при встрече, сделал вид, что не видит ее, хотя она и прошла рядом, и первой с ним довольно громко поздоровалась.


Это произошло на второй день после того, как Хаят пригласила женщин аула на чай и рассказал им о Марьям, в каком она оказалась положении. Нет, нет, Марьям не обиделась на старого человека, хотя с тех пор и старалается не попадаться ему на глаза. Да и сама она теперь уже почти не бывает среди людей. Подружки вон звали ее в клуб, а Марьям всякий раз под любым предлогом отказывалась.


Помолчали.


Вахит, видно, что-то очень смешное, рассказывает девчонке. Вот плеснул на нее водой, она засмеялась, а теперь и сама уже пытается облить Вахита из ведра.


- А что... не написала?


То ли вопрос прозвучал как-то не так, то ли что еще, только Марьям поднялась, собрав вязанье в одну руку.


- Если бы от тех писем жить становилось легче, я бы их писала по тысяче штук в день!..

Да, Марьям все та же. Сколько в ней гордости!..


Марьям неторопливо ушла в большой дом. Сафи ощупал грудной карман. На месте его подарок, такой дорогой и такой жалкий. Что делать с ним? Ведь есть же поверье - кому предназначено, тот и должен его получить.


Тем временем Марьям вышла на веранду, поманила Сафи к себе. Видно, не хотела при девочке то ли сказать что-то, то ли передать.


- Вот...- Марьям протянула Сафи довольно увесистую стопку писем. Читаны -перечитаны эти письма, лежат в руке словно книжка с оторванной обложкой.


- Это и есть твой «подарок»? Прости, тетя, (эти слова он сказал по-русски) у меня для тебя тоже есть кое-что,- Сафи стиснул зубы и, стараясь не показать обиду, сунул Марьям кулон с часами.


Что-то нашло на него, и он добавил:


- С родней посоветуюсь и... Ты меня жди...


Да, о чем теперь говорить? Все уже бесполезно. Дышать трудно, вот и Марьям изменилась в лице, хочет что-то сказать. Обиделась!


- Прости, тетя, говоришь? Прямо скажи - проститутка! Я не обижусь, нисколько.




...Сафи словно ударили по голове. Придурок, откуда только он выискал это слово. Где, где, а уж в Мышырлах-то оно ох какое двусмысленное.


Когда Минлегарей работал в колхозном гараже, пошла у него свара с одной учетчицей. Тогда и вылетело у него из уст это грязное слово. Женщину это сильно задело, стала она грозиться милицией, мол, или на пятнадцать суток посадят, или штраф присудят. Как назло, участковый был в это время в ауле. К нему и отправилась эта женщина, написала жалобу, так, мол, и так, такой-то материл меня, обозвал проституткой, облил грязью. Айтуганову того и надо было, оказывается, давно уже не в ладах с этим «бузотером». Вызвали Минлегарея в правление и навалились на него с участковым. Какое, мол, ты имеешь, право материть советского человека? А Минлегарей, не моргнув глазом, и выложил - так и так, я сказал ей: «Прости, тетя! Мало ли что ей послышалось! В чем моя вина?»


Свидетели есть. А кто свидетели - да его же собутыльники. Ну, они и подтвердили, мы, говорят слышали «прости», а что там дальше было...




- Извини, Марьям, видел я своего дядю недавно, вот и ляпнул, не подумав. Вообще-то, я о тебе плохо не думаю. Если и думает кто - вон, пусть Козгонтау так думает...- сказал Сафи искренне, с болью в душе.


Марьям, кажется, уже не сердилась. Мельком она бросила взгляд на ту гору. Что с ней случится - стоит себе на своем месте, горделивая вечная гора.


Марьям спустилась с крыльца. Мать должна вернуться, что она подумает... Что она скажет... Лучше просто сидеть на скамейке, как та бухарская кошка.


Между большим и маленьким домами выложена дорожка из больших плоских камней. Наступив на нее, Сафи вдруг почувствовал зудящее желание сплясать на них вот сейчас. Сплясал бы, показал бы, как ему больно, рассказал бы о своей любви, о том, как гнетет его предательство, как он страдает. Эх, если свадьба будет - спляшу -дал себе такой зарок Сафи. Видно, глубоко засела в нем эта мысль, еще с давнего времен. А то с чего бы пришла она к нему в голову.


Вахит и та девочка ждали их на скамейке. Увидев Сафи, «адъютант» тут же вскочил, пошел к калитке. Ладно, видно, пора уходить. Придет Хаят, не знаешь, чем все обернется. Кто же не знает, какой у нее крутой нрав.


- Ну, бывайте здоровы! - как-то сухо вышло его прощание. Пошел к калитке тяжелыми шагами, глядя в землю. Как тяжело идти, как бы не упасть. Надо идти прямо, не шататься. Калитка звякнула, в этом звоне послышалось Сафи сомнение - придется ли еще когда открывать ее?


- Айда, заодно уж спустимся к реке,- сказал Вахит, когда они прошли немного по улице.- Искупнемся, жара вон какая.


- Ладно,- Сафи, кажется, уже все равно, что делать, куда идти.- Вот только...


-За бутылкой?


- Нет, наоборот, брать ничего не надо.


- Ладно, тогда пошли напрямки, через переулок.


Сафи постарался взять себя в руки, сам себе скомандовал без слов: «Не раскисать, солдат!» Сделал несколько шагов строевым, тут же на память пришла ротная песня. Петь, конечно, не стал, начал негромко насвистывать. А слова, тут они, рядом, словно через душу льются.




Студеною зимой


Опять же под сосной


С любимою Ванюша встречается.


Кольчугой он звенит


И нежно говорит:


Вернулся я к тебе, раскрасавица.


Маруся молчит и слезы льет,


Как гусли, душа ее поет.




И не знал солдат, что в эти самые минуты катятся из глаз Марьям горькие, как желчь, горячие как огонь слезы.




Кап-кап-кап- из ясных глаз Маруси


Капают слезы прямо на копье.




Вахит, тот сразу заметил, как изменилась походка Сафи.


- Да, ноги сами несут строевой. Не забыл, видишь...


- Да не забывается. Такое не забывается...- подтвердил Сафи. Что он имел в виду - сам только знал.


Хоть и не было особых дел у Сафи, лежал он возле реки, что тот пройдоха, все занятие у которого было водить на водопой собаку, да только вот на душе у него было тяжко. Вернее сказать, огнем пылала его душа. И ведь никак не погаснет этот жар, хотя Сафи уже не в первый раз окунается в прохладную даже в летнюю жару воду Ташузяка.


Зеленая трава, голубое платье, синее небо, зеленая тоска - все смешалось в его голове. Глаза Марьям цвета во-он того леса на склоне Козгонтау. А небосвод, который тает в дымке сразу за хребтом, напоминает ему нежные взгляды Марьям. Неужели она так жестокосердна, так коварна - нет в душе у Сафи покоя. И на свою судьбу, и на судьбу Сафи ей наплевать.


- Ладно, Вахит, пошли домой.


- Ладно, пошли.


Перевалили небольшой холм, который делит аул надвое. Возле магазина какая-то женщина в черном открыла торговлю. Ба, да ведь это же сестра его. Детские вещи, которые накупила в Стерлитамаке продает не в убыток себе. Говорила же она, что тесно им в маленькой квартире. Вот и копят деньги на расширение. Да уж, если подумать, не спекулянт она, не скажешь так.


Около нее столпились пять или шесть покупательниц - мнут одежду, рассматривают, перебирают. Вон та, которая поперек себя шире, кажется, родная тетка Марьям. Работала уборщицей в интернате, когда Сафи там учился. Кажется, Гульсум ее зовут. Это она как-то матерчатые ботинки ему дала бесплатно.


Парни не стали заглядывать на этот «базар», пошли прямиком к деду.


- Уже приехали, езней?


Езней только кивнул, он что-то подкручивал в моторе «жигуленка».


- Сафиулла, где это ты ходишь, как потерянный? - Это Сирай-карт, как и вчера, стоит на крыльце, упирается правой рукой в бок.


- Разве путный человек будет водиться с этим никчемным Вахитом? В древности говорили: единственный ребенок - отцу хозяин.


- Да, да, никому худ* не дает,- обнаружила свой склочный характер бабка. Хорошо, что старик отправил ее в дом, дескать, иди, собери на стол. Видишь, езней торопится...


Тем временем и сестра подошла со своего промысла. Удачно, видишь, получилось - сумка-то пустая, все, значит, продала.


Только сели за стол, объявился Минлегарей.


- Сафи, оказывается, приехал, хочу его повидать. Еще тут запчасть мне нужна к матаю...


Его и звать не надо - приучился, тут же сел за стол без всякого приглашения.


Колено взгромоздил на колено, сверху шляпой накрыл. Ничего не ест - ждет, когда нальют. Уже навеселе. Спросил издевательски:


- Что, Сафи, жену себе присматриваешь? Вот как поступают красивые девушки.


Видя, что Сафи не отвечает, повернул иначе:


- А что, говорят, это от тебя ребенок-то. Ты что у нас, космонаут**, ычто*** ли? Когда успел?


Сафи молчал. Видя, что никто ему не перечит, Милегарей еще пуще разошелся. Смотри-ка, Сирай-карт тоже молчит, видно, в душе одобряет сына-то.


- Если не ждала - пусть теперь себя винит. Ничаво, у нас говорят, женщина - божья скотина. Этой скотины у нас видимо-невидимо.


- Ну-у, ты-ы...- бабка наконец поняла, в чем дело.- Вот кто тут у нас умом торгует! Сам-то сколько раз женился?


- Третья уже,- Минлегарей довольно чмокнул губами. - Первая тебе не понравилась, другую - сам невзлюбил.


Тут прорвало и старика:


- Замолчи, болтаешь невесть что, уши вянут!


Бабка, чтобы перевести разговор в другое русло, накинулась на старика:


- Налей-ка своему сыну одну рюмку и пусть идет домой. Гостям, смотри-ка, не дает поговорить.




----------------------


* Худ - ход.


** Космонаут - космонавт.


*** Ычто - что.




Старик тоже интересный - бутылку-то на стол не выставил, зажал, видишь, коленками. Чья теперь очередь - тому наливает, тут же закручивают пробку.


Да, настали, видно, плохие времена для бутылок-мутылок.


Сирай, рассердился на старуху, ни с того, ни с сего тоже выдал ей по первое число:


- Сидишь тут, сама много болтаешь, глупая башка!


- Глупая, говоришь. Сам ты глупый. Вон еле-еле отличаешь Гарбашова* от Ильсена**. А я сразу узнаю.


Все захохотали, повеселели. Застолье вошло, наконец, в нормальное русло.


- Давай, отец, спой что-нибудь, тогда домой пойду,- неожиданно поставил условие Минлегарей.- Вчера вон артисты приезжали, так один, говорят, пел до упаду. Ты тоже давай, сто грамм опрокинь, и вперед.


- Э-эй, черт тебя побери, сидишь тут, подбиваешь отца черт знает на что,- на этот раз брань матери прозвучала как ласка.


- В молодости еще тот был шалтай-болтай, тебя переплюнул. Друзья-то его все коммунисты да депутаты.


- Плюнь ты им в рожу! Кому нужна эта партия! Одно ворье... бегут же из нее, из партии-то,- Минлегарей и в самом деле разошелся, уже пару раз хватил рукой об колено.- И этих депутаты одной метлой гнать надо...


- Эй, ладно, тут у нас Сафи вернулся из дальних краев, мир повидал. И зятек к нам приехал, уважил своим присутствием. Так что если в их честь спою песню - ничего не случится,- старик откашлялся, поправил тюбетейку.


- Спою-ка я вам «Сибая». Голос у меня теперь козлиный, но вы уж меня простите, а?


Милегарей и тут не обошелся без того, чтобы не поддеть отца.


- Артис, чистый артис. Еще говорит «позволите». Пожрал гавно, водой запил... Давай, какую-такуй разрешение. Просим, просим!


- Ты агай, давай не раздражай, ладно? - не удержался Сафи.- Два года я башкирских песен не слыхал, дай послушать.


Все успокоились, стало тихо. Только вдалеке послышалось лошадиное ржание, это, наверное, Орлик голос подал.




С высоких гор видна


Не Иремель ли то, где Агидель начинается?


Если поеду в родной дом, первым делом спрошу,


Как там поживает наша Фатима, здорова ли?




- с дрожью в голосе закончил Сирай- карт строчку, словно ручей, что выплеснувшись в долину, течет еле слышно.




Эхе-хе-хей, когда вернусь в отчий дом,


Спрошу, как здоровье нашей Фатимы?


- Ай-хай, афарин!


- Ны-ууу, старик, ты, шельма, маму покорил только пением, наверное.


- Спасибо, бабай, спасибо,- прорезался голос у езнея. Он даже захлопал.




----------------------


* Гарбашов - Горбачев.


** Ильсен - Ельцин.




- Сказал, значит сказал. Ухожу,- приподнялся с места Минлегарей.


- Иди, сынок, иди. Песня закончилась, а ты что-то больно при людях разошелся. Так что иди, мы не обидимся. А то к отцу стал относиться как к зятю, э-э-эх, бедняга.


Минлегарей, размахивая кепкой, не торопясь, дошел до двери, которая была завешана марлей от комаров и мух. Тут он остановился, вернулся.


- Кстати, насчет Фатимы, я тут видел у ворот встретил эту толстуху Батый и эту писклявую Сарию. Мы, говорят, страшно желаем увидеть нашего солдата Сафи, он, говорят, наш одноклассник. А мне то что...


- Я звала их, заходить не стали,- подтвердила бабка.- Ладно, молодежь никуда не денется, увидитесь еще.


- Сказали, что хотят повезти в учхоз, чтобы прочитал детям доклад об армии,- Минлегарей ушел, гулко ступая по голым доскам чулана, вышел во двор.


Вздохнули с облегчением, поговорили о том, что творится в мире, обменялись новостями. Словно ставя точку, Сирай-карт проговорил:


- Вот давеча разговор зашел про Сафи. Ну, что тут скажешь. Не пришлось бы нам краснеть за сноху. Сафи взрослый, сам пусть смотрит, пусть сперва поработает, поможет отцу с матерью.


Это, наверное, и есть то, что называется «умный поймет».


- Я тоже так думаю,- вмешалась сестра. Хоть бы сказала что-нибудь путное. Впрочем, не сейчас, так потом, улучив момент, она все равно высказалась.


- Пожалуйста, можно жить в Эстерлях, работы много, общежитие тоже есть. Аллах если даст, новую квартиру получим, я вас в гости позову, ладно, бабай.


- Спасибо, абизательно приедем. Да, хозяйка?


- Конечно, только бы Аллах дал здоровья. Будьте счастливы.


Попрощавшись, поблагодарив за гостеприимство, стерлитамакские собрались в путь. Сестра, улучив момент, когда рядом никого не было, шепнула Сафи:


- Смотри, не смеши людей! Ты же не затем приехал, чтобы родители с горя умерли?


Предупредила:


- Если женишься на этой мышарлинской, на свадьбу - ни шагу, знай об этом.- Последние слова она сказала по-русски.


Ну, Сафи тоже не растяпа, в тон ей ответил:


- Поживем - увидим.


Но, словно нашкодивший мальчишка, старался не смотреть в карие глаза сестры, которые так и метали молнии.


А в доме тоже выясняли отношения.


- Ты, старуха, не обижайся, что назвал тебя глупой. Обозлился я, что Сафи хочет жениться на этой паршивке.


- Ха-ха, я вижу, как змея под землей ползает, не то, что твои уловки!


- А если видишь, то надо отговорить Сафи от этой мысли. Как можно жениться на этой бляди, которая неизвестно от кого ребенка нагуляла! Отец-то ее, покойник, хороший был человек... Хаят тоже мирауай*.


- Ты вот не знаешь, а я знаю, ее алагуянская бабка была такая - кому не лень, всяк ее заваливал...


- Иди ты, не бери грех на душу, будешь тут дела давно минувших времен ворошить. Сафи тебе не родня по крови, чего ты так беспокоишься? Иди, лучше проводи гостей.


- Провожу. Может, и не кровная родня, да на моих глазах вырос. Не кинулся бы в огонь. Старики-то не зря говорили - хоть хромая, да девушка.


- Сам только что говорил, мол, у него своя голова на плечах. А сейчас кто на ком ни жениться, только горе находит.


- Да, если уж у девушки найдется грех, три до посинения - не отмоешь. Кому-то достанется Марьям... И красива ведь, и умна...




Тоска, тоска…




Никогда в жизни не был таким щедрым Айтуганов, чего только не сделал для артистов из Уфы. Небо еще не разжелтелось, а он велел разбудить Наби, опять послал его за свежим кумысом. В лесочке ниже аула, подальше от людских глаз, устроил им богатое угощение. В нынешнем году колхоз даже сабантуй не проводил, дескать, нет денег. А теперь и сам, и жена его под музыку и пение заезжих гостей угостились на славу. Барана зарезали, чай пили с сотовым медом. Потом-то аульчане узнали - оказывается, человек, который заведовал деньгами этих артистов - его односельчанин оказался.


Наби на своей машине, не застряв по дороге, не запачкав машину, обернулся на джайляю. Заодно и матери кумыса привез в своей много чего повидавшей канистре.


А теперь он лежит на кровати в маленьком чулане, попивает кумыс. Да только не отдыхает он, а думает. Дверь чуланчика открыта наполовину, поэтому полутемно. За печкой, сложенной из больших грубых камней с вделанным в нее таким же большим казаном, стрекочет сверчок. Из множество щелей (чулан-то старый), бьют солнечные лучи, словно копья, пронзают темное пространство.


Марьям…


Сафи…


Наби…


Что будет? Вот Сафи вернулся. Наби уже видел на улице, видел издалека. Возмужал, плечи раздвинулись. Интересно, что ему сказала Марьям? Если наябедничала, не будет ли он мстить Наби? А вдруг он сейчас ворвется, словно разъяренный див*? Что делать тогда - спрятаться, как кошке от собаки? Да нет, конечно, встретит, как встречают гостя. Поговорят откровенно, ничего друг от друга не скрывая.


Если Сафи женится, ну что ж, он не против, пожалуйста. Если согласятся, пусть отдадут ребенка, который вот-вот родится. Прокормит, надо будет, так он и сам женится на ком-нибудь. Если девушка за него не пойдет, так ведь вдов с детьми предостаточно.




----------------------


* Мирауай - мировая.


** Див - чудовище, демон.




А ведь не скажешь, что Наби равнодушен к Марьям. Сколько раз он пытался поговорить с Марьям, скрытно, чтобы не привлекать ничьего внимания - нет, даже не смотрит в его сторону. Не может, наверное, превозмочь свою обиду. Как то раз, еще зимой, когда морозы пошли на убыль, услышал он от Камиля, брата Марьям, что Хаят-апа уезжает на пару дней в больницу. Этот Камиль работает в колхозе электриком, часто захаживает в гараж по своим надобностям, вот и вышел у них разговор. К слову как-то пришлось. Все внутри перевернулось тогда у Наби, решил он ночью постучаться к Марьям. Откроет - он с ней тихо, спокойно поговорит, попросит прощения, замуж за себя позовет. Если согласится - ночевать тогда останется. Но сорвалось - Марьям, оказывается, пригласила ночевать жену Камиля.


Хоть и вышла в холодный чулан, но говорила с ним нехотя, резко.


Сказала:


- Ты для меня - нуль. - И, видно, подумала о ребенке, потому что добавила еще резче:


- Для нас обоих.


- А ребенок... чей?


- Мой! Уходи по-хорошему!.. Не ищи со мной встречи, забудь обо мне!..


- Ладно, приду завтра, днем.


- Даже не думай!


Нет покоя Наби после этого случая, тревожно у него на душе. Он начинал понимать, какой большой грех совершил. С одной стороны Марьям, с другой стороны ребенок... Время ведь сейчас какое тяжелое, как она его вырастит? А дитя, ведь вырастет же, начнет понимать, что к чему, начнет искать родного отца, не отвертится тогда Марьям, не скажет ему, что ветром надуло. Вон сестра его, что в Уфе живет недавно открылась, рассказала свою тайну-то ли в назидание, то ли чтобы пробудить жалость к себе.


...Развелась она с мужем-пьяницей. Дочка тем временем подрастает, видит, что у других-то есть отцы, завидует, что другим детям и сладости перепадают, и в садик их провожают и забирают. Почему у нее не так? Вот и сказала бедняжка своей матери:


- Ты, мама, денег побольше заработай, мы тогда папу купим.


Ведь каждый раз, как заходят в магазин, у ребенка глаза загораются, хочет и ту игрушку, и эту, а мать говорит, что денег нет.


Да ведь папа - это же не игрушка, его не купишь.


От того, что Наби жалел Марьям, его чувства постепенно приобрели другую окраску, теперь он уважал ее, в нем даже проснулось что-то, напоминающее любовь. Стал серьезным Наби, погрузился в работу, во всякие домашние хлопоты. Стал терпеливее ухаживать за больной матерью,- а ведь она так сильно болеет, что и малую, и большую нужду справляет дома.


Теперь днем уже не спит, разве что когда поздно вернется из рейса или очень сильно устанет - только тогда валится без сил на кровать.


Да, Сафи вернулся... Его тоже жаль. Повидался с родителями или нет, и сразу приехал к Марьям, так рвался к ней, бедняга.


Что же делать? Может, пойти разузнать, что замышляет этот «душман»? Интересно, что скажет ему меджнун*? Лучше стрелять, чем в грязи лежать...


Должен же найтись конец нити!




----------------------


* Меджнун - безумный влюбленный.




Обычно Наби на улицу выходил приодевшись. И сейчас не отступил от своего правила. Может, глотнуть для храбрости? Есть у него одна бутылка, давно уже приберегает для особого случая. Нет, лучше быть трезвым, не то время. А вот взять с собой не помешает, пусть лежит себе за поясом. Сафи ему ни сват, ни брат, ни враг, ни друг. Просто хороший знакомый, который недавно вернулся из армии. Только и всего. Угостить такого человека - благородный обычай, идет еще от предков. Но за пазуху совать бутылку он не станет, просто положит в пакет. Туда же - бутылку кумыса. Айда, скажет, Сафи, сходим на речку, прогуляемся.


Но Сирай-карт огорошил Наби, сказал, что Сафи только что умчался на жеребце, через картофельное поле, там как раз ограда разобрана, возили сено. Напрямки поехал в свой аул.


- А у тебя что, матая нет, что ли, тут же догонишь,- поддел Сирай-карт. Знает же, что дорога в гору, узкие места есть.


По той дороге в Юкале не проедешь на технике, редко кто ей пользуется.


Наби разозлила издевка старика. А что, если отправиться на машине через питомник? Как раз успеет.


Забежал домой, забрал ключи из спецовки и бегом в гараж. Сторожу только и сказал, что Айтуганов посылает за кумысом, тому что - пустил. Да, в этой жизни без обмана порой - никуда, иногда можно и схитрить.


Как только выбрался из аула, мощный «Зил» рванулся вперед по извилистой дороге.


Проезжая мимо питомника, Наби увидел, как Апуш и еще несколько аульских парней возятся возле сруба. Наби не стал останавливаться, так и остались эти парни с открытыми от удивления ртами.


На длинной поляне возле развилки, где росли те самые березы, возле которых на Хаят напал тот самый албасты, он остановил машину. Присел на опушке. Тут же на него набросились комары и прочая мелкая мошкара. Прошелся туда-сюда, стараясь не топтать траву. Сено нынче жидковатое, а дни стоят жаркие, дождя нет. Земляника уже зацвела. Свербига и беренец уже затвердели. Места тут песчаные, вон на месте старого стога заросли борщевика.


Что-то задерживается Сафи. Интересно все же. Вот женщины ругают друг друга, упрекают в соперничестве. А среди мужиков такого что-то не наблюдается.




Ага, показался. Идет, размахивает веткой папоротника. Конь в поводу.


Кто первым узнает? Кто первым подаст руку? Ладно, давай, у него своя голова на плечах. Хочет - пусть уходит, а не хочет - вот дорожка. В школе на лыжных соревнованиях он всегда обгонял Наби... Ну что же, Наби тут просто стоит и грызет кымызлык. Пусть Сафи не подумает чего.


Не знает Наби, с какими мыслями возвращается домой Сафи, неведомо ему это... Если судить по походке... Если Марьям спустила на него всех собак, тогда он драться полезет, это точно. Хотя нет, не станет Марьям ему жаловаться. Если бы так - еще осенью всем бы рассказала, что к чему.


...Наби представил себе, как на этой поляне они дерутся с Сафи. Гоняются друг за другом с дубинками, кричат друг другу: «Убью!»


Солдат силен и проворен, а то как же - он вовремя ел, вовремя спать ложился. Но и Наби, который с детства привычен к крестьянскому труду, тоже крепок, честолюбив.


...А может, будет так - сидят себе под цветущей рябиной два сверстника, болтают, попивают горький алкоголь, а на «закуску-запивку» у них балтырган* и кымызлык. Сафи, может, начнет бахвалиться: «О-о-о,- я прекрасно отслужил!» Они, конечно, когда-то подрались возле озерка, ну так что же, это же мальчишество, когда это было. Правда, там было четверо на одного, канишна, это было нечестно с их стороны... Да мало ли что, подростки вон, всегда дерутся друг с другом.


...Первым поздоровался Сафи, первым Наби подал руку. Встреча эта проходила так, как и предполагал Наби - спокойно, даже несколько чинно.


Сафи не стал отоворачиваться от угощения. Опустил повод, пустил коня пастись в борщевик и репейник, что вырос широким кругом на месте старой копны сена. Расседлывать не стал.


Орлик принялся за траву с удовольствием. Видно, сутки, которые он провел в чужом сарае, взяли свое. Он принялся наверстывать упущенное.


Сидели довольно долго, говорили. Насчет Марьям вот что понял Наби: Сафи оглушен, не знает, что делать. Никого конкретно не называл, ругал весь мир. Конечно, Наби же не из-за угла мешком ударенный, не стал спрашивать: «Скажи, мол, прямо, ты женишься на ней или нет?» Даже если скажет, мол, беру, он же все равно не ответит когда.


- Коня-то не видно. Что-то мы с тобой увлеклись разговором...


Парни поднялись с места.


Тем временем на поляне появился Апуш, который вел в поводу Орлика - конь в поисках травы добрел до самого питомника.


Парни обрадовались:


- А, нашелся человек, чтобы выпить с нами! Шире шаг, Апуш!


- Хо-о-ой, смотри-ка, разлеглись тут как на джайляу, заболтались. Не видят, что конь сбежал.


- Да мы знали, что дальше тебя не убежит.


- Давай, Наби, наливай Апушу. Мы с ним вчера ох как весело в Сюмакае искупались.


Безотказный, незлой Апуш никогда не отказывается от угощения. Живо присел рядом. Когда над его головой в кустах запела какая-то птичка, он заметил:


- Мне тут один парень рассказывал, что соловей, у которого нет пары, даже днем свищет.


Невольно перед глазами Сафи всплыла картина - вот он идет с Марьям по цветущей поляне, вот уже нет его, а рядом с любимой - какой-то злой, страшный человек. А мою-то соловушку ... обрюхатили. С-с-саб-баки!..» С горя он готов был кричать на весь лес. Да только в чем вина Апуша и Наби? Вот на сестру обижаться есть у него право. Ведь знала, что случилось с Марьям. Знала да молчала. Наверняка решила, пусть лучше он узнает эту черную весть не от нее.


- Инанен кара кулдактаре! - выругался Сафи.




***




Провожая Сафи на развилке дорог, Апуш и Наби пошутили:


- Давай, езжай не торопясь. Хотя в лесу ни тебе ГАИ, ни тебе ВАИ.


- А если боишься задницу натереть, придется плестись пешком.


Сафи чувствовал себя слегка пьяным и довольно-таки утомленным, слишком много переживаний выпало ему в этот день. Ладно, не поленится, зайдет к соседу, в баньке попарится. А-ай, черт, наверное, не выйдет. Ведь Шаймурат как раз сегодня ждет его в гости. Тем более, что он не столько Сафи, сколько своего коня ждет обратно. Интересно, почему он дал ему Орлика, он же обычно не торопится отдавать уздечку кому бы то ни было. Может, секрет лежит глубже? Марьям-то свояченица Шаймурата. Он, может, думает, что придется им породниться, мало ли что. С родней-то надо жить дружно.


Орлик, если не держать узду, так и норовит сойти с тропинки пожевать какую-нибудь сочную травку. В густых зарослях вообще полез не туда. Чтобы вернуть его на дорогу, Сафи прикрикнул на коня, звучно ударил прутом, которым отмахивался от оводов, и назойливых комаров. Конь рванулся вперед и потрусил, уже не подчиняясь всаднику.


Когда промчался мимо кривой березы, фуражка Сафи зацепилась за ветку и сорвалась с головы джигита. Сильнее ударил Орлика Сафи, завернул коня и нагнулся за фуражкой, не слезая с седла. Раз протянул руку - не достал, другой раз - опять не достал. Конь под ним вертится, не стоит на месте. Нагнулся еще раз - на этот раз достал. Да только седло перевернулось, и джигит вместе с ним съехала под круп коня. Голова очутилась как раз возле задних ног Орлика. Испугавшись фуражки с блестящей кокардой, Орлик стал брыкаться. К тому же и Сафи никак не мог выдернуть ногу из стремени.


- Зый! Зый!* -закричал он вне себя.


Придя в себя, полуоглушенный Сафи попробовал поднять голову, как мимо уха раз и другой пролетело стальное копыто Орлика. На полмизинца всего, и конь точно прибил бы Сафи.


Беда, она вот, под ногами валяется, рядом ходит. Нет, не назовут эту поляну «Сафиульген»** или «Аттипкен»***!


Сафи привел в порядок седло, вскочил на Орлика. Что ни говори, это спокойный конь. Если бы он пошел в разнос, если бы понес Сафи с застрявшей ногой,- тащил бы, пока с него семь шкур не сошло. Хорошо еще, легко отделался.


Сафи думал о том, как такое могло с ним приключиться. Почему такое крепкое седло вдруг перевернулось? Все, наверное, оттого, что держал Орлика взаперти. Видел же Сафи, что Орлик осунулся, что кормили его плохо, да вот не хватило ума подтянуть подпругу на пару дырок. Ладно, урок будет, на всю жизнь теперь останется у него зарубка.


А, может, это Марьям его прокляла? Ведь страшно она оскорбилась, когда он брякнул, мол, прости, тетя. Эх, как сильно не любит ее Сафи, жениться, наверное, не сможет. Сам виноват, сам виноват во всем...


А может… Завернуть в глухомань - и ремень на сук. Орлик придет домой без всадника, начнут искать - а он качается…


Нельзя… нельзя… Назло всем врагам - надо жить, перетерпеть.




***




Не удивилась Хаят, что в ее отсутствие появлялся у них Сафи. Когда он уходил в армию, она оставила его одного в доме с Марьям. И вот теперь, когда он вернулся, ее опять не было дома, словно она хотела этим сказать - заходи, поговори с дочкой моей спокойно, не надо нервничать.


Только на этот раз получилось так не нарочно, просто ушла к Гульсум по хозяйской надобности.




-------------------


* Зый - возглас, в смысле «стой».


** Сафиульген - Погиб Сафи.


*** Аттипкен - Конь брыкнул.




О чем там говорила молодежь - непонятно, темное это дело. Так ведь не может она сказать - что хотите, то и делайте, как хотите, так и живите. Впрочем, заявить, мол, нечего здесь болтаться, она тоже не может. Вернее, нет причины так себя вести. Хотя, если так подумать, нынешняя молодежь какая-то не такая. Всяких хватает- бывает, что разводятся, потом опять сходятся, отбивая у друзей их любимых. Есть и такие, что устраивают свадьбу на весь мир, набирают богатые подарки, а потом расходятся, разругавшись в прах. Вон в журнале «Агидель» недавно то ли повесть, толи роман напечатали. В общем, одну девушку изнасиловали, и она говорит своему парню: «Если любишь меня - женись, не обращай внимания на разговоры». Так ведь и Марьям с Сафи могут также поговорить. Но это только слова, конечно. В журнале-то одно, а ведь здесь сама жизнь, горькая правда, тут нет места всяким глупостям. Жалко, конечно, Сафи, но что ты тут поделаешь... Женится мало, надо чтобы созрели совместные плоды, чтобы семья получилась. А если кто называется муж, но ребенка принимать не будет, станет попрекать жену - тогда в тысячу раз лучше остаться одной, зачем такой нужен.


Вот только не наговорили бы они друг другу обидных слов, а то, переволновавшись, Марьям может родить недоношенного ребенка. Самое лучшее - ничего не знать, ничего не видеть, не совать свой нос в чужие дела... Марьям сама решит, как надо... Потому-то Хаят ничего не сказала Марьям, промолчала.


...Настало время - дитя в утробе матери стало волноваться, проситься на белый свет. И Хаят, и Гульсум старались всячески помочь Марьям в это время. Самое главное, договорились - как только начнутся родовые схватки, ее повезут на машине в Алагуян, в больницу. Хотели сначала обратиться к Наби,- передумали. Но ведь если не смогут вызвать «скорую помощь», не везти же ее в грузовой машине. Такое тоже случается в жизни. Станешь потом посмешищем в глазах всего аула. Вспомнили и о Сафи.


- Если у родственников станет спрашивать совет, считай, пропал. Один скажет одно, другой - другое,- в голос сказали и Хаят, и Гульсум.


Недавно от Енея пришла немалая сумма денег. Послал он их лично Марьям. Видно, прослышал, в каком она положении. Или сообщил ему кто, или он с кем-нибудь переписывается. А может, эти девчонки-болтушки, кому еще делать нечего. Ладно, это его дело, но если деньги не по назначению потратить, тогда Еней точно обидится. Подумав об этом, Хаят решила договориться, чтобы Марьям отвезли на легковушке. Перебрали всех. У того сломана, у того некрасивая, у третьего машина словно игрушка, только хозяин - жадюга, рвач. Три цены затребует, не меньше. Да и к Айтуганову неудобно каждый раз обращаться, опять скажет, мол, приходи завтра, вот и получишь, чего хотел.


В общем, это дело поручили Гульсум, и она нашла человека. Оказался учитель, холостой, нездешний. Надо будет - умчу на край света - сказал.


...В ежедневных заботах, в гостях время бежит незаметно. Съездив в город, Сафи встал на учет в военкомате. На обратном пути тормознул попутку, чуть проехав дом Марьям, выпрыгнул из кузова и зашагал назад. Навстречу попалась ссутулившаяся от бремени лет старушка. Щуря глаза, она старалась рассмотреть парня.


- Здравствуй, бабушка!


- Здравствуй, сынок. Ты чей будешь? Совсем уже глаза мои не видят...


- Из Мышарлов я, сын Сахиуллы.


- А-а-а. К Марьям направляешься? Так ведь нет ее дома. Увезли. Вчера ночью увез ее «ыскорый бумыщ*». Мальчика родила, дай ей аллах счастья!


Мальчика родила!


Что же делать? Радоваться? Горевать? Огорчаться?


Ни сказав ни слова, Сафи повернул обратно.




***




То ясные, то дождливые дни проходили и проходили, шли и шли. Приближалась середина месяца. Когда жара спала, на берегу старицы Батый опять повстречала Наби. Она спустилась с коромыслом прополоскать белье, остановилась возле Наби, который как раз заканчивал мыть свою машину.


- Приве-ет, Наби!


- Салям, Батый, салям! Второй раз здесь встречаемся. Дай бог к лучшему.


- Есть и получше повод, чтобы нам встретиться


- Что за повод?


- Ба, да ты, я вижу ни о чем не знаешь?


- Два дня как уехали за запчастями, с завгаром ...


- Тогда слушай - в Мышарлах на одного мальчика стало больше.


- Мальчик? Это что, Марьям, что ли?


- Никакой «что ли». Марьям родила мальчика! Во-о какой малайка получился! Едва успели в бальнису**. А то пришлось бы назвать его Юлдыбаем (буквально рожденный в дороге).


Хоть и нервировала его Батый своим «мы да мы», Наби обрадовался:


- Отлично, прекрасно!


- Конечно хорошо, раз все так удачно получилось!..


С вечера Марьям стонала, держась за живот. Гульсум тут же побежала к телефону, соседского мальчишку послала к Фатиме. К счастью, из Алагуяна прислали дежурную санитарную машину. Несмотря на протесты санитаров, Хаят забралась в машину с красным крестом. Гульсум осталась дома, чтобы присмотреть за хозяйством.


Как и договаривались, тот учитель сегодня погнал свою машину в Алагуян. Надо справитья о состоянии, если что - привезти сестру и Батый в Мышарлы. Хаят, оказывается, осталась там у своей подруги дня на два, а Батый, вот она, уже приехала.


- Отлично! - еще раз сказал Наби.- Очень хорошо.


- Что отлично? Что мальчик? Канишна будет отличный, если на тебя похож...


Батый, казалось, обиделась на что-то, развернулась и пошла в сторону аула.


Да, не зря она расходилась. Вспомнила, как дежурная сестра заполняла карточку на Марьям.




-------------------


* Ыскорый бумыщ - Скорая помощь.


** Бальниса - больница.




...Марьям увели, поддерживая с двух сторон, в палату. Хаят нетерпеливо топталась в коридоре.


- Вы кто? - спросила медсестра у Батый.


- Подруга.


- Отметки загса нет у вашей подруги в паспорте.


- Служит муж...- честными глазами, убедительно сказала Батый.- Понятно! Нет здесь мужа!


- Есть!


А как имя и фамилия?- медсестра перешла на ты, надменно постучала по столу:


- Какая я дура, что с тобой разговариваю.


- Это уж точно - дура!- Батый встала перед ней, готовая открутить башку не только этой медсестре, если понадобится - быку:


- Смотри у меня, роддомовская крыса, если будешь издеваться над Марьям, глаза тебе выцарапаю, поняла!


У той медсестры душа ушла в пятки. «Поняла, поняла»,- прошептала она, чуть не сползая от страха со стула.


Увидев это, подошла Хаят-апа.


- Что случилось?


- Да ничего, вот знакомую встретила,- не моргнув глазом, соврала Батый. Она ведь не только петь мастерица, еще и в спектаклях в клубе играет…


Наби в два шага ее нагнал, дернул за руку.


- Постой, Батый, подожди. Ты что, ызначит, все знаешь, так получается?


- Знаю, знаю, что там приключилось на берегу Ташузяка.


Теперь-то чего притворяться и играть в прятки. Наби нелегко пришлось, это же трудно, держать в себе тайну столько времени.


- А я и не отказываюсь, и не скрываюсь. Марьям сама не хочет, не поддается на уговоры...


- А ты попробуй. Ей же сейчас трудно, так что попробуй. Папаша! -Батый издевательски сморщила нос и, пошла себе дальше.


А Наби… Наби почувствовал себя так хорошо, словно камень свалился с его спины.


- Батый, так ты говоришь, мальчик похож на меня? - Наби опять нагнал Батый, улыбнулся, надув щеки от удовольствия.


Девушка посеръезнела.


- Ты что, думаешь, я его видела, что ли? Не то что мне, самой Марьям еще не приносили. Из-за этого Хаят-апай осталась там. Боится, как бы мальчика не подменили.


- И такое бывает, что ли?


- Да вот, говорят, бывает...


Фатима - уже взрослая, и ее интерес к появлению на свет ребенка, к порядкам, которые имеются в роддоме, очень даже естественен. Много они об этом с Марьям шушукались. Говорят, сейчас часто бывают такие, что рожают без отца, а потом отказываются от ребенка. Родит такая бедняжка ребенка, и приносят ей такого маленького, невинного кормить грудью...


И вот такая мать не то что грудь ему не дает, даже не смотрит на того, кого родила в великих мучениях. Есть, говорят, и у медиков такая примета, если покормила грудью - все, ребенок твой. А если не кормила - значит, отказывается от ребенка, вот такие дела.


- А кто еще, кроме тебя, знает, что ребенок мой?


- Эх ты, заячья твоя душонка! Нашел человека, чтобы тайну разгласить! Если бы я была на твоем месте...


- Ну, и чтобы ты сделала?


- Да я пошла бы и записала на свое имя. Такой отличный пацан! Запишешь, глядишь, и Марьям тогда не станет больно-то упрямиться. Понял?


…Всю ночь ворочался Наби в постели, толком не спал. Встал поздно. Сегодня ему надо поехать в Алагуян, отвезти в ремонт кое-какое колхозное барахло. Закончив свои дела в межколхозной мастерской, он остановил свою машину недалеко от больницы. Вот этот дом, очень даже знакомый. Говорят, в нем до революции жил какой-то важный барин.


Прошел в коридор. Наби проходил тут когда-то медкомиссию, даже лежал тут на операции. Ему тогда аппендицит вырезали. Да, многое тут изменилось. Новая мебель, картины на стенах, цветы в горшках - все это сразу бросается в глаза.


Мимо, стуча каблуками, ходят медсестры, врачи, шуршат своими тапочками больные. А-а, это кончается утренний обход, лучше подождать на улице.


Наби выкурил, жадно затягиваясь, пару сигарет, потом решительно вошел в больницу. Теперь вроде утреннее волнение улеглось, больница казалась спокойной. Наби решительно подошел к регистратуре и нерешительно остановился. Как назло, сегодня дежурила как раз та медсестра, с которой у Батый была стычка. Наби, конечно, этого не знал.


Она первая обратилась к парню, который минут пять уже стоял возле регистратуры, не зная, что сказать.


- Вы кто будете? К кому пришли?


Наби не стал отвечать на первый вопрос, мало ли, это неважно, кто он такой, а вот к кому - он попытался объяснить.


- К... м-мм … Марьям,- Наби сам удивился, как нерешительно звучит его голос, и ругнулся про себя, мол, стоишь тут, мычишь, как корова. Уже решительнее произнес:


- Из Мышарлов.


- А вы ей кем приходитесь? Братишка? Или, может, муж? - продолжала допытываться скандальная девица. А что, она сразу же просекла, что перед ней не вчерашняя смелая девчонка, которая могла на медведя пойти.


- Дело в том... Можно сказать, что муж...


- Можно сказать... А говорили, что у нее нет мужа… То есть, он в армии,- издевательски протянула дежурная.


Наби разозлился. Он развернулся и пошел к выходу. Возле двери он застыл с открытым ртом. Его словно ужалили слова Батый. Как там она говорила: «Если запишешь на себя ребенка, может, Марьям будет ласковее к тебе»...


«Эх, и правда, заячья у меня душа»,- подумал он и пошел обратно к регистратуре.


У каждого в жизни бывают такие моменты, когда решается его судьба. В такие мгновения человек уже ничего не боится. Ему ничего не страшно, пусть даже гора упадет на него с неба. Вот какой момент переживал теперь Наби. Будет приставать, спрошу - а кто записан, как отец ребенка? А потом уже все будет ясно, как божий день,- думал он.


Так и сделал, даже сперва извинился, мол, прости, сестренка. А той все равно, высокомерной. Фу ты, такая молодая, уже такая злая. Когда станет повзрослее, аждахой, наверное, станет.


- А зачем тебе отец ребенка? В роддоме интересуются самим ребенком, а не его отцом. Вот интересный человек. В роддоме рожают самого ребенка, а не его отца. Понятно?


- Не знаю, но ребенка ведь без отца не бывает.


- А вот бывает, оказывается,- девица противно захихикала.-Двадцатый век, все возможно. Ладно, не мешай работать, у меня и без тебя дел хватает.


- Отец ребенка - я. Так и запишите,- сказал Наби и словно в подтверждение своих слов сделал шаг вперед, подойдя вплотную к стойке регистратуры.


- Это скажете в загсе, когда будет получать свидетельство о рождении. А здесь ребенку имя не дают.


- Запишите, ну, пожалуйста...


Так и не понял Наби, почему девушка вдруг кивнула ему головой, мол, согласна, и действительно записал в какой-то книге имя и фамилию Наби.


Тут к столу на коляске подъехал инвалид в костюме с орденами и медалями, и Наби волей-неволей пришлось отойти.


Вышел во двор больницы. Повсюду на скамейках сидят больные, попадаются и те, кто пришел их навестить. Болтают о чем-то своем, суют какие-то свертки.


«А что, если ему сейчас встретится Хаят-апа? Пропала моя головушка, останется шея торчать... А хоть и встретится! Там, в больнице есть отличная запись в книге»,- успокаивал себя джигит.


Когда Наби взялся за дверцу кабины, из-за угла - вот чудеса - и вправду появилась Хаят. Она была не одна, с ней рядом семенила какая-то женщина в годах, одетая по-городскому. Видно, это и была ее подружка. Да, и такое бывает, ведь не хотелось встречаться, а вот на тебе.


- К добру,- подумал Наби,-ведь не бывает же худа без добра.


А Хаят его признала. То есть сперва-то она признала машину. Обрадовалась, подошла:


- Ты это, что ли, Наби? Ну, думаю, бисмилла, что это тут делает мышарлинский грузовик?


Настроение у Хаят хорошее, значит, и у Марьям дела должны быть неплохи.


- Здравствуйте! Да вот дела у меня тут, в этих краях...


- В больницу не заходил? Марьям не видел?


- Заходил, только ее не видел.


- Таа-ак, Наби, если у тебя нет другого пассажира, с тобой поеду, ладно? Корова-то моя чужих не слушается, норовит лягнуть, а то и боднуть. У Марьям состояние хорошее, мальчик тоже хорошо себя чувствует.


- Да нет никого, апай. Где-то через час сюда и подъеду, ладно. На моих сейчас вроде двенадцать.


- Очень хорошо. Тот легкауай* обещал приехать к пяти только. Ладно, пусть не приезжает, мучиться еще. На легкауай уж за детьми приеду, посмотрим, что врач скажет. Вот только отнесу кое-какие вещи и вернусь...


Наби заехал за бумажками в контору, перекусил в ашхане, потом поставил машину возле больницы носом в сторону Мышарлов. И хорошо ему, и тяжело. Интересно, сказала ли та скандальная медсестра в регистратуре, зачем он тут околачивался? Сказала, наверное, вон идет, лицо мрачное, губы кусает. И все же ни слова не проронила. В эту минуту Наби был согласен на все, пусть даже повесили бы его за ноги.




-------------------


* Легкауай - легковая машина.




За семьдесят верст ни слова не проронила Хаят-апа, молчала. Слезла возле школы, видно, хотела предупредить того учителя, чтобы не ездил понапрасну, не гонял воздух туда-сюда.


С шумом-грохотом она захлопнула дверцу кабины. Наби решил, что апа очень даже разозлилась. Ну, что будет, то и будет. Судьба, видно, такая.


Вообще-то ничего такого не произошло. Вот только дня через три-четыре разлетелась по аулу смешная весть - Камиль, брат Марьям, с пистолетом в руках пришел в гараж, нашел там Наби, угрожал ему. Пугал в общем, потому что пистолет-то был игрушечный, Камиль его у пацана своего взял. Наби, говорят, даже не пошевелился. Сказал только: «Я готов на Марьям хоть сейчас жениться, вот только она не хочет». Распили они вдвоем поллитра, тем дело и кончилось. По крайней мере, этому есть свидетели.


Марьям...


Сафи...


Наби...


То имя, что в середине любовного треугольника, постепенно тускнело, забывалось, а вот третье все чаще повторяли люди. Каждый судил по своему, судил не открыто, а в душе, про себя. Кто-то поддерживал Наби, нашлись такие, что ругали. Говорили, что мать Наби, инвалид, будто бы сказала: «Сама бы пошла к Хаят, да вот ходить не могу. Если дочь не отдаст за сына, как бы не пришлось судиться из-за Шамиля». Да, крепкому, как репка, малышу Марьям дали имя Шамиль. Счастливым будет,- говорили про него,- надо же было ему родиться в один день с матерью, в середине июня!


...Настал август. Пора сенокоса. Идет страда. Марьям все свои заботы отдала Шамилю, словно нет в мире для нее других забот. Спеленает ребеночка, положит его в коляску, которую подарили ей в детском садике, где она работала, и ходит гулять к Гульсум.


Как-то встретила у Гульсум жену Шаймурата, которую «стрельнули» в прошлом году. Приехала на телеге, в которую был запряжен Орлик. Вожжи - в руках у сына. Приехали за сахаром и мукой, в общем за продуктами. Страда, тут не до того, чтобы наряжаться, потому одета она очень просто. Разговорились. Слово за слово, хоть Марьям и не склоняла разговор в эту сторону, вдруг возникло имя Сафи. Довольно долго, был, оказывается в Юкале. Помог отцу, привели они в порядок хозяйство, сено заготовили. Потом укатил в Эстерлю. Работает на заводе. Устроился в общежитии. Недавно на «жигулях» своего зятя приезжал в Юкале.


Слушая эти новости, Марьям скрестила руки на груди. Взгляд ее блуждал где-то вдалеке. Только когда заплакал малыш, она словно бы очнулась, подошла к нему, взяла на руки.


Словно поняв, о чем думает Марьям, жена Шаймурата сказала:


- Ты, девчонка, не больно-то убивайся по этому Сафи-Мафи. Тут ему неизвестно от кого, неизвестно откуда письмо пришло на прошлой неделе. Мать-то его читать не умеет, совсем слепая стала, вот и пришла, посмотри, говорит. На конверте написано «Абдуллину С.». Вот она и спрашивает, кому - Сафи или, может, Сахиулле, отцу, то есть? Может, из военкомата?


- А ты что, читать умеешь, что ли,- зло усмехнулась Марьям.


- На хлеб-соль хватает. Какуй там, тетя же твоя на одни пятерки училась. Ну вот, в конверте ничего не было, только фотокарточка выпала. На обороте написано «Дорогому Сафи от Чан». Вот, пока читала, и выучила.


- Надо же, какая фамилия,- только и сказала Марьям.


- Говорят, корейцев много на этом Дальнем Востоке. Бывает, наверное, только ведь не нашего-то рода. Ну, я про себя-то подумала, подружка эта на беременную смахивает.


- Да ну, с какой стати беременная станет фотокарточку свою высылать... Быть такого не может...


- Ну уж, я как-то отличаю беременных, навидалась,- отмахнулась жена Шаймурата и продолжила рассказывать про фотокарточку.


- Ысвитной* карточка, стоит она там возле сосны. Молодая, стройная, наверное, не старше тебя. Ладно, если ошиблась, пусть Аллах меня простит. Не думай, что это сплетня. Не хотела я говорить, жалеючи вот эту бисуру** только и сказала.


- Хочешь сказать, что я здесь, а он там зря времени не теряли, так получается? - захохотала в голос Марьям. Она словно хотела вот так избавиться от своих мучительных переживаний.


- А я, я...


- Куриная твоя голова! Спятила ты, что ли! - замахала руками Гульсум.- Ну что ты голову мыслями дурными забиваешь. Она же гниет от этого. Вон у Шамиля есть отец, выходи за него замуж. Не прогадаешь, чего там. Што-то начинает мне нравиться этот Наби!


- Да, говорят, что он неплохой парень,- закруглила свой разговор юкалинская женщина.- И Шаймурат его хвалит. А-а Сафи…


Вовремя прикусила язык тетушка. Она хотела сказать, что на днях вернулся Сафи из города, напился, и перед всей честной веселой компанией зло выругался: «Инаннын кульмаге» и выхватил из внутреннего кармана что-то продолговатое, нацелил его в сторону Мышарлов и натянул шнурок со всякими словами: «Получайте, мышарлинцы, получай Марьям, сволочь ты, шлюха…» Все удивились! Нет, не страшные искорки высыпались из неба, за околицей, а такие красивые, как звездочки, яркие, блестящие, словно тысячи ночных светлячков, рассыпались…


Марьям принялась кормить ребенка. Шамиль только что плакал, а теперь только улыбается, довольный.


- Смотри, какой обжора, как сосет-то мамочку, как причмокивает. Только и думает, наверное, вот, мол, вырасту, стану большим, я вам всем покажу. Хай, пузатик!


- Тьфу, тьфу, тьфу, как бы не сглазить, такой миленький!


Чтобы они там не говорили, Марьям в эту минуту почувствовала, как в ее душе свирепствует самый настоящий буран.


Но после бурана в природе происходят какие-то изменения, переломы, часто бывает и так, что погода проясняется.


То были дни развала великой страны, дни, которые вошли в историю под неказистым названием августовского путча. Радио и телевидение мололи всякую чепуху. Говорили, что начальству приказано никуда не выезжать. Кто был в отпуске, тех срочно вызвали на рабочие места.


Говорили, что Горбачев с семьей захвачен в Форосе.


Ельцин в Москве говорил речь, стоя на танке...


Для тех, кто интересуется политикой, настали райские дни. Весь мир полон новостей. Им, это, конечно, интересно, а вот жители аула не обращают внимания на такую чепуху, у них своя жизнь, свои заботы.


Вот Наби например, в первый суматошный день затопил баню. Первым пошел сам, потом уже мать с помощью сестренки помылась, очистилась, что называется.


Уложили ее спать пораньше, устала, бедняжка. А утром... она не проснулась.


Мышарлинские с честью проводили ее в последний путь. Родственников было много, соседи пришли, уважили. Неплохой она была человек. Тихая, скромная, трудяга...


- Много нужды повидала в жизни, бедняжка, жила честно, так, может, сейчас ей хорошо,- говорила на улице одна пожилая старушка.- Все там будем. Аллах ведает, кого звать к себе...


Жалели покойницу многие. Многие жалели и Наби.




-------------------


* Бисура - черт.


** Ысвитной - цветной.




***




Теперь дожди идут часто. Птицы сбиваются в стаи, листья на деревья желтеют, буреют.


В один из дней вручили Наби повестку. Так, мол, и так, надо явиться в военкомат на медкомиссию. Там встретил его замвоенкома, майор-афганец, давно они уже с Наби знакомы, спросил:


- Ну что, браток, срок призыва у тебя не истек, а льготы вроде все кончились... Может, сходишь, отслужишь, вернешься домой, отведав солдатской каши?


- Можно. Вот только во флот мне хочется.


- Ну ты нахал! Хотя, вроде, подходишь. Ладно, жди повестку. Комиссия разберется… В Уфе.


Аульчане, кто в законах не слишком-то разбирается, удивлялись - неужели в двадцать пять лет еще берут в армию?


Когда Наби второй раз прошел медкомиссию, было уже ясно, что во флот его наверняка возьмут. Конечно, если бы он стал лицемерить, хныкать, или дал бы на лапу членам-проходимцам военного комиссариата, он не пошел бы в армию. Мог воспользоваться связями Айтуганова - не стал. Дали бы ему белый билет, и дело с концом. Однако Наби не захотел так делать. Ему было важно испытать себя, да и односельчанам надо доказать, что он - настоящий джигит, чтобы не болтали некоторые, вот, мол, ха-ха, в армии не служил.


После похорон в дом к нему переехала сестра из города. Она развелась со своим мужем и была рада уехать подальше. Айда, пусть живет в свое удовольствие с племянницей. Может, и «купят» ей нового папу. Марьям, вон, как не считала его за человека, так и не будет, наверное, да и родственники не дадут житья. Так что Наби был даже рад отправиться за тридевять морей.


Считанные дни проходят быстро. Скоро, очень скоро наступает час проводов в армию. Это случится завтра. Призывников четверо, колхоз выделил им машину, чтобы отвезти с утра в Алагуян.


Родня устраивает проводы вечером, так что Наби, как всегда, приоделся. Не будет же он ходить в лохмотьях, мол, иду в армию, сойдет и так.


Неожиданно в дом нагрянули девчонки, впереди, как всегда - Фатима-Батый. Вручили ему подарок от имени колхоза - бритву, еще какие-то мелочи, нужные в дороге. Печалился что-то Наби, даже не смог как следует поблагодарить за подарки. Видя это, Фатима отпустила девушек, которых привела с собой. Молоденькие старшеклассницы со смехом убежали по своим девчоночьим делам. А Фатима задержалась, ей торопиться было вроде некуда.


Наби умоляюще посмотрел на нее.


- Может сходишь, а, Батый?


Пояснять не надо было, ясно же, о ком речь, о чем просьба.


- Может, придет на проводы?


- Нет уж, товарищ адмирал, не к лицу мне ходить между вами как учительнице. Сам иди.


- Ну, ладно. Только айда вдвоем...


- Ну, пойдем. Только ты смелее…


Пошли вместе. Неизвестно, о чем думал Наби, только с полпути он вдруг развернулся и ушел домой, не сказав ни слова.


Фатима пожала плечами. Ей хотелось повидать, не столько Марьям, сколько Шамиля. Пришла. В доме было тихо. Не тратя времени на пустые разговоры, Фатима прямо сказала Марьям:


- Наби хочет, чтобы ты пришла на проводы. Зовет. Сегодня у них вечеринка.


Марьям даже не шелохнулась, промолчала.


- Не до него мне. Шамиль вот приболел.


- Марьям, смотри, ждет ведь... Завтра уезжает. На три года!


- И не подумаю. И смотреть не буду. Сама знаешь, не умею я, видимо, ждать...- Однако Марьям как-то оживилась, хотя и с непонятной, таинственной улыбкой ругала себя.


Она вспомнила про часы - эдакие позолоченные часики. Будто бы от них сверкают лживые, обманчивые(?) лучи. Надо их вернуть Сафи.


То ли знает она, то ли не знает, что есть у башкир такой древний обычай - возвращать подарок человеку, который стал не мил. Только кажется ей, что если она его вернет - ей станет легче, она от чего-то освободится.


Марьям задумалась. Часы… Да вот Фатима и передаст их Сафи. Ведь не зря она ее подружка, можно сказать, наперсница.


Фатима стала отказываться:


- Вечно я у вас на побегушках. Останусь потом виноватой...


- Не останешься,- ожили глаза Марьям. Она подумала про себя: «Завтра! Все решиться завтра! Утро вечера мудренее…»




1997-1998.


Уфа


1

Technorati : Сабир Шарипов "Встретились лунной ночью" повесть